Частный доктор

– А? Да-да! – Леша стряхнул раздумья. – Отдайте ему саквояж, и пусть едет за мной.

– Окей. Тогда всё… – Голос звучал глуше, отстраненно. – Я должна ключи найти в сумочке… попробуйте отыскать что-нибудь в женской сумочке…

– Инна! Подождите! – вскинулся Лешка, неизвестно почему пронеслась мысль о Сережке.

«А вдруг?»

– Не надо! Не надо Грише за мной заезжать! – крикнул он в трубку. – Я сам поеду! Вы меня слышите?

– Слышу, Алексей, слышу хорошо, даже ключи перестала искать. – Недоумение звучало в ее голосе. – Гриша поедет сразу в Сде-Дов… – Помолчала немного: – У вас все в порядке, Алексей?

– Да, все в порядке, Инна, – ему стало неловко за свой выкрик. – Большое спасибо. Ночью вас будить не буду, позвоню завтра. Не забудьте про Левона!

– Не беспокойтесь, Алексей. Живым или мертвым!

– До свидания!

– Удачи вам, босс!

Как он и думал, Сережка ждал его в машине.

2

– Ну, привет, Романыч!

– Привет, Серый!

Они подмигнули друг другу.

– Давно тебя не видел.

Леша пристегнул ремень, пробежался по пульту сигнализации, нажал стартер. «БМВ-650» отозвался, как и должен отзываться холеный баварский зверь, – мощно, ровно и тихо.

– Давно тебя не видел, – повторил Леша.

Сережка неопределенно пожал плечами. Мол, как посмотреть!

Подземная парковка. Минус второй уровень. Шины повизгивают на выездной дорожке – круто водит хозяин. Да, круто! Потому и тачка такая. Открываются без задержки шлагбаумы. Тормознул на выезде, машина присела, качнув мордой. Никого? Темно-синий хищник взревел пещерно и помчал по пустой в этот час улице.

– Месяц – это давно? – снова пожал плечами. – А два? Два ореха – это кучка?

– Достал ты своими орехами! – фыркнул Леша. – Двадцать пять лет уже!

– Ладно тебе. – Сережка толкнул его кулаком в плечо. – Скажи, про моих что-нибудь знаешь?

– С нашей с тобой последней встречи ничего не изменилось…

Остановился резко на красный свет. Единственный светофор перед выездом из его переулка на главную улицу, но он всегда натыкался на долгий красный.

– А ты… – осторожно начал Леша, смотря прямо перед собой. – Ты сам никак… никак не можешь… к ним зайти?

– Нет, – отрезал Сережка. – Больше не спрашивай никогда. Только разозлишь…

Лешка зябко передернул плечами: холодом повеяло.

Сзади яростно загудели – зеленый!

Нажал на газ, повернул на трассу, заехал в автобусный «карман», остановился, включив «аварийку».

– Ладно, я пойду. – Сережка посмотрел на него, Лешка отвел взгляд. – Слушай внимательно, зачем я приходил… Всё, абсолютно всё, что предложит тебе Поплаков, очень серьезно! Ты должен принять его предложение. Оно имеет все шансы на успех. Не просто успех, а нереальный, космический взлет, понял?

Поджал губы, скривил лицо в своей коронной обаятельно-презрительной гримасе. Торговая марка «Сергей Лазари».

– Поплаков та еще птица… очень высокого полета. Самого высокого.

– Неужели? – недоверчиво покосился Леша.

Лазари только фыркнул: мол, сомневаешься в моих словах?

– Человек такого уровня, как Поплаков, не будет светиться перед каким-то… доктором. На деле мэр – всего лишь необходимое прикрытие.

Вокруг было пусто. Шуршание шин редких машин. Мерные щелчки аварийки, ритмичные желтые вспышки поворотников.

– Каким бы пьющим он ни был, остается человеком умным. Дальновидным и порядочным. Порядочным в рамках моего определения.

– Ага! – Леша кивнул.

