Огонёк

Скот Сапфировы не держали, поэтому ее представления о покосе, уборке стаек и приготовлении комбикорма ограничивались рассказами тарбагатайских сверстников. Что же касается остальных заготовок на зиму, о них Фая знала не понаслышке. Июнь из года в год выдавался сухой, и огород приходилось поливать каждый вечер: грядки с корнеплодами – из шланга, зажимая сильную струю большим пальцем и создавая тем самым эффект распыления (самое веселое), цветы – лейкой, парники и теплицы – ведрами, черпая прогретую за день солнцем воду из бочек. В июле солнечные дни чередовались с дождливыми, и поливка чередовалась прополкой. Оставшаяся часть лета осталась в памяти Фаи временем грибов и ягод, засолок и варений, компотов и зимних салатов. Бабушка «закатывала» по двести-триста банок: маринованные маслята, жареные рыжики, соленые грузди, огурцы, помидоры и цветная капуста, суповые наборы для борща и рассольника, салаты из морковки, перца и фасоли, соки из ранетки и облепихи – всем этим хранившимся в погребе добром семья и кормилась весь год до следующего урожая; рассчитывать зимой на свежие овощи в магазинах и собственную покупательскую способность в те годы не приходилось.

В третью субботу октября, когда выпадающий снег больше не таял, а стабильно минусовая температура замораживала мясо покрепче морозильной камеры и позволяла хранить его в столе на веранде, дед покупал у соседей свинью, забивал ее в огороде и разделывал мясо. Бабушка в этом время шинковала капусту, в среднем тридцать-сорок вилков, внучка помогала ей: чистила морковь и прибирала кочерыжки. Вечером на ужин была «свежина» – суп из добрых кусков только что разделанной свинины, картошки и лука. Назавтра бабушка подавала сальтисон[4]. Фая в этот день каждый раз тихо радовалась: бочка квашеной капусты в кладовке и сальтисон на столе означали, что все идет своим чередом – период заготовок завершился, началась зима и теперь можно просто жить: ходить в школу, на секцию и в гости, возвращаться домой в их теплую, уютную городскую квартиру, лепить пельмени и смотреть «видик», отогревая на батарее одеревенелые после прогулки пальцы ног.

* * *

Отчего-то некоторые совсем незначительные события нашего детства с годами не потесняются в памяти другими; мы продолжаем помнить даже запахи и какая в тот самый день была погода. Так и Фая, достигнув возраста «Фаины», а для кого-то и «Фаины Анатольевны», в минуты раздумий или застольных разговоров о счастье непременно вспоминала один летний день, когда у них гостила Елена Демьяновна, и они все вместе поехали на Байкал. Этот день бы мог стать просто очередным хорошим, солнечным, но ничем не примечательным, а потому навсегда забыться, если бы Михаил Васильевич за несколько минут до отправления не сделал внучке сюрприз – автомагнитолу. Настоящую, не только с функцией радио, но также с устройством для прослушивания аудиокассет. И двадцать лет спустя Фая не забыла, как распаковывала коробку, принюхиваясь к спертому запаху пенопласта, а затем громко пискнула, увидев, не веря своим глазам, что внутри. Помнила, как они выехали из города на большую, почти пустую дорогу, дед разрешил сесть рядом с ним на переднее сиденье, а бабушки сзади в одинаковых китайских панамах, от души смеялись над каким-то отрывком из «Любовь и голуби». Помнила, как несколько раз подряд перематывала на начало «Крещатