Огонёк

Катя почесала нос:

– Я понимаю, почему ты на него запала. Просто мне не нравятся такие парни… Которые всем нравятся и знают об этом. И про связи его разное говорят…

– Да, у него всякие знакомые есть, но Алеша правда хороший! Ухаживает очень красиво. В музыке разбирается. На гитаре играет. Шутит весело. Его правда многие уважают…

Других аргументов у Фаи не нашлось, и она сникла.

– Вы уже целовались? – спасла ситуацию Катя.

– Угу.

– И как это? Расскажи!

– Мягко… Мокро… Ну вот.

Фая разозлилась на себя за неспособность подобрать подходящие слова, чтобы описать подруге волнующие, ни с чем не сравнимые ощущения от поцелуев с Алешей, но та вдруг отчего-то утратила интерес к их разговору.

– Ты не хочешь, чтобы мы встречались?

– Почему же? – отрешенно отозвалась Катя. – Встречайтесь. Пока в школе учимся. Ты же замуж за него потом не выйдешь.

То, что ей, по-видимому, казалось очевидным, дошло до сознания Фаи в виде оформленной мысли только сейчас. И спорить было бессмысленно. В глубине души она и сама знала, что их отношения с Алешей временные и закончатся, самое позднее, с последним звонком в одиннадцатом классе. Думая о приближающемся студенчестве, Фая представляла себя в другом городе с другим, еще незнакомым ей молодым человеком – точно не с Алешей. Она предпочла глубоко не копаться в себе, чтобы понять, как можно быть искренне влюбленной на заранее определенное время, и посчитала более разумным сейчас не расстраивать себя, а уцепиться за мысль Кати: если отношения не дойдут до свадьбы, то и не очень важно, насколько Алеша хороший.

* * *

Самооценка не всегда следует единой логике, и в одном человеке порой прекрасно соседствуют милосердие и жестокость, сострадание и надменное безразличие, великодушие и паскудная мелочность. Мы можем долго не замечать в себе таких противоречий: руководствоваться высокими постулатами и не смущаться самых низменных мыслей, восхищаться достойным уважения в других и не осуждать себя за дурное. Так и Фая не сопоставляла образ жизни «авторитетов» Алеши, ее собственное участие в сборе передачки безусловным бандитам с ее же представлениями о правильном и хорошем, почерпнутыми из книг и занятий со Светланой Викторовной. Не беспокоясь о том, что воровала товар у простоватой, с обмороженными руками торговки в растоптанных китайских «дутиках», она с упоением читала классиков, сопереживала несчастьям их героев и активно участвовала на уроках в разборе произведений, осуждая слабости и постыдные поступки литературных персонажей.

Лишь однажды ее успехи в школе стали предметом обсуждения в Костюмерке. На просьбу одолжить зажигалку быстрее всех откликнулась Настя-бандитка и, пока Фая прикуривала, с издевкой заметила:

– Удивляешь ты меня, Фаина. До тебя в наш стан отличницы не захаживали.

– Я не отличница, – пытаясь сохранить лицо и спокойный голос, возразила Фая.

– Может, не отличница, но по математике шаришь и сочинения всякие лучше всех строчишь, – вставил Настин воздыхатель Макс Болдырев.

Фая предполагала, что рано или поздно ее в чем-то подобном упрекнут. Как бы весело ей ни было проводить время в этой компании, так же было ясно, что вряд ли здесь кто-то еще, кроме нее, увлекался упрощением алгебраических выражений и читал «Сагу о Форсайтах».

– Да. Мне нравится, – просто, но твердо произнесла она и, затянувшись сигаретой, отвела глаза, намекая, что хотела бы сменить тему.

– Не юли! – мерзко усмехнулся Макс. – Известно, что ты любимица училки по лит-ре. И французский с ней учишь.