Умный человек. С чувством меры. Порядочный, то есть тот, кто за мелкую выгоду большой подлости не сделает, – это определение родилось в застольной беседе Лазари, Леши и их друга, ортопеда Вадика Кутника. Впоследствии Лазари ненавязчиво потеснил их в сторону, оставив лишь одного автора – себя.

– Поэтому отнесись к его предложению серьезно. У вас с ним все выйдет наилучшим образом. Понял?

Лешка кивнул.

– Беседер6…

– Ладно, старик. – Сережка снова толкнул его кулаком в плечо, подмигнул. – Я пошел.

– Мотоцикл, как всегда, за углом? – ответ Леша знал заранее.

– Где же ему еще быть? – философски пожал плечами Сережка, распахнув дверцу и ступив одной ногой на тротуар. Повернулся к нему вполоборота, усмехнулся: – Конечно, ждет меня за углом.

Вышел, нырнул в густую ночь и исчез.

Лешка нервно зевнул, зябко передернул плечами. Выключил аварийку, ударил по педали. Машину чуть повело юзом, пахнуло жженой резиной, но немецкая слаженность механизма – айн, цвай, полицай! – победила, выровняла «бэху», и она рванула к аэропорту.

3

Гриша нагло припарковал «кадиллак» перед самым въездом на платную стоянку, почти перегородив его, заставляя водителей резко сбавлять ход и аккуратно протискиваться мимо.

Над машиной навис рекламный щит, и в его отсветах жемчужный металлик переливался радугой. В сочетании с мерно мигающими красным стоп-сигналами аварийки это создавало настроение радостной дискотеки.

Гриша засек хозяйскую машину, как только она свернула с дороги, и уже стоял рядом с дверцей с саквояжем наготове.

Леша притормозил, стекло поехало вниз.

– Добрый вечер, босс! – Гриша просунул в окно портфель, положил его на сиденье рядом с водителем. – Удачи вам!

– Да уж… – вздохнул Леша. – Удача нам нужна… Счастливо, Гриша!

– До скорого, босс! – Гриша отсалютовал, как честь отдал. Подхалимаж с глубоко спрятанной издевкой.

«Уволить бы его, барин! – назидательно сказал сам себе Алексей и вздохнул: – Ты же знаешь – пока не могу… Кто тебе еще так в одиночку больных развезет, где другие бы закрутили три машины, а? Молчишь? Вот и молчи, пока замены не будет…»

Аэропорт Сде-Дов отличается от пронизанного ароматами парфюма и шоколада имперского Бен-Гуриона, как заношенный любимый домашний халат с неистребимым бурым пятном на правом рукаве (след неизвестного, но стойкого напитка) отличается от элегантного токсидо7, увитого атласно-алым кушаком.

Платная стоянка. Выщербленный колесиками тележек асфальт дорожки. Южная ночь, особенно темная от желтых пятен света из окон одноэтажного здания аэровокзала и красных углей сигарет, мерцающих светлячками тут и там.

Широкая спина Левона была видна издалека благодаря росту и белой тенниске. Когда-то она светилась в темноте гордым атлетическим треугольником, обрушенным вершиной вниз, – плод многолетних занятий классической борьбой. Сейчас – увы! – треугольник превратился в квадрат, сдающий свои позиции овалу.

Левон курил – привычка, вернувшаяся на свое место после двух лет ежедневной борьбы с самим собой. Вот он развернулся всем своим мощным торсом, взгляд радаром прочертил пространство и наткнулся на Леху.

«Если Инка его сторговала, – подумал Леха, легкая улыбка осветила изнутри глаза, – он, как только меня увидит, задерет возмущенно подбородок».

Густая, иссиня-черная ассирийская борода Левона воинственно взметнулась вверх, нацеливаясь острым концом на Лешу. Он развел руки в стороны, призывая небо и высшие силы в свидетели своей правоты, и сделал первый шаг навстречу Лешке.

