Пустыня

Это осознавали все, и времени на сантименты не было. Конечно, в другой ситуации командир бы ни за что не принял такого решения. Скажем, если бы мы уже возвращались после выполнения задачи. Бросить своего?! Никогда!.. Он бы организовал бой по всем правилам. Отряд через какое-то время имитировал бы ложный отход, встретил бросившуюся вслед погоню шквальным огнём, уничтожил много врагов. Да, командир поступил бы именно так. А отряд всё равно бы не спас. Ни одного бойца. Но сейчас мы ещё только выдвигались на задачу. В этом-то всё и дело! И скажите, кто бы тогда её выполнил? Для чего мы сюда пришли? Для чего вообще был весь этот тяжёлый поход с его лишениями и постоянной смертельной опасностью? Просто так? Чтобы всем геройски погибнуть, но не бросить товарища? Романтично… Сюжет для хорошего мужского кино. А в жизни всё намного прозаичнее. И серьёзнее. Есть задание, которое надо обязательно выполнить. Любой ценой! И вот это уже не кино. Поэтому, хватит рассуждать! Каждый из нас мог оказаться на моём месте. Каждый должен быть готов к этому. Всегда…

Теперь моя задача была проста, но почти невыполнима. Продержаться как можно дольше, дав возможность нашей группе быстрым марш-броском оторваться от преследования и затеряться в скалистой пустыне. Потом они будут ещё сутки путать след, форсированным маршем петляя по ущельям и перевалам. И всё-таки у них останется шанс выполнить задание! А это – главное.

Сначала всё шло так, как я хотел. Мне удалось ещё немного убавить их энтузиазм. Теперь стреляли редко, лишь когда я делал вид, что собираюсь высунуться. Я коротко огрызался, воспрещая высовываться им. Боеприпасы таяли наперегонки с надеждой. Время тянулось. Было вполне понятно, что происходит. Все ждали, когда мне во фланг выйдет группа, посланная их командиром. Тогда всё и закончится…

Я старался не думать об этом. Пытался противостоять накатывающей глыбе животной жути. Думал о том, что чем дольше тянется время, тем больше появляется шансов у наших. О том, как глупо потерял свою любовь когда-то. Обиды, что она меня уже давно не помнит, что живёт с другим, теперь не было. Ещё думал о том, как мало за свою жизнь успел сделать, увидеть, побывать… Но все эти сожаления снова и снова уходили на какой-то второстепенный план, становились несущественными. Было лишь одно сильнейшее желание – жить! Просто продолжать жить на этом свете. Любой ценой!!! Сердце рвалось от страшной несправедливости: как же это так, что все останутся, будут жить дальше. Без меня?! Останутся горы, растения, воздух, синее небо. Даже вот этот чёртов кустик сухой колючки будет продолжать жить! А меня уже не будет… Разве такое вообще может случиться?!!

Инстинкт самосохранения – самый сильный у любого живого существа – бушевал во мне, мешая выполнять свою последнюю миссию. Я старался дышать, как учили, чтобы успокоиться и не допустить истерики. Старался, по совету нашего психолога, воспринимать всё, как нереальное. Будто это происходит не со мной. Пытался сосредоточиться лишь на технической стороне происходящего. Но помогало мало…

К тому времени меня уже пару раз зацепили. Горела левая часть спины, и по боку стекала кровь. Левую ногу ниже колена я не чувствовал, но не хотел даже смотреть туда. Какая теперь разница? Не существенно. Ничего уже не существенно. Весь мир, вся Вселенная размером в миллиарды световых лет, всё Бытиё не существенны!