Поддержка неожиданно пришла от Бато. По обыкновению сплюнув, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, он огрызнулся на Макса, как на Моську:

– Че докопался-то? Получается у девки, пусть шпарит! Сам двух слов связать не можешь, даже по-русски, ну и помалкивай.

Настя, согласившись, презрительно зыркнула на поклонника, перевела на Фаю взгляд, в котором теперь мелькало что-то вроде уважения, подмигнула и больше разговор об учебе с ней не заводила.

* * *

Вскоре после разговора с Алешей про Печкаря Фая сообразила, о ком именно шла речь. Она действительно уже его видела и запомнила как странного водителя на белой «Тойоте», имевшего обыкновение ездить на небольшой скорости и внимательно, даже слишком внимательно, разглядывать прохожих. Ей и прежде было неприятно, когда он, проезжая мимо, всякий раз нахально и долго смотрел прямо в глаза, но с тех пор, как выяснилось, что этот самый тип и есть Печкарь, к некомфорту добавилось беспокойство. Казалось, он запомнил ее и узнает. Однажды вечером, возвращаясь домой после тренировки, Фая заметила вдалеке его приближающуюся навстречу машину. Не желая в очередной раз почувствовать, как он раздевает ее взглядом, она присела перевязать шнурки так, чтобы не видеть его совсем, даже боковым зрением. «Тойота» неожиданно остановилась прямо около нее. Понимая, что не сможет поправлять ботинки бесконечно, девушка поднялась.

– Куда идем? – спросил Печкарь.

– С тренировки, – пробормотала Фая, показывая висящие на плече коньки.

– Садись. Подвезу.

У него были холодные серые глаза, точно такие, какие она представляла у самых расчетливых безжалостных убийц.

– Что молчим? – послышались недовольные нотки.

Только начинало смеркаться, но на улице уже не было ни души. Если позвать на помощь, никто не услышит. Ей стало трудно дышать, испуг бешеным пульсом застучал под ребрами. Если придется убегать, то не хватит сил даже просто оторвать ступни от земли и сделать хотя бы шаг! Ноги словно густая вата.

– Спортом занимаешься? Молодец. Двести метров за сколько бежишь?

В тот самый момент, после проявленного бандитом вполне человеческого интереса, Фаина набралась неизвестно откуда взявшейся решимости и приказала себе во что бы то ни стало перестать его бояться. «Он со мной просто разговаривает и через пару минут поедет дальше своей дорогой. Даже если этот оборотень задумал что-то плохое, то молчание точно не поможет, а вот если нормально с ним поговорить, то, скорее, отстанет. Начнет приставать, ударю лезвием конька по виску».

– Не знаю, у нас нет норматива на такую дистанцию, – переведя дыхание, ответила она и заставила себя улыбнуться.

– Вот те раз. Ну километр?

– По-разному. Лучший результат – минута пятьдесят семь.

– Молодец.

Снова молчание.

– А я тебя знаю, – дружелюбно заговорил Печкарь. – Ты Лехи Буруля подружка.

– Да мы дружим, – подтвердила Фая и, немного погодя, добавила: – Я тоже вас знаю. Алеша мне рассказывал.

– Перспективный пацан. Далеко пойдет. Пока только неясно, куда его направим.

Он махнул головой на соседнее кресло:

– Ну так что, садись. Подброшу тебя, куда надо.

– Нет. Спасибо. Я к незнакомым в машину не сажусь.

– Правильно, к незнакомым не стоит. Но ведь я тебя знаю, ты меня знаешь – выходит, знакомы. Садись!

Фая категорично покачала головой:

– Мне идти совсем недалеко осталось. До следующего перекрестка, а там сразу за углом.

– Ну нет, так нет. У нас все добровольно, – смирился авторитет, с ироничной улыбкой заводя машину. – Ладно. Бывай. Бурулю привет.

«Тойота» уехала.

