Серая мышь в большом городе

Ульяна Гринь

Серая мышь в большом городе

Глава 1. Мышь серая, блузка белая

22 августа

«Васютка! Ай, Васютка! Иди ешь, чадо, готово уж!»

Мамка зовёт, надо идти. Ох, приспала что-то… Толкают. Не мамка, она не толкала, будила ласково – гладила по плечу.

– Девушка! Девушка, через полчаса Санкт-Петербург!

Я подхватилась, будто над ухом выстрелили. Санкт-Петербург! Господь всемогущий, неужто доехала-добралась? Хотела было перекреститься, но остереглась: полный вагон людей, все шевелятся, собираются, шумят. Солнце светит вовсю. Глянула на часики – тятино наследство. Уже одиннадцать часов. Дома как раз пироги бы уж поспели в печи… Переодеться бы. Да где там, в плацкарте, укрыться? Накинула кофту на майку, принялась пыхтеть, вставляя руки в рукава белой блузочки – единственной выходной одёжки. Блузочку ту мамка сшила сама. Так уж я её просила, так просила, когда в журнале увидела на почте… Мамкино наследство, как её не надеть в такой важный день!

Пожитков было немного – старенький чемоданчик да сумка, которую я купила давно уже на деньги от сданных кроличьих шкурок. Вещи взяла все, да они и полчемодана не заняли. Книги там, тятина Библия старинная да пара тетрадок с рассказами. А в сумке ещё два пирожка осталось, Матрёна пекла ночью, когда я собиралась. Каждый пирожок у неё, как открытие – не узнаешь, с капустой ли, с грибками или с картошкой…

Всем миром меня собирали. Выли бабы: куда едешь, несмышлёная? А я думала: еду в новую жизнь. Далеко отсюда. Страшно, а что поделать? Одна никак не выдержу, даже если соседи помогать станут. Да ведь не будут со мной нянькаться, своё хозяйство у них. А мне ни корову прокормить самой – раньше-то втроём или вдвоём косили сено, а как я одна? – ни за кроликами да овцами успеть. Да и жить одной на отшибе страшно. А ну волки? Или медведь придёт? Соседей не дозовёшься, а тятина винтовка заедать стала, как тятя помер. К его рукам была приучена, хозяина знала. Стреляла я из неё, конечно, мясо добывала. Вот как раз последние дни двух тетеревов подстрелила, да пошли они Матрёне. Взяла, чтобы за домом смотреть. Ну и за пироги, конечно…

Вдруг вспомнила, дёрнулась, нервно ощупала лифчик. Спасибо, Господи, отвёл беду, деньги не украли. Тётка Нила всё говорила: зашей в лифчик, зашей, от греха подальше. А я так положила, упрятала под грудь, мало ли – понадобится в дороге. А потом пожалела. Шуршат же, поганые, всё высунуться норовят. А меня пугали: вытащат, украдут, останешься ни с чем… Не украли, и то хлеб. На поезд хватило, осталось ещё на такси да на жизнь в первое время. Корову Аксентьевым продала, они с радостью взяли: своя-то у них совсем состарилась. Овечек да кроликов Матрёне отдала, пусть что хочет, то и делает. Матрёна мне денег сунула, как и все, да я не взяла. Добрая она, тятю обмывала, мамку… Кутью варила, похороны организовала. Да ей пригодится больше, чем мне, – трое ребятишек у неё, а я одна, перебьюсь. А у других брала деньги. Кланялась, спасибо говорила, век, мол, не забуду… Только ихние деньги на билет потратила, чтобы сразу ушли, чтобы не горячили тело. Злые люди, и деньги у них злые.

– Санкт-Петербург! Прибываем!

Ох ты ж! Уже? Так скоро?

Я прилипла к окну. Дома – ой-ой-ой, а мосты – ой-ой! Прямо под мостом проезжаем, мамка моя, держи меня! Глядела я на другие города, в которых мы останавливались, а всё равно знала, что Питер всех красивей. И вот. Аж дух захватило. Сосед встал у столика, опершись руками, выглянул через стекло и сказал:

– Вот и приехали. А ты в первый раз, что ли?

