Арт-пытка, или ГКП

22. Необходимость ГКП

Крот. Укрыться, чтобы творить… Возможно… Но я все еще не отступаюсь от своего вопроса, но теперь я его переформулирую. Допустим, мы не можем точно знать, что лучше для творческого человека – когда жизнь его бьет, или когда обстоятельства ему благоприятствуют. Очевидно, в жизни всякого человека должно иметь место и то и другое. Допустим, ГКП отвечает именно за творческое благоприятствование, оставляя всяческое битие реальности. Все это можно допустить. Но вот каков мой вопрос: почему это раньше творческие люди ни в каком ГКП не нуждались, а сами прорубали свой творческий путь? То есть опять-таки вопрос сводится к тому, что если Достоевский смог стать Достоевским, Леонардо да Винчи – Леонардо да Винчи, Ницше – Ницше, а Платон – Платоном, и всё это без всякого ГКП, то зачем оно – это самое сообщество ГКП – нужно?

Томский. Этот вопрос мне нравится больше предыдущего – признаться, я и сам не раз им задавался. Вариантов ответа на него может быть несколько. Например, такой. Как, по-вашему, медицина сегодня более развита, чем триста лет назад?

Крот. Несомненно.

Томский. Но ведь и триста лет назад были здоровые люди и долгожители?

Крот. Были.

Томский. Тогда вы могли бы спросить меня: если и раньше были здоровые люди и долгожители, и теперь они есть, то зачем она нужна – это ваша развитая современная медицина?

Крот. Не могу согласиться с таким поворотом мысли. То, что медицина стала более развитой – это просто факт, и этот факт находит фактическое отражение как в качестве лечения, так и в количестве людей, которые могут пользоваться высококачественным медицинским обслуживанием. Но в отношении творчества ничего такого сказать нельзя. Или вы можете испекать Платонов десятками? Тогда покажите для начала хоть одного.

Томский. Может и покажу. Не спешите. Платона не покажу, а Сократа, может, и покажу.

Крот. Сократ – это даже еще интереснее.

Томский. Вот и пользуйтесь возможностью посмотреть на него. Но я, пожалуй, с вами соглашусь, что мы не видим ничего похожего на творческий расцвет. Более того, скорее мы видим нечто весьма похожее на творческий упадок. И тогда я возвращаюсь к концепции ГКП как противоядия. Возможно, в нормальной или обычной жизненной ситуации сообщество ГКП и не нужно, – и творческий человек, несмотря на все сложности, так или иначе пробивает себе дорогу. Но, возможно, что в современной ситуации все обстоит иначе. Возможно, что современность становится настолько враждебной подлинно творчеству, что возникает необходимость в некоей силе-противовесе, объединяющей все творческие силы. И лично я вижу ситуацию именно в такой перспективе.

Крот. А что такого особенно плохого в современности? По-моему, наоборот, из каждого угла кричат о том, что «Пусть каждый человек раскроет заложенное в нем творческое начало».

Томский. Вы правы. Иногда мне становится даже и неловко говорить о поддержке творчества, так как кругом и так полно «творческих людей», а я все еще рвусь их поддерживать. Но на самом деле сегодня – время не творчества, а массового креатива, и сама готовность назвать кого угодно творческим человеком, хотя бы он всего лишь придумал какой-нибудь слоган для рекламы или вел какой-нибудь блог-влог на фейсбуке-ютубе, ясно показывает, в каком системном тупике находится сегодня подлинное творчество. И отсюда мы опять приходим к необходимости возникновения со-общества, в котором именно творчество и было бы главной целью его существования, – то есть опять приходим к идее ГКП. В современной ситуации только мы сумеем адекватно отделить подлинное искусство от всего, что на него лишь похоже или что пытается занять его место.

Крот. Но тогда получается, что лично Вы являетесь некоей высшей инстанцией, все понимающей и все верно оценивающей.