Фая все еще пребывала под впечатлением от его обволакивающего приглушенного голоса. На удивление, говорил Печкарь без понтов, не плевался и не матерился, как постоянно делал Бато. Не будь у него этих пронизывающих до костей волчьих глаз, так совсем обычный, даже располагающий к себе дядька.

Она продолжила свой путь и через несколько метров услышала, как кто-то звал ее по имени. Обернулась и увидела бегущую к ней Катю.

– С кем ты только что разговаривала? – запыхаясь, взволнованно спросила подруга, когда они поравнялись.

– Ты вряд ли его знаешь, – со вздохом Фая.

– Конечно, знаю! Это же Печкарь, положенец, он в тюрьме сидел. С ума сошла общаться с такими людьми!

Выходит, Фая заблуждалась, полагая, что в Катином мире обитают исключительно Чайковские, Тарковские и Мережковские – положенцы туда тоже пробрались.

– Ого! – не сдержав удивления, воскликнула она. – Какая ты у нас, оказывается, прошаренная!

– Ты хоть знаешь, курица, почему его так называют? – Кате не понравилось, что ее беспокойства не принимают всерьез.

– Понятия не имею. Не нервничай, мы просто поговорили пару минут и все.

– А я знаю! Мне сестра двоюродная рассказывала. Потому что он какого-то человека убил и в печке сжег!

История про сожженный в печи труп отнюдь не была веселой, но Фая снова не удержалась от иронии:

– Кать, это ж я с Печкарем разговаривала, не ты! Ты-то и словом с ним не обмолвилась, так чего дрожишь, как осенний лист?

На самом деле ee реакцию она понимала, ведь несколько минут назад сама едва не упала в обморок от страха и все еще чувствовала приятное возбуждение от мысли, что преодолела его. В конце концов не каждая школьница смогла бы взять себя в руки и беседовать с заправилой квартало́в так же достойно: непринужденно и без заискивающего, лебезящего кокетства.

С того дня Печкарь всякий раз ее приветствовал, поднимая от руля и задерживая в воздухе правую кисть, но с предложением подвезти больше не останавливался, а где-то через год совсем исчез из виду. К тому времени Фаю уже не слишком интересовала его персона, как и то, был ли он арестован, убит или просто куда-то переехал. И все же свою детскую мимолетную встречу с бандитским авторитетом она вспоминала позднее не один раз. Сравнивала их короткий, ничего не значащий для обоих разговор с прививкой от девчачьей паники – вакциной, благодаря которой ей, уже в других обстоятельствах и с другого рода людьми, легче удавалось не робеть и усмирять подступающее оцепенение, а в некоторых случаях и откровенный страх.

* * *

На следующий день Светлана Викторовна попросила ее зайти к ней в кабинет после занятий.

– Дружок, у тебя все в порядке? – начала она обеспокоенно. – На тебя жалуются учителя по физике и химии. Говорят, ты часто пропускаешь и совсем не готовишься к занятиям.

Фая приуныла, хотя и ожидала, что рано или поздно подобный разговор у них состоится. Она бы предпочла выслушать замечания от любой другой преподавательницы, – пусть бы сама директриса вызвала ее к себе вместе с бабушкой и дедушкой, – но только не от любимой наставницы, чье мнение считала важнее всех прочих. Еще больше удручало, что приходилось объясняться перед ней не в роли мамы Кати, ставшей и Фае почти родной, а как перед классной руководительницей, повод для недовольства у которой действительно был.

– Светлана Викторовна, если честно, мне это все совсем неинтересно. Вот представьте только себе – нисколечко. Я решила наверняка, что не буду ни физиком, ни химиком и что для поступления в институт мне эти предметы точно не потребуются. Поэтому не хочу больше тратить на них время. Не вижу смысла. Вот.

– Я все понимаю, но неужели мне нужно напоминать тебе, как нашим двоечникам, что ученики не могут решать, какие предметы им изучать, а какие нет? Есть обязательная школьная программа, ее должны выполнять все без исключения. Тебе осталось учиться в школе чуть больше года, а потом, в институте, сможешь благополучно забыть весь курс и физики, и химии.