Я вдруг понял, что до боли в пальце жму на курок, а выстрелов нет. Понятно. Это был последний магазин. Так, где граната, что я отложил? Нету?! Идиот!!! Ищи, дурак, она где-то здесь! Ты же прекрасно знаешь, что живым к ним нельзя. Даже не думай! Хотя, почему? А вдруг пощадят? Да! Да, непременно пощадят. Так и будет. Просто побьют и всё. Подумаешь… Ну, плен… Так зато живой. Живой?! Да не будь ты наивным мальчиком! Как бы не так! Пощадят… Лютой смерти предадут. Скольких из них мы уложили в этом бою! Кожу живьём снимут. Ты же сам видел обезображенные трупы попадавших к ним в плен солдат. Помнишь, потом ещё приснился тот паренёк с воткнутыми в глаза автоматными гильзами? Лучше уж самому… Сразу! Так, всё это не со мной… Не со мной! Рвануть чеку. Никаких других мыслей больше! Взять гранату и рвануть… Да куда ж ты делась?!!

Почти не скрываясь, я стал лихорадочно шарить вокруг. Боковым зрением увидел летящий мне в голову небольшой камень и успел увернуться. Они что, поиграть решили? Камнем-то зачем? Потом что-то ярко сверкнуло совсем рядом, и меня не стало…

* * *

Снова чувствую, что ко мне кто-то приближается, и просыпаюсь от этого. Так и есть! Он почти готов к прыжку. Красивый крупный зверь. Даже в неясном свете сумерек различаю его серо-белый дымчатый мех, мелкие чёрные пятна на голове. Пятна покрупнее, серые и черные в виде колец, на туловище. Машинально отмечаю факт полного восстановления своего зрения. Значит, ты всё-таки решился? Что ж, понимаю…

Так! Весу в тебе, пожалуй, килограмм пятьдесят, не меньше. А справляешься ты с добычей втрое тяжелее. Прыгаешь ты, братец, до шести метров в длину. Это всё мне из курса выживания известно. Значит, прыжка три, и мы с тобой в жарких объятиях… Вот ведь, как застал! Я в спальном мешке. Даже руки внутри. Ещё внутри, в спальнике, нож и граната. Остальное оружие рядом. Только начну вылезать, и ты кинешься.

Действовать нужно немедленно! Долго размышлять не дашь. Ты готов опередить любое моё движение, значит провоцировать тебя нельзя. Но и затянуть паузу не получится. Ты потерпишь ещё несколько секунд и бросишься. В поисках решения мозг работает лихорадочно. Понимаю, что зверя из такого состояния может вывести только удивление. Да, должно произойти что-то, что его удивит. На всё остальное реакция только одна – прыжок. Но попробуйте придумать, чем можно удивить снежного барса! Да ещё находясь в таком невыгодном положении. Всё, чем можно удивить человека, отпадает. Нелепые жесты, смешная мимика, демонический хохот – всё это для него, как выстрел стартового пистолета для спортсмена.

И тут вдруг, неожиданно для себя, я издаю такой тонкий, такой трогательный писк маленького котёнка, что даже сам удивляюсь. Барс настораживает уши, прижатые до этого к голове, как у любого кота перед броском. Я мяукаю ещё жалобней и громче. И ещё… Он немного приподнимается на лапах, и изумлённо смотрит на меня. Изготовки к прыжку уже нет! Я понимаю, что через пару мгновений его растерянность пройдёт. Но этих пары мгновений хватает… Руки мои сжимают автомат, и я, молниеносно передёрнув затвор, направляю оружие на незваного гостя.

Теперь он немного припал на задние лапы и замер. Да, такова особенность поведения снежных барсов при грозящей опасности. В здешних местах они стоят на вершине пищевой цепочки, и безусловного рефлекса немедленно удирать от кого-то у них не выработалось. Что ж, будем прогонять…

Сквозь щель прицела смотрю ему прямо в глаза, продолжаю высвобождаться из спальника и начинаю хищно рычать. Самому себе внушаю мысль, что он – моя добыча, и сейчас я легко справлюсь с ней. Так нужно, чтобы зверь смог прочесть это в моём взгляде и услышать в голосе. Я почти ликую! К тому же, его сбивает с толку моё оружие. Он смутно догадывается, что теперь я опасен. Наконец, начинает медленно пятиться. В моём рычании появляются тревожные нотки – я могу упустить добычу! Он понимает, что поступает правильно. Поворачивается, и медленно идёт прочь, вывернув уши назад, в мою сторону. Я издаю злобный рык и начинаю греметь снаряжением, делая вид, что только моя неуклюжесть мешает тотчас ринуться за ним. Он ускоряет шаг, затем вовсе переходит на бег и, наконец, исчезает за выступом скалы. Я издаю досадный вопль и ещё некоторое время "беснуюсь" в своём логове. А потом обессилено валюсь на спальный мешок.

