Кольцо Пророка

По агентурным данным, передача должна была произойти на авиабазе в Харане, по странному стечению обстоятельств ‒ во время праздника ракетных войск. Пакистанцы организовали там конференцию, посвященную успехам их ракетно-ядерной отрасли, пригласив дипломатов и журналистов. Это как-то не сочеталось с тайной операцией, но, возможно, торжественное мероприятие должно было послужить для нее ширмой. Такое напрашивалось объяснение. Хотя могли быть и другие.

Предполагалось, что ракету примет группа Раззака. В принципе для меня это не имело значения, но, честно говоря, было интересно глянуть – насколько изменился бывший дипломат.

Приглашенные летели пассажирским «фоккером». Самолет зафрахтовало министерство обороны, и в салоне рябило от фуражек с разноцветными околышами и кокардами и мужественных усов, не оставлявших сомнений в непобедимости пакистанской армии. Гражданских тоже было немало – в основном, из министерств, научных институтов и дипкорпуса. Иностранцам впервые открыли доступ в те места, где взрывали пакистанские ядерные устройства. Это делалось для того, чтобы убедить в прозрачности ядерной программы, надежности системы контроля, а заодно поиграть мускулами, показать, кто хозяин в регионе.

Удручающе серьезный голландский советник Алан Босворт говорил, что из этого ничего не выйдет. «Помяните мои слова, вещал серолицый дипломат из страны промозглой сырости и тюльпанов, американцы возьмутся за Афганистан и паков не пожалеют». Кое-кто с ним охотно соглашался, другие спорили, однако серьезности Алана не разделял никто. Полет проходил беззаботно. Дипломаты лихо осушали бутылки со спиртным, пакистанцы взирали на них со смешанным чувством зависти и осуждения. В мусульманской республике потребление алкоголя каралось тюремным заключением, но на иностранцев это не распространялось.

Эй! заорал толстяк Терри Макмэн. Он числился вторым секретарем в посольстве США и был штатным сотрудником ЦРУ. Слыл забиякой, выпивохой и обожал сальности. Подошел к моему креслу и, склонившись над ухом, дыхнул перегаром. Не ожидал тебя здесь увидеть, пролаял, перекрывая своим басом гул моторов. Думал, ты только террористами занимаешься. А тебе бомбу подавай?

Я отшутился: Это ты у нас многостаночник, а я просто турист. Нам прислали приглашение, как и всем.

Ну-ну, буркнул Терри. Не знал, что ты такой любознательный.

«Фоккер» летел три часа. Миновав густонаселенные равнины Пенджаба, перевалил через Соляные горы. Внизу проплывало плоскогорье Таба Кахар. Наконец самолет вошел в воздушное пространство беднейшей пакистанской провинции Белуджистана. После Кветты, Ранжпаи и Нушки8 достиг запретной зоны – бессточной и засушливой области Харан. С одной стороны, ее ограждали горы Чагай, с другой хребет Рас Кох.

В 1998 году ядерные взрывы прогремели сразу на двух полигонах: чагайском и харанском. Где-то между ними затерялась авиабаза, куда доставили экскурсантов.

Мы прилетели утром. Программа включала осмотр выставки, конференцию и вечерний коктейль. На следующий день – возвращение в Исламабад.

Пакистанцы разбили гигантские шатры, поставили стенды и витрины. Схемы центрифужного обогащения урана, разные таблицы и графики, обломки скалы, в которой долбили шурф для закладки ядерных зарядов, макеты баллистических ракет… Такие вот экспонаты.

Можно было выйти наружу, полюбоваться ржаво-коричневыми красками пустынного ландшафта. Солнце палило нещадно, «зеленка» практически отсутствовала, и контраст с Исламабадом, утопавшим в буйной растительности, был разителен.

На три назначили выступления Афзала Илахи Махмуда и Рустам Хана, директоров корпораций, занимавшихся разработкой ракетно-ядерного оружия. Никаких государственных тайн они, естественно, не выдали и потчевали гостей безобидными байками из истории «исламской бомбы» аудитория позевывала и перешептывалась.