Выражение лица Фаи не оставляло сомнений, что аргументы ее не убедили, и Светлана Викторовна добавила:

– Лучше все же не забывать, потому что даже в рамках этих бесполезных, на твой взгляд, предметов, вы изучаете базовые вещи, которые нужно знать каждому претендующему на звание интеллигентного человеку.

– Но ведь я уже знаю, что такое таблица Менделеева, Н2O и лакмусовая бумажка, а без формул, валентности и свойств углерода интеллигентный человек, согласитесь, может обойтись…

Фае не нравилась напряженность их разговора, и она попробовала добавить ему привычной домашней фамильярности:

– Светланочка Викторовна, вы ведь не хуже меня знаете: тройки мне в любом случае поставят, а на медаль я все равно не претендую. Вот и скажите, зачем тратить время на то, что мне неинтересно?

– О твоем свободном времени и интересах я тоже хотела поговорить, – ответила та тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – До меня доходят слухи, что в твоем круге общения есть персонажи, с которыми тебе не следовало бы дружить. Это если мягко выражаться.

Девочка вспыхнула:

– Вы уж извините, но круг общения не регулируется обязательной школьной программой, и ученики могут сами решать, с кем им следует дружить, а с кем нет. Это если как есть выражаться.

Светлана Викторовна изумленно приподняла брови и на этот раз ничего не отвечала. Фая и сама не ожидала от себя такой резкости, но связав укор в свой адрес с тем, что лишь накануне Катя видела ee с Печкарем, здорово на нее разозлилась и выдавала сейчас в свою защиту все, что приходило на ум.

– Я понимаю, почему вы не беспокоитесь по поводу Катиных подружек: они у нее все хорошие… И все одинаковые! А мне интересно с разными людьми дружить. Так можете ей и ответить!

– Ответить? – озадаченно переспросила Светлана Викторовна.

Сообразив, что сглупила, нахамила, напрасно заподозрила подругу и к той наверняка теперь тоже будут вопросы, Фая раскраснелась и понуро молчала.

– Фаечка, ты, возможно, права – не мне выбирать, с кем тебе дружить, советы давать. И все же я беспокоюсь за тебя, – не как учительница, а как друг. И… Хотела бы поговорить с твоей бабушкой.

– Сама с ней поговорю, – угрюмо буркнула Фая, обидевшись на сей раз за то, что наставница не посчиталась с ее, пусть грубым, но все же мнением, a пожелала продолжить обсуждение со старшими родственниками.

* * *

– Ялэ-ялэ… – укоризненно покачала головой Вера Лукьяновна, выслушав рассказ внучки.

В семье никто не знал бурятского языка, однако когда бабушка была удивлена или расстроена, то протяжно приговаривала «ялэ-ялэ», что переводилось бы на русский как «ай-ай-ай». Крайнюю степень недовольства она выражала восклицанием «Ялэбда хэрглэбда!», означавшим что-то вроде нашего «Вот е-мое!»

– Ну почему ялэ-ялэ, баб Вера? – насупилась не нашедшая поддержки Фая. – И смотреть на меня так не надо! Я же извинилась перед ней.

– Извинилась – это хорошо. Плохо, что не захотела услышать и сейчас не пытаешься понять, что тебе Светлана Викторовна толковала.

– Что слушать-то, если она по сути не права?! Критикует моих друзей, совсем их не зная! Откуда у нее уверенность, что мне не следует с ними дружить? Вот я их знаю! Может быть, они не такие примерные ученики, как мы с Катей, но у них другие хорошие качества есть, точно тебе говорю! – горячилась Фая.

– Чего громыхаешь на всю округу? Я еще не оглохла, – беззлобно осекла ее Вера Лукьяновна. – Примерная ученица, говоришь… Почему же учителя в таком случае на тебя жалуются?

