Романтика

И так это всегда злит… Потому что начнёшь повышать голос от раздражения и безысходности, так сразу «Не ори на меня! С чего ты взял, что у тебя есть право повышать на меня голос?» Так и подмывает сказать что-то обидное. И, если это обидное вырвется, даже если процедить сквозь зубы, себе под нос, то уж это она непременно услышит. Хочется сказать обидное, в общем-то, чтобы собственную обиду в себе не держать. Но она услышит, и тогда начинается катастрофа. Оправдывайся-не оправдывайся потом. И парадокс в чём? В том, что уже произнося эти обидные слова, не понимаешь, ради чего говоришь их. И потом начинается «Я не хотел тебя обидеть» да «Ты не так поняла». А чего я хотел и как это понять? Вот это сложно объяснить.

– Поняла, – мрачный голос.

Так что, сбросив звонок, я вздохнул с облегчением. Ссориться сейчас было совершенно некстати.

От Ульяны пришло сообщение, когда я уже убрал телефон в карман и собирался выходить из подъезда. Всё-таки она не могла позволить себе так бесславно сдаться.

«А как ты меня будешь здесь искать? Ты здесь никогда не был. И тут охрана. Тебя не пустят. Лучше бы мы встретились где-то, чтобы сразу ехать на дачу».

Ну что за человек такой, а? Я не говорю, что я всегда прав. Бывает, что и я зря упрямлюсь. Как с тем случаем, когда в моё ухо провалилась ватка, а я пытался достать её проволокой и пылесосом. Но это совсем другая ситуация!

Теперь, когда снова вернулся мыслями во всю дикость происходящего, мне стала мерещиться подступающая опасность. Зудящее ощущение, которое требовательно взывало к вниманию. Оно сообщало, что я слишком долго нахожусь на одном месте. Что становлюсь лёгкой мишенью. Лёгкой мишенью! Такими словами я о себе никогда не думал, если только не играл в шутер. Нужно продолжать движение. Но сначала ответить Ульяне. Как хорошо, что у меня достаточно денег на телефоне и две трети зарядки ещё.

Набирал ответ, ежесекундно оглядываясь. Рука мелко-мелко дрожала, и палец промахивался мимо букв. А писать сообщения коротко и ёмко у меня, к сожалению, получается не очень хорошо.

Пока набирал сообщение, сверху спустился лифт. Из него вышли девушка и женщина. В голове мелькнуло, что, скорее всего, они мать и дочь.

Увидев меня, они притихли и, не отрывая перепуганных взглядов, проползли спинами по стене мимо. Не знаю, как для них выглядел я, но тоже сначала испугался и застыл с телефоном в руке, как будто они застали как я тут чем-то нехорошим занимаюсь. Тоже прислонился к стене, всем своим видом показывая, как испугался при их появлении, и что не представляю опасности. И тоже таращился на них, стараясь лишний раз не двигаться, чтобы не спровоцировать на агрессию. Даже взгляд с одной на другую переводил медленно, чтобы движения глаз их не напугали.

Они благополучно добрались до входной двери и убежали. А я продолжил писать сообщение.

«Я тебе говорю, сиди на месте. Даже если бы мы придумали, где встретиться потому, что ты не желаешь сидеть в безопасности, один из нас придёт раньше и не сможет дождаться другого, не сходя с места. И где нам потом искать друг друга?»

Ох, слава Богу! Благодарение Вселенной! Я смог придумать логичный аргумент! Может, это подействует.

«Я буду меньше волноваться и меньше отвлекаться, если буду точно знать, где ты находишься».

Отправил. Побежал. Оказывается, пока был в подъезде, успел остыть, и пропитанная потом рубашка теперь неприятно холодила тело сырыми прикосновениями. Уж не говорю про мокрые трусы, ткань которых собралась между ног и натирала кожу. Бич полных людей.

