В плену времени – 2. Повести

Веселые от легкого плаванья по морю, моряки с удовольствием дружно взялись за весла, чтобы вывести корабль из гавани. На выдохах загорланили громкую песню. Под полдневным солнцем они в одних набедренных повязках сидели на скамьях для гребли – голые мышцы играли на их руках, торсы вскоре чуть заблестели от пота.

Вновь вывели «Славу Кара» в открытое море. Оно сияло и шумело вокруг зелено-голубыми волнами, – от сотворения мира и до его конца они будут весело плескаться на просторе, сверкая радостной красотой.

Обогнули мыс, подняли паруса и быстро поплыли вслед за «Киренцем». В тот же день незадолго до полудня они догнали это судно и легко захватили.

Фригиец Тлеполем – смуглокожий, широкотелый, в нарядно-алой набедренной повязке, с волосами-кудрями, перехваченными вокруг лба золоченой лентой, – показал Ицару на пассажиров, согнанных на нос киренского судна. Склоняя голову набок и добродушно ухмыляясь, спросил:

– Пограбим их?

– Ладно, берите, что хотите и отпустите: пусть дальше плывут, – разрешил Ицар.

С капитанского возвышения Гелиодор сразу увидел среди пассажиров Лабира и, отвернувшись, сказал Ицару:

– Пусть этого человека сюда приведут.

Капитан велел Зелоту-Короеду и Гимену Гераклейцу доставить сюда нужного человека. Вместе с Лабиром моряки притащили с киренского судна несколько корзин с добром и, оттолкнувшись от борта «Киренца», подняли парус и по просьбе Гелиодора направили «Славу Кара» назад к сицилийскому берегу, чтобы затем вдоль него поплыть на юг. Моряки расправили на мачте парус под попутный ветер, а сами уселись на носу гемиолы и в горячих спорах принялись делить добычу.

Легкий ветерок едва надувал парус. Гемиолу слегка покачивало на волнах, и она словно сама скользила по совершенно безмятежной глади моря – светло-синего, осыпанного золотыми искрами.

Лабир – человек с большими светлыми глазами, в светло-желтом, длинном сирийском хитоне стоял, прислонившись к мачте. Он казался удивленным, пока не увидел среди пиратов Гелиодора. Но и тогда ничего не спрашивал и никому ничего не говорил. Золотистые, непокорно и густо вьющиеся кудри его волос перебирал ласковый ветерок. Несмотря на отсутствие дорогой одежды и украшений, по лицу Лабира сразу видно, что это сильный и уверенный в себе человек, привыкший властвовать над людьми и жизнью. Избранный.

Ицару этот человек сразу понравился. Он спросил у Гелиодора:

– Что ты с ним хочешь сделать?

– Пусть ему свяжут руки, – сказал Гелиодор, стоявший по-прежнему полу-отвернувшись, словно стыдясь перед Лабиром за свое положение захватчика.

И только когда Лабиру связали руки, Гелиодор подошел к нему, негромко заговорил с ним по-аморейски. Но вскоре Лабир повысил голос, перешел на громкое койне.

– Не старайся зря, Алиатт, (имя, под которым Египтянин был известен в Сирии) ничего ты от меня не добьешься. Всё на свете можно сделать, кроме того, что нельзя сделать, – с усмешкой заключил он.

На склоненном лице Гелиодора появилось отчаяние.

Он отошел к Ицару, прислонившемуся к стенке каюты. Сложив руки на груди, кариец по-хозяйски наблюдал за всем происходящим на палубе кораблика, мирно покачивающегося на ровных волнах посреди необъятного простора моря и неба.

– Из этого человека надо выпытать то, что мне необходимо знать, – сказал Гелиодор.

Ицар удивился его словам и странно посмотрел на Египтянина.

– Кто будет его пытать? Ты?

– Вели своим морякам, – попросил Гелиодор.

Но Ицар решительно отверг это.