– В первый, – тихо откликнулась я, не отрывая глаз от домов и каких-то огромных ангаров.

– Ничо, скоро привыкнешь, – усмехнулся он.

– Дядя, а скажите, где там такси на вокзале? – осмелилась спросить я. Этот вопрос волновал меня с самого Красноярска, а с соседями как-то подружиться не удалось. Болтали, конечно, но по мелочам. Все с телефонами сидели. А у меня и телефона-то не было…

Дядька глянул на меня странно, искоса, потом махнул рукой:

– Покажу. Держись меня, не отстань.

Я засуетилась, вытянула чемодан, сумку, а сосед хохотнул:

– Да подожди ты! Ещё вокзала не видно.

Я всё же спустилась с верхнего места, стащила вещи, чтобы держаться мужика. Показался он мне таким хорошим, что аж и хотела просить до места меня довезти. Но вмешалась его жена:

– Что застыл, как раззява? Давай к выходу пробираться, а то последними опять выйдем! Говорила я, надо было в купейном места брать, нет – дорого, дорого!

И мне с размаху:

– Чё лыбишься? Стоит тут, как статуя! Найдёшь такси на вокзале, прям все понаприезжали, читать не умеют!

Мне стало неловко сразу. Ну чего лезу? Правда, найду ж, по вывескам, небось, увижу… Все в посёлке говорили: бери такси, деньги есть, не трать зазря, храни. А такси обязательно, не шастай по городу, город большой, украдут ещё деньги, а там и тебя на органы пустят, вон Михалыч говорил, у них в Красноярске людей крадут… Михалыч врать не станет, он человек уважаемый.

Как поезд остановился, все сразу поползли на выход. И я со всеми. А потом пожалела: надо было подождать, как схлынут люди. Затолкали меня, запихали сумками, а я только и смотрела, чтобы чемодан из руки не выпустить. А вышла на перрон – растерялась. Куда идти-то? С одной стороны поезд, с другой – поезд, люди кто вправо, кто влево… И всё одинаковое везде, куда ни глянешь. В тайге-то знаш, куда идти: влево к пасеке, вправо к вырубке, а тут…

Но двинулась. Чего стоять на месте? Пошла за людьми наугад, как тёлка по мамкиному следу тянется. Уж точно куда-нибудь попаду. Очень хотелось рассмотреть в деталях поезд – за два дня не успела, на стоянках не выходила, да теперь побоялась головой вертеть. Так и дед Аксентьев говорил: не верти, мол, головой по сторонам, не приметишь, как без сумок останешься. Без нужды у людей не спрашивай, а в такси сразу адрес дай да тарифу спроси. Дед Аксентьев врать не станет, он по Енисею и вверх, и вниз ходил, в городах бывал, в Красноярске работал даже. Мудрый человек…

Поток людей вынес меня в двери вокзала. Сами раздвинулись, сами задвинулись – чудо просто! Как только узнали, что мы идём? Может, там специальный человек сидит в сторонке и управляет дверями? Но, заглянув за двери с обеих сторон, никого не увидела, решила: может, через камеры как-то видят.

Про камеры Михалыч рассказывал. А у нас в посёлке даже телевизора не было. Телевизор я видела один раз, когда маленькой была, тятя меня взял с собой продавать рыбу. Не любил он в соседние деревни ходить, а нужда заставляла. На корову копили деньги, вот и ездил он продавать. А так всё дома да дома…

Господи боже милый, площадь прямо как Медвежья поляна – огромная, плоская, пустая! Где же те такси найти-то? Я аж растерялась. Люди всё спешили куда-то, ни спросить, ни остановить. Ох, зря я решила ехать в Питер, зря… Говорили мне бабы! Говорили: пропадёшь одна, сгинешь, как и не было тебя.

Чемоданчик поставила у ног, а сумку прижала к груди. Что же делать? Направо али налево? Тятя, помоги!