Томский. Нет, не я, и – нет, не являюсь. Хотя свою лепту в процесс оценки различных произведений я и вношу.

23. Третья подсказка от бомжа

Но ведь сообщество состоит не только из художников и меня.

Крот. Так, а из кого же еще?

Томский. О, тут мы подходим к еще одному ключевому пункту нашего разговора.

Крот. Чувствую, и бомж уже где-то рядом.

Томский. Правильно чувствуете. Рядом. Но пока что он еще подождет. Проблема вот в чем: как я уже вам говорил, поначалу вся моя деятельность по строительству сообщества сводилась к поиску талантливых авторов. Я искал авторов и находил их. Все было не так плохо, но чего-то явно недоставало. И прежде всего я никак не видел, чтобы создавалось то самое со-общество, о котором я всегда мечтал. Отдельных авторов я видел, а их сообщества – нет.

Крот. По-моему, это довольно естественно. Творческие люди стаями не ходят.

Томский. Замечательно вы сказали. Именно так. Не ходят. А мне всё хотелось, чтобы хотя бы немного, но ходили. Мне хотелось, чтобы они осознали себя частью одного целого, прочувствовали свою родственность в творческом пространстве сообщества. Но это было…

Крот. Утопией?

Томский. Да, утопией. Это было утопией, то есть этого не было. Я долго не мог понять, что же мне делать в сложившейся ситуации, – не насильно ведь заставлять их, так сказать, общаться друг с другом. Но что-то все-таки надо было делать.

Крот. И тогда вы пошли к бомжу.

Томский. Все верно, вы можете прямо за меня рассказывать.

Крот. Попробую. Искали, искали вы этого бомжа (даже еще дольше, чем в прошлый раз), и, наконец, нашли. Он уже был при смерти, но успел прошептать вам на ухо…

Томский. Нет, не так. Мне не надо было искать его, да он к тому времени уже и не был бомжом. Когда я встретил его в прошлый раз, то прекратил его бомжацкое существование и обеспечил ему и место проживания, и занятие. Так что теперь я мог просто пойти к нему и спросить: как же мне разрешить возникшую проблему? Я пошел и спросил, и он мне ответил, причем вовсе не шепча на ухо. Вот что он мне сказал: «Общество тебе не нужно, но нужно со-общество. Это ты понял. Пойми и другое: народ тебе не нужен, но аналог народа, то есть те, кто непосредственно и будут составлять сообщество, тебе необходимы». «Как же так? – спросил я. – Разве творческие люди, которых я ищу и нахожу, разве они и не являются моим (условным) народом?». «Нет, – покачав головой, ответил он. – Творцы – это что-то вроде верхушки, элиты твоего со-общества, но далеко не само со-общество. Иди и ищи свой народ – только так ты обретешь искомое». «Но кто же они – мой народ?». «А в ком нуждается всякий творческий человек? Без кого он оказался бы никому не нужным?». Так спросил он, и словно пелена упала с моих глаз. Я понял, что мой поиск должен вестись в двух направлениях. Я должен искать творческих людей, но я должен искать еще и тех, кто будет творческих людей оценивать. Иными словами, я должен искать не только писателей, но и читателей. И, после того как в ГКП пришел тысячный читатель, я уже мог сказать, что мы стали реальным со-обществом. ГКП стало наконец той силой, о которой я мечтал. Утопия стала-таки реальностью.

Крот. Бурные, продолжительные аплодисменты.

Томский. Спасибо.

Крот. Это была ирония.

Томский. Да? Я не очень хорошо понимаю иронию.

Крот. Учитесь. Но, в принципе, я пока не вижу повода ни хлопать в ладоши, ни свистеть. Скорее хотелось бы опять-таки понять. Я, например, могу представить себе процесс поиска писателя, но процесс поиска читателя как-то совершенно не рождает в моей голове никакого образа. Что это вообще значит? Как это происходит? Какой в этом смысл?