– Я этим не занимаюсь и своих людей за это не милую.

Гелиодор отвернул голову к морю, радостно сиявшему и шумевшему на просторе, решаясь на пытку и собираясь с силами. Пират по-прежнему удивленно наблюдал, как он прошел обратно к Лабиру и велел Зелоту уложить пленника на спину. Встал на колени, вынул из складок хитона на боку острый, как шило, кинжал – кончик его острия был изящно согнут, будто коготь, а резная рукоятка из слоновой кости – тонкая и маленькая, будто игрушечная. Негромко, по-финикийски сказал Лабиру, не глядя на его светло-загорелое, полное цветущего здоровья лицо и тело.

– Скажи мне всё, иначе я добьюсь от тебя – вырежу из тебя признание этим ножом. Как любой человек, ты боишься боли.

Лабир уголком губ улыбнулся, перед собой глядя в светлую чистоту неба.

– Да, боюсь, и потому скажу: оракул сказал мне, что дело вавилонянина Хашилата ждет успех. Но для вас это ничего не изменит. Ты, Алиатт, и те, кто с тобой, только зря себя беспокоите. Восстановление «Союза Дракона» всё равно произойдет, и не вам этому помешать.

Гелиодор слушал его, наклонив голову, почти закрыв глаза. С трудом сказал сквозь стиснутые зубы:

– Ты говоришь не всю правду. Нам было видение: ты узнал о том, что произойдет со всеми нами через десять лет.

Лабир, с разметавшимися светлыми кудрями волос вокруг головы, лежал на спине, молча смотрел на Гелиодора, и улыбка презрения всё сильнее растягивала его красиво полные губы. Потом он перевел глаза в ясное небо и больше не желал обращать внимание на Гелиодора.

Ицару его поведение понравилось еще больше. Достойный человек – судя по всему! Уж он-то, Ицар Карийский, понимает в людях толк.

Гелиодор поднес кинжал к грудине Лабира и надавил концом рукоятки на болевое место. В естественном стремлении избежать страдания тело пленника сжималось и пыталось отодвинуться в сторону. Лабир сквозь зубы застонал от боли. На его лице появился гнев.

Ицар крикнул Египтянину:

– Эй, я не позволю тебе мучить этого человека!

С быстротой молнии Гелиодор повернулся к нему и ударил острием кинжала в доску палубы рядом с собой.

– Не вмешивайся в то, что ты не понимаешь!

– Ах, ты …! Египетское отродье! – обругал его пират. И велел своим людям: – Отберите у него нож! Киньте в воду!

Двое моряков, ближе всего находившиеся к Гелиодору, тут же подошли к нему. Мигом выкрученный из его ладони кинжал полетел за правый борт, скрылся в воде от людских глаз и начал свое погружение в темные глубины моря. С болезненно слабым возгласом Гелиодор проводил взглядом падение своего оружия. Мгновенно он раскаялся, что взял с собой именно этот кинжал – памятный, и подаренный ему приятелем. Взял его с собой, чтобы лишиться! Теперь ему больше не увидеть эту вещь! Разве что в следующем обороте жизни он попытается получше беречь его! Этот маленький кинжал выручил его дважды – в Харанне и в этрусском порту Эспине. Сейчас им обоим настала внезапная разлука…

Он вскочил с палубы и подошел к Ицару.

– Дай мне другой нож! До захода солнца я должен узнать всё!

– Если нужно убить пленника, так убей, а пытать я не дам. Я никогда не мучу свои жертвы, с них довольно того, что они – жертвы!

– Мне нужно от него узнать…

– Если ты тронешь его, я всажу вот этот свой нож тебе в сердце. Понял?

Словно став внезапными врагами, они в упор смотрели друг на друга.

– Понял, – сказал Гелиодор, – но мне нужно…

– Слышу и вижу: ты не понял меня! Получай! – Ицар мигом полоснул своим ножом по протянутой к нему руке Египтянина. И затем показал ему окровавленное лезвие. – Еще раз будешь мучить этого человека, и я всажу это в твое сердце, знай!

