Кольцо Пророка

И вот перед окошком появилась она. Глубоко вздохнув, я уставился в паспорт. Наконец. Вот она, долгожданная встреча Прошелся взглядом по казенной фотографии. Ровные строки, выведены официальным круглым почерком. Римма Наваз. Год рождения – 1997. Место рождения – Вологда. Паспорт выдан…

Я поднял глаза − сличить фотографический отпечаток с оригиналом. Были отличия, и немалые! Застывшее изображение, даже цветное, лишает человека души и индивидуальности.

Черные, очень густые, коротко подстриженные волосы подчеркивали белизну кожи. Такой могли бы гордиться европейские аристократки прошлых веков, прятавшиеся за большими зонтами от солнца и грубых ветров. Лицо нельзя было назвать миловидным, прелестным или смазливым. В его чертах читались воля, решительность. Выставленный вперед подбородок, четкий рисунок розовых, чуть влажных губ, карие глаза с золотыми искрами, тонкий, правильной формы нос, который просился на карандаш художника. Порода, все это называется порода. Откуда она взялась в вологодской глубинке?

Римма была сиротой. Как ей рассказали в родильном доме (она наводила справки уже после окончания школы), ее мамаша прибежала туда в последнюю минуту. Родила на пороге – пикантная подробность – прямо в колготки. Так, в колготках, рваных и нестиранных, младенца торжественно доставили в палату, где обеспечили уход и кормление. Мамаша в этом участия не принимала. Подписав все необходимые бумаги, отказалась от дочери – только ее и видели. Имя, правда, успела оставить и фамилию свою дала. Стала девочка Настей Рогожкиной. Достигнув совершеннолетия, всё поменяла. Решали зваться Риммой Алексеевой. Детдом находился на Алексеевском спуске.

− Мне нужно с вами поговорить. Сейчас. Лично, − шевельнулись ее губы. Слова слетали с них словно бабочки с лепестков цветка.

− По какому вопросу? – осведомился я деревянным голосом.

− Я жена Олега Наваза.

Других посетителей уже не было, они бежали от подступавшей бури, от нее тряслись деревья и гремели оцинкованные крыши жилых корпусов и служебно-представительского здания. Ветер подвывал, поднимая с растрескавшегося асфальта мусор. Покружившись в воздухе, застревал в двойной «спирали Бруно», острой как бритва, протянутой по верху двухметровой стены, окружавшей посольство.

Я пригласил Римму войти.

Усевшись в кресло, она заложила ногу на ногу, устремила на меня колючий взгляд.

− Вы должны спасти моего мужа. – Сказано было безапелляционно и наступательно.

Я обязан был вести себя естественно – как чиновник, которому дела нет до страданий и переживаний других. Чиновничьи повадки я терпеть не мог, но для поставленной задачи они годились как нельзя лучше. А задача состояла в том, чтобы Римму к ее супругу не пустить. Ни под каким видом.

Поэтому я хмыкнул, и ответил сухо и казенно:

− Мы делаем все возможное. В соответствии с обстоятельствами и обязательствами консульства и посольства.

− Да ничего вы не делаете! – возмутилась Римма. – Вы равнодушны. Не заботитесь об Олеге. О его освобождения. Чтобы меня к нему пропустили! – Тут она всхлипнула, и я придвинул к ней коробку с салфетками.

Мне казалось, я видел ее насквозь, легко разгадывая нехитрую игру с негодными средствами. Вся сила, все настоящие средства были у меня и у тех, кто стоял за мной. Портила картину лишь шевельнувшаяся во мне симпатия к сидевшей напротив молодой женщине. И сознание того, что она чертовски привлекательна. И возможно, ради встречи с мужем согласится на многое… Но всерьез я, конечно, не рассматривал такой вариант, он спутал бы нам все карты.

Римма вздохнула и произнесла уже не задиристо, а устало и безрадостно.

− Ну? Что вы можете сказать?