Томский. На ваши три вопроса я отвечу одним: а кто такой, по-вашему, читатель?

Крот. Кто такой читатель?

Томский. Да, кто это такой?

Крот. Читатель – человек, который читает книги.

Томский. Неплохо сказано. Но как он их читает?

Крот. В смысле?

Томский. Ну, например, он их читает часто или редко?

Крот. Скорее часто, чем редко.

Томский. Не скорее, а совершенно точно. Если редко, мы никак не можем назвать его читателем. Подразумевается, что читатель – это человек, который читает книги каждый день.

Крот. Соглашусь.

Томский. Хорошо, тогда пойдем дальше. А чем еще, кроме чтения, занят читатель?

Крот. Этого мы не можем знать. Каждый конкретный читатель может быть занят каким-то своим делом.

Томский. Тогда назовите хоть одно дело для читателя.

Крот. Ну, например, он может сидеть в офисе, или быть адвокатом, или предпринимателем, или инженером – да кем угодно. Именно так – определение «читатель» никак не влияет на род занятий человека.

Томский. Да? А вот я знаю одного инженера, и он говорил мне, что после того, как он стал работать, то почти перестал читать.

Крот. Я думаю, это довольно распространенное явление.

Томский. Чрезвычайно распространенное. Но не получается ли тогда, что если профессия человека напрямую не связана с чтением, то велика вероятность, что он будет либо читать меньше, либо вообще перестанет заниматься этим делом?

Крот. Есть такая вероятность, признаю.

Томский. Тогда мой вопрос следующий: а существует ли такая профессия как читатель?

Крот. Есть профессия – литературный критик, которого можно назвать профессиональным читателем, но такой профессии как читатель – нет.

Томский. Вы всё правильно сказали, ошибочно только употребленное вами время. Вы говорите – нет, а я говорю – не было. Еще никогда в истории не было такой профессии как читатель, но теперь она уже есть. Мы ее выдумали, и мы же сделали ее реальной. Вы говорили, что абстрактный читатель может заниматься каким угодно делом, а я вместо этого говорю, что каждый конкретный читатель может быть занят только одним конкретным основным делом, а именно – он должен читать. Только если чтение становится основным делом – только тогда читатель, собственно, и становится – читателем.

Крот. Хм… Но что такое «чтение как дело», и чем оно отличается от «просто» чтения?

Томский. А чем отличается всякая профессия от любительства?

Крот. Профессионал получает за свое дело деньги.

Томский. Все правильно. Вот я и плачу своим читателям. Плачу самую обыкновенную зарплату. Именно так чтение превращается из хобби в работу.

Крот. Но ведь еще совсем недавно вы тут слагали целые оды против работы!

Томский. Слагал, потому что речь шла о творчестве, а творчество не должно быть работой. А вот оценка творчества – должна, а иначе она останется на любительском уровне или станет привилегией профессиональных критиков. До сих пор так и было – теперь стало иначе. Теперь мы получили читательскую массу, чьим основным занятием, чьей профессией является оценка произведений искусства. О книгах мы, естественно, говорили для примера, на самом деле оценивается все – книги, фильмы, картины, мелодии – все, что имеет эстетическую ценность. И наш читатель является одновременно и зрителем, и слушателем. Так что, когда я говорю «читатель», вы уж постарайтесь услышать в этом слове «читатель-зритель-слушатель».

24. Дорогое удовольствие

Крот. Постараюсь. Но содержать такую читательскую массу, наверное, довольно дорогое удовольствие?

Томский. Дорогое, и даже очень. Читатели обходятся мне дороже писателей. Но вам, конечно же, интересны конкретные цифры?

Крот. Естественно. А особенно зрителям. Всем интересно узнать, кто и сколько получает.