– Так только по физике и по химии! Мне это не понадобится для поступления.

– То есть, ты уже решила, на кого будешь поступать?

– Да. На сценариста. Или журналиста.

– Ишь че придумала, скажите на милость… – опешила бабушка. – Откуда такие профессии-то взяла? Из телевизора?

– Почему сразу из телевизора?

– А где ты в Улан-Удэ живого сценариста видела?

– В Улан-Удэ не видела, но они же где-то есть… – замялась Фая.

– Космонавты тоже где-то есть!

– Баб Вера, но журналисты-то – не космонавты. Их много, даже у нас, в Бурятии. Кто-то же работает в издательствах, газеты печатает каждый день.

– И что это за люди? Чему они учились, как живут? Тебе известно?

– Нет, но узнаю.

– Сначала профессию приличную получи, потом узнаешь, – отрезала Вера Лукьяновна.

– Какую такую приличную?

– Понятную всем. Врач, например.

– Так я ж сказала, что не люблю химию! – возмутилась Фая. – И лечить никого не хочу. Тела голые щупать… Уколы в жопу ставить…

– Можно и не щупать. Можно, например, в аптеке работать. Хорошая, женская профессия. Чистенько все, аккуратненько.

Бабушка поднялась из-за стола выключить закипавший на плите чайник.

– Чаю хочешь? – не поворачиваясь, спросила она у внучки.

– Баб Вера, я не хочу в аптеке работать, – упрямо сказала та.

Вера Лукьяновна добродушно засмеялась:

– Не хочешь – не будешь. Это уж мои фантазии. Мне самой всегда хотелось.

Она снова села за стол, забелила свой чай молоком и с наслаждением сделала глоток.

– Крепкий. Хороший нынче дед купил. Надо запомнить, что за пачка.

– Значит, не станешь меня больше из-за Светланы Викторовны ругать? – пользуясь моментом, плутовато уточнила Фая.

– Я и не ругала, – серьезно ответила бабушка. – Только не жди, что на твою сторону встану. По мне, так она все правильно говорит. И по учебе, и по друзьям твоим.

– Только ты, пожалуйста, не убеждай меня с ними не общаться! Вы обе просто не понимаете! Мне с ними весело, есть чему поучиться… Их вся школа уважает, потому что рассуждают они по понятиям. Знаешь это выражение?

– Знаю-знаю, я телевизор-то смотрю, – устало покивала головой Вера Лукьяновна и, неторопливо разворачивая обертку конфеты «Буревестник», сказала: – Ты утром учительницу не слушала, a сейчас меня не слушаешь. Все свое талдычишь.

Фая притихла. Бабушка продолжала:

– Не знаю, что там у тебя за новые товарищи, и лезть не буду. Ты девка умная, сама разберешься, если что не так. Только вот зря не слушаешь советы людей, которые тебе добра желают. Они могут ошибаться, а могут ведь и дело говорить! Ты сначала дослушай, все взвесь, потом спорь. Критикуют тебя – тоже слушай! Не будь, как дед с Володькой: слово вам скажешь, вы сразу десять в защиту. Нет чтоб уши навострить, обмозговать, может, и в самом деле что-то неправильно делаете, да не замечаете. Вот, Светлану Викторовну взять. Она учить тебя умные книжки читать, и тебе нравится их потом с ней обсуждать – разбираться, как жить достойнее, правильнее. Ты все вроде бы на ус мотаешь, а замечания тебе не сделай! Только хорошим человеком, доча, не стать, если ничего в себе не исправлять. Плохое нам изначально свойственно и может с годами только процветать, если его не искоренять. Самому его бывает сложно заметить, поэтому советы и критику надо слушать. Ты ведь хочешь быть хорошим человеком?

– Конечно, – хмуро отозвалась внучка. – Как и все.