Тело снова пронзает острая боль. Голова кружится и подступает тошнота. Я протираю лицо снегом и глубоко дышу, чтобы побыстрей унялось бешено бьющееся сердце. Боль! Когда же она пройдёт?! Я так устал от неё! Закрываю глаза, и снова возвращается воспоминание кошмара, который недавно пришлось пережить…

…Была только боль… Она существовала сама по себе. Единственная во всей Вселенной. И была огромна. Чудовищно огромна! Где-то в чёрных глубинах этой боли плавало что-то неизмеримо малое, готовое вот-вот исчезнуть, раствориться в Бездне Страдания. Потом это крохотное и ничтожное превратилось в клубок каких-то бессвязных воспоминаний, коротких, как вспышки молний. Каких молний? Каких воспоминаний? Что это вообще такое? Ведь во всей Вселенной нет ничего! Есть только Великая Боль!.. Но появилось ещё что-то. Запах! Тошнотворный. Запах горелого мяса. А что такое запах? И откуда я знаю, что так пахнет горелое мясо? Я? Кто – «я»?.. Потом это ничтожно малое создание, плавающее в мучительной темноте, вдруг стало стремительно увеличиваться. И появился Свет!.. Но боль от этого стала ещё сильнее. Теперь не я плавал в ней одинокой пылинкой, а она была во мне. В каждой моей клеточке! Появились звуки. И первыми из них были слова на чужом языке, произнесённые где-то совсем рядом. Я понял их смысл. Он был примерно таков: "Командир, этот пёс приходит в себя!" Откуда здесь собаки? Прошло ещё пару мгновений, я осознал, что речь идёт обо мне.

Кто-то сильно пнул меня в бок ногой. Странно, что среди океана страдания я смог ощутить новую острую боль. Скорей всего, этим ударом мне сломали пару рёбер… Я застонал и перекатился на бок. Голова закружилась и меня стошнило. Рядом кто-то раздражённо выругался. Я понял, что этот кто-то мочится на меня. Прямо на лицо. Сознание вернулось полностью, память тоже…

…Затянувшаяся, вяло текущая перестрелка. Ожидание конца. Лихорадочный поиск гранаты. Когда солдат, посланный командиром противника, всё-таки зашёл мне во фланг и приблизился на расстояние броска гранаты, он тут же воспользовался этой редкой возможностью. Но граната не разорвалась сразу, а успела немного скатиться вниз по камням. Поэтому меня не убило, а только контузило.

Очнулся я уже со связанными руками, лежа на камнях. Воины с молчаливым интересом наблюдали, как один из них наспех перевязывал мои раны. Это отнюдь не обрадовало. Значит, им нужно, чтобы я не подох раньше времени от потери крови. А для чего в такой ситуации человеку не давали умереть сразу, было понятно и дураку. Перед тем, как убить, из меня будут вытягивать всё, что знаю. Пытки!.. Вот уж чего хотелось бы избежать во что бы то ни стало! Не получилось. Видно, такая напоследок предначертана участь…

Один из них нагнулся и, схватив за шиворот, рывком поставил меня на колени. Всё плыло перед глазами. Подкатила новая волна тошноты. В ушах поплыл звон. Так бывает при контузии. Острая боль в левой ноге и спине выдавила стон сквозь плотно сжатые зубы. Воин крепко держал меня за воротник, не давая упасть снова. Командир задал вопрос. Стоявший рядом с ним солдат перевёл мне, хотя переводчиком он был плохим. Я, конечно же, знал их язык, но не считал нужным это выказывать. Как водится в таких ситуациях, мне задавали стандартные вопросы. Кто? Откуда? Задача? Где? Сколько? И так далее…

На такой случай наша группа, конечно же, была снабжена вполне правдоподобной легендой. Разумеется, не имеющей к реальному заданию и даже к нашему Ведомству никакого отношения. Мы маскировались под разведотряд армии одного из государств, имеющих интерес в этом регионе. Всё было их: оружие, обмундирование, снаряжение, язык.