Иногда я задавался Очередным Глобальным Вопросом, мнение по которому спрашивал у Ульяны, обычно вечером после рабочего дня.

«Если наступит зомби-обкакалипсис (право слово, я всегда был остроумным и оригинальным), и близкий человек станет зомбаком, то что лучше, убить его или оставить бродить?»

«Если знаешь, что некий неизвестный или малознакомый человек хочет совершить самоубийство, нужно ли помешать ему?»

И любимый вопрос Ульяны:

«Как ты думаешь, почему летучих мышей не называют летучими свинками, хотя у них есть пятачки?»

Подозреваю, что вопрос про летучих мышей был у неё в фаворе в силу своей небанальности. Но это не умаляет серьёзности остальных вопросов, иначе зачем каждый второй фильм из тех, что мы любили посмотреть по вечерам, обрисовывал подобные ситуации?

Если у Ульяны было настроение, мы обсуждали Очередной Глобальный Вопрос. Иногда наши мнения не совпадали, и мы дискутировали почти что на полном серьёзе. А иногда соглашались друг с другом, радуясь тому, что позиции по теме разговора сходятся.

Некоторое время назад мне пришёл в голову Очередной Глобальный Вопрос, и видимо, сейчас мне предстояло проверить ответ на него.

Я как раз подбежал ко входу в метро, когда вспомнил об этом вопросе. И тут же подумал, что, как бы ни получилось, всё равно, точного ответа на этот вопрос не узнать даже эмпирически. Всё дело в восприятии. Как всегда.

«Имеется ли лимит у удачи? Если мне повезло, например, пять раз подряд, могу ли я снова надеяться на то, что мне повезёт? Или лучше не злоупотреблять?» Такой вот был вопрос. Ульяна считала, что нет никакого предела везению. Тебе или везёт, или не везёт. Моё мнение по этому вопросу было осторожным. Дескать, если несколько раз уже прокатился на сплошном везении, то сама судьба как бы намекает, что не нужно наглеть. Хотя, никогда особо не верил в судьбу.

Нужно проехать три остановки, потом пересесть на другую ветку, потом проехать ещё две остановки и снова пересесть. И проехать ещё одну остановку. И тогда мне останется пешочком дойти до здания, где работает Ульяна. Да, всё это заняло бы 25 минут в метро плюс ещё 10 минут размеренного шага ещё три часа назад. А теперь провал в асфальте со ступенями и красной буквой М словно бросает мне вызов. Повезёт ли в этот раз? Насколько всё плохо там, под землёй?

Топчусь на месте, глядя по сторонам. Солнце припекает, мешает смотреть. В какой-то момент кажется, что поблизости никого нет. Или ни с того, ни с сего заложило уши?

Парень моего возраста в кожаной куртке и клетчатых штанах в мгновение материализуется передо мной и хриплым голосом ревёт. Я хватаю его за отвороты куртки, чтобы держать на расстоянии. Его глаза закатились. Он булькает и трясёт головой, раздувая щёки, и они шлепают изнутри по влажным челюстям. Его слюна струйками разлетается в стороны, и он тянет меня за рукава. Это выглядит так, словно он напился или обдолбался до безобразия, и теперь дразнится.

Отступаю, но нога не чувствует асфальта – я ещё не осознаю, что за спиной начинается спуск в метро. Чтобы не упасть, тяну на себя парня, но падаю вместе с ним. Прямо-таки борцовским приёмом мне удаётся в падении развернуться вместе с психом и «подстелить" его под себя. Он с треском падает на ступени, а все мои сто килограммов обрушиваются на него. Чтобы не удариться, выставляю вперёд колено, и колено вминается в его живот. Но он вроде, не чувствует боли. Падаю на него, слышу и ощущаю, как он весь хрустит, как раскалываются его зубы.

Скатываюсь с него, уже отцепившись от куртки, немного прочерчиваю боком по ступеням, но падение останавливается. Какое везение, я почти не пострадал! Опять повезло.

Сбегаю вниз по ступеням. Кажется, наш короткий танец привлёк внимание таких же, как парень, который теперь не шевелится. Толстая цыганка, которая всегда промышляла попрошайничеством в этом переходе, растопырив руки, несётся на меня. Она шлёпает вьетнамками на грязных ногах и мычит с выставленной вперёд нижней челюстью. Это могло бы выглядеть до смешного глупо. За ней есть кто-то ещё и кто-то ещё. И они обгоняют её. Краем глаза успеваю заметить, как один из тех, кто бежит ко мне, моментально меняет направление, набрасываясь на невысокого мужичка в кепке.

Толкаю стеклянную дверь, вбегаю и толкаю обратно со всего размаху так, что цыганка как раз встречается с дверью, и окровавленные золотые зубы блестят в полёте во все стороны. Но я уже в человеческом потоке проскакиваю мимо турникетов, не тратя времени на то, чтобы приложить проездной к жёлтому кругу. В ту же секунду меня охватывает паника. О чём я думал, когда собрался спуститься сюда? Здесь всё перемешалось под светом люминисцентных ламп. Все дерутся, кусаются, валят друг друга на пол. Меня зажимают и толкают со всех сторон. Меня хотят потрогать, задержать. Мне противно и щекотно, но всё ещё везёт как прямо-таки священному дураку. Я наступаю на что-то, похожее на человеческую ладонь и проталкиваюсь, проталкиваюсь к эскалаторам. Эскалаторы уже не работают. Но даже в этом шуме слышно, как ревёт в тоннеле приближающийся поезд.

Значит, поезда ещё ходят! По крайней мере, в одну сторону. В обратную сторону поезд стоит с открытыми дверями.

Другие люди тоже бегут по ступеням эскалатора вниз, надеясь успеть на последний поезд. Кто-то спотыкается и падает, феерично так падает, раскидывая руки и ноги в полёте, задирая голову, чтобы увидеть неумолимо приближающиеся острые углы эскалаторных ступеней. А другие несчастные поднимаются, как грешники из преисподней. У людей не хватает сил, чтобы бежать по ступеням наверх. Обессиленные, они выпадают в фойе станции метро, где на них набрасываются те, другие. Такие, которым пока что не до меня. Такие, которые могут зарычать мне в лицо, показывая силу, но пока что ленятся связываться. В таком распределении нет никакого стратегического плана. Просто им так легче.

А внизу море народу. Как в самый адский час пик. И это море пенится, брызжется людьми. Кто-то падает на рельсы с визгом. А за ним прыгает другой человек. И трещит могучий электрический разряд. Раз, другой, третий. Обоих прыгунов встряхивает с каждым ударом тока. С первым ударом они обугливаются. Со вторым загорается их одежда. Чёрные скукожившиеся туши ещё бьёт ток, но они уже никак не реагируют.

Из моря людей тянутся вверх руки. Голоса зовут на помощь, просят о милосердии. Но я не желаю ничего слышать. Я бегу вниз и смотрю под ноги. Бегу, даже не додумавшись разобраться, в которую сторону мне ехать. Кто-то бежит мне навстречу. Мы крепко сталкиваемся плечами и разбегаемся. Трудно сохранять ритм, когда бежишь в таком безумии. А поезд приближается, и я снова слышу треск электричества. Снова кто-то упал на рельсы. И теперь я чувствую мерзкий запах изжарившегося человека. Мне плевать на этот запах. Приближается поезд, но он не собирается сбавлять ход. Как-то мне хватает мозгов в панике, чтобы осознать это обстоятельство. Я останавливаюсь – и приходится со всех сил вцепиться в резиновую ленту эскалатора, чтобы не сверзнуться вниз, потому что со всего разбегу мне в спину кто-то врезается. Но ни я, ни этот человек (даже не обращаю на него внимания), не уделяем мгновения, чтобы осыпать друг друга ругательствами.

Держусь за резиновую засаленную ленту и не могу оторвать глаз от этого зрелища: из тоннеля появляются щупальца света. Они расширяются, удлиняются, расползаются по стене. Поезд гонит перед собой поток ветра. Задние ряды на перроне наседают на передние. И люди с передних рядов падают на рельсы. Один за другим, один за другим. Трещит электричество, щёлкает, взрывается, хлопает, и свет на станции отключается. Остаётся только нарастающий свет поезда, который вырывается из тоннеля и размазывает всех, кто оказывается под ним. Поезд сходит с рельсов и накреняется в сторону перрона. Визжит сталь, поезд не вписывается в арку тоннеля, ударяясь тупой мордой в её свод. Задние вагоны вминаются в передние. Теперь уже нет никакого электрического света. Зато где-то там начался пожар. Но я прихожу в себя. И все, кто хотел успеть на последний поезд, теперь бегут наверх, обратно. И я тоже бегу. Но ноги уже почти не слушаются. Они совсем не сгибаются и не разгибаются. Я стискиваю зубы в темноте и, кажется, плАчу от страха, заставляя ноги подниматься и опускаться на ступени. Снизу, из преисподней, из черноты доносится сплошной вой, на фоне которого всплескиваются визги, отдельные слова. Мне не нужно ничего знать об этом. Мне нужно только одно – не оказаться там. А оттуда поднимаются, я чувствую это жопой, поднимаются такие же, как те, кто поджидает наверху, чтобы схватить, как рыбу на нересте, и откусить нос.

Слёзы или пот текут по моему лицу. Никогда в жизни я не переживал такого напряжения. Судороги вот-вот подступят к ногам. В темноте меня хватают за шиворот сзади и дёргают назад, вниз. Падая, чувствую, как большое тело прошмыгивает вверх и вперёд, туда, где только что бежал я. Кто-то, бежавший позади, таким образом решил приостановить погоню. И я не падаю на ступени, потому что врезаюсь телом в чужие тела. Потом теряю всякую ориентацию. Очень больно ушибаюсь, кажется, словно лечу. Но в итоге приземляюсь. Короткая и единственная внятная мысль: низ там, где лежу. Этого хватает, чтобы подняться и, нащупав ступень, снова побежать вверх. Кажется, что бегу очень быстро. Хотя, на самом деле, наверно, едва плетусь. Ну и пусть, главное – подняться. Ноги на ходу сводит судорогами. Всё тело болит от ушибов. Зубы сжаты до скрипа.

Через миллиард лет в непроглядном зловонном узком космосе выбираюсь в фойе станции метро. Тут едва просачивается свет через стеклянные двери. Видно силуэты склонившихся над своими жертвами. Только силуэты. Но большего и не хочу видеть. Если не считать свирепо подёргивающихся в процессе приёма пищи голов, можно вообразить, что тут происходит сюрреалистический сеанс группового секса во мраке.

И никто не обращает на меня внимания. Там, внизу ещё слышен вой и мольбы о помощи, а тут всё вполне себе… благопристойно, тихо. Они чавкают и рвут кожу других людей.

Так мне и удаётся выбраться наружу, пригибаясь, не привлекая к себе внимания в темноте.

Когда могу разглядеть себя, понимаю, что весь в крови, в том числе и в собственной. Лицо разбито, локти и колени ободраны. Какие-то ссадины, синяки. Дышать больно. Все мышцы дрожат от перенапряжения.

Что за тупорылая идея была, прокатиться на метро. Я чуть не сдох. Только что чуть не сдох! Вот только не пойму, мне повезло в том, что остался жив, или не повезло в том, что не доехал, куда хотел? Сраная, сука, твою мать, ирония, мразь.