Большие напольные вентиляторы плохо справлялись со своей задачей: дипломаты и военные парились в костюмах и мундирах. Жадно поглощали ледяные напитки. Чешский посол, отличавшийся необъятным брюхом и простотой нравов, сорвал с себя ненавистный пиджак и галстук, оставшись в пропитанной потом рубахе. Терри выругался, отшвырнул тарелку с едой, отдернул полог и вышел. Его безумному примеру последовали мы с Аланом.

Сперва почувствовали облегчение. Вместо спертого воздуха бескрайние просторы под налившимся синевой небом. Но спустя мгновение облегчение прошло, жара обрушилась на несчастных глупцов, почувствовавших себя кусками мяса на раскаленном противне. Тем, кто не вырос в этих Аллахом проклятых местах, такое трудно вынести. Мы разевали рты, подобно задыхающимся рыбам, омывая легкие обжигающей смесью кислорода и углекислоты. Ни лесов, ни кустарников. Иссушенная земля, покрытая паутиной черных трещин, тянулась на сотни миль. Тусклое солнце приближалось к ломаной линии горизонта, однако пройдет еще несколько часов до наступления спасительных сумерек.

Алан обречено произнес:

Здесь еще хуже. Вся ночь будет такая?

Говорят, нам приготовили приличные комнаты, приободрил нас Терри. С кондиционером и душем.

Я хмыкнул: – Бадья с водой и ковшик.

Ладно, Алан махнул рукой. Вернемся?

Куда спешить? Терри был настроен философски. Я предпочитаю быструю смерть мучительной пытке. Опять париться, вести дурацкие разговоры?

Они действительно стали ядерной державой. Алан снял рубашку, выжал и надел снова. Без штанов, но с бомбой.

Может, оставить их в покое? коварно предложил я.

А вы им симпатизируете?

Нужно быть реалистами: у пакистанцев есть большая красная кнопка.

Лишь бы этой кнопки не было у талибов.

Они бы с одним хранением замучились, засмеялся Терри. Нужны особые контейнеры.

Я согласился: Хранить обогащенный уран сложно, он легко вступает в реакцию с различными материалами. С плутонием – проще…

Хотите сказать, у этих мракобесов может быть бомба? – встревожился Алан.

Я пожал плечами.

Говорят, они создали нечто вроде ядерного центра. В Пактии9. Там работают иракцы, кое-кто из китайцев, корейцы. Достаточных ресурсов для ядерного производства, конечно, нет, а вот сборка небольших боезарядов из готовых полуфабрикатов…

Вы просто ужас какой-то рассказываете! – закудахтал голландец. Не дай бог, они и ракеты достанут!

Разговор продолжался минут двадцать, за это время можно было хорошо поджариться. Алан и Терри вернулись на прием, где все предавались обжорству, пьянству и банальному трепу. А я сказал, что устал и пойду к себе. Ополоснулся ‒ к пакистанскому «душу» давно привык ‒ и лег спать.

Проснулся ровно в час, оделся, захватил сумку с цифровой видеокамерой и вышел наружу. Вокруг было пустынно, коктейль закончился, гости разбрелись по своим комнатам. Перелет, жаркий день, вечернее возлияние не могли не утомить. Мертвое царство. Все спали, как сурки. Впрочем, нет, не все.

План базы я выучил заранее и легко отыскал пятый самолетный ангар. Там меня ожидал Рашид Усмани – лейтенант пакистанских ВВС. Он оказывал нам разные несложные услуги и получал за это неплохие деньги. Это Усмани выяснил время и место передачи «хатфа». Три часа утра, на окраине деревушки Билья Мина.

Я вошел внутрь, прислонился к стене из гофрированного металла, вытер пот со лба, выудил из кармана крепчайшие «Голден лив», чиркнул спичкой. В полумраке обозначились контуры самолета.