Но «сознаваться» вот так вот сразу было нельзя. Всё должно выглядеть по-настоящему. И я молчал. Меня били… Потом стали пытать раскалённым железом. Они нагревали мой нож на огне костра и жгли обнажённые раны. Я понимал, что скоро начнут отрезать пальцы, затем отрежут гениталии. В конце концов сердце не выдержит, и я умру от болевого шока. За время допроса пару раз терял сознание. И вот очнулся снова, когда ударом ботинка мне сломали рёбра.

Пришло время развязывать язык. Содрогаясь от боли и отчаяния, стал отвечать на вопросы. Нужно было оставаться предельно внимательным, чтобы не запутаться и не провалить легенду. Терпеть больше не было никаких сил, и я надеялся на скорый конец…

Командир внимательно слушал переводчика и иногда что-то записывал в блокноте. Хотя уже было не нужно, но машинально, в силу профессиональной привычки, я постоянно оценивал обстановку. Их отряд состоял из двадцати человек. Это до встречи с нами. К такому выводу я пришел, сосчитав сначала лежащие неподалёку вряд тела восьми погибших, прибавив к ним десять человек живых, находящихся сейчас рядом со мной, четверо из которых были ранены. Ещё двое, по моему мнению, должны были вести наблюдение в обоих направлениях ущелья, чтобы не прозевать противника. Я даже прикинул, где именно они залегли. Итого, стало быть, двадцать.

Наступали сумерки, начинало холодать. Наконец их командир закрыл блокнот и взглянул мне в глаза. Я вздрогнул. Ну, вот и всё! Сейчас… Дольше оставлять врага живым смысла не было. Все смотрели на меня с ненавистью и презрением.

– Что же друзья бросили тебя? И ты ещё имел наглость стрелять в нас, давая возможность уйти этим трусливым шакалам?! – командир скривился в брезгливой гримасе. – Я думал, ты один среди них храбрец. А ты тоже трус! Выложил всё, испугался пыток. Не мужчина. Ты хотя бы задумывался, для чего родился и жил на свете?

Такой глобальный философский вопрос даже удивил. А потом удивило то, что ещё сохранилась способность чему-то удивляться.

– Я должен был что-то понять…

– Да? Ну, что ж?.. Пусть будет так. Но сегодня ты поймёшь, насколько ничтожен. По сравнению с настоящими воинами. С теми мужчинами, которых тебе, сволочь, удалось сегодня убить. Ты – червь ничтожный! И был им всю жизнь. Понимаешь это?!

Я молчал… Командир оглядел своих людей:

– Кто прикончит пса?!

Тот воин, что постоянно поддерживал меня за шиворот, попросил разрешить это сделать именно ему, упомянув о каких-то старых счётах с нами. Вернее, с теми, под кого мы маскировались. Командир многозначительно кивнул, видимо, зная, о чём идёт речь. Но тут другой солдат высказал жгучее желание сделать то же самое, аргументируя тем, что его лучший друг лежит сейчас в том строю, с которого я начал считать отряд. Возник спор… Никто не хотел уступать. Причём, один из них желал отрезать мне голову, а второй – вырезать у меня, живого, сердце. Так, чтобы оно билось в его руке.

Я ждал, вдыхая холодный воздух, подняв глаза к потемневшему вечернему небу, и почти не слушал перебранку своих палачей. Всё происходит не со мной… Появились первые звёзды, и я разглядывал их, стараясь до последнего мгновения сохранять самообладание. Было очень холодно, очевидно, от потери крови. Внезапно меня снова дёрнули за ворот, заставив слушать командира. Вердикт был таков:

– Как видишь, воины не могут поделить тебя, – он усмехнулся: – Радуйся, что даже перед смертью ты так нарасхват. Оба они заслуживают уважение, и я не хочу обижать никого. Поэтому, выбери ты.