Гелиодор сдавленно вскрикнул от боли и неожиданности. Бледнея, отступил от Ицара, схватываясь за рану выше локтя – из разреза сразу полилась кровь. Он зажал рану полой плаща. Потрясенно воскликнул:

– Что ты делаешь? Твое дело помочь мне, а не мешать! Ты – глупец! Лабир овладел твоим разумом, чтобы ты защищал его!

– Думаешь, я такой дурак, что не могу отличить принуждение от симпатии?!

– Да, это так, и…

– Я вижу: ты – большой умник! Если у тебя – лик бога, так думаешь, что тебе всё позволено?!

– Я – бог, и Лабир тоже – бог, поэтому нужно…

– Тлеполем, убей «бога» и выбрось его в море!

Фригиец неторопливо подошел к Лабиру. Присаживаясь на корточки, небрежно рванул желтую ткань хитона, обнажая левый сосок пленника, и тут же ударом длинного ножа пронзил насквозь его сердце.

Отблеск страдания показался на прекрасном, словно у юноши, лице Гелиодора. Схватившись рукой за борт и глядя на Ицара, он произнес:

– Ты – сумасшедший…

– Не более тебя, – ответил Ицар, уже попусту раскаиваясь, что уж если он велел убить столь удивительного человека, как этот Лабир, так надо было заранее лишить его сознания, чтобы он не видел бесконечно страшного и бесконечно мгновенного взмаха ножа… Ну да ладно, этот Лабир не из слабых. Перенесся мигом в царство Аида, и то ладно.

Ицар сам не знал, что толкнуло его на это убийство – желание покрасоваться перед Гелиодором своей властью на корабле, показать ему, что даже он – Египтянин – посреди моря находится в полном его подчинении? Но чтобы это ни было, теперь придется принять это убийство, как данность. И все же Ицар был удивлен своим собственным приказом и с некоторой досадой обнаружил, что Тлеполем, как обычно быстро и точно, исполнил его приказ, и Лабир убит! Мысленно Ицар даже ахнул и выругался. Нахмурился, недоумевая, что это такое он сделал… Вдруг Лабир на самом деле божественного происхождения, а все знают, что если влезть в дела Богов, то хлопот потом не оберешься…

– Его нельзя было убивать, – с трудом сказал Гелиодор и отвернулся к сиявшему безмятежно морю. Все это время он зажимал свой порез ладонью и тканью рукава, чтобы остановить кровь. Теперь он надорвал на хитоне подол и, оторвав по краю полосу, стал тщательно завязывать рану.

Отвернувшись от всех, пытался разобраться, есть ли какой смысл в произошедшем. Но он чувствовал отчаяние и не мог сейчас рассуждать здраво. Всё, намеченное им, пошло не так… И убийство Лабира – одного из Посвященных – это апофеоз недопустимости.

Между тем Ицар сказал морякам, притихшим и столпившимся вокруг убитого Лабира, чьи разметавшиеся кудри золотистым ореолом по-прежнему окружали его голову.

– Возвращаемся в Сиракузы – там принесем большую жертву Зевсу, чтобы простил мне убийство этого человека.

Гелиодор быстро повернулся и указал морякам на Лабира.

– Этот человек – бог! Ваш капитан велел убить его, теперь боги – друзья Лабира – обрушат на вас беды.

И, закрыв лицо плащом, сел на палубу, прижавшись боком к борту. А пираты принялись есть, а затем продолжили делить добычу. Но делали это уже без прежнего азарта. Все они были подавлены, видимо угроза Египтянина сильно подействовала на них.

Между тем «Слава Кара» приблизилась вновь к берегу Сицилии и вдоль него неспешно направилась на юг.