‒ Предпочитаете пакистанские? ‒ из глубины ангара выплыла фигура Усмани. ‒ Для иностранца необычно. По сравнению с ними солдатский «кэмел» ‒ детская забава.

‒ «Кэмел» без фильтра уже нигде не купишь, вот и курю «Голден лив». Иногда мне кажется, что я стал почти пакистанцем. ‒ Как говорят остроумцы, в этой шутке была доля шутки.

Учебный «Мушак», не без гордости заметил Усмани, кивнув на самолет. ‒ Отличная машина. Пакистанская, ничего китайского.

Я изобразил восторг. Лейтенант расплылся в улыбке и поторопил меня: «Пора, время не ждет».

Но хотелось докурить и поделиться своими сомнениями.

‒ Как-то все слишком гладко… Тебе не кажется странным? Зачем всё привязывать к этому празднику? Нагнали дипломатов, корреспондентов… Ведь можно было сделать втихую. Шито-крыто. Такое чувство, будто меня подставляют. Спокойно гуляю по режимному объекту, никто не «пасёт», вот сейчас сяду к тебе в машину, нас выпустят с территории базы, и мы так же спокойно поедем к месту спецоперации, совершенно тайной, о которой не дай бог, кто узнает… Будет ой-ёй-ёй. Может, объяснишь? Скажи, что я не прав.

Усмани нервно поправил фуражку. Приложил ко лбу два сомкнутых пальца, проверяя расстояние между козырьком и линией бровей. Шумно вздохнул и без особых предисловий признался:

‒ Я так и знал, что ты догадаешься. Уже какое-то время… В общем, меня раскрыли. Пришлось… сам понимаешь, семья, дети…

За что я люблю пакистанцев, так это за их детскую непосредственность. Бесхитростность. Никаких уверток, недомолвок, виляния из стороны в сторону. Спросил – ответил. Двойной агент хренов.

‒ И нашим, и вашим, ‒ констатировал я. ‒ Ладно… Значит, забота о семье. Подозреваю, что никакая передача «хатфа» не состоится, так?

По выражению физиономии Усмани можно было легко прочитать: да, так.

‒ Ну и зачем меня туда везти? Что твои начальники затеяли?

Усмани пожал плечами: ‒ Так распорядились.

‒ Если я откажусь, у тебя будут неприятности?

‒ Не очень крупные, ‒ слабо улыбнулся лейтенант. ‒ Скажу, что ты обо всем догадался, не мог же я тебя заставить…

‒ Верно… ‒ я принял решение и хлопнул Усмани по плечу. ‒ Пожалуй, все же двинем. Иначе никогда не узнаем, к чему вся эта история. Начальству перечить нельзя. И ложиться спать бессмысленно, все равно не засну. Хотя бы прокатимся. Ну, вперед.

Мы вышли из ангара, завернули за угол, там стоял открытый джип «тойота» ‒ из тех, что японцы делали еще лет 40 или 50 назад. Срисовали с американского «виллиса» и «бантама», но улучшили, поставили движок от грузовика – 6 литров! Получилась мощнейшая, неубиваемая тачка, которая до сих пор бегает по жуткому пакистанскому бездорожью, на неё всегда и везде можно положиться. Но вряд ли меня могла обрадовать фигура Терри Макмэна, который выдвинулся из черноты ночи и с самым невозмутимым и наглым видом оперся о кузов джипа.

Усмани остановился как вкопанный, а я не удержался и выругался: «Holy shit!”10. По-английски, чтобы Терри понял. Хотя что тут было понимать.

‒ Be easy11, ‒ сказал толстяк, смазав меня противным взглядом. ‒ Без паники. Я здесь только из-за тебя. Можешь не верить, твое дело. Знаю, куда и зачем ты собрался, поснимать для отчета, так? Возьмите за компанию. Вот, ‒ он вытащил из сумки, висевшей у него на плече, «найкон» с телеобъективом. Подмигнул мне и поинтересовался: ‒ У тебя такой есть? Замечательное изобретение. Хочешь ‒ видео, хочешь ‒ фото.