Томский. Хорошо, я удовлетворю ваше меркантильное любопытство. Мною разработана шкала зарплат для 10 000 читателей. 10 000 – проектная цифра, предполагаемый мною максимум читателей. Реально сейчас в ГКП что-то около четырех тысяч читателей, но мы все еще растем. Итак, расклад для 10 000 читателей такой:

Тот, кто входит в…

В первые десять тысяч – получают по тысяче $ в месяц (7 тысяч человек – 7 000 000 в месяц – 84 млн в год)

В первые три тысячи – по две тысячи (2 тысячи человек – 4 000 000 в месяц – 48 млн в год)

В первую тысячу: по три тысячи (900 человек – 2 700 000 в месяц – 32 400 000 в год)

В первую сотню: по пять тысяч (90 человек – 450 000 в месяц – 5 400 000 в год)

В первую десятку: десять тысяч (10 человек – 100 000 в месяц – 1 200 000 в год)

Итого: 84 +48 +32.4 +5.4 +1.2 = 171 млн $ в год. Плюс первый читатель по итогам года получает премию – 100 тысяч. Плюс еще разные бонусы за различные читательские достижения – общей суммой миллионов на 30 в год – итого выходит ровным счетом 200 миллионов. Такие вот дорогостоящие пироги!

Крот. Весьма впечатляющие пироги! Теперь я понял, кем я хочу быть. Не хочу быть писателем, хочу быть читателем!

Томский. К чему вам? Я думаю, вы и так получаете больше самого высокооплачиваемого читателя.

Крот. А премия в сто тысяч! Такой премии, знаете ли, я еще никогда не получал.

Томский. Премию, знаете ли, еще надо заработать. Не так это просто.

Крот. Верю, что непросто. А вам самому-то просто платить такие деньжищи? В Нарокова ненароком превратиться не боитесь18?

Томский. Нарокова мы в сообществе весьма чтим, но и о судьбе его не забываем. Однако же, нет, – следуя путем Нарокова, потому как это лучший из возможных путей, к его печальному финалу я не приду. Мое бизнес-прошлое хоть в чем-то мне помогает – я достаточно расчетлив, чтобы не потопить свой корабль счастья. Считайте сами. С десяти заработанных в прошлой жизни миллиардов я получаю в среднем что-то около пяти процентов в год, – то есть в среднем что-то около 500 миллионов долларов в год. Сто миллионов в год тратится на авторов, двести – на читателей, итого – 300 миллионов в год. Пятьсот зарабатываю, триста трачу. Как видите, если бы реальность всегда следовала заложенным проектным цифрам, то вообще не было бы никаких проблем. Пока их и нет. В будущем, конечно, они всегда могут возникнуть; реальность всегда способна устроить какую-нибудь каверзу. Где-то траты будут больше (и хорошо бы, ведь деньги только тем и ценны, что их можно потратить на Искусство, – руководитель сообщества просто обязан быть «великолепным» в терминологии Аристотеля, а «траты великолепного велики и подобающи»19), так вот, где-то траты будут больше, где-то можно с доходами пролететь, а то и убытки претерпеть – всякое может случиться. Но это мои проблемы (и всякого последующего главы сообщества, а при всей своей доминирующей любви к культуре, глава сообщества должен быть достаточно деловым человеком, чтобы не растранжирить основной капитал, но пронести его через все беды инфляций, банкротств, обвалов рынков и прочих бизнес-прелестей; вообще, это специфическая должность, напоминающая правителя-философа в государстве Платона – кому-то надо опуститься до возни с деньгами, чтобы остальные сообщники забыли о ней), так вот, это мои проблемы, которыми я надеюсь никогда не досаждать ни читателям, ни авторам. Авторы вообще должны быть избавлены от всяких мыслей о деньгах, читатели же, как и всякие работники, должны быть уверены в том, что их труд будет своевременно и щедро оплачен.

Крот. А как «измеряется» работа читателя? Количеством прочитанных книг?