Вера Лукьяновна грустно улыбнулась:

– Зря ты, доча, думаешь, что все люди стремятся быть хорошими и жить порядочно. Многие об этом вовсе не задумываются, а многие знают, как по-людски, правильно, но поступают, как им больше нравится, выгоднее. Сама-то, Фаина, как считаешь, всем твоим друзьям важно вырасти порядочными?

Ответ напрашивался, но его совсем не хотелось озвучивать. С бабушкой часто так бывало: вроде бы и не скажет ничего особенного, а удивит новой мыслью, которая при всей своей очевидности почему-то прежде не приходила Фае в голову.

* * *

Однажды вечером Михаил Васильевич зашел к ней в комнату и вручил увесистый конверт с необычными марками, проштампованный в нескольких местах цветными печатями разных цветов и алфавитов.

– Смотри-ка, все по-иностранному написано, – не скрывая любопытства, заметил дед.

Это было письмо от Соу Минамо. Он отправил несколько фотографий и небольшую записку, в которой писал, что не забыл своих очаровательных попутчиц и с удовольствием посылает им небольшое напоминание об их поездке по Транссибирской магистрали. Рассказывал о своих планах на следующее путешествие в Россию и просил сообщить, если девушки когда-нибудь надумают посетить Японию.

Нежданнее и радостнее за последнее время, пожалуй, ничего не произошло. Фая просто сияла от мысли, что у нее есть друг в другой стране, который, оказывается, тоже не забыл их встречу и даже предлагает приехать к нему в гости.

Она поспешила показать письмо Венедиктовым и, возвращаясь от них, встретила Алешу, Бато и Настю-бандитку. Те в компании двух парней, тоже знакомых ей по Костюмерке, курили на крыльце бывшего молочного магазина и обсуждали драку накануне вечером в пельменной. Фая, не испытывая никакого желания вникать в эту историю, терпеливо ждала, когда можно будет поделиться своей.

– Ребят, представляете, – решилась она, наконец, поменять тему разговора, – Я сегодня получила письмо от японца! Помнишь, Алеша, я тебе рассказывала? Он вместе с нами прошлым летом в поезде ехал, в Токио живет. Такой молодец, не забыл нас и даже в гости зовет. Фотографии отправил…

Чем с бо́льшим энтузиазмом Фая рассказывала про своего занимательного попутчика, тем больше уныния выражали лица ее приятелей. Заметив это, она оборвала себя на слове, повисла неприятная тишина. Алеша тоже молчал. Наконец, Бато нарочито равнодушно произнес: «Ну че, угарно тебе!», сплюнул и вернулся к обсуждению вчерашней потасовки.

Фая, закипая и едва сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего, сказала, что спешит, и пошла в сторону дома. Через несколько метров ее догнал Алеша.

– Я тебя провожу? – спросил он. В голосе послышалось неловкое извинение.

– Провожай, только мне больше не хочется разговаривать.

Она очень злилась на него. Не только за то, что он не проявил никакого интереса к письму из Японии, но и за то, что вообще, как ей теперь представлялось ясным, мало чем интересовался. «Только и думает, как стать авторитетом среди этих недоделанных бандитов на корточках!» – ругалась про себя Фая.

Они, не говоря друг другу ни слова и даже не держась за руки, дошли до ее подъезда, и остановились на том же самом месте, где когда-то в первый раз поцеловались. Только теперь Алеша не решался прикоснуться к ней, а ей по-настоящему хотелось, чтобы он скорее попрощался и больше никогда не приходил.

– Ну я пошел? – наконец, спросил парень.

Фая утвердительно кивнула, рассеянно скользя взглядом по пустым без единого цветка клумбам.

– В пятницу, как всегда? Зайду за тобой?

Она медленно подняла на него глаза и, выдержав для убедительности паузу, обдуманно и уверенно произнесла категоричное «Нет».