Чья-то рука подхватила мой багаж, а вторая за локоть меня – хвать! Я заверещала от испуга – тут меня и выпустили, и чемоданчик тоже бросили. Обернулась – мужчина. Стоит ошарашенный, глазами лупат, а потом как набросится на меня:

– Сдурела, что ли, так орать? Чай не в лесу!

– А чё за руки хваташ! – всхлипнула я. – Мож, украсть хош?

– Господи, да чё там красть-то! – захохотал мужчина. – Землячка, что ли? Зауральская?

– Так это. Красноярский край, Енисейский район, – с достоинством ответила я, разглядывая его. Обычный мужичок лет сорока, каких в посёлке мало, все в города подались. А нос картошкой, а глаза честные, да с морщинками в углах. Видать, смешливый дядька. Что ж ему не смеяться! В Питере живёт, небось, тут весело!

– Давай, землячка, уж прости меня. Я ж в такси работаю, а тут вижу – стоит девушка, не знает, куда податься. Сразу видно, не местная.

Он указал на мой чемодан:

– Ну что, подвезти, что ли?

– А сам-то откуда? – я ещё раз оглядела его подозрительно, а мужичок в улыбке расплылся:

– Так ачинские мы, недалёко от тебя! На заработках тут уж седьмой год.

– Ну пошли тогда.

Он подхватил мой багаж, кивнул:

– Вон моя такси стоит. Не боись, землячка, довезу с ветерком, кружить не буду!

– Как это – кружить?

– Да, наш брат, бывает, заметит, что не местные, и пойдёт кружить по городу, – уже шагая к машине, объяснял дядька. – Ты и не увидишь, что пять кругов намотали по кольцевым, а счётчик тебе раз – две тыщи!

– А разве можно так?

– Конечно, нельзя, – покачал головой мой таксист, открывая багажник. Я вскинулась:

– Нет, не надо, я с собой возьму в машину, всё спокойнее.

– Как хош, землячка, – усмехнулся он. – Садись со всем имуществом. Адрес-то есть?

– Вот, есть, – я протянула ему старый пожелтевший конверт из сумки, где крупным почерком был написан обратный адрес.

– Ну, тут недалёко. Давай, устраивайся.

Уже на заднем сиденье машины, на мягкой кожаной банкетке, я вспомнила:

– Дяденька, а тарифа? Какая тарифа-то?

Водитель захлопнул дверцу и обернулся ко мне, строго сказал:

– Ты, землячка, привыкай. Ты теперь в культурном городе. Тариф – слово иностранное, не тарифа, а тариф. Запомнила?

Я кивнула, чуть пристыженная.

– Тариф у нас девять рублей километр. Рубликов на двести наездим, но ты не боись, с тебя выше не возьму.

Двести… Ой, как много! Ну да ладно, есть у меня, да и говорил дед Аксентьев, чтоб не экономила на такси, довезёт до места, а там уж тётка поможет.

– Пристегнись, землячка, поехали.

Куда это мне пристёгиваться? Что делать-то? А, наверное, ремнём вот этим… Это и у Михалыча в копейке его ремни есть, а никогда не пристёгивали их… Но раз надо, значит, надо. Я натянула ремень, принялась тыкать под красный приёмник, чуть получилось. А водитель уже тронул машину. Хоть и аккуратно, а всё равно мне стало страшно. Меня возили на машине раза три в жизни. А то всё на телеге. С лошадью как-то привычнее, она живая, ею можно управлять. А как управлять железом, вот этой огромной дурой – я вообще представить не могла себе. Всё-таки дядька молодец. Вон как лихо прошёл между двумя машинами! Я зажмурилась со страху, думала – вот сейчас зацепим, а он только ругнулся по-нашенски пару раз. А потом обернулся и подмигнул:

– Ну, не ссы, землячка! Довезу в целости!