«Сейчас поймет, что раз он здесь, значит, сам согласился, никто его насильно в наручниках не тащил и, следовательно, возмущаться мной нечего, а надо жаловаться на сучку Инну».

Щеки Левона надулись, словно у обиженного ребенка, а мощные ноздри взволнованно затрепетали, но тут же застыли.

«Дошло – факт приезда говорит сам за себя: сучка знает его истинную цену, и виноват в этом он сам. Жаловаться хозяину сучки – глупо, если не унизительно, означает полный крах и капитуляцию».

Лицо Левона, как, впрочем, и почти всех, с кем Лешке приходилось сталкиваться (спасибо тебе, Лазари!), читалось, словно школьный букварь.

Разведенные в стороны руки, только что призывавшие в помощь небесные силы, развернулись теперь ладонями к Алексею, и Левон экспансивно потряс ими в воздухе, подчеркивая жестом радость встречи:

– Леша, дорогой, тысячу лет! – Левон говорил на правильном русском, но с неотчетливым, мягким бакинским акцентом, на который накладывалась еще и певучесть иврита.

Это придавало некое очарование его речи и, как ни странно, дополнительный вес его словам, когда он беседовал с больными. Они послушно следовали его советам, как бандерлоги за Каа, – для нарколога плюс немалый. Имя Левона передавалось с трепетом по цепочке и обрастало легендами – возникло стойкое убеждение в успехе его лечения и полном отсутствии неудач.

Он прирастал клиентами, все чаще задумывался о переезде в новый дом, где его многочисленным и шумным домочадцам – жене, теще, трем детям, кошке, двум здоровенным псам, попугаю-матерщиннику и постоянно проживающей в доме под видом прислуги любовнице (какая из двух ее функций была первичной – не знал никто, а сам Левон молчал партизаном) – было бы просторно и вольготно.

В кругу друзей ходили упорные слухи, документально, впрочем, ничем не подтвержденные, об обоюдном знании его женщинами своих функций, их молчаливом согласии на такое разделение домашних забот и вполне мирном, если не сказать идиллическом, сосуществовании.

Сплетни на эту тему в мужском кругу друзей Левона мгновенно превращали их из крепких, состоявшихся мужчин, солидных глав семейств, в шипящих баб с черными от полыхающей в них зависти глазами.

– Женщины Левона, – судачили обычно друзья за обильным столом (в отсутствие героя, конечно), – перебрасываются за домашней работой – постирушкой, варкой борща – звонкими шутками-прибаутками по поводу его мужских качеств с полным взаимопониманием…

Мрачнели лицами, вздыхали и выпивали по полной, до дна, не чокаясь… Поминки по своей ушедшей молодости.

Рукопожатие Левона было крепким, но не чрезмерно.

– Привет, дорогой! – Лешина улыбка – его фирменный торговый знак. Собеседник мгновенно чувствовал искреннюю расположенность Лешки к нему и светлую радость от встречи именно с ним, единственным и неповторимым.

Устоять перед ней было невозможно, и Левон просиял в ответ.

– Левон, родной, ничего не забыл?

– Обижаешь, начальник! – осклабился тот на тюремный манер, указывая на чемоданчик, и перешел на рыночный говор с азербайджанским акцентом: – Всё здесь! Дормикум, вабен, валиум… всё есть, э! Бери что хочешь…

– Как это? – удивился Лешка, приостановился. – И это всё?

– А что еще? – пожал плечами Левон, наивно хлопнув ресницами. – Больше ничего на этом этапе не надо…

– Черт! – огорченно цокнул языком Романов. – Ни тебе блокеров, ни другой экзотики… Знал бы – один бы справился…

И спохватился – уж больно невинным был взгляд Левона.

– Ты кому заливаешь, лиса старая? – ухмыльнулся Романов. – Куда ты без блокеров и прочей твоей секретной атрибутики, а?

– Блокеры и секреты за отдельную плату! – подмигнул Левон.