А ко мне уже мчались старые знакомые, облюбовавшие вход в метро. Живучая цыганка плелась в хвосте, полоща глотку собственной кровью. Но они были на значительном расстоянии от меня, и я мог ещё ковылять. Поднялся обратно, на солнце, откуда некоторое время назад заходил в метро, и скрылся из поля их зрения. У меня было не много времени, чтобы спрятаться. Убежать от них теперь не мог, поэтому в отчаянии кинулся в ближайший переулок, который выглядел достаточно укромным.

Но оказалось, что в том переулке особо и негде спрятаться. Подобрал половину кирпича и присел на корточки за мусорными контейнерами, как будто мне приспичило по-большому. Чёрт, я бы зарылся в мусор, лишь бы надёжнее спрятаться! Но они были уже слишком близко, и каждое моё движение было чревато тем, что зашуршала бы какая-нибудь газета или шумно смялась пластиковая бутылка.

Так глупо, когда изо всех сил прислушиваешься к происходящему, чтобы хоть как-то ориентироваться в ситуации, но отчётливее всего слышишь стук своего сердца, и кажется, что он заполнил собой всю вселенную. Двинуться опасался. Перед глазами был только грязно-зелёный бок мусорного контейнера с буквами ПГМ, нанесёнными через трафарет. Но, по крайней мере, смог услышать, как они заходят в переулок. С обеих сторон. Откуда-то ещё взялась группа уродов. Они видели, как я прячусь? Отфыркиваются, невнятно бормочут. Вы не поверите, один из них без конца гундосил скороговорку: «Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла». Несмотря на то, что тот тип говорил вразумительные слова, не было никаких сомнений, что он – один из этих. Он выхаркивал скороговорку и не знал, как её можно применить в своей новой не-жизни.

Я пытался разобрать, сколько же их в переулке, и где именно они находятся. Думал о том, насколько вероятно, что им тут понравится, и они решат надолго тут обосноваться, порыкивая и вынюхивая тут и там в переулке. И старался не думать о том, как сильно болели одеревеневшие ноги. Я не большой любитель сидеть на корточках. Что будет, когда мышцам надоест? Просто упаду?

И тут раздался сигнал сообщения.

Которое пришло на мой телефон.

На какое-то мгновение все, кто тусовался по ту сторону мусорного контейнера, замолкли. И в это мгновение я изо всех сил выбросил из приседа своё тело, выталкивая вперёд мусорный контейнер, рассчитывая зацепить им кого-нибудь. Кажется, он в самом деле на кого-то наехал, когда покатился к другой стороне переулка, но у меня закружилась голова, и потемнело в глазах. Когда слабость прошла, оскаленные лица заполнили всё поле зрения. Неожиданно лихо оттолкнул ногой в живот одного из них, размахнулся и очень удачно ударил кирпичом в череп самому здоровенному мужику, но кирпич выпал из пальцев – не самое эргономичное оружие.

Приближавшегося худого подростка без труда схватил за грудки одной рукой и встряхнул, чтобы он не цапнул меня за руку. А прямо перед лицом возникла женщина… Какая-то женщина в серо-голубой лёгкой кофте, забрызганной грязными тёмными пятнами. Свободной рукой мне удалось схватить её за рыжеватые волосы прямо надо лбом. Её лицо оказалось сантиметрах в пятнадцати от моего. Она разевала окровавленный рот навстречу мне, и на какой-то долгий момент я уставился взглядом в этот рот. О, я очень хорошо успел его изучить. Так странно! Язык был покрыт белёсым налётом, сокращался и приплясывал, как щупальце осьминога. Я разглядел пломбу на нижнем боковом зубе, а один из нижних передних отсутствовал. И дыра кровоточила. Она совсем недавно слишком яростно кого-то кусала. Уже успела обронить свой зуб.

Момент иссяк, словно его и не было. Отшвырнув подростка, я ударил освободившейся рукой эту женщину по лицу со всей силы. Кулак вошёл в холодеющую скулу с мясным звуком, и женщина плашмя упала набок.