Я всё равно молилась. Как тятя с мамкой научили, все молитвы перебрала в голове. Не серчает на меня Бог, ежели до самой северной столицы позволил доехать. Даст мне маленько терпения, а там, глядишь, всё образуется…

Даже на город не поглядела… Всё жмурилась.

А потом мы приехали.

Дом большой, высотный. Ну, для меня они все высотные-высокие, те, которые больше одного этажа. А напротив – река. Нева, что ль? Как же, наверное, чудесно каждый день просыпаться и вместо тайги видеть в окне реку, катера вроде того, что сейчас шёл по воде, и знать, что живёшь в самом центре мира…

– Приехали, землячка.

Дядька-таксист остановил машину у подъезда. Я полезла в лифчик за деньгами, а мужичок смутился, буркнул:

– Кошелёк купи, что ли, а то так расплачиваться будешь – точно украдут! Тебя, не деньги.

– Самое надёжное место, – пропыхтела я, доставая разноцветные бумажки. Отсчитала четыре по пятьдесят рублей и подала ему. А он мне дал карточку:

– Смотри, вот мой номер. Если что – звони, подвезу куда надо.

– Спасибо, дяденька, – сердечно сказала я. – Обязательно позвоню.

Вышла я из такси со своими сумками, встала перед домом. Высокий какой, аж дух захватыват! Поглядела немного, как крыша облака разрезает на небе, да и пошла к крыльцу. Потянула на себя тяжёлую дверь и оказалась в огромном холле. Чисто та площадь перед вокзалом! Только что крытая. Полы такие узорчатые, каменные, а натёрты до блеска, аж ступить на них страшно – а ну испачкаю! Но ступила всё же. Ходят же люди по ним, рассудила. Не летают, уж точно, крыльев нам не дано. Прошла через весь холл к лестнице, а та тоже красивая, на стенах картины висят в рамках – всё пейзажи деревенские да городские. А рамки золотые, сверкают – глазам больно. Поднялась в один пролёт – а там скамеечка стоит, цветы в кадках. Как же здесь должно быть хорошо жить! Повезло тётке. Можно выйти из квартиры, посидеть на лавочке, посмотреть на цветочки…

Квартира оказалась на третьем этаже. Увидела циферку, ту же, что и на конверте, и встала как вкопанная перед дверью. Примет ли? Должна. Ведь родня я ей, не какая-нибудь пришлая. Родная кровь… А всё ж оробела, переминалась с ноги на ногу, пока не решилась постучать в гладкую филенку. Постучала и ждала ответа. А там никого. Снова постучала, а потом уже заметила пупочку рядом с косяком. Звонить надо, эх, деревня…

Глухая трель звонка разнеслась по квартире, и тут я перепугалась. И мёртвого поднимет такой звонок, а ну как отдыхает тётка? Ещё заругается… А тут шаги заслышались. Господи Боже, спаси и сохрани, помоги рабе твоей…

Щёлкнул замок, дверь открылась, и полная женщина с кудряшками и в запачканном мукой фартуке спросила удивлённо:

– Здрасьте, вы к кому?

– Здравствуйте, так значит вы моя тётя? – вырвалось у меня. Забыла все заготовленные в дороге речи, только смотрела на женщину во все глаза, искала сходство в лице с мамкой, с бабой, но не находила. Нос курносый, ямочка на подбородке, быстрые карие глаза. А брови нахмурились, морщинки у губ собрались:

– Какая я тебе тётя? У меня сроду племянников не было! Иди отсюда, как ты вообще прошла, интересно?

– Как же… – растерялась я и протянула ей помятый конверт. – Вот же… И адрес… И фамилия тут есть, Рубинштейн…

Женщина взяла конверт, рассмотрела со всех сторон, прочла внимательно адрес отправителя и получателя, потом снова принялась разглядывать меня. Спросила недоверчиво:

– Паспорт есть?

– Есть.

– Давай сюда.

Получив от меня документ, махнула рукой:

– Стой тут, жди.