* * *

Когда Фая в следующий раз пришла на каток, Аюна уже была там, делала разминку и, как выяснилось, все знала.

– Ко мне Буруль вчера вечером приходил, сказал, что ты с ним порвала. Просил поспрашивать, есть ли у него еще шанс. Так, чтобы ты не заподозрила, что я по его просьбе интересуюсь.

– Из тебя так себе Рихард Зорге: я заподозрила, – отшутилась Фая, чтобы не отвечать на вопрос про шанс.

– А чего мне перед тобой юлить? – не поняла иронии Аюна. – Ты же моя подруга, не Буруль.

– Нет, Аюна, я больше не захочу с ним встречаться. Это решено. И в Костюмерку ходить с ним тоже больше не хочу. И без него тоже. Совсем не хочу. Извини. Мне там больше не нравится. Не сердись, пожалуйста!

Фая допускала, что подруга обидится, ведь именно Аюна привела ее туда в первый раз, познакомила со всеми, но та не думала переубеждать и безразлично махнула рукой:

– Чего извиняешься-то? Я на тебя не огорчилась! Баир тоже считает, что в Костюмерке гнилые темы пошли и пора с ней завязывать. Ну а мне без него там скучно будет. Ты принесла письмо и фотки с японцем?

* * *

Понимая бессмысленность вопросов «a что было бы, если бы?», Фая все же не один раз задумывалась о том, a хватило ли бы ей смелости осуществить свое самое большое детское желание и принять одно из самых важных в жизни решений, не встреть она в июле 1997 года Эдуарда?

Тем летом у нее гостила Эльвира. Сапфировы показали ей Иволгинский дацан и сводили к шаману, к которому Вера Лукьяновна время от времени обращалась за предсказанием и советом. Предстояла долгожданная поездка на Байкал.

Далеко не самой живописной, но популярной в то время среди молодежи и ближайшей к Улан-Удэ зоной отдыха была местность «Култушная» в заливе Посольский сор. В народе известная как Култушка. Михаил Васильевич подыскал там через знакомых домик на территории санатория для железнодорожников, и Фая, Эльвира, Катя и Аюна, прихватив с собой по чемодану с платьями, косметикой и глянцевыми журналами, отправились в свои первые девичьи каникулы без сопровождения старших родственников.

Большую часть дня они проводили в воде или на песке, греясь под мягким сибирским солнцем, а с началом заката, наведя макияж и принарядившись, шли в один из многочисленных пляжных баров, где незатейливая эстрадная музыка, плескающаяся байкальская волна и разливное пиво располагали посетителей к легким знакомствам и непринужденным беседам.

Им встречались и веселые старшеклассники, и чуть более представительные студенты, но ни с кем из них увидеться снова Фае впоследствии не довелось, и воспоминаний о проведенном вместе времени постепенно не осталось. Их вытеснила из памяти та встреча и тот разговор.

Желая разделить прохладный прибрежный летний вечер с миловидными молодыми девушками, три приятеля, на вид около тридцати лет, предложили Фае и ее подругам присоединиться к их столику. Каждый из них оказался приятным и остроумным собеседником, но при первом взгляде интересным ей показался только Эдуард, красивый азиат в бордовых брюках и легком кашемировом свитере оттенка светлого индиго. B Улан-Удэ парни чаще всего носили джинсы, а если и надевали брюки, то только двух цветов – черного или серого. Обращала на себя внимание и прическа: явно рук хорошего стилиста, а не просто «под горшок». «Наверняка не местный», – предположила Фая и не ошиблась. Эдуард уже больше десяти лет жил в Москве. К ее легкому неудовольствию, именно он держался чуть отстраненно и рассказывал о себе значительно меньше, чем остальные. Да и вопросов девушкам почти не задавал. По всей видимости, инициатива познакомиться принадлежала вовсе не ему, и он предпочел бы провести время в компании своих старых друзей, которых, судя по всему, давно не видел.