– Мне всё равно… – я пожал плечами.

Командир подумал немного и вдруг улыбнулся:

– Нет, выберешь ты! Я так хочу. Знаешь, как это будет? Я прикажу тебе произнести фразу. Любую, какую захочешь. Только не вопрос, а фразу, – увидев мою ухмылку, он нахмурился: – Будешь молчать, мы продолжим пытки. Понимаешь? Ну, вот… Ты произнесёшь фразу. И если солжёшь, тебя убьет он. А если скажешь правду, достанешься вот ему.

Воины, с интересом следящие за спором, одобрительно закивали.

– Мудрые говорят, что человек, произнося слова, или лжёт, или говорит правду. Всегда! Третьего не дано. Так устроены все люди, – командир, ободрённый реакцией подчинённых на свою выдумку, пояснял детали: – Если ты вздумаешь хитрить и произнесёшь что-нибудь, не поддающееся проверке, ну, например, что через три дня здесь пойдёт дождь, я сам приму решение, правда это, или ложь. Такие уловки не помогут. Любую фразу я объявлю либо правдой, либо ложью. Скажешь правду – тебе отрежут голову. Солжёшь – живому вырежут сердце. Таково моё решение! Тебе понятно?

Дослушав переводчика, я кивнул. Да, перспектива… Прямо как в старой сказке, когда чудовища задают герою, попавшему в их лапы, загадку. И нужно непременно отгадать! В сказках от этого зависит жизнь. Только здесь, увы, не сказка. Горькая быль, в которой от ответа зависит не жизнь, а лишь способ казни. Но, раз так, мне захотелось хотя бы напоследок посмеяться над ними…

Командир повысил голос:

– Скажи, что хочешь. Это последние слова в твоей жизни. Можешь про любовь. Можешь что-нибудь мудрое. Или про то, как ты нас ненавидишь. Всё окажется либо ложью, либо правдой. Говори!

Я ещё раз взглянул на звёздное небо, вздохнул и в наступившей мёртвой тишине отчётливо произнёс:

– Мне, живому, вырежут сердце.

Переводчик перевёл мои слова. Теперь ждал я…

У командира первого сползла с лица самодовольная ухмылка. Потом стало доходить и до остальных… На лицах появилась растерянность. Ещё бы! Поломайте-ка теперь головы. Кому меня отдать? Тому, кто вырежет сердце? Но ведь он должен сделать это только в ответ на ложь. Отрезать мне голову? Но тогда окажется, что я солгал, сказав про сердце. А лишить меня головы можно только за правду. Так что же делать, мудрейшие? Ну как? Умыл вас «червь ничтожный»? То-то же! Примите напоследок…

Я, конечно, понимал, что жизнь мне всё равно не подарят. Повторю ещё раз, это не сказка. Но уж очень мне захотелось показать, что нельзя возноситься в гордыне. Даже если вас много, а пленный солдат всего один. Раненый, избитый стоит на коленях со связанными руками. Не унижайте чужих воинов! Вы ведь не знаете, кто перед вами, на что он способен, через что ему пришлось пройти. Этот солдат может оказаться доблестнее вас всех. Не издевайтесь. Никогда! Хотя бы из соображений воинской чести, сословной солидарности, если хотите. Он ведь тоже воин, как и вы. Просто, на этот раз от него отвернулась Удача…

Тот, что жаждал вырезать сердце, вдруг, коротко выругавшись, ударил меня ногой в лицо. Я успел среагировать, немного дёрнувшись назад, поэтому не потерял сознание, но всё равно повалился на бок. Этим ударом он разорвал мне верхнюю губу и, по-моему, сломал челюсть. Затем он смачно плюнул в меня. Боковым зрением я увидел, как в руке другого палача тускло блеснуло лезвие ножа. Ну, вот и всё…

Гневный окрик командира заставил всех остановиться. Меня подняли на ноги и подвели к нему. В тёмных глазах я прочёл искреннее удивление, и испугался, что моя легенда сейчас рухнет, а кошмар пыток начнётся заново.

