Огонёк

Проходили годы, а то воскресенье в гостях у Дюлишенко продолжало оставаться для нее днем из недавнего прошлого – настолько часто она вспоминала свои впечатления и отложившиеся в памяти детали. Как Виталий Николаевич, отец Анатоля, наливал охлажденное белое вино в большие округлые бокалы, напоминающие нераскрывшиеся тюльпаны на тонких, высоких ножках. Такие объемные, одновременно простые и изящные ей раньше доводилось видеть разве что в фильмах. На праздничных столах у ее родственников обычно были другие: из испещренного узорами недорогого хрусталя, узкие, низкие, расширенные кверху. Все вино, включая белое, они хранили в шкафу, откуда и подавали его гостям – комнатной температуры. Фая также отметила, что если в ее семье вино разливалось едва ли не до краев, то Виталий Николаевич наполнял бокалы не больше чем на треть и, прежде чем отпить из своего, повращал его по часовой стрелке, затем поднес к носу и несколько раз вдохнул аромат. Не намереваясь притворяться, что понимает значение слов «апелясьен» и «премьер крю», она все же захотела повторить за ним эту процедуру. Покрутила свой бокал, катая вино по стенкам – цвет красиво заиграл на солнце, – опустила в него нос и принюхалась. Только затем, смакуя первые ощущения, сделала глоток, с которого и началась ее любовь к белому вину, прежде казавшемуся ей по вкусу пустым или откровенно кислым напитком.

После аперитива в гостиной хозяйка, чрезвычайно ухоженная и обаятельная Вероника Павловна, пригласила к сервированному по всем правилам этикета обеденному столу. Сама она подошла, неся горячее блюдо, последней, и только после того, как села, ожидавший ее за спинкой стула супруг сделал знак, разрешающий также стоявшим сыну и Фае занять свои места. Все это было очень далеко от домашних распорядков у Сапфировых и, наверное, поэтому напомнило ей, как Вера Лукьяновна ставила на стол большую сковородку жаренной на сале картошки, возвращалась к плите, в то время как дед Миша и дядя Володя, не дожидаясь бабушки, начинали закусывать, а дети уплетать положенную порцию, чтобы как можно скорее покончить с трапезой и, не засиживаясь за разговорами со взрослыми, вернуться к своим делам.

Шариковское «Салфетку туда, галстук сюда, да извините, да, пожалуйста, мерси» то и дело приходило Фае на ум, но она все же не находила в поведении семейства Дюлишенко ничего показного или вымученного, а свойственная им повседневная элегантность ни в коей мере не отягощала ощущаемой с первых минут душевности. Позднее Фая удивлялась и не могла объяснить себе почему, но все же отлично помнила, что в первую встречу с родителями Анатоля нисколько не комплексовала. Возможно, смущалась немного, когда не была уверена, правильно ли пользуется приборами, но ее ни на секунду не побеспокоила мысль считать себя из другого теста или недостойной обедать по правилам петербургских салонов. Как и не возникло желания сбежать от «буржуа» в знакомую с детства обстановку, где все просто и без церемоний. Ей определенно нравилось находиться в обществе этих хорошо воспитанных людей, наблюдать за их привычками и очень хотелось побыстрее освоиться в их мире красивых тарелок и степенных бесед. И чтобы когда-нибудь ее будущий муж предлагал гостям охлажденное премьер крю в таких же округлых, правильных бокалах.

После обеда Анатоль объяснил, что такое поисковые системы, новостные сайты, и она впервые увидела страницы Rambler, Yahoo, Google, CNN и BBC. Запомнила немного и значительную часть «урока» визуально восстановила в воспоминаниях лишь спустя какое-то время, когда уже бегло ориентировалась в знакомых просторах интернета. Возможно, усвоила бы больше и с первого раза, если бы в то воскресенье, ко всему прочему, ее не заняли другие мысли, никоим образом не связанные с современными технологиями, – о любви.