Я ждала. Поджилки тряслись. Прямо вот слабость в ногах и руках, чуть сумку не выпустила. И опять молилась. "Отче наш, иже еси на небеса, да святися имя твое…"

Дверь распахнулась, и передо мной предстала высокая статная женщина, совсем другая, чем в первый раз. Глаза у неё были серые, с отливом в зелень, строгие и глубоко спрятанные в морщинках вокруг глаз. Увидев её, я сразу поняла: она моя тётя. Глаза мамкины.

Женщина поправила чёлку, будто от той зависело будущее, и глубоким, хорошо поставленным голосом произнесла:

– Значит, ты Прошкина дочь?

– Я, – тихо созналась, опуская взгляд.

– Похо-о-жа, – протянула тётка. – Чисто Прасковья в шестнадцать лет. Ну, а чего приехала? Петербург покорять? В театральное? В кино?

Такой вопрос меня озадачил. В мечтах мне представлялось, как тётка обнимает меня, приглашает к себе домой, гладит по голове и говорит всякие добрые слова. А тут вопросы такие. А что ответить?

– Так это… Одна я осталась. Никого на всём свете нет, кроме вас, – с запинкой сказала я. – Я думала, вы меня примете к себе…

Тётка фыркнула, а появившаяся за спиной открывшая мне женщина с кудряшками прыснула в край передника. Тётка обернулась на ту, строго смерила взглядом, а потом снова глянула на меня:

– Чего-то одна? Где родители?

– Так нету.

Тётка прищурилась, подумала с минуту и кивнула, раскрывая дверь:

– Ладно, проходи, раз уж приехала.

Глава 2. Узы семейные

22 августа

Меня провели на кухню мимо чуть притворенной двери, за которой слышались высокие голоса. Мельком увидела женщин в красивых платьях, с причёсками, какие только в журналах и показывали. Наверное, соседки в гости пришли. Тётя подтолкнула меня в спину, чтобы не задерживалась, а потом указала на стул в уголке кухни:

– Садись. Катерина, завари-ка нам кофе! Ты, племянница, кофе-то пьёшь?

– Растворимый, когда завезут в магазин, – смущённо кивнула я, расправив складочки на длинной юбке и сложив руки на коленях.

Тётка закатила глаза, издав какой-то странный звук, потом вздохнула и облокотилась на стол, положила полный подбородок на ладони:

– Ну, рассказывай, что ли.

– А чего рассказывать…

– С родителями что? С Прасковьей? С бабкой Анфисой? Кто твой отец? Всё рассказывай, как на духу.

Вслед за тёткой и я вздохнула:

– Так мамка померла весной. Вот сорок дней справили, я и начала готовиться к отъезду. А тятя… Из Артемьевых он, старший, Ульян.

– Значит, Ульян… И где же он?

– Замёрз на охоте прошлой зимой. За маралом погнался, не рассчитал. Вернулся через ночь весь обмороженный, мы уж его и так, и сяк, растирали, настойками поили, молились, а Бог забрал к себе.

– А мать от чего умерла?

– Так сердце, сказали бабы, – вздохнув, я вспомнила мамкины рассказы о снах, в которых к ней приходил ненаглядный Ульян. – Тятя к ней наведываться стал, да ещё с младенчиками…

– Какими ещё… младенчиками? – строго спросила Катерина от плиты, помешивая в странной серебристой узенькой кастрюльке длинной ложкой.

– С братиками моими. Двое до меня скончались, совсем крохами, а ещё трое после меня. Одна я осталась да выросла.

– Мракобесие, – пробормотала тётя, растирая пальцами виски. – Дикие люди, совершенно дикие…

– Не скажите, Аделаида Марковна, – возразила Катерина, дунув на вздыбившуюся пенку. – О таких случаях рассказывают часто. Только не муж это приходит, а чёрт!

– Тьфу на тебя, Катерина! – рассердилась тётя, хлопнула ладонью по столу. – Вот что. Раз приехала, племянница, оставайся. Что-нибудь придумаем. Но запомни! В моём доме никаких богов, чертей, мистических снов и прочей христомудрой глупости! Мы атеисты, в бога не верим, икон не держим.