‒ У меня лучше, ‒ ответил я и достал свой «кэннон». ‒ Хочешь ‒ видео, хочешь ‒ фото. Будем мериться, у кого больше пикселей?

‒ Да ладно! ‒ хрюкнул Терри, он явно получал удовольствие от нашей перепалки. ‒ Нам-то? Чтобы «кэннон» с «найконом» не нашли общий язык? Да быть такого не может! А русский с американцем? Конечно, ты пройдоха порядочный, но мы вместе боремся за мир и дружбу! В одной команде! Пока наши боссы вконец не расплевались.

‒ А как ты узнал… ‒ начал спрашивать я, но тут же прикусил язык. И так все было ясно.

‒ Как только увидел тебя, сразу и узнал, ‒ хохотнул Терри. ‒ По какой еще причине тебе было переться в эту дырку от задницы? Мир тесен, приятель, особенно наш мир. ‒ Последние слова он произнес как бы доверительно, выделил со значением. Причмокнул и уставился на меня, нахально и издевательски.

‒ А если я не соглашусь, ты, конечно, не пойдешь баиньки.

‒ Не пойду, ‒ ухмыльнулся американец. ‒ Подниму тревогу, и вас повяжут. Пакистанца, ‒ он глянул на Усмани, ‒ под трибунал, а русского в 24 часа. Персона нон-грата и прощай зарплата.

‒ Сволочь ты, Терри, ‒ констатировал я без всяких эмоций.

‒ Ничего подобного, я поступаю как настоящий товарищ по оружию, исключительно из желания позаботиться о безопасности коллеги по контртеррористической коалиции. Когда поймешь, будешь ползать за мной на коленях и ловить мою руку ‒ чтобы покрыть ее поцелуями.

Я рассмеялся, так искренне и непринужденно, что Терри опешил и обидчиво поджал губы.

‒ Ладно, мы тебя берем, только учти: никакой передачи ракеты не будет, пакистанцы все разнюхали и отменили, а зачем устроили этот праздник и нас сюда притащили, непонятно. Вот, наш друг Усмани тоже не понимает.

На Терри было жалко смотреть. Этот жизнерадостный толстяк ссутулился, его полные щеки втянулись, кабаньи глазки беспокойно забегали. Он судорожно вырвал мобильный телефон из кобуры ‒ она у него крепилась к ремню ‒ и набрал номер. Никакого эффекта. Приятный женский голос на урду известил: «Ап ка матлубе намбер ас вакат банд хэ», то есть аппарат занят или находится вне зоны доступа.

‒ Что за ерунда, ‒ бормотал Терри, ‒ когда мы приехали, я звонил, все было нормально… Снова и снова тыкал пальцем в кнопки, но с аналогичным результатом.

‒ Они связь заблокировали, ‒ пояснил Усмани.

Кто «они», было понятно. Но с какой целью? Чтобы мы не смогли доложить о несостоявшейся операции? Ну, доложим днем позже. Что это изменит?

‒ Понимаете, ‒ почти обреченно признался Терри, ‒ мы планировали уничтожить «хатф» во время передачи. С дрона. В три часа утра…

Идея, в общем, здравая. Не позволить талибам завладеть ракетой, которую они потом могли выпустить по городу или любому другому объекту.

‒ Надо предупредить, дать отбой, но нет связи, я не могу…

‒ Успокойся, ‒ оборвал я американца, чьи стенания только раздражали. ‒ Боишься, что тебя накажут? Бонус не выдадут? Вычтут из жалованья стоимость выстрела? Может, твои не станут стрелять. Не должны. Системы наблюдения-то имеются. Увидят, что самоходно-пусковая установка не приехала…

‒ А если не увидят? Дрон откроет огонь, как только уловит любое движение, ‒ принялся объяснять Терри, ‒ появятся талибы, и тогда все… Это большие средства, все информация шла от меня, от моего источника в штабе армии, я буду кругом виноват…