Олег родился от смешанного брака русской и пакистанца. Отец, Саиф Наваз, учился в Москве на терапевта и проходил практику в одной из вологодских больниц, где состоялось знакомство с медсестрой, польстившейся на эффектного иностранца. Саиф был носатым, усатым и щедрым. К тому же − отпрыском семьи, причислявшей себя к пенджабской аристократии и перенявшей у британских колонизаторов снобизм, высокомерие и чопорность. На одной из семейных фотографий, попавших в досье, он красовался вместе с супругой, Серафимой Петровной. В молодости она выглядела крутобёдрой сиреной, которой не стыдно было бы украсить бушприт корабля эпохи Великой армады. Но с годами растолстела и обрюзгла.

Допускаю, это было одной из причин, почему прожив десять лет в браке и родив сына, Саиф затосковал по родным пенатам. Жизнь в Вологде утомляла однообразием и отсутствием перспектив. А Наваз, как выяснилось, любил перемены. Супруга не протестовала. Она увлеклась бизнесом − держала несколько ларьков, а когда дело пошло на лад, открыла продуктовый магазин. Финансово не зависела от мужа и вообще от него отдалилась.

Разведясь, он вернулся домой и занял уважаемое и хлебное место – главного санитарного врача Кашмира. Росчерком пера мог закрыть любое предприятие или организацию, так что деньги к нему текли рекой. В невестах недостатка не было, и Наваз заново женился ‒ трижды, уже не разводясь. Местные законы позволяли, была бы возможность содержать разных супруг.

Однако в Пакистане началась борьба с коррупцией, счета Саифа арестовали, и он спешно покинул родину, а заодно и всех жен. Нашел пристанище на британских берегах, где подыскал очередную пассию – богатую аристократку с лошадиной мордой. О своей первой жене и сыне не вспоминал. Вплоть до того момента, когда ему понадобился надежный человек, чтобы возглавить созданную им неправительственную организацию. Она занималась борьбой с последствиями стихийных бедствий в Пакистане и распределяла миллионы фунтов для пострадавших. Недурной куш для ловкого человека! Чтобы урвать его, да еще поделиться с лоббистами, следовало поставить во главе НПО своего человека. Вот и вспомнил о сыне.

Олег к тому времени окончил школу, в вуз не поступил и перебивался случайными заработками. С матерью почти не виделся – она вышла замуж за преуспевающего дантиста, который не нашел общего языка с пасынком. В конце концов, на семейном совете было решено, что мальчик достаточно взрослый, чтобы жить отдельно. Ему купили однокомнатную квартиру, но ничего «взрослого» он так и не совершил.

Основным его достижением была женитьба на Римме. Ранний брак, обоим едва исполнилось восемнадцать. Неважно, где они познакомились. Может, на танцульках, на какой-нибудь молодежной тусовке. Римма работала на фабрике, производившей кастрюли. Целыми днями стояла у штамповочной машины, жила в общежитии. Олег стал для нее находкой. Мать давала деньги, квартира имелась. Внешне друг другу они подходили. Невеста – красавица. Жених − высокий, с угольно-черной пакистанской шевелюрой, но по-русски открытым и улыбчивым лицом. Оба были убеждены в своем совершенстве, и никакой нормальной супружеской жизни у них не получилось.

Эйфория первых месяцев быстро завершилась – наступила полоса безденежья и взаимных (не беспочвенных) подозрений в измене. Серафима Петровна считала женитьбу преждевременной, и размеры дотаций с ее стороны сильно уменьшились. Она считала, что вертихвостка задурила голову ее сыночку. Олег с ней не соглашался, и отношения с матерью испортились.

Римма любила наряды, танцы, компанейское общение и надеялась выбиться в высший свет. Олег любил сидеть дома, читать и воображал себя романтиком – капитаном Греем из «Алых парусов». Жаль, что Римма на роль Ассоль не подходила.