– Клиент платит, – беспечно отмахнулся Леша. – Погнали!

4

Всего за сорок минут полета, а может, и чуть меньше, ночь на улице успела превратиться из просто южной в утробу остывающей духовки. Огни аэровокзала неотчетливо мерцали в жарком мареве, а сам воздух, казалось, потрескивал, освобождаясь от дневного зноя.

Тенниска Левона моментально прилипла к спине и потемнела.

– Ты не растаешь? – спросил Леша, бросив любопытный взгляд на истекающего влагой Левона, пока они топали по расчерченной зеброй дорожке. Аэропорт в Эйлате без затей, как шашлык на рынке – просто, быстро и сердито.

– Как же ты в Баку-то держался, а?

– В Баку во мне было килограммов на двадцать пять меньше, – пропыхтел Левон и быстро перешел на более интересную тему: – Народ говорит, бизнес у тебя прет в последнее время – только успевай мешки таскать, да?

Когда они в самолете щелкнули застежками ремней и Левон, глянув на Романова любопытным влажным восточным глазом, открыл было рот, Леша упредил его вопросы. Заявил, позевывая, о смертельной нехватке сна и, смежив веки, ушел в притворную дрему. Но сейчас хочешь не хочешь, а поддерживать беседу надо.

– Не жалуюсь, – нейтрально кивнул Леша.

– Он не жалуется! – хмыкнул Левон. – Ты уже лет пять как не жалуешься. А сейчас все другие жалуются. Конкуренты, в смысле. Без работы, говорят, всех оставить хочешь?

– Я тебя умоляю! – махнул рукой Леша. – Плачут они! Наши еврейские дела – лишь бы поплакаться. Как работали, так и работают.

Отшутился, ушел от ответа. Левон, правда, скорчил недоверчивую гримасу. Но весьма кстати подошли ко входу, смешались с тягучей толпой, медленно вползающей в проем дверей, а тут и лента багажа закрутилась, выплевывая багаж, – в Израиле с этим быстро.

Тема закрылась. Лешка понимал – временно. Левон обязательно влезет ему в печенки. Мысленно поставил для себя галочку: успех, хотя он никак его не афишировал, без внимания окружающих не остался.

– Ладно, разберемся… ежу понятно, что это в любом случае вопрос времени.

– Лешка! Не лети, дай покурить, – взмолился Левон, когда они получили багаж и Леша во главе их маленькой команды устремился к такси. – Один хрен пять минут ничего не изменят! Да и тебе названивали бы, случись чего с твоим мэром.

Леша еще в самолете, с ударом шасси о землю, проверил телефон, или, как он его называл, «кислород».

Почему кислород? Ясно же! Стоит забыть его, оставить на пять минут вне пределов досягаемости, как начинает Романов крутить по сторонам головой, задыхаться.

Все тихо, ни одного сообщения, ни одной панической эсэмэски, слава богу.

– Ты как – держишься? – Левон поднес зажигалку к сигарете, прикрывая огонек от ветра ладонью. Красный, неприятный отсвет в глазах.

– Девять месяцев. Хотя тянет иногда… – Леша вздохнул. – Сил нет, как иногда тянет.

– А я вот, видишь, в Москве сломался. Друзья, кабаки, хавчик, сам понимаешь, выпивка. – Левон мощно затянулся, шумно выдохнул. – Два года псу под хвост… – Решительно тряхнул головой: – Ничего! Вот увидишь – брошу! Скоро! – Посмотрел на Лешу в упор: – Не понимаю, чего ты бросил! Живешь один, ни детей, ни жены. Ответственности ни перед кем никакой. Денег – выше крыши! Гуляй, пей, кури…

– Ладно! – непонятно для самого себя вспыхнул вдруг Леша. – Поехали, проповедник. Хорош болтать!

– Не сердись! – Левон примирительно выставил руки ладонями вперед. – Извини, не хотел тебя зацепить.

– Не извиняйся, не зацепил… – буркнул Леша, распахивая дверцу машины.