Томский. Работа читателя измеряется его активностью в сообществе – как количественной, так и качественной. Количество прочитанных книг – такого показателя мы не учитываем; нас интересует количество и качество написанных читателем отзывов и оставленных комментариев. Ведь можно прочитать книгу, не написав о ней отзыва, но написать отзыв, не читая книги, невозможно.

Крот. Тут вы не правы. Только недавно я держал в руках книгу под названием типа: «Как написать рецензию на книгу, не читая ее». Правда, увы, я ее так и не прочитал.

Томский. А потому вам и нечего о ней сказать. Вообще, мошенничество такого рода у нас в сообществе случается – пока что редко, но дальше, я думаю, оно будет случаться чаще. Пока что всё же наши читатели – энтузиасты своего дела, то есть люди искренние. Надеюсь, что хотя бы при моей жизни ситуация и не изменится.

Крот. Изменится. Когда на кону стоят деньги, энтузиасты заработка всегда вытесняют всех прочих энтузиастов.

Томский. Вы прямо как наши «коммунисты» говорите.

Крот. А у вас есть коммунисты?

Томский. Мы их так называем. Это читательская группа, выступающая за то, чтобы оплата труда читателя была одинаковой для всех и совпадала с минимальной заработной платой в стране. «Читателю, чтобы читать, достаточно просто выживать», – говорят они. Я бы даже где-то согласился с ними, да только разве в России можно выжить на минимальную зарплату? По-моему, иногда находятся смельчаки, ставящие на себе подобные эксперименты, но у них ничего не получается.

Крот. По-моему, дело обстоит куда хуже, ведь значительная часть населения вынуждена выживать и на меньшие деньги – причем вне всяких экспериментов.

Томский. Увы.

Крот. На этом удручающем фоне ваши «сообщники» просто шикуют.

Томский. Да.

Крот. И?

Томский. И?

Крот. Вас это не смущает?

Томский. Нет, не смущает.

Крот. И больше вам к этому прибавить нечего?

Томский. Я не президент России, поэтому – нечего. У нас в сообществе и своих проблем хватает, и я, естественно, больше озабочен жизнью «моего народа».

Крот. То есть проблема социальной несправедливости, имущественного расслоения уже совсем не волнует вас?

Томский. Для меня главная социальная несправедливость – ложное положение творческого человека в обществе. Эту несправедливость я по мере своих сил и исправляю. Поверьте, это отнимает все имеющиеся в наличии силы.

25. Внимательный читатель

Крот. Тогда вернемся от проблем нашего общества к проблемам вашего со-общества. Речь у нас шла об активности читателя. Я пока еще не очень понял, что это значит. Вы, например, говорили об отзывах, написанных на книги, фильмы и прочее. И о комментариях. Как я понимаю, у вас есть сайт?

Томский. Конечно – странно даже, что вы спрашиваете. Наш сайт – гкп.ру – достаточно известен, и он является важнейшей платформой для сообщества.

Крот. Я немного лукавлю и нарочно выставляю себя совсем ничего не знающим простачком – так вам будет проще объяснять.

Томский. А, понятно.

Крот. Итак, будем считать, что я ни разу в жизни на вашем сайте не был. Первый вопрос: я так понимаю, что это сайт, где происходит обсуждение книг, фильмов, песен и прочего?

Томский. На сайте много чего происходит и помимо этого, но и обсуждения – да, тоже происходят.

Крот. А обсуждаются вообще фильмы, книги и прочее, или только продукция вашего сообщества?

Томский. А вот это хороший вопрос, хотя «продукция» – плохое слово. ГКП не занимается производством.

Крот. Предложите свое.

Томский. Пожалуй, одно слово будет трудно подобрать. Я бы сказал: «То, что рождается в сообществе», но такое словосочетание звучит довольно неуклюже. Плоды творчества – так я буду говорить. Конечно, все, что касается плодов творчества нашего сообщества имеет приоритет в плане обсуждения. Все, что выходит из-под пера (точнее – клавиатуры) автора нашего сообщества, мгновенно подвергается массовому прочтению и обсуждению.