Он увлекся политикой. Осуждал социальную несправедливость, штудировал труды анархистов, троцкистов и прочих «властителей дум», пытался заинтересовать Римму судьбами Че Гевары и Франца Фанона. Тщетно.

Молодые не развелись, но расстались со смешанными чувствами, и Олег отправился в Исламабад – навстречу новым впечатлениям. Ему не хватало солидности, зато глупость и неуравновешенность имелись в избытке. Как иначе объяснить, что он не полетел прямым рейсом в Исламабад, где находился офис организации, а прибыл в Карачи – чтобы оттуда совершить полное опасностей путешествие в столицу. Не по воздуху, а по земле, на арендованной автомашине. Разбитые дороги, не все обозначенные на картах, десятки и сотни километров сквозь несусветную глушь, и самое неприятное – нападения разбойников и грабителей.

В Исламабаде Олег всерьез занялся гуманитарной работой, ездил в районы, опустошенные наводнениями, засухой и пожарами. В Пакистане с завидной регулярностью случается и то, и другое. А в промежутках получал удовольствие от своего нового статуса. От шикарной виллы, женщин, денег, комфорта, официальных приемов.

Увы, юноша оказался слишком честен, а может, слишком наивен для этой работы. Выяснил, что вся затея с неправительственной организацией придумана не для помощи несчастным страдальцам ‒ им доставались жалкие крохи от того, что выделяли британское правительство и частные спонсоры ‒ а для обогащения безнравственных дельцов. Вся его натура, сформировавшаяся в процессе изучения утопических текстов, возмутилась циничным обманом. Ему бы расплеваться с отцом и отойти в сторону, так нет же, пошел ва-банк. Созвал пресс-конференцию, выступил с разоблачительным заявлением, которое напечатали центральные пакистанские газеты.

Но этого ему показалось мало. Вступил в ряды левацкой группировки с громким названием «Тигры пакистанской революции». Там собрались такие же юные и недалекие олухи. Осуждали правивший в стране военный режим, призывали к демократии и равноправию. Ничего нового. На революционные выступления силенок не хватало, а вот листовки печатали и распространяли где придется. В отелях, университетах, торговых центрах…

Из Лондона примчался возмущенный отец, чтобы урезонить отпрыска. Тот ни в какую. Его подхлестнул звонок из Москвы восторженной Риммы. Безрассудство Олега воспламенило угасшую было страсть. Теперь муж вызывал у нее восхищение ‒ она усмотрела в его поступке нечто «подлинное». Вот такие выверты выделывает неустойчивая психика молодых людей, рассчитывающих на нечто большее, нежели то, что может им предложить жизнь. Окрыленный поддержкой, Олег предъявил отцу ультиматум. Или продажный родитель кается и рвет со своими партнерами, либо сынок предаст огласке компрометирующие материалы.

Саиф не мог подвести компаньонов, финансовый крах его не прельщал. Тем более, что у него появилась новая боевая подруга. Распрощавшись с «лошадиной мордой», он соединился с креолкой из Доминиканской республики, которая привыкла к роскоши. Использовал свои связи, нанял законников, которые подтасовали факты и сфабриковали обвинение в коррупции, подлоге и прочих финансовых преступлениях. В общем, выставили мошенником самого правдоискателя. И объявили террористом и экстремистом. Олега и всех товарищей арестовали. Во время обыска изъяли документы, которые могли бросить тень на Саифа.

Военный трибунал приговорил «тигров» к разным срокам заключения и каторги, а Олега – к смертной казни через повешенье. Отправили в одну из самых страшных пакистанских тюрем, в форт Атток. Когда-то там держали опального премьер-министра Наваза Шарифа. Но тот вывернулся – богач, аристократ, политик со связями, а парень попал в жернова, которые должны были его перемолоть, измельчить в пыль. Рассчитывать можно было только на поддержку посольства.