Мертвый уже несколько часов Лабир лежал возле главной мачты. Наконец, Тлеполем подошел к трупу, выдернул из его груди свой нож, смыл с него кровь, тщательно вытер, вставил обратно в ножны, а потом спросил капитана, что делать с телом.

– За борт его! – не глядя, велел Ицар.

Только тогда Гелиодор вышел из оцепенения и поднял голову, откидывая с лица плащ.

– Нет, этого не надо делать! Надо немедленно плыть на Южный мыс – там меня ждут люди, и там мы захороним тело Лабира.

Ицар подошел к мертвому телу и с жалостью посмотрел на Лабира, который и в смерти нравился ему, потом поднял взгляд на Гелиодора, с насмешкой сказал:

– Кто бы он не был – человек или бог, Тлеполем своим точным ударом сделал ему честь, твоему другу.

– Мне не досталось чести быть его другом.

– Но ты переживаешь его смерть, как свою собственную.

Египтянин сказал сквозь зубы:

– Тебе не понять. Это дела жрецов и богов.

Ицар словно не обратил внимание на его слова, продолжал хвалиться смертоносным ударом своего помощника:

– Твоему Лабиру повезло! Ведь Тлеполем – великий мастер ножа, большой мастер убивать с одного удара. Ведь это он два года назад убил Аридата Гиганта в честном бою один на один.

– Смерть не самое худшее.

Ицар поднял брови, словно удивляясь.

– А что самое худшее?

Гелиодор молчал. Поднявшись, он прошел в каюту, взял там светлое покрывало, подошел к Лабиру и накрыл его, затем прошел на нос корабля, закутался со всех сторон плащом, накрыл им голову и, сев, вновь стал недвижим.

Ицар вошел в тесное пространство маленькой каюты, со стенами, сплетенными из ивовых ветвей, и улегся на ковер, разостланный на полу, чтобы отдохнуть пару часов после полудня.

Лет с двадцати пяти жизнь и смерть ему стали одинаково равны. Потому что он отчаялся понять их смысл. Совершенно не понимал, что это такое – сон ночью и сон днем. Нет ни раскаянья во всех своих поступках, ни особых надежд на будущее. Когда годами и десятилетиями на важнейшие вопросы не получаешь ответы, то всё становится безразличным. Раз ответов нет, то, значит, и вопросы не нужны.

Через два часа он проснулся, сел и тут же из кувшина налил в широкую киликийскую чашу красное легкое вино и начал втягивать его в себя, с наслаждением прикрыв глаза.

Близкое со всех сторон шумело море, и шум его – вечный гимн Красоте. Море – само воплощение Красоты.

Гелиодор вошел в каюту. У него по-прежнему был страдающий и какой-то потерянный вид.

– Теперь нас всех ждут несчастья, – с отчаянием сказал он.

Пират поставил опустевшую чашу на поднос из лимонного дерева, лежавший на ковре, рядом с кувшином вина. Потянулся и зевнул.

– Ах, Гелиодор! Только не плети мне басен! Перестань! Я давно знаю, что между поступками человека и его судьбой нет никакой связи. У тебя больной вид, но с собой у тебя никаких лекарств нет. Как же ты, знаменитый врач, собираешься лечить самого себя? Уж наверняка, себя ты не сможешь вылечить! – и кариец весело расхохотался.

– Я болен не от раны, а от смерти Лабира.

У Гелиодора – отчаявшееся и расстроенное лицо. Он отказался от еды, глотнул только воды из кувшина и в полутьме каюты уселся в угол, спасаясь от раздражающего света дня. Снова накрыл лицо плащом. Перед ним, как в бреду, стояло лицо Лабира, звучали его слова, которые он говорил и которые мог еще сказать. Мысленно он продолжал все время говорить с Лабиром, мучаясь своей презренной ролью палача перед ним.

К вечеру он вышел на палубу, помочился за борт.