‒ Боюсь, у нас один и тот же источник, ‒ я начинал кое-что соображать. ‒ По-моему, нас намеренно ввели в заблуждение, тебя и меня… Только на кой ляд? Чтобы свозить сюда, на базу? Посмотреть на атаку дрона? Орушники могли просчитать, что вы примете такое решение. Осведомителей у них хватает… Но это залп по пустому месту. Ну, с десяток боевиков положите… Для вас это пустяки. И Раззака вы не включали в список приоритетных целей. Ради этого посылать дрон и тратить ракеты…

‒ Нет! ‒ неожиданно выкрикнул Усмани. Мы удивленно обернулись и увидели, что в глазах лейтенанта застыл ужас. Губы его тряслись и говорил он, волнуясь, запинаясь, рваными фразами: ‒ Не пустое, нет… Не пустое место… Нет… Не только талибы. Там школа. Для афганских детей-сирот. Беженцев…

‒ Ччерт! ‒ одновременно вырвалось у нас с Терри. Теперь все становилось более или менее ясным. По всей видимости, «дезу» орушники подбросили для того, чтобы спровоцировать удар «предэйтора». На то, что погибнет сколько-то там талибов, им начхать. А разрушенная школа и убитые детишки – отличный повод для сенсационного скандала, который в очередной раз покажет всему миру, на что способны американцы, как они нарушают национальный суверенитет и бьют не по боевикам, террористам, а по гражданским объектам. Варвары, одним словом.

Не сговариваясь, мы бросились к джипу, Усмани запустил мотор, «тойота» рванула с мест.

‒ Сколько там детей? – прокричал я, пытаясь перекрыть рёв двигателя.

‒ Точно не знаю! ‒ прокричал в ответ Усмани. – Восемь, десять, двенадцать, где-то так. Видел я эту школу. Они там учатся и живут. Под опекой имама. Пока их не распределят по семьям.

Такое правило есть в Пакистане и в других мусульманских странах. Детей, оставшихся без родителей, не бросают на произвол судьбы, не отдают в детские дома, которых попросту не существует. Их берет на попечение община. Со временем усыновляют или удочеряют.

Деревня Билья Мина находилась в небольшом оазисе, в двадцати километрах от базы. У лейтенанта имелись все необходимые пропуска, впрочем, нас никто не останавливал. До назначенного времени оставалось около часа, и мы ехали так быстро, как только могли. Но дорога была без покрытия, хоть и укатанная. Большой скорости не разовьешь. Попадались ямы, трещины, приходилось притормаживать. Мелкие камешки и грязь летели из-под колес. Мы мчались в облаке пыли, отплевывались и ругались.

В Билья Мине проживало несколько десятков человек, все они еще крепко спали, одурев от дневной жары. Лишь один пастух поднялся спозаранку и гнал стадо овец к находившейся неподалеку горной гряде. Там, наверху, было прохладнее, и он торопился добраться до пастбища. Скользнув равнодушным взглядом по армейскому джипу, не проявил ни малейшего желания остановиться и затеять разговор. От этого не удержались бы его словоохотливые соотечественники из равнинных провинций – Пенджаба и Синда. А здесь считалось дурным тоном интересоваться чужим делами.

В сероватой рассветной дымке проступали очертания убогих домишек с плоскими крышами, дуканов с опущенными металлическими шторами. Улицы грязные, замусоренные. Повсюду полиэтиленовые пакеты, кучи отбросов. О канализации здесь понятия не имели, ее заменяли канавы и ямы, заполненные экскрементами людей и животных. Дожди смывали их на окрестные поля, однако дождей не было уже несколько недель, люди задыхались от жары и зловонных испарений.

‒ Под сиденьем! ‒ гаркнул мне в ухо Усмани. ‒ Там моя «сменка». Возьми майку, она белая.

Я вытащил мешок с одеждой, нашел футболку. Выстиранную и выглаженную, она вполне могла сойти за белый флаг. Принялся размахивать ею над головой и заорал, что есть мочи: «Envoys! Envoys!12».