Арест и заключение в тюрьму Олега Наваза входили в план, разработанный нашей службой. Мы были уверены, что добьемся его освобождения как российского гражданина. Но возникли новые обстоятельства.

Сначала пакистанцы не отвечали на наши ноты, а затем объявили, что Олег Наваз – гражданин не России, а Исламской республики Пакистан и все посольские претензии безосновательны. При обыске у него нашли NIC – National Identity Card, или Национальное удостоверение личности. Впрочем, когда мы потребовали сообщить нам номер, паки замялись. Возможно, карточка была поддельной. В отличие от российского паспорта, в котором было прописано, что его обладатель – гражданин Российской Федерации.

Началась тягучая переписка, имевшая один позитивный результат – Олег оставался в живых. Его держали в каменном мешке, в кандалах, но не убивали. Так продолжалось почти год, но нас это не смущало. Во-первых, длительное пребывание в застенке придавало Олегу значимый вес с учетом наших дальнейших планов. Во-вторых, мы были близки к тому, чтобы добиться его освобождения.

Еще в России Римма развила бурную деятельность. Писала челобитные пакистанскому президенту, премьер-министру, генеральному прокурору. Через адвоката направила апелляцию в Верховный суд. Затем собрала деньги и рванула Исламабад.

С ее появлением все могло пойти прахом. Поэтому мой шеф, Рашид Асланович Галлиулин, сказал жестко и безапелляционно: «Делай, что хочешь, нельзя допустить к нему эту девку».

Наша беседа длилась около получаса. Римма требовала от посольства энергичных усилий по освобождению Олега, а я твердил, что мы и так делаем все возможное. Знал, что мы Олега в конце концов вытащим, но не раньше, чем Римма покинет Исламабад, встречаться им не следовало.

Девушка не скандалила, от репримандов воздержалась. Встала, собралась и покинула пункт консульского приема. На прощание одарила меня взглядом, в котором не было грусти, тоски и отчаяния. Зато читались уверенность в себе и даже легкая насмешка над консульским работником, который заладил одно и то же. Вот тогда у меня мелькнула мысль, что это не фабричная девчонка, упертая и наивная, а человек неглупый, способный добиваться своего.

Я не ошибся. Через несколько дней стало известно, что Римма посетила министра внутренних дел Первеза Илахи Махмуду. Каким образом пробилась, было не ясно. Очереди к нему на прием ждали месяцами. Мы терялись в догадках. Пакистанцы с делом Олега Наваза тянули резину, а тут ‒ зеленый свет. Допустим, решили показать, какие они сердобольные и заодно «сделать козу» посольству. Дескать, одно дело ваши нудные запросы, и совсем другое ‒ искреннее стремление юной супруги выручить из беды своего благоверного. Но, возможно, Римме кто-тот помог. Только кто? Оставалось непонятным, как эта девица смогла меньше чем за неделю «наработать» полезные связи. Словом, какая-то чертовщина.

Но самое существенное и неприятное заключалось в том, что Первез дал добро на свидание Риммы с мужем и даже день конкретный наметил. Это означало, что действовать следовало немедленно, иначе все наши планы летели в тартарары. Кому действовать? Мне, кому же еще.

Галлиулин укорял мне так, будто именно я всех подставил и за всё в ответе.

‒ А кто еще? Ты с ней встречался, не раскусил, не разубедил, пустил дело не самотёк, и вот поэтому мы теперь имеем, что имеем! Надо было не отходить от нее ни на шаг, вызвать на откровенность, втереться в доверие, трахнуть в конце концов, чтобы она голову от тебя потеряла и слушалась во всём!

Я не спорил: когда шеф входил в раж, спорить с ним не имело смысла, хотя можно было, конечно, резонно возразить, сказать, что такого поручения мне никто не давал, а самодеятельность у нас каралась строго, да и других поручений у меня было выше крыши, никто их с меня не снимал. В общем, я промолчал, а когда Рашид Асланович немного успокоился, то начал вместе с ним прикидывать, какие аргументы заставят Римму пойти нам навстречу. Вариантов было три. Первый самый примитивный, последний – самый рискованный, «на крайняк».