Он увидел, что моряки отодвинули накрытое тело Лабира в тень борта. С сжимающимся сердцем и судорожно стиснутым горлом Гелиодор удержал себя от желания подойти и взглянуть на Лабира, чтобы с болью удостовериться, что его уже нет среди живых. Теперь с этим уже ничего не поделаешь.

Сидевший в кресле возле главной мачты Ицар взглянул на Гелиодора голубыми, по-мужски твердыми глазами – они – точно бериллы, что блестят на широком ожерелье на его груди.

– Ты же сам хотел разделаться с ним, так зачем теперь жалеешь?

– Что ж, может быть ты прав… Лучше убить одного человека, чем тысячу.

– Лучше не убивать ни одного, – капитан в веселой улыбке показал белые зубы посреди своей чернокудрой бороды.

С сокрушительной насмешкой Гелиодор бросил в его сторону взгляд и слова:

– Да? И тебе в твоей жизни это удалось?

Ицар осекся и, помолчав, связывая очередной узел на канате, который держал в руках, сказал:

– Я знаю: Космос (Вселенная) плохо устроен, и я – часть его.

В это время моряки столпились возле левого борта и закричали, показывая в сторону неподалеку плывущего корабля.

– Ицар! Смотри – корабль Сидонца! Его полосатый парус!

Кариец вгляделся и отрицательно покачал головой.

– Нет, у Сидонца другой изгиб носа и кормы, они у него – как у этрусского корабля.

Гелиодор заметил, что движение волн изменилось. Волны уже ощутимо покачивали «Славу Кара», и он взялся рукой за борт, глядя на темнеющее, взволнованное море.

Вскоре ветер нагнал на небо темные стада туч и под его крепчающим напором волны помчались еще быстрей. Море блестяще потемнело и покрылось рябью крупной зыби.

Ицар посмотрел на несущиеся все ниже тучи, послушал ветер и, помрачнев, сказал:

– Будет буря. Проклятье богам! Будет буря!

– Ты боишься гнева богов? – машинально спросил Гелиодор, по-прежнему болезненно переживая исчезновение души из тела Лабира.

– Я просто так к слову сказал, – сказал пират и резко развернулся к своим людям, распоряжаясь.

Моряки сняли и свернули паруса, оставив один кормовой. Карийская «Слава» продолжала плыть на юг.

– Судя по всему буря будет короткой, – сказал капитан в утешение всем.

Но моряки переглянулись между собой, словно несогласные с ним, и один из них – Зелот Хиосец, – не выдержав, крикнул капитану:

– Это всё из-за того, что Тлеполем убил пленника, угодного богам, – убил по твоему приказу, Ицар!

Ицар угрожающе потемневшими глазами взглянул на Зелота, на моряков, но промолчал.

Тогда Гелиодор велел привязать тело Лабира к передней скамейке для гребли.

Волны вздымались все выше. Вспененные, они яростно метались по поверхности моря; с играющей яростью, словно скорлупку, подбрасывали «Славу Кара» то вверх, то вниз, будто на качелях. Гемиола боролась с напором волн на своей левый борт, кренилась и скользила по волнам то вверх, то вниз – скрипели маяты, и весь корпус сотрясался, зажатый сильными объятиями стремительно несущихся, водяных и воздушных масс, – стихии, бурно задыхаясь, боролись друг с другом в обнимку.

Но по-настоящему – во всю свою мощь – буря все же не разразилась. Поиграв своей могучей силой, волны и ветер чуть поуспокоились.

К этому времени «Слава Кара» по настоянию Египтянина продолжала вдоль берега направляться дальше на юг.

Наступил вечер. На небе во всю его протяженность вырисовывались и клубились тучи – темные до черноты и кажущиеся плоскими. На всем западном горизонте их синеватые края горели светло-оранжевым и светло-желтым светом.

Ощущение грандиозного неспокойства мира. Если мир столь грандиозен и прекрасен, то он должен быть бессмертным! Или этот слабый отблеск вечности кажется нам красотой, а в более совершенном мире он бы звучал уродством?