Дело в том, что супруги Дюлишенко впечатлили Фаю не только изысканными в обиходе манерами, но больше ласковыми взглядами и фразами, которыми они обменивались между собой – столько в них было нежности, интереса и внимания, сколько ей не приходилось подмечать ни в одной знакомой паре, чья совместная жизнь исчислялся годами и детьми. Сама того не сознавая, она выросла с убеждением, что все мужья и жены со временем привыкают друг к другу и непременно становятся уставшей от гнета быта четой, оставляющей проявление нежных чувств к своей второй половине исключительно для праздников. В известных ей примерах крепких, образцовых браков если и присутствовала любовь, то все же не романтика, а муж и жена из влюбленной, некогда обособленной пары сделались лишь частью семьи, растворившись в ней в статусе родителей, бабушек и дедушек, дядь и теть. Так Вера Лукьяновна и Михаил Васильевич, дядя Володя и тетя Света, дядя Сережа и тетя Таня, Светлана Викторовна и папа Кати, сомневаться не приходилось, друг друга любили, но почти никогда не произносили слова, которые бы это проявляли, и обсуждали в основном работу, продукты, расходы, кредиты, отпуска, сериалы, политику, гостей, родственников, соседей, дачи, удобрения, детей, их учебу и дальнейшее будущее. Мягких любящих взглядов и прикосновений она тоже за ними не замечала, а потому безотчетно полагала, что нежность и восторженность, – удел юных влюбленных, – во взрослой жизни сменяются родительской ответственностью и рано или поздно забываются. Не сказать, что Фая прежде не верила в известные из книг и фильмов красивые романтические истории, но подтверждение тому, что любовь действительно может сохранять упоительность и свежесть чувств, она впервые увидела в гостях у Анатоля.

После обеда Виталий Николаевич и Вероника Павловна, оставив сына с гостьей за компьютером, отправились на прогулку в Таврический сад, после чего планировали сходить в кино. В задумчивости прощаясь с ними, Фая так и не припомнила, чтобы какая-нибудь другая знакомая ей родительская пара гуляла по выходным в парках без детей, и теперь сама себе удивлялась, не понимая, почему до сих пор считала, что с рождением ребенка его папа и мама не могут позволить себе вдвоем сходить в кино.

– Какие они у тебя милые! – растроганно заметила она Анатолю. – Можно принять за молодоженов, если не знать, что их сыну двадцать лет.

Тот, широко улыбнувшись, согласился, но ничего не добавил и тему развивать не стал. Постеснялся, не забывая, что ее собственные родители давно погибли.

* * *

О муже Елены Демьяновны и своем дедушке Фая знала немного. Он умер задолго до ее рождения, а бабушка рассказывала о нем неохотно. Даже прибрать могилу к родительскому дню предпочитала ездить одна, без сына и внуков. Однако, когда Фая поделилась с ней размышлениями о Дюлишенко, разговорилась откровеннее обычного.

– Не помню, чтобы мы с Митей после свадьбы вдвоем по паркам гуляли, только мне и без парков его ласки и внимания хватало. Что вместе ни делали, все в радость, и ему, и мне. Быт – не быт, как угодно назови, а за каждый прожитый с ним день я судьбе благодарна и больше, чем твоего деда, никого никогда не любила.

Елена Демьяновна несколько секунд помолчала, собрала ладонью рассыпанные на столе хлебные крошки и продолжила: «Тут даже не в любви дело, а в том, что до него я жила одиноко – сама по себе то есть. Мать, отец, сестры, родственники, подруги… Они не в счет. Не чужие мне, конечно, но дороги у нас разные, каждый своею шел. Вот с дедом твоим по-другому было: как поженились, у нас образовался свой мир, где мы вдвоем, а за его пределами все остальные. Неважно кто и что там у них происходит: ругаются, мирятся, приходят, уходят… Словно невидимым защитным куполом от всех отгородились, понимаешь?»

Фая кивнула и через подступивший к горлу ком спросила:

– И тебе до сих пор плохо жить без дедушки?

– Да я не то чтобы без него живу, – задумчиво отозвалась бабушка. – Каждый день вспоминаю нашу с ним жизнь и продолжаю ее за нас двоих. Нашу дочь замуж выдала и похоронила. Нашему сыну, чем могу, помогаю. За нас двоих до внуков дожила и за ними присматриваю.

Елена Демьяновна отстраненно проводила взглядом скатившуюся по щеке Фаи слезу и тем же ровным, не выражавшим ни боли, ни тоски голосом произнесла: «Про Ларису, доченьку свою, то же самое тебе скажу. С тех пор как она родилась и потом, после аварии, я без нее ни дня не прожила. Мы живем с теми людьми, которые ушли. Продолжаем жить».