‒ Ты излагай последовательно, ‒ напутствовал меня Галлиулин, ‒ от простого к сложному. Не выгорит с первым, переходи ко второму, а если и с этим не получится, тогда уж валяй напролом.

‒ А если отлуп по всем фронтам? ‒ поинтересовался я несколько развязно и тут же пожалел об этом.

‒ Ты мне этот приблатненный жаргон, знаешь, куда себе засунь? ‒ разъярился Рашид Асланович. И посетовал: ‒ Никакой штабной культуры, не то, что раньше… И принялся массировать себе виски, а потом схватился за сердце. Мне стало его жаль. В конечном счете на него все шишки посыплются. Я извинился, принес лекарства и сказал, что с этого момента все правила штабной культуры буду соблюдать неукоснительно.

‒ Ладно, проваливай, «штабист», ‒ тяжело дыша, буркнул Галлиулин. ‒ И не забудь – нам нужен результат.

Я заверил, что результат будет, хотя иллюзий на этот счет не строил.

Был приятнейший вечер, такие выдаются в конце исламабадской осени. Жара ушла, пыльной бури как не бывало, и солнце дарило умеренное, расслабляющее тепло, которое так ценят пакистанцы. После окончания рабочего дня они лениво прогуливались по аллеям, вели неторопливые беседы за чашкой кавы, зеленого чая, играли в нарды и верили, что жизнь задалась. В такой вечер меня бы устроил холостяцкий ужин с бутылкой хорошего вина, а вместо этого приходилось отправляться в гестхаус, где остановилась Римма Наваз. Но не пришлось. Римма меня опередила.

Я уже готовился уходить, когда раздался гортанный голос чокидара: «Сааб, это к тебе, сааб!». Чокидар, по-местному, сторож, был бесполезным стариком, который даже не заряжал ружье – так, таскал для виду. Вообще, эта древняя рухлядь уже никогда не смогла бы выстрелить. Чокидар с этим реликтом переходил от постояльца к постояльцу, и ни у кого не поднималась рука его уволить. Сначала я собирался нанять какого-нибудь рослого и мускулистого детину, а потом сообразил – смысла в том никакого. Бандитов не остановит, а профессионалам самый грозный верзила не помеха. Зато старик ни во что свой нос не сует, дремлет на стульчике у ворот, и ладно.

Вышел я на зов, увидел Римму и невольно уставился на белую кожу в вырезе легкого платья. Она не уступала пакистанским условностям и одевалась так, как привыкла. Упругая грудь выпирала из батистовой блузки, крепкие, гладкие ноги открыты выше колена. Узкие ступни в плетеных босоножках. Собранные на затылке волосы открывали шею.

Уловив мой взгляд, усмехнулась, и я отвел глаза. Пригласил в дом, предложил чаю и рюмку чего покрепче. А потом ‒ разделить мой скромный ужин, который, не дожидаясь указания, поспешно принялся готовить чокидар. Он предпочитал пакистанскую кухню, и я содрогнулся, представив чикен боти в его исполнении, переперченный, в пережаренном масле. Но Римма от ужина отказалась, от рюмки тоже, а чай пила небольшими и частыми глотками.

− Извините, что без предупреждения завалилась.

Так и сказала – «завалилась». Я ожидал, что будет дальше. Девчонка была себе на уме, ей что-то было нужно, и это «что-то» требовалось обратить нам на пользу.

‒ Вы, думаю, знаете, что я договорилась о свидании с Олегом, без вашей помощи, как видите. ‒ Я не отреагировал на сарказм, просто кивнул, постаравшись вложить в свой кивок оттенок уважения. Отчего не доставить удовольствие юной бандитке, я про себя ее уже так называл. ‒ Ну, вот, ‒ продолжила она, прихлебывая чай, ‒ встреча состоится в субботу, в 10 утра, значит, послезавтра… И я бы хотела поехать вместе с вами. Так будет правильно. Ведь посольство должно участвовать, разве нет?