5

– Да-а… – протянул задумчиво Левон, когда белл-бой проводил их до дверей сюита Поплакова и, открыв дверь служебной карточкой, пустил их в номер: – Идиллия, однако…

В сюите стояла ностальгическая атмосфера пионерского «тихого часа».

Все следы пьяного дебоша были аккуратно ликвидированы, включая разбитую балконную дверь. Номер чисто прибран, ни одного брошенного носка в пределах видимости.

От взгляда внимательного наблюдателя из школьных учебников физики, возможно, не укрылась бы пальма в кадке – аналог российского гостиничного фикуса, – чьи листья были посечены осколками стекла. Единственный не устраненный свидетель чиновничьего безобразия.

В гостиной, раскинувшись в кресле, выкатив далеко вперед из-под задравшейся майки арбузное огромное брюхо, мощно храпел Толстый Моти. Из спальни ему вторил, не уступая в силе, невидимый с этой точки обзора Поплаков.

Первый же вдох полностью уничтожал аналогию с пионерлагерем.

(А может – вовсе и нет? Кто его знает, что творится в обителях нынешних бойскаутов?)

В воздухе – острый спиртовой дух, какой может дать только недавно разбитая бутылка водки. На него накладывался тяжелый многодневный перегар и запах стоялых пепельниц. Витал еще и аромат какой-то неопределенной, но острой пищи – авторство добавки явно принадлежало Толстому Моти.

– М-да… – хмыкнул Леша, сморщив нос. – В углу валялись старые валенки дворника… – И безо всякого перехода звонко гаркнул: – Р-рота, подъем!!!

Левон шарахнулся в сторону от неожиданности.

Толстый Моти перестал храпеть, заворочался и непонимающе распахнул глаза. Поплаков команду проигнорировал начисто – так и продолжал храпеть.

– Доктор! – просипел Толстый Моти на иврите и прокашлялся. – Я тут задремал немного… ночь… устал…

– Бэседер гамур8, Моти! – Романов перешел на иврит, развел руками, всем своим видом демонстрируя полное удовлетворение от выполненной работы. – Вы тут просто молодцы! Слов нет – тишина, порядок… Жалоб не было? Полиция не приезжала?

– Не-а… – довольно осклабился Моти. – Успели предотвратить.

– Молодец! – повторил Романов. – Как он?

– Вроде в порядке. – Толстяк пожал плечами. – Всё как вы сказали. Дал выпить водки. Уговорил заесть икрой…

– На каком языке уговаривал? – сверкнул глазами любопытный Левон. – Ты же по-русски ни бумбум, а он больше ни на каком языке не рубит.

– Доктор Алексей, а это кто? – осведомился Толстый Моти, разглядывая Левона с легкой неприязнью.

– Это доктор-похметолог! – Романов значительно потряс указательным пальцем, подмигнул Левону. – Самый важный сейчас врач, понял?

– Poh-me-to-log, – по слогам, кивая в такт головой, уважительно повторил незнакомое слово Моти.

– Все, дорогой, свободен. – Несколько зеленых сотенных купюр прошуршали и затерялись в пухлой кисти толстяка.

– Доктор Алексей, в самом деле, зачем?.. Я же только из уважения… я же к вам, как к старшему брату… – прижав руку (в которой, впрочем, денег уже не было) к груди, бормотал Моти, исчезая за предусмотрительно раскрытой Романовым дверью. – Я же для вас…

И, вздохнув с укоризной, растворился в полумраке коридора, будто и не было его вовсе – отличительная особенность вышколенной гостиничной прислуги, адвокатов и демонов.

– Ну-с, снимайте ваш бурнус! Начали, коллега! – Леша с силой помассировал щеки, пытаясь снять усталость. Взглянул на Левона и увидел в его лице отражение своего: воспаленные от недосыпа глаза, опухшие тяжелые веки. Хмыкнул, скривил губы – сколько еще он протянет в таком ритме?

Поплаков выглядел откровенно плохо. Густые спутанные волосы пропитались поkтом насквозь и походили на свалявшуюся шерсть.

– М-да… – протянул Левон, сморщив нос. – Помнишь, в старое доброе застойное время выпускали совместный совково-французкий одеколон. Рекламировали его топорно, типично по-нашему: «Каскад естественных ароматов»… Здорово сейчас ложится, в тему, скажи?

– Делом займись, генацвале, делом!

Леша споро собирал «полевой военный госпиталь». Раздвижная тренога с крючком на макушке, с подвешенным на нем литровым пакетом с раствором Хартмана, уже высилась в изголовье кровати. На прикроватный столик водрузили кардиограф, рядом с ним тонометр, миниатюрный пульсовой оксиметр.

В отдельном пластиковом ящике со множеством отделений – Леша во всем, что касалось работы, аккуратист был невероятный – лежали иглы, шприцы, пластиковые внутривенные канюли и прочие одноразовые друзья анестезиолога.

– Да? – надменно поднял Левон брови, усаживаясь в кресло и закинув ногу на ногу. – Ты мне его для начала в порядок приведи, пускай глазки откроет, соображать начнет. Кто из нас двоих реаниматолог?

– Господи! Как же я вас ненавижу! – с чувством гаркнул Леша, прижав руку к сердцу. – Всех! Терапевтов, хирургов, наркологов… Всех! А уж пластиков – вдвойне! Строите из себя белую кость, носик морщите при виде черной работы. Аристократы, блин, это не для ва-ас! Для этого есть рабочие муравьи, морлоки…

– Кто-кто? – заинтересовался Левон.

– Классику надо читать, а не только деньги считать, модный доктор! – язвительно сузил глаза Леша. – Приедешь, залезь в «Википедию», посмотри, кто такой Герберт Уэллс, понял?

– Понял-понял… – покивал Левон. – Давай дальше, интересно излагаешь…

– Ага, интересно ему… А как с больным чего случается, тут же глаза навыкате, морда белая, ручки трясутся, и бегом к анестезиологу: «Спаси нас, дяденька доктор!»

– Работать будем, спасатель? – благожелательно улыбнулся Левон. – Ночь на дворе! – И длинно зевнул: – А-а-а… – потянулся блаженно. – Модный доктор… На себя посмотри, миллионер от медицины!

– Я бы попросил… – Леша закончил развертывание полевого военного госпиталя, оценил придирчивым взглядом результаты своего труда и поставил мысленно себе «отлично». – Считай свое бабло, а со своим я справлюсь.

Вздохнул тяжело – ничего не поделаешь! – и потряс Поплакова за плечо:

– Алексей! Встаем! Доброе утро! Неопределенное мычание, в котором, однако, опытное ухо человека, воспитанного в русскоязычной среде, улавливало скрытое присутствие великого трехбуквенного слова.

– Давай, Алексей Николаевич! – Леша без церемоний тряханул Поплакова до клацанья зубов.

– Нахъёлядь! – громко высказался чиновник и после паузы добавил с интонацией гроссмейстера: – Мать!

– Господин Поплаков! Алексей!

– О-о… – разлепил наконец веки Поплаков и уставился на Романова мутными голубоватыми глазами.

Леша почти ощутимо увидел, как по зрительным нервам, разбрасывая по сторонам вспышки коротких замыканий, идут в мозг импульсы. Взгляд стал приобретать осмысленность, и пришло – слава богу! – узнавание:

– О-о… гас-спадин Романов… – Поплаков расплылся в улыбке. – Царь-батюшка наш, мжжно сказать…

Попробовал сесть, распахивая неуверенные объятия, но тут же грузно осел и неуклюже, словно рыбацкий баркас, завалился на бок.

– Лежите, Алексей, отдыхайте. – Леша мягко придавил Поплакова к кровати, выпрямляя его руку и разглядывая ее в поисках вен. – Сейчас мы вас, батенька, полечим маненько, все пройдет и все будет очень хорошо…

Левон сидел, скрестив руки на груди, неуловимо напоминая боксера в углу ринга перед боем.

– Что-то мне, Лешенька, хреново, – уже вполне членораздельно пробормотал Поплаков. Из глубин его большого, когда-то налитого мышцами, а сейчас просто рыхлого тела рвалась наружу нервная дрожь. Леша втянул в себя воздух. Поморщился – многодневный перегар, но…

– Ацетоном не пахнет? – расшифровал его движение Левон.

– Слава богу! Ни ацетоном, ни мочевиной…

– Прошу прощения? – в глазах Поплакова замерцали неоновыми бликами искры разума.

– Я говорю – все в порядке, Алексей Николаевич! – улыбнулся Леша, накладывая жгут. Вены у Поплакова мощно ветвились – маленькие радости анестезиолога.

Взял из ящика розовый венфлон9.

Укол. Поплаков не шевельнулся, как и подобает правильному пацану.

Черная кровь в павильоне иглы. На месте. Зафиксировать прозрачной клейкой пленкой «тагадерма». Подключить систему. Всё.

– Мой выход. – Левон со вкусом потянулся, хрустнул шеей. – Иди, отдыхай. Приходи через час. Будет как новый.

И зашелестел упаковками лекарств, наклонившись над своим саквояжем.

– А чего делать будешь? Посмотреть можно?

– Иди-иди… Любопытный, понимаешь, – проворчал Левон как бы в шутку, но на деле всерьез. Сегодня посмотрит, завтра поймет, а послезавтра сделает без дяди Левона. – Иди, кофе пей, по набережной пофланируй… Ты когда последний раз на море был, приморский житель?

Леша неопределенно хмыкнул.

– Вот-вот… Иди, отдыхай! – кивнул ему Левон. Лешка помедлил, затем пожал плечами – собственно, почему бы и нет? – кивнул согласно в ответ и вышел, почему-то осторожно, словно уходящий любовник, прикрыв за собой дверь. Чуть слышно щелкнул замок.

6

Ночь догорала.

Нет, жаркое марево, не покидающее летний Эйлат, все так же дрожало огоньками кораблей на рейде, и подмигивал им в такт с левого берега залива иорданский город Аккаба. Все так же плыл со скамеек на набережной дымок сигарет, смешанный с неразличимой беседой и легким смехом.

Откуда-то слева доносилась порывами лихая песня с пьяным надрывом, на английском, но при этом рождающая в душе вечный «Эх-х, мороз, мороз». Справа еще слышалось глухое «Туцц… Туцц!» басов дискотеки, и по небу еще метались красно-зеленые лазерные лучи, но ночь догорала.

По набережной тек слабый людской ручеек сплошь из усталых юных пар – ни детей, ни одышливых степенных дам, ни лиц солидного супружеского возраста. Из огромной, устремленной в небо рогатки уже не летел бешено крутящийся шар с парой визжащих в нем мазохистов под садистские крики толпы внизу.

Курорт вымотался и блаженно засыпал сном горячих, в бисеринках удовлетворенной страсти молодых тел, разбросанных в самых различных позах на самых разнообразных ложах.

Лешке вдруг пронзительно, до мгновенного пота на лбу захотелось курить. Взгляд уже и рванулся услужливо – я мигом, хозяин! – направо, где метрах в ста светилась реклама супермаркета «24/7». Романов глубоко вздохнул и медленно выдохнул, безжалостно подавив искушение.

«Ну и? Кому и что ты сейчас доказал? – зло подумал Алексей. – Уважение в своих глазах завоевал в очередной раз? Не скажет ведь верная супруга назидательно детям: берите с папы пример, вот у кого сила воли! Не подумает старший сын, продолжатель рода: буду во всем, как папка… нет! Даже в кругу друзей пожмут недоуменно плечами: на хрена ему этот здоровый образ жизни?»