Вечером Фая достала с антресоли альбомы со знакомыми черно-белыми фотографиями в приклеенных картонных уголках. Только теперь дедушка на них виделся ей совсем другим, и впервые подумалось, что бабушке, хоть и пришлось пережить много горя, все-таки очень повезло. Повезло прожить шестнадцать счастливых лет в браке с по-настоящему любимым мужем, память о котором она бережно хранила, а потому не считала себя несчастной одинокой вдовой и даже не помышляла второй раз выйти замуж. Лучше так, рассуждала Фая, чем жениться без большой любви или встречать старость с давно опостылевшим супругом.

Надо сказать, до сих пор ее соображения по поводу брака ограничивались пониманием, что так положено и ей через какое-то время тоже предстоит обзавестись женихом. Других продуманных установок на этот счет у нее не имелось, поэтому отчетливо запомнилось, как, разглядывая посеревшие семейные снимки, она привела в порядок поднакопившиеся к ее восемнадцати годам наблюдения и навсегда определилась со своими приоритетами в замужестве. Вспоминались пары, которые, как ей казалось, жили вместе только потому, что так принято и удобнее: жена готовит, убирает, муж починяет краны, водит машину, наконец, содержать дом и поднимать детей, как-никак проще вдвоем. Вспоминались приятельницы в Улан-Удэ, старше Фаи на два-три года, но уже рвущиеся замуж, переживая, как бы не опоздать и в девках не остаться. Вспоминалась соседка тетя Ира. Вера Лукьяновна говорила, что та вышла замуж «только чтоб родить». Похоже, бабушка не ошибалась, тетя Ира развелась через пару месяцев после родов. Вспоминалось, как в университете в курилке девицы с потока обсуждали своих кавалеров на предмет финансовой состоятельности и, как следствие, пригодности. Никого из них не осуждая, как и не пытаясь дать нравственную оценку или углубиться в мотивы всех этих людей, Фая для себя ясно осознала, что при всех условностях и общественных устоях не захочет супружества без взаимной и упоительной любви – крепкой и пронзительной, как у бабушки, нежной и чувственной, как у Дюлишенко. Она решила, что скорее согласится остаться одинокой и бездетной, чем выйдет замуж не по любви, а по каким-то другим, прозаичным причинам.

Связана ли такая категоричность с юношеским максимализмом, наивностью по неопытности или же являла собой зрелое намерение взрослеющей девушки, утверждать не буду, но, думается мне, это решение Фаи стало одним из самых осознанных, последовательных и определяющих в ее жизни.

* * *

Шли первые недели учебы, город еще ласкался в тепле бабьего лета, когда Катя, вернувшись из университета раньше обычного, сообщила Фае и Елене Демьяновне, что, вероятнее всего, скоро от них съедет.

– На меня через деканатские списки вышла девушка с геофака. В прошлом году на подготовительных курсах жила у дальней родственницы в Купчино, а в этом поступила и сняла однушку на Чкаловской. Ищет соседку.

– Далеко от метро? – поинтересовалась Елена Демьяновна.

– В двух шагах, на Большой Зеленина. Ждет меня там через два часа, квартиру покажет. Фай, съездишь со мной?

– Конечно. Мне нужно знать, в какие руки тебя отдаю.

– Судя по всему, в хорошие, – заверила Катя. – Я хоть и пять минут с ней всего разговаривала, уверена, она тебе сразу же понравится.

Та в ответ состроила ревнивую гримаску: «Чем же она такая распрекрасная?».

– Прекрасная или нет, еще предстоит узнать, но внешне – копия нашей Аюны, только метисоватая.

– Бурятка, что ли? – по-детски обрадовалась Фая.

– Нет, но ее мама – калмычка. Папа русский. Живут в Красноярске.

– Звать-то как?

– Леся Стравинская. По паспорту Олеся, но просит называть ее Лесей.

– Окей, Леся так Леся, – все еще немного ревниво выдохнула Фая.

Будущая соседка Кати открыла им дверь в тельняшке, саморучно обрезанных под шорты джинсах, красных резиновых шлепанцах и с мелкими кусочками белой штукатурки в волосах.

– Привет! Леся, – широко улыбнувшись, представилась она Фае в коридоре. – Проходите. Я обои со стен отдираю, можете не разуваться.

Девушки проследовали за ней в гостиную.

– Площадь небольшая, конечно, но для двоих вполне достаточно. Главное, комната и кухня – квадратные. Не вытянутые кишкой, как часто бывает в бестолковых планировках. Туалет с ванной раздельные. Да, обратите внимание, одно окно выходит на улицу, а другое во двор. Прошлая квартира, где я жила, целиком на солнечной стороне. Ужас! Когда жара стояла, не знала, куда себя деть. В душе каждые два часа отмокала.

Катя не преувеличивала, сходство их новой знакомой с Аюной действительно бросалось в глаза. И в заостренных очертаниях лица, доставшихся Лесе, очевидно, по материнской линии. И в забавной манере говорить – звонко, торопливо, эмоционально, время от времени отпуская низким, прохладным голосом колкие шуточки. Аккуратная плавность движений у той и другой на мгновения сменялась порывистой, немного мальчишеской угловатостью. Девчонки-хулиганки, чьи грубоватые высказывания и нарочитое озорство должны были скрывать, но на самом деле лишь подчеркивали их безобидную непосредственность и добродушие.

Все эти наблюдения Фая упорядочила в мыслях значительно позже, в ту первую встречу ей просто понравилась живая мимика Леси: ее реакции проявлялись так молниеносно, так выразительно, что в их подлинности сомневаться не приходилось. Не тот случай, когда рефлекторно контролируемые эмоции выражаются лишь на губах, приподнятых в уголках или поджатых, почти не меняя при этом оставшейся части лица. Бывает, не поймешь толком шутку, хихикаешь из вежливости, а глаза-то выдают собеседнику растерянность, неуверенность, неловкость. Леся, казалось, таких привычек не имела: хмурилась откровенно, не осторожничая, точно так же не сдерживала себя в смехе и расплывалась в улыбке всей своей подвижной мордашкой, каждой ее черточкой и складочкой.

«Пожалуй, больше смотреть нечего, – пошевелив плечами, заключила она. – Кроме кроватей да моих неразобранных чемоданов тут пока ничего нет». Затем хитро прищурилась и добавила: «Хотя нет, еще есть холодильник. А в нем пиво. Хотите? Можем на крышу подняться, мне хозяин ключи от чердака дал».

Гулять по крышам ни Фае, ни Кате еще не доводилось, и они, радостно кивая, согласились.

Леся прошлепала на кухню. Через несколько секунд вернулась, неся в руках три «Балтики 7» с упаковкой сушеных кальмаров. Взяла с подоконника пачку Marlboro и махнула головой в сторону входной двери.

Начинался закат, вместе с небом розовели серые кровли, купола соборов и шпиль Петропавловки. Петербург раскинулся перед ними, позволяя одним взглядом охватить все свои достопримечательные места, спрятал где-то внизу очереди туристов, спешащих прохожих и словно остался с тремя молоденькими девчонками наедине.

Леся заправски открыла бутылки зажигалкой, вручила по одной Фае и Кате, зачарованно оглядывающимся по сторонам и, подмигнув, заметила: «Охренительный вид, правда?» Подкурила сигарету, деловито продолжила:

– Дом старого фонда, но капремонт делали относительно недавно. Двенадцать лет назад или вроде того. Так что потолки течь не должны. Коммуналок не осталось, все соседи вполне приличные. Во всяком случае в подъезде не воняет, не харкают, не ссут. В самой квартире, как вы видели, ремонт небольшой нужно сделать, но ничего глобального – окна, батареи подкрасить, да стены в порядок привести. Плюс купить столы, стулья, этажерку и всякие милые штучки.

– Меблированное жилье без необходимости ремонта и покупок не хотите поискать? Или выйдет намного дороже? – уточнила Фая, зная, что изначально Катя искала вариант аренды, не требовавший вложений.

– Не в деньгах дело, – покачала головой Леся. – Мне хотелось именно пустую квартиру: без хозяйского декора, с минимумом мебели – кровати, плита, холодильник, все. А то к кому ни зайдешь, везде одна и та же совковая конструкция из стенки и двух кресел с журнальным столиком, обои цветастые дебильные, безвкусные картины, календари десятилетней давности да прочая унылая хрень. Выберем все сами, чтобы чувствовать себя как дома, а не у дяди. Среди своих вещей, красивых, с душой.

– Согласна, – мечтательно поддержала ее Катя. – Только боюсь, это даже подороже выйдет. Сразу, может быть, и не получится все сделать красиво.

– Да, но мы ведь с тобой никуда не торопимся! Кое-какое милое барахлишко у меня уже есть, у тебя, наверное, тоже. Я продолжу покупать по картинке, вазочке или коврику с каждой зарплаты.

– Ты не говорила, что работаешь. Кем?

– Ой, всякой ерундой, – весело отмахнулась Леся. – В теплый период на экскурсии по рекам-каналам зазываю, газеты у метро раздаю. Скоро будет холодно, хотела найти что-то в помещении и на днях устроилась промоутером в супермаркет. Если не знаете, это те, кто предлагают покупателям попробовать бесплатно всякие печеньки, сыры, напитки…

– И как? Удается совмещать с учебой? – с неподдельным интересом спросила Фая. В последние дни она сама начала задумываться о подработке: поняла, что ежемесячного перевода от бабушки с дедушкой будет хватать лишь на самое необходимое, а требовать больше у них или у Елены Демьяновны ей было совестно.

– У нас почасовая оплата, график гибкий. Можно смотреть расписание на неделю и заранее договариваться с супервайзером, когда выходить на смену. Конечно, учиться и работать – это сложнее, чем просто учиться, но зато денежка свободная бывает.

– Не подскажешь, как ты обычно узнавала о вакансиях?

– По-всякому. В связи с чем вопрос? Ищешь халтурку? Если хочешь, порекомендую тебя шефу. Он говорил, что нам еще девочки нужны.

* * *

Через неделю они вдвоем в красно-белых фартуках за стойкой Микояновского мясокомбината предлагали проходящим мимо покупателям нанизанные на зубочистки кусочки ветчины.

К концу каждого рабочего дня не давала покоя нестерпимая боль между лопаток. После смен ноги гудели так, что в трамвае по дороге домой Фае едва не скулила от желания скорее вытянуть их на диване. И все же ей нравилось вспоминать свою первую работу. День, когда бухгалтер дважды пересчитал и вручил под подпись перевязанную оранжевой резинкой пачку купюр ее первой зарплаты и она впервые ощутила себя способной жить самостоятельно, независимо от бабушек и дедушки, а значит, по-настоящему взрослой. Дни, когда поручалось зазывать отоваривающихся дядек и тетек с тележками пробовать вино, разлитое в маленькие бумажные стаканчики. Такие маленькие, что Леся называла их «крыжечками». «Ну что, по крыжечке?» – с огоньком в глазах осматриваясь по сторонам, толкала она Фаю локтем в бок, затем быстро наклонялась за ее спиной, залпом выпивала красящее губы Каберне и поворачивалась к ней корпусом так, чтобы та могла незаметно для других проделать то же самое. К вечеру обе, довольно пьяненькие, кокетничали с покупателями, едва сдерживали смех от собственных (глупых, но от того еще более смешных) шуток, между делом откровенничали и таким образом очень скоро подружились.

В том же учебном году они поработали вместе ростовыми куклами на Сенной, раздатчицами листовок на выходе из Балтийского вокзала, ряжеными барынями Петровской эпохи у Медного всадника и чуть больше месяца после летней сессии в итальянском ресторане, нанимающим студентов на время открытия уличной террасы.

Катя уже после нескольких выходных, проведенных в Эрмитаже, поняла, что другого настолько же желанного места работы для себя не представляет и, считая безнадежным стучаться после университета в отдел кадров с улицы, решила начать с малого, – закончив первый курс, устроилась раздатчицей в столовой для сотрудников музея. Забегая вперед, скажем, что они очень быстро обратили внимание на начитанную амбициозную девушку, мечтавшей об искусствоведческой деятельности. Через довольно скорое время она проводила в Зимнем дворце экскурсии для «легких» туристических групп, продолжая учебу на филологическом, поступила на заочное отделение в Академию художеств и сразу же после окончания университета получила должность младшего научного сотрудника в главной сокровищнице Северной столицы.

* * *

Улан-Удэ, август 1999 г.

В безупречно чистой кухне Вера Лукьяновна продолжала хлопотать, переставляя чашки и протирая полки посудного шкафа. Фая, добавив молока в густо заваренный чай, потянулась за кусочком медовика.

– Баба Вера, вот объясни. Мы вчера с дедой Мишей ходили по магазинам и он мне купил ну очень много разной одежды. Весьма дорогой! При этом ни в какую не соглашался просто дать деньги, чтобы я сама себе все подыскала в Питере. Не пойму, почему он вредничает. Там же объективно выбор вещей больше и лучше!