Я рванулся к выходу из переулка, но сзади на меня навалился кто-то, я так и не увидел, кто. Но это был кто-то тяжёлый. Мне не удалось его стряхнуть, как можно было бы стряхнуть того подростка. Он как-то так ухнул, навалившись. От этого вздоха стало мерзопакостно щекотно в затылке. И вот тогда меня укусили. Туда, где шея переходит в правое плечо. Такое укромное место. Куда вас целует любимый человек. Куда они обычно кусают в фильмах.

В фильмах персонажи зажмуриваются и кричат от боли. Не представляю, как я выглядел в тот момент, но, мне кажется, не бывает такого крика, чтобы передать, насколько это больно. Это было так, словно боль вытеснила мою личность из сознания и из тела. Накрыла непроницаемым полотном, как накрывают на ночь попугая в клетке.

Бывало раньше, когда мы с Ульяной баловались, хихикали, порой покусывали друг друга от переизбытка чувств. Так хотелось откусить кусочек от неё, аж до дрожи. Думаю, многим знакомо это чувство. Слышал, для него даже есть специальный термин. Иногда, бывало, она очень больно кусала меня за губу или за ухо. Я ощущал, что она как бы фиксировала челюсти в конкретном положении, чтобы не откусить от меня кусок на самом деле. И начинал подвывать от боли. Потому что, правда, бывало больно. Но это совершенно ничего по сравнению с тем, когда от тебя натурально откусывают кусок мяса. Впиваются зубами и тянут, тянут назад, на себя, продолжая придавливать руками твоё тело, как будто это зажаренная целиком баранья нога.

Когда смог немного совладать с собой, то рефлекторно прижался к лицу, перепачканному моей кровью, заполнившему собой мою шейную впадину, чтобы чуть умерить боль, чтобы он не тянул, сука, так сильно. Помните, как сложно бывает остаться собой, когда ешь дольку арбуза – только попробуй углубиться в мякоть – и все щёки перемазаны соком! Но тварюга держала меня своими руками за левое плечо и правую руку, как будто я был, в самом деле, не кем-то живым, а просто неудобным вертлявым хрючевом. И он надавил, и снова стал рвать зубами мою шею. Я теперь чувствовал рельеф его зубов – твёрдых таких камешков в моём мясе. Помимо боли, это было ещё и омерзительно. Я задержал дыхание и со всех сил рванулся вперёд. Это был самый болезненный оторванный заусенец, который только можно себе представить.

Когда боль слегка отпустила, чтобы я мог хотя бы осознавать свои страдания, то опять обнаружил себя бегущим. Ну, куда-то вперёд.

Не знаю, бывает ли так, вообще, должно ли так быть, но, кажется, вся правая сторона рубашки была залита кровью. Как оторвался от погони оторвался от погони, не помнил, но теперь зажимал впадину, РЫТВИНУ между шеей и правым плечом левой ладонью, ощущая пальцами, как перемешались в бесконечном кровяном соусе ошмётки кожи, мяса и ткани рубашки. По лицу текли сопли и слёзы. Взрослый мужик ревёт, как дошкольник, рассаднивший ногу, возможно, сказали бы вы. Изображение двоилось, троилось и расплывалось в глазах из-за слёз. Слева и справа мелькали фигуры. Я не узнавал местность, не мог сосредоточиться, чтобы понять, где нахожусь. Да и не пытался, конечно. Не знаю, обращал ли кто-нибудь на меня внимание. Или те улицы уже были охвачены каннибализмом и паникой, и каждый был занят решением своих проблем. В любом случае, мне не было никакого дела до происходящего вокруг. Было больно, очень больно. Но, как только сознание слегка приноровилось к боли, возникла мысль, что теперь эта хренова впадина, эти долбаные ошмётки так и останутся у меня навсегда. А ещё столько кровищи. У меня сильно кружилась голова. Наверно, из-за потери крови. И вообще, вообще, думал я. Этого не может быть. Такого не случается со мной. Я не из тех людей, которые выигрывают в лотерею или наоборот, в которых бьёт молния. Или даже сосулька зимой с крыши. Я же такой среднестатистический, обыкновенный.