Быстро темнело, вдоль бортов неустанно вздымались и опускались водяные валы, сгущалась тьма снизу и вверху, только далекое солнце у самого горизонта еще светило и от него по морю протянулась светящаяся полоса – в этой полосе вечно-беспокойные, вечно-шевелящиеся волны были пронизаны бесчисленным множеством вспыхивающих и гаснущих огоньков света.

В это время подплыли к нужному Гелиодору месту. Здесь до берега было не более двух схенов1, но солнце уже заходило, надвигалась близкая ночь, и из-за опасности прибрежных скал Ицар велел спустить якорь и ждать утренней зари. Но Гелиодор настаивал, что нужно и можно пристать к берегу. Он сказал, что и в потемках может провести корабль к берегу. На другом корабле он был здесь уже два раза и даже ночью подплывал к берегу.

– Нужно плыть справа возле той скалы, – объяснил Египтянин, – видишь ее? Проход справа мимо этой скалы проведет гемиолу прямо к Южному мысу и там нужно пристать к берегу.

– Значит, тебя там кто-нибудь ждет? – осведомился Ицар.

– Я же сказал тебе, что меня ждут.

Тогда Ицар обменялся несколькими словами с Тлеполемом и с кормчим, полгода назад выбранным всей командой заместо прежнего Сирийца, перешедшего на «Единорог» – корабль тарентийского пирата, и тогда сказал Египтянину:

– Мои моряки отказываются, – Ицар сплюнул на доски палубы в знак осуждения своим помощникам, и продолжил: – сам я не против попробовать плыть дальше, но они требуют ждать утра. Сейчас я должен считаться с ними… Да и вообще… Корабль мы захватили, Лабира твоего убили, ты уже не вправе что-либо еще лишнего требовать с меня.

Гелиодор в упор посмотрел на него.

– Ты навредил мне.

– Всё может быть. Но к берегу я сейчас не поведу гемиолу. В темноте «Славу» моего прародителя Кара расколотит о скалы.

Гелиодор мягко напомнил, не повышая голоса:

– Ты обязан слушаться меня.

– Чересчур это дорого может обойтись мне сейчас! От такой расплаты можно получить новую рану. Или потерять «Славу Кара»! Что мне от этого за радость будет? Что хочешь делай, Гелиодор, но я отказываюсь так дорого платить! Чего ради тебе на ночь глядя так хочется на берег? Утром и причалим!

– Убийством Лабира ты сильно навредил мне.

– Что ж, назначь мне за него денежную выплату! Я заплачу тебе, и разойдемся с миром!

Лица египетского врача ему было не видно – слабеющий свет неба едва касался их. Гелиодор стоял спиной к зажженному на мачте факелу.

– Ну что ты молчишь? Назначь цену по человеческому счету, а не по божественному. Назначь цену за Лабира и…

Ицар не договорил, его вдруг охватил страх – от темной фигуры Египтянина, закутанного в черный плащ, по палубе внезапно протянулись несколько отчетливых теней, словно рядом с ним стояло еще несколько человек! И удлиняясь, эти тени надвигались черными клиньями на Ицара.

От необъяснимого страха у него захватило дыхание, он попятился, а потом словно оцепенел. Раздался тихо-повелительный голос Гелиодора:

– Мы поднимем паруса и поплывем к Южному мысу.

Ицар сделал усилие и преодолел страх и оцепенение. Всё на корабле стало вновь привычным ему. А тени на палубе – просто шевелящиеся тени от света факела.

– Ладно, я сделаю, как ты хочешь.

Ицар повернулся и скомандовал оторопевшим от всей этой сцены морякам.

– Мы плывем к берегу! Ставьте малый парус и разворачивайте нашу «Славу».

– Там скалы! – крикнули моряки, указывая в сторону темного берега.

Но Ицар в свою очередь указал на Египтянина.

– Нам приходится слушаться Египтянина – он одержим, и нас всех влечет к гибели!

Пираты ответили гневным ворчанием, глядя на Гелиодора, но они не осмелились с ним спорить, примолкли и, подняв якорь, а потом, взявшись за паруса и кормовые весла, начали разворачивать корабль носом к едва видному в потемках берегу.

Малиновый круг солнца скрылся за черной чертой сицилийского берега. И в наступившем мраке окруженная шумом и плеском темных волн «Слава Кара» развернулась и на двух небольших, полуспущенных парусах направилась к берегу.

Гелиодор пошел в каюту собрать свои вещи.

От усталости и потрясения Ицар стал молчалив, решил с иронией относиться ко всему, что он не может понять, наверно, потому, что это НЕВОЗМОЖНО понять.

Вошел в каюту к Гелиодору, сидевшему в слабом свете маленького светильника, и сел напротив него, привалившись к плетеной стенке каюты. С иронией и с недоверием глядя на Египтянина, сказал хрипловатым голосом:

– Ты видимо в самом деле посвящен в тайны, влияешь на нас гипнозом.

– Помнишь, ты спрашивал, что самое худшее?

– Помню.

Чтобы повернуть лицо Ицара к светильнику и взглянуть ему в глаза, Гелиодор взялся за его бородатый подбородок, а потом вытер тонкие пальцы углом плаща. Он знал, что кариец это заметит. Недовольство Ицаром толкнуло его на этот презрительный жест.

– И ты до сих пор не знаешь, что самое худшее? – спросил Египтянин.

Ицар некоторое время растеряно молчал, сидя на поджатых коленях, переплетя гибкие, сильные и загорелые пальцы, привычные к снастям и любому оружию. Он думал о том, как Египтянин вытер свои пальцы после прикосновения к нему. «Моя голова не так плоха, чтобы ты ею брезговал!» – с гневом подумал он. И со злостью взглянул в глаза Гелиодора. Кулаки его сжались, но он ничего не успел сказать или сделать.

Сильный толчок и скрежет под ногами застал их врасплох – они упали на ковер, застилавший пол, но тут же вскочили и выбежали из каюты.

Ицар был уверен, что «Слава Кара» вот-вот развалится, и нужно немедленно прыгать в море. Но после первого толчка корабль остался недвижным.

Видимо гемиола налетела на небольшие подводные скалы и застряла между ними. Волны подталкивали ее, и с каждым разом ее заклинивало все сильней.

Ицар винил во всем этом Египтянина и с досадой вглядывался в непроглядную ночную тьму.

– Отсюда до берега наверно менее схена, – пробормотал он и, повернувшись к морякам, столпившимся вокруг него, велел ждать утра.

– Тогда мы пошлем гонца в Сиракузы – Сидонец должен скоро приплыть и поможет нам сняться со скалы.

Моряки ободрились, но потом заворчали, а один из них выкрикнул:

– Если опять поднимется ветер, нас в эту же ночь расколошматит о скалы!

– Ты-то чего боишься, Диатред? – удивился капитан. – Твою пустую, как рыбий пузырь, голову ни о какие камни не расколотит!

Насмешливый, привычно уверенный голос капитана успокоил команду. Но всё произошедшее усиливало страх моряков, особенно, когда на мачте зажгли факел и обнаружили, что тело Лабира исчезло – видимо от толчка упало за борт вместе с оторвавшейся доской. Для Гелиодора Лабир до сих пор жив, он с трудом мог поверить в его смерть. Он отвернулся от места, опустевшего от тела Лабира, и ушел в каюту. А моряков охватил страх. Они закричали капитану:

– Боги разгневались на Египтянина и на нас! Боги в гневе на нас за то, что ты велел убить их родственника!

Особенно рьяно орал Синопец, чье обычно тупое лицо сейчас исказили ярость и страх.

– Не ори зря, Синопец! Только богам и дело следить за нашей «Славой Кара», – с досадой сказал Ицар.