– Вот же дед какой. Хитрит постылятина! – с довольными нотками в голосе отозвалась бабушка. Села за стол напротив Фаи, выключила чайник из розетки и пояснила: – Он, видать, доча, хочет показать тебе, что только здесь, в Бурятии, у тебя может быть все, чего ни пожелаешь. Что попроси его, то сделает и купит. А там, в большом городе, ты сама выживай, мы тебе не поможем. Сюда переведешься, сможешь спокойно учиться и после занятий отдыхать, а не бегать с подносами, да не топтаться по лужам в костюмах дурацких, на новую юбку пытаясь себе заработать. Не хочет он, чтобы ты там жила. Боится, что и тебя заберет у нас Ленинград.

– Деда разве не понимает, что я уже никогда не вернусь сюда навсегда? – наконец, заставила себя произнести вслух Фая.

– Да понимает он… Ялэ-ялэ… Время нынче гадкое. Поглядим, какое будет, когда учебу закончишь. Давай хоть черемуховый торт тебе, что ли, постряпаю. То ты исхудала совсем. Скоро опять уедешь, а я так тебя толком ничем и не покормила.

* * *

Петербург, второй учебный год

– И на эти штанцы ты спустила все свои чаевые? – с усмешкой спросила Леся, разбавляя кока-колой коньяк «Белый аист» в прозрачных пластиковых стаканчиках.

– Угу, – довольно подтвердила Фая, игриво подвигала ягодицами, в очередной раз демонстрируя подругам свою обновку и, словно, оправдываясь, добавила: – Бляха-муха, ну хотелось мне джинсы с этой зеленой биркой!

– И в этом завидном зеленом пакете, – с иронией добавила Катя. – Не хухры-мухры, а Б-Е-Н-Е-Т-О-Н.

– United – Colors – Of – Benetton! – поправила ее Фая, стараясь выговорить все звуки с безупречным английским акцентом.

– Ты пакетик, кстати, не выбрасывай, – также полушутя посоветовала Эльвира. – Носи в нем спортивную форму или учебники в универ. Девицы в твоем Финэке сразу же внимание обратят, примут в клуб! Лесь, у меня что-то очень крепко получилось. Подлей еще колы, плиз.

Леся взяла ее стакан и, замерев с ним на несколько секунд, произнесла:

– Нет, мне все-таки не понять, как можно на одну пару обыкновенных с виду штанов потратить весь свой месячный заработок. Да еще и за собачью работу официанткой!

– Не такую уж и собачью. Не преувеличивай, – мягко не согласилась с ней Фая.

– Конечно, собачью! Бегай весь день, как борзая; прыгай, как пудель, на двух лапах; хвостом виляй, как шавка, да преданно в глаза смотри. Чтобы тебе две копейки на кость дали, а менеджер не дал по морде веником.

Фая не стала спорить. Она и сама больше не хотела работать за чаевые, но все же испытывала к ресторану нечто вроде благодарности. Здесь ей впервые довелось услышать о существовании каперсов и артишоков, о том, что макароны следует называть более изящно – пастой, а «хорошие» сыры не просто те, что подороже, с большими дырками, но имеют свои традиции, историю и благородно звучащие названия: Моцарелла, Горгонзолла, Пармеджано. Среди алкогольных коктейлей, подаваемых в хороших барах, тоже есть не менее именитые – Негрони, Дайкири, Мохито… Они будто стали для нее проводником в новый мир, где все эти самые загадочные слова всем давно и хорошо знакомы. Так многие посетители, которых она обслуживала, не глядя в меню, заказывали Пино Гриджио или Пина Коладу и снисходительно смотрели на Фаю, когда та, советуя попробовать полюбившуюся ей Карбонару, с энтузиазмом сообщала им ее состав. Ей, безусловно, льстило, что теперь она знает то, о чем не ведает большинство ее приятелей. Сомелье, Meduim rare, диджестив… Разве кто-нибудь из ее улан-удэнских одноклассников понял бы, о чем речь?

– «Клиент всегда прав», – продолжала между тем ворчать Леся. – Если клиент так говорит, то он всегда мудак! Не, я больше в общепит ни ногой. Паршивое, неблагодарное дело.

– Может быть, и неблагодарное, но все же благородное, – заметила Эльвира и, отвечая на слегка удивленные взгляды подруг, немного высокопарно, но как-то очень искренне пояснила: «Потому что любой труд благороден. Я так считаю. Спасибо моему папочке: он пусть и ушел от моей мамочки, но не забывает о своей дочечке, поэтому мне не приходится работать, как вам… Но, девочки! Я, правда, восхищаюсь вами. И вашей самостоятельностью, и упертостью, с который вы тут пробиваетесь. Вы втроем большие молодцы!»