– Хитёр! – восхищённо произнёс командир после короткого молчания. – Ещё не встречал среди вас таких.

Сердце сжалось. Неужели раскусил?!

– За то, что ты удивил меня, чужак, я даю тебе возможность умереть с честью. У вас считается достойной гибель от пули. Что ж, ты примешь эту почётную смерть. Даже разрешаю напоследок помолиться.

Я вздрогнул. Что?!! Судорожно сглотнул ком в горле. Она была уже так далеко от меня! И уходила всё дальше, ни разу не оглянувшись, как уходят самые желанные женщины. Лучше которых не бывает… Но там, вдалеке – я опять почувствовал это почти физически – Она вдруг замедлила шаг, затем и вовсе остановилась. Строго посмотрела в мою сторону. А потом еле заметно улыбнулась. Моя Удача!..

– Прикажи развязать мне руки, – промычал я, стараясь не двигать сломанной челюстью и изобразить на лице смесь благодарности и религиозного просветления. – Тебе и твоим смелым воинам не престало бояться безоружного раненого солдата. Моих сил хватит сейчас только лишь на то, чтобы сотворить молитву.

Враг мой помедлил немного…

«Вернись! Вернись!! Вернись!!!»

Удача ещё немного постояла в раздумье, а потом медленно пошла в мою сторону…

Командир кивнул одному из воинов. Тот перерезал верёвки на запястьях и отвёл меня в сторону. Я стоял, ожидая, когда в онемевшие руки вернётся чувствительность и подвижность. Попробовал сплести пальцы, но они не слушались.

Было больно опираться на раненую ногу, но кость в ней, скорее всего, осталась цела. Я повёл плечами, и снова застонал от резкой боли в спине. Однако, судя по всему, пуля лишь порвала мышцы, но не задела жизненно важные органы. Так, что ещё? Ах, да, рёбра! Я сделал глубокий вдох, и он отозвался ножевым ударом в правое лёгкое. Так и есть, сломаны. Ну, и сотрясение мозга, конечно. Вот это беспокоило больше всего. Получится ли?..

Наконец, медленной ползучей гадиной в руки стала возвращаться боль. Я пошевелил пальцами. Пока плохо…

– Эй, ты что там, уснул?! – командир уже сидел у разведённого костра, собираясь ужинать, и моя медлительность начинала его раздражать.

– Сейчас, сейчас… – промычал я, морщась от нестерпимой боли в запястьях. – Мне надо сложить руки. Я их не чувствую. Мне обязательно надо их сложить. Так требует обряд. Прошу, ещё немного!

– А ты какой веры? И что ещё нужно по обряду? Может, удар прикладом в затылок? Скажи…

Двое из его людей, стоявших за моей спиной с автоматами наперевес, загоготали, и я понял, что вполне могу получить эту услугу. Но руки отходили слишком медленно!

– Прости! Для меня очень важно правильно помолиться сейчас, – сказал я совершенно искренне. – От этого зависит моя дальнейшая судьба. Очень зависит.

– Какая судьба?! Ты совсем ополоумел от страха! – раздражённо сказал командир и усмехнулся: – А, понимаю! Надеешься на счастливую загробную жизнь.

Нужно было тянуть время. Я состроил в глазах раболепие напополам с обидой:

– Всех ждёт загробная жизнь. Хорошая, или плохая. Каждому воздаётся по делам его…

– Идиот! – прервал меня командир. – Ты всё равно будешь гореть в аду. Потому что не можешь верить по-настоящему. Среди вас нет таких. А многие вообще не верят в жизнь после смерти. Говорят: нет там ничего! В своё время я учился в университете, общался с образованными людьми. Там немало атеистов. Их интересно было послушать. Знаешь, что они говорили? Что загробную жизнь люди выдумали как раз из страха перед смертью. Так легче, с этой выдумкой. У людей появилась надежда, которая позволила не сойти с ума от ужаса. Потом служители духовенства развили эту тему на благо существования общества. Ведь нужно же было как-то объяснить царящую на земле несправедливость. Ну, вот живут на свете богатый и бедный. Богач блаженствует в роскоши, вкусно ест, сладко спит, имеет гарем красивых женщин. Бедняк всю свою жизнь трудится в поте лица, голодный, надорванный, чтобы хоть как-то прокормить жену и детей, тоже изуродованных непосильным трудом. А потом и тот, и другой умирают. И что? Где справедливость?! Оба просто исчезли… Так стоило ли бедняку всю жизнь надрываться? Или нужно было пойти отнять всё у богача? И вот тут-то, чтобы такого не случилось, просто необходимо существование духовенства. Священники практически всех религий объясняют людям, что никакой несправедливости-то и нет! Всё очень просто. Страдал на этом свете – будешь блаженствовать на том. И наоборот. А на самом деле это ложь. Нет ничего там, за чертой! Так утверждали ваши атеисты. Вера им не нужна. Я думаю, поэтому вы все так слабы.

Воины слушали тираду, опустив глаза. Понятно было, что все они верующие. Среди солдат этого народа атеистов нет. Даже слушать такое непозволительно. Должно быть, их предводитель получил образование где-то в другой стране. Чувствовался интеллект и лидерские качества. Скорее всего, именно это и позволило ему со временем стать командиром. Он должен был обладать непререкаемым авторитетом, добытым в боях, раз солдаты молча принимали такую проповедь.

– Раз уж я позволил, молись, дурак. Тебя ждёт ад, но умри с надеждой на рай. Говорят, так легче…

Я медленно и глубоко, на сколько позволяли сломанные рёбра, вздохнул и опустился на колени. Постарался сосредоточиться и не думать о боли своих ран. Два конвоира стали за моей спиной. Оглянувшись, в свете костра я увидел весь отряд.

Командир лежал на спальном мешке, опершись на локоть, и наблюдал, как я трясу руками и разминаю их. Переводчик готовил на всех ужин из сухого пайка. Ему помогали ещё двое. Из четверых раненых, судя по их повязкам, двое были ранены в руки, один в голень, и ещё один в голову. Этот был особенно плох и лежал без движения в спальном мешке неподалёку от костра. Раненый в ногу пытался поить его из фляги. В общем-то, все недалеко. Это хорошо. Были ещё двое, ведущих наблюдение в обоих направлениях ущелья. Я давно их засёк, ведь дозорные скрывались от внешнего противника, а не от своих. Они находились на значительном расстоянии. Это плохо. Итак, пора приступать…

Я сплёл пальцы, с силой сжал. Мне было важно, чтобы мозг услышал их боль, различил Мелодию. Конвоиры подошли совсем близко и с интересом наблюдали из-за моей спины за невиданным обрядом. Давайте-давайте, ребятки…

Ещё раз глубоко вздохнув, я начал творить Молитву…

* * *

Снежный буран метет вторые сутки. Здесь, на высокогорье, погода меняется часто. Даже не верится, что где-то далеко внизу, у подножия этих гор, по-прежнему солнечно и даже жарко. Сквозь метель трудно разглядеть край скалистой площадки, на которой я устроил своё логово. Буран – это и хорошо, и плохо. Хорошо это тем, что видимость не превышает расстояния нескольких метров, и меня можно обнаружить, лишь споткнувшись непосредственно о «спальник». Впрочем, вряд ли сюда занесёт кого-то даже в ясную погоду. А плохо то, что запас провизии совсем иссяк. Меня трясёт от холода. Энергии, накапливаемой за день солнечными батареями спального мешка, явно не хватает. И, хотя «спальник» и одежда у меня достаточно добротные, организму скоро не из чего станет вырабатывать тепло. А значит – снова в путь. Как только стихнет буран.