От испуга я чуть было не перекрестилась, но рука застыла на полпути. Лучше не делать ничего поперёк, тётя ведь и выгнать может, вон какая грозная! Уж потерплю, ничего страшного, а молиться сама потихонечку буду в уголочке…

– Катерина, устрой… как её там? Василису?

– Васса я, – чуть слышно выдавила я, боясь прогневить тётю.

– Вассу, да. Устрой её в дальней комнатке.

– Я ж там глажу! – возмутилась Катерина, поставив перед тётей фарфоровую чашечку с кофе. Потом и мне подсунула под нос вторую, только побольше и не такую красивую. А тётя фыркнула:

– Ну и гладь себе на здоровье. Кровать освободи девушке, вещи прибери, всё равно ей много места не надо.

Отпив аккуратненько глоточек – так тятя пил чай с кусочком хлеба – сказала и мне:

– А ты осмотрись пару дней, а потом решим, чем займёшься. Работу тебе надо найти, только пока не представляю, где…

– Да я, тётя Ада, могу и по дому, и по хозяйству, и шить умею, и вышивать…

– И на машинке, и крестиком! – хихикнула Катерина от раковины.

– Крестиком умею, а вот на машинке никогда ещё, – извиняющимся тоном ответила я ей. – За скотиной ходить, охотиться – меня тятя учил!

– Дикие… – чуть слышно пробормотала тётя, снова массируя виски. – Ну какая скотина в Петербурге, деточка?

И правда, что это я… Ни коров, ни овец здесь, конечно же, нет. Что же мне делать, какую работу найти?

– Всё, я должна идти к гостям.

Тётя допила кофе, тогда как я даже не прикоснулась к своему, и встала:

– Зайду попозже, перед ужином, тогда и поговорим обо всём.

Она проплыла мимо меня, обдав чудесным запахом диковинных цветов. Хорошая всё ж таки у меня тётка! Приняла. Ажно от сердца отлегло, стало тепло и мягонько, словно цыплят в подол насобирала… А вот Катерина, видно, была недовольна. Бурчала что-то себе под нос, прямо как мамка, когда та сердилась. Да ещё грохала сковородками, которые чистила. Потом подошла к столу, взяла чашку тёткину да мне говорит:

– А ты чего кофе не пьёшь? Хоть бы попробовала!

Я поспешно схватила кофе, отхлебнула маленько, чтобы не обижать, да так и застыла с этой горечью во рту. Плюнуть бы – а некуда! Всё ж чистенькое, никуда не выбежишь… Пришлось глотать. На свадьбу бы такой варить – горче браги был бы!

– Что, не понравилось? – упёрла Катерина руки в боки. – А ты привыкай. Тут только такой и пьют!

– Сахарку бы, тётя Катерина, – жалобно попросила. А та хмыкнула:

– Тётя Мотя! Ну какая я тебе тётя? Ты бы и Аделаиду Марковну тоже по имени-отчеству называла.

Она поставила передо мной сахарницу, полную рафинада, и с нажимом сказала, опершись ладонями о стол:

– Так лучше будет.

– Хорошо, – я решила соглашаться со всем, что мне велят. Быть покладистой и послушной. Положила два кусочка сахара в чашечку и размешала. Не зря тётка живёт в таком красивом доме, одевается так хорошо, гостей таких важных принимает… Уж точно умнее меня. А и я научусь. Пока что буду помогать по хозяйству. И вот с этой вот тётей-не-тётей Катериной подружусь, может, какая родственница дальняя…

В коридоре послышалось громкое и тягучее:

– Люди-и-и, кто дома?

Стук-перестук по полу, и в кухню ворвалось нечто цветное, пахнущее острыми духами, весёлое:

– Катерина, чего там у маман, гости, что ли? Есть что поесть, и я убегаю, меня Артур ждёт!

Девушка моего возраста, ослепительно красивая, вроде тех, которые показывали одежду в журналах мод, крутанулась на высоченных каблуках и заметила меня:

– Здрасьте! Катерина, твоя родня из деревни приехала?