‒ Они не поймут! ‒ надрывно произнес Терри. ‒ Надо на пушту, но я не знаю…Не выучил. ‒ Усмани! Усмани!

Лейтенанта заботило одно: как бы не слететь с раздолбанной дороги. Он зло дернул плечом:

‒ Так и будет. На пушту и урду. Мы используем много английских слов.

Терри дрожал ‒ от перевозбуждения или испуга, а когда джип подбрасывало на ухабах, судорожно цеплялся за борта и дуги для тента.

Я выматерился и чтобы подбодрить американца, сострил:

‒ Не дрейфь! Плевать! Пуштуны не ведут переговоры, сразу палят.

Зря я это сказал. Терри завизжал и обмочился со страху.

Наконец мы выбрались из деревни, до трех оставалось четверть часа, от силы минут двадцать.

‒ Вот здесь! ‒ Усмани резко затормозил у двухэтажного обшарпанного здания с плоской крышей. В тот же миг раздалась автоматная очередь ‒ похоже, талибы засели в ложбине, в глухих зарослях кустарника. Мы вывалились из джипа, укрывшись за колесами. Я вытянул руку с футболкой Усмани, которая уже не была белоснежной, снова стал размахивать этим подобием парламентерского флага и завопил: «Раззак! На помощь! Ты нам нужен».

Это был риск, вдруг данные были неверны и талибами командовал не Раззак, но тут, как говорится, пан или пропал.

Огонь прекратился, раздался голос: ‒ Эй, вы там, выходите!

Выглянув, я увидел Раззака и еще трех боевиков. У одного американская автоматическая винтовка, остальные, включая Раззака. держали наизготовку «калашниковы». Я поднялся и на всякий случай поднял руки, в одной из которых по-прежнему держал футболку.

В Раззаке трудно было узнать прежнего дипломата. Он ссохся и согнулся. Шальвар-камиз болтался на тощей фигуре бесформенным балахоном. Лицо угрюмое, жесткое, с ввалившимися глазами.

Талибы подошли к джипу и жестами показали, чтобы Усмани и Терри выбирались из своего укрытия.

− О какой помощи ты говоришь? – спросил Раззак. – Тебя я помню. Ты русский. А это кто? Ты, я вижу, военный, − он кивнул на Усмани, − а вот ты…

− Он американец, но он не виноват, − выпалил я, − лейтенант Усмани тоже не виноват, мы приехали, чтобы не допустить катастрофы… это ловушка, провокация, никакой ракеты не будет, здесь школа, сейчас прилетит дрон, паки сводят счеты с американцами, мы должны спасти детей! Времени почти не осталось!

Нужно отдать должное Раззаку, он соображал быстро. Что-то гортанно выкрикнул, из зарослей выбежали еще несколько бойцов. Пятеро или четверо, не помню. Мы бросились к школьному зданию. Дверь была заперта, но талибы с ходу ее выломали. Подняли с кровати учителя, седобородого пуштуна, не слушая его протесты, поволокли к выходу, детей хватали в охапку, один верзила потащил сразу двоих, мальчишку и девчонку, совсем малышей, лет по шесть, восемь. Они колотили его своими ручонками по бокам и спине, не понимая, что происходит, но парень только пыхтел и, по-моему, усмехался. Малышей усадили в джип и Усмани сразу рванул в сторону деревни. Те, что постарше, побежали следом.

Учитель пришел в себя, ему сказали, что сейчас начнут бомбить, и до старика дошло. О дронах тут знали не понаслышке.

− Всех вывели? Сколько всего детей? – в унисон спросили мы с Раззаком.

− Всех, − неуверенно ответил учитель. – Вроде всех… Нет! – его голос сорвался на крик. – Должно быть тринадцать. Роя! Несносная девчонка. Самая старшая. Опять спряталась. Скорее всего, на кухне, она там всегда прячется.

Издалека послышался гнусавый, воющий звук беспилотника. С таким звуком дроны заходят на атаку.