Да, теперь мне не стыдно рассказывать обо всём этом. Это было очень больно и обидно. Очень досадно. Тогда я никак не мог поверить в произошедшее. Нет, со мной не могло случиться какого-то уникального несчастья. Сегодня я вышел из дома утром, а вечером вернусь обратно, и завтра будет новый день. Но, когда утёр слёзы запястьем левой руки (вся кисть была залита собственной, уже засыхающей кровью), посмотрел перед собой, то понял, что в тот день беда, постигшая меня, совершенно не была чем-то выходящим из ряда вон. А даже совершенно наоборот. Это была универсальная беда для среднестатистического человека.

Перешёл с бега на шаг. Лицо всё было перекошено, так я отчаянно боролся с болью. Кажется, ещё и слюни пузырились в уголках рта от натуги.

– Сука, сука, гадство, – стонал я, – Ну какого хрена? Зачем было именно сейчас писать-то? Ну на кой чёрт? Дура тупая. Блин. Безмозглая!

Сорвался на рёв. Бессильная ярость на Ульяну вылилась в размахивание кулаком здоровой левой руки в воздухе (правая отнялась и просто болталась вслед за движениями торса) и злостные подпрыгивания на месте. Чем сильнее ударить пятками в асфальт, вдолбить свою ярость, тем лучше. Только толку от этого не было никакого. Знаете про пять стадий, да? У меня было времени в обрез, чтобы успеть пройти их все. Скакал на месте, как сумасшедшая обезьяна, посреди улицы, посреди кричащего города. И совершенно никому не было до меня дела. Кого-то рвали на куски, кто-то бежал. Кто-то опять визжал от страха. Этот звук успел надоесть за день. Билось стекло, трещал металл бьющихся автомобилей – наверно, особо упоротые пытались прорваться на своих машинах сквозь заторы, пока их выковыривали из машин, как неандертальцы выковыривали костный мозг мамонта.

Достал мобильник, чтобы хотя бы узнать, что было такого, блллин, срочного, что именно в этот момент понадобилось писать.

Бывают в жизни моменты, когда чувствуешь себя дерьмом вне зависимости от ситуации. Имею в виду, как бы ни было тебе плохо, это не может тебя оправдать. Когда я увидел, что сообщение пришло с короткого номера, и банк предлагал мне кредит до пяти миллионов рублей под офигительно выгодный процент…

– Твою мать, – выдохнул я. – Какая удача.

Рана по-прежнему болела, но это почти не помешало почувствовать себя ещё более отвратительно, тоскливо и одиноко. Такое отчаяние охватило, что перехватило дыхание. Понял, какой я урод, что с такой готовностью проклинал Ульяну, даже не разобравшись, в чём дело. Поэтому, чтобы загладить вину, наверно, даже перед самим собой, ускорил шаг. Нужно скорее найти её и спасаться.

Иногда, когда мы ссорились, она упрекала меня в том числе и за то, что меня волнуют только внешние проявления её недовольства. Якобы, если она не показывает, что её что-то не устраивает, то я и счастлив. А если вижу, что что-то не так, то стараюсь всеми силами убрать расстройство с её лица, чтобы вновь засияло солнце, все были счастливы, и я сам, главное, беспечен. Может, так оно и есть. Я отвечал, что не владею телепатией, не могу угадать, что она расстроена, если она улыбается. Что, конечно, вижу только внешние проявления её настроения. Но так и не осознал, честно говоря, сути её претензии в полной мере. Может, в самом деле, я спешил всё исправить в первую очередь для собственного душевного равновесия.