С этим я согласился, не преминув заметить, что путь до Аттока предстоит долгий и лучше его проделать не в такси, а с мной, в моей машине. Тут она стала меня благодарить, но я ее прервал, заметив, что у посольства есть свои очень серьезные соображения, которые раскрывать я не имею права, но суть в том, что сейчас как раз тот момент, когда встреча может повредить Олегу.

Похоже, Римма ожидала чего-то подобного, поджала губы и заявила, что отказываться от свидания не намерена.

‒ Вы должны понять, чего мне стоило…

«Мне-то как раз невдомек, чего тебе это стоило», ‒ мысленно прокомментировал я.

‒ …особенно, учитывая, что вы, ваше посольство, ‒ слова «ваше посольство» сопровождались прелестной, но презрительной гримаской, ‒ добиться этого не сумели. И ссылки на какие-то особенные «соображения», меня не убедят. Она смотрела на меня с чувством собственного превосходства, своими большими глазищами, оттененными пушистыми ресницами.

‒ Даже если мы вам выплатим компенсацию за моральный ущерб и возместим все ваши траты? Предположим, десять тысяч долларов? И возьмем на себя обязательство в самое ближайшее время освободить Олега и позже, когда появится возможность, устроить вашу встречу? Уже не в тюрьме, разумеется. А насчет «соображений» он сам все объяснит, и вот тогда вы непременно признаете нашу правоту.

‒ Не прокатит, ‒ отбросила мои доводы Римма, глянув на меня с недобрым прищуром. ‒ Не люблю, когда меня водят за нос. Но врите дальше.

«Все же ‒ фабричная девчонка, ‒ с сожалением подумал я, ‒ и бандитка. Никакой штабной культуры».

Так или иначе первый вариант не сработал, и я плавно перешел ко второму.

‒ Ладно… Тогда слушайте. Год в тюрьме не может не наложить на человека отпечаток. Он становится ранимым, раздражительным, крайне уязвимым, во многом непредсказуемым. Ваше появление может вызвать у Олега нервный срыв. Это чревато. Например, конфликтом с надзирателями. Возможно, пакистанцы на это и рассчитывают. Чтобы не выпускать его. И казнить. Не воображайте, что Первез Илахи разрешил вам свидание из человеколюбия. Он не альтруист. Может, у паков какая-то провокация на уме. Поэтому берите деньги и уезжайте. И гарантирую – через месяц или два вы обнимите своего избранника.

Римма улыбнулась, но это не была благостная и покорная улыбка.

‒ Уже лучше, ‒ проронила она, протянув руку в сторону бутылки с «мартелем», словно была хозяйкой дома, а я выступал в роли слуги. ‒ Теперь можно и чего покрепче. Вы ведь, наверное, еще не все патроны расстреляли?

Я вздохнул, налил ей коньяк, а себе виски. Девчонка отличалась проницательностью, ей бы не кастрюли штамповать… С этой мыслью я перешел к третьему варианту, другими словами, рассказал правду.

Олег Наваз погиб еще до «своего» ареста. Почти сразу после прилета в Пакистан, по дороге из Карачи в Исламабад. Рассказы о бесчинствах дакойтов

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Магазины (урду, пушту).

2

Имбирем (урду).

3

Т.е. пакистанцев.

4

Дело сделано (урду).

5

Спасибо (пушту).

6

Господин, уважительное обращение.

7

Участники Движения Талибан – исламской радикальной политической организации, которая признана террористической в России (и во многих других странах) и запрещена.

8

Города Белуджистана.

9

Провинция Афганистана.

10

Что за дьявольщина (англ.)

11

Не волнуйтесь (англ.).

12

Парламентеры, посланники (англ.)