Крот. Четыре тысячи человек – это масса? А мне всегда казалось, что, например, четырехтысячный тираж – тираж достаточно скромный.

Томский. Важнейшее замечание! Да, так считается, но почему так считается?

Крот. Потому что народу в нашей стране – больше ста миллионов. Да и в советское время тиражи были тысяч по пятьсот и больше. Сейчас, правда, они сократились, но это и говорит об упадке издательского дела. Пиратство заедает.

Томский. А какими были тиражи во времена расцвета нашей литературы – той литературы, которую сегодня называют русской классической?

Крот. Точно не знаю, но, наверное, не очень большими. Сейчас заедает повсеместное пиратство, тогда заедала массовая безграмотность. Образованной публики было мало, да и книги стоили очень дорого.

Томский. Верно вы всё говорите. То есть почти всё. Образованной публики действительно было мало, но только если опять-таки высчитывать ее процентарно – по отношению ко всему народу. А вообще-то ее было достаточно. Может быть, не во времена Пушкина, но во времена Толстого и Достоевского – достаточно. Собственно, главное, что она была – публика, которая может читать и понимать Толстого и Достоевского. А то мы все помешались на цифрах – сто тысяч экземпляров, пятьсот тысяч, миллион. И даже я, когда сообщество еще только зарождалось, мечтал о миллионных тиражах, – пока не осознал всю бессмысленность подобных мечтаний. Сто тысяч, двести, даешь еще больше. А зачем?

Крот. Лучше меньше да лучше?

Томский. Лучше не меньше и не больше, а столько, сколько требуется. Вот у нас сейчас имеется до четырех тысяч активных читателей. Вам кажется, что это мало?

Крот. Ну, не очень много.

Томский. А вы когда-нибудь встречали на улице четыре тысячи человек?

Крот. Да. Совсем недавно я был на митинге, где присутствовало как раз что-то около четырех-пяти тысяч митингующих.

Томский. И как – мало это или много?

Крот. В общем, довольно много, хотя бывают и более массовые митинги.

Томский. А я хоть сегодня могу собрать в одном месте до десяти тысяч человек. Ведь четыре тысячи – это только те, кто получает у нас зарплату; активные, действительные сообщники, так сказать, а вообще-то вокруг ГКП группируется еще довольно много тех, кого в политике называют сочувствующими. Они участвуют в жизни со-общества, но недостаточно активно, чтобы считаться реальными сообщниками. Так вот, десять тысяч на улице – это уж точно много, как по-вашему?

Крот. В общем, да.

Томский. 10 000 – это реально много. Более того, я не сомневаюсь, что 10 000 внимательных читателей у книги – это вполне достаточное количество читателей, достаточное во всех мыслимых смыслах. И я уверен, что ни у Толстого, ни у Достоевского никогда и не было большего числа реально внимательных читателей, да и ни у одного автора ни в одной стране мира. Вообще, я вам уже говорил, что 10 000 активных читателей – это мой идеал, и когда-нибудь они у нас будут. А вместе с массой «сочувствующих», думаю, будет у нас в ГКП до 50-ти тысяч читателей. На большее с точки зрения массовости мы не претендуем, потому что и вообще-то слово «массовость» – не для нас. Нам нужна не масса; нам нужно достаточное количество внимательных читателей, а каждый внимательный читатель – это всегда отдельный человек, отказывающийся растворяться в массе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эдуард Лимонов. «Другая Россия. Трупный яд XIX века».

2

«Гениальных людей всегда находили пылкими и страстными. Источник этого заключается в том, что только у могучей воли есть в то же время необычайная мера познавательной силы; но это – условие гениального творчества: это могучее хотение должно скоро испытать страдание от недостатка в удовлетворении, и вот именно тогда познание отвлекается от собственной воли и направляется на мир». (Артур Шопенгауэр. «Введение в философию». 330)