− Уходите! – рявкнул Раззак и кинулся в дом.

Мы побежали прочь − как можно дальше.

Удар был стремительным и внезапным. Громыхнуло и полыхнуло, здание наклонилось, стало оседать, потом стены обвалились, и крыша рухнула.

Не успел развеяться дым и осесть пыль, как появились жители Билья Мины – им было уже не до сна. Объяснять ничего не пришлось – это была не первая атака дрона и, увы, не последняя. Вместе мы растаскивали обломки – в надежде найти Раззака и Рою. В то, что они выжили, никто не верил, но чудеса случаются. Как потом выяснилось, Роя, четырнадцатилетняя девочка, спряталась на кухне, под огромной чугунной варочной плитой. Она послужила броневой защитой для девочки и отыскавшего ее полевого командира.

Что было потом – не так уж важно… Талибы ушли к границе, а мы вернулись на базу и потом в Исламабад. Пакистанцы, как и планировали, использовали происшедшее в своей пропаганде, оговорившись, правда, что «информацией о жертвах» не располагают. Усмани перевели в какую-то несусветную глушь. В посольстве я написал отчет, и там об этом инциденте быстро забыть.

Через несколько месяцев у меня была командировка в Кветту, и я навел справки о детях. Почти всех забрали семьи из Билья Мины и других деревень. Только Рою никто не взял, может, потому что слишком взрослая и с норовом. Сначала определили в лагерь для беженцев в Назирбагхе, а потом устроили в ооновскую контору, которая занималось продовольственной помощью. На техническую должность, за стол и ночлег. Я заглянул туда, спросил у сотрудника, норвежца то ли финна, как живется девочке, не слишком ли ей одиноко. Скандинав заулыбался и сказал: отчего же, ее навещает какой-то мужчина, родственник, наверное, а может даже отец. Внезапно мне пришло в голову, что это мог быть Раззак, хотя едва ли. Какой из него отец. Проверять не стал, какая мне в сущности разница.

3. Приговорённый

В ноябре Исламабад изнывал от засушливой погоды и сквозняков, гулявших по улицам и переулкам. Когда же приходил настоящий ветрило, он сдувал с гор тонны песка и пыли, обрушивавшихся на горожан. Песок скрипел на зубах, пыль забивала уши и нос. Хвала аллаху недолго всё это продолжалось – час или два.

Я принимал посетителей в консульском отделе. От меня их отгораживало отливавшее синевой бронестекло, и они казались людьми из другого мира. Наверное, так оно и было. В заношенных шальвар-камизах, тапочках на босу ногу, заискивающие, изможденные. Большинство были бедняками и шли пешком от самых ворот дипломатического анклава. Студенты ‒ за учебными визами, полубезумные старики, обивавшие пороги всех посольств. Думали, в Европе все как сыр в масле катаются и там можно денег раздобыть. А Россию считали частью Европы, или стартовой площадкой, откуда можно было в эту самую Европу попасть. Я их не разубеждал. Просто предлагал зайти через год или два.

Впрочем, не только голытьба приходила. Иногда вежливые бизнесмены возникали перед бронестеклом. В костюмах «черутти» и туфлях «вилсон». Военные офицеры, сотрудники министерств. К ним, разумеется, особое отношение.

Я принимал и отдавал разные документы, паспорта, объяснял охрипшим голосом дедуле с седой бородой, что он не похож на студента, а лощеному наглецу с шелковым платком в кармашке пиджака втолковывал, что помимо денег (взятку совал) нужно иметь официальное приглашение.

Потемнело, несмотря на середину дня, маленькие хищные смерчи взметали мусор, пыль и частицы измельченного дерьма, оставленные на улицах местной живностью. Буйволами, коровами и козами, которых крестьяне почему-то предпочитали пасти в дипломатическом анклаве, а также дикими кабанами, шакалами, собаками и котами. От приближавшейся бури сжало сердце. С горной гряды косо съезжала широкая полоса тени, будто на город набрасывали черный хиджаб.