– Сядь, Лерочка, покушай, зайка! – и Катерина поставила на стол, где раньше сидела тётка, тарелку супа. – Сегодня твой любимый, рисовый с фрикадельками!

Лерочка села и принялась есть, то и дело поглядывая на меня блестящими тёмными глазками. У неё были длинные загнутые ресницы, отчего-то синие, и чёрные, цвета воронова крыла волосы кудрями, заколотые на затылке в сложную и очень красивую причёску. Насытившись, видно, любопытно спросила:

– Так ты кто?

– Васса я, – сказала с запинкой, не сразу поняв, что обратились ко мне.

– Твоя родня, Лера, – с упором на первое слово значительно ответила Катерина. – Аделаиды Марковны племянница. Из Сибири откуда-то.

– Красноярский край… – пробормотала я, уткнувшись в чашку. Лера хмыкнула:

– Вот дела! Не знала, что у нас есть родня в тундре! Ну и как тебе тут, в Питере?

– Красиво, – вежливо ответила, опасаясь смотреть на двоюродную сестру. Господь всемогущий, она такая… городская… ухоженная, прямо кукла из витрины магазина! Как бы мне хотелось хоть немножко походить на неё… Лера, видать, в отца пошла внешностью, потому что не было у неё мамкиных глаз. Ну, не всем в мире урождаться в родню. За тем Господь и создал людей разными.

– Поступать приехала? – спросила Лера между двумя ложками супа.

Я головой помотала. Какое там поступать? Я в школу-то ходила только до четырнадцати годков, потом учительница наша уехала в Красноярск, не выдержала, как бабы говорили – не сдюжила. Хотя и просили её остаться, помогать с хозяйством хотели…

– Ладно, чмоки-чмоки, я побежала! – Лера отодвинула пустую тарелку и вытащила из большой сумки маленькую сумочку, точно кошелёк, а из неё – тюбик помады. Да не простой, а жидкой, будто краски кто налил. Я смотрела во все глаза – никогда не видала такого! Даже у учительницы такой не было. Лера намазала губы толстым слоем, глянула на себя в зеркало кухонной машины с ручкой и встала:

– Скажешь маман, что я поздно приду, ладно, Катерина?

– Иди, иди, золотце, скажу! Осторожнее там только! – напутствовала её женщина. Прямо как мамка меня, когда я одна в тайгу уходила на охоту или за ягодами. Только тут не медведя опасаться надо, видать, машин да трамваев…

Лера процокала каблучками мимо меня, не попрощавшись, только запах духов и остался после неё на кухне. Катерина быстро прибрала со стола, смела крошки в мусорное ведро и встала передо мной:

– Что кофе не пьёшь? Только продукт перевела на тебя! Ладно, пошли устраиваться, раз остаёшься.

Длинный коридор освещали красивые лампы, спрятанные в налепленных там и сям колоннах. И ведь светло-то как! У нас свет давали раз в день на пару часов – чтобы постирать в машине, радио послушать, у кого оно было. У нас не было. Тятя не любил, говорил: все беды от мира.

– Тут моя комната, там, – Катерина показала на двери дальше по коридору, – спальня Аделаиды Марковны и Константина Алексеевича, Леры, кабинет и ванная. А вот здесь ты пока будешь жить.

Она отворила дверку в углу и вошла в комнату. Окно была завешено тёмной шторкой, которую Катерина отдёрнула, и комната наполнилась полуденным солнцем. Ох ты, как уютно! Кровать широкая, правда, на ней стопками лежат вещи, а поперёк комнаты стоит доска на ножках, а на ней – маленький пластмассовый утюг. Как же гладить таким? Прижмёшь штанину иль юбку, а он и развалится в руке! Вот у них дома утюг был так утюг! И отпарить можно было, и сам своим весом разглаживал…

– Ставь сюда свои чемоданы, девочка. Я приберу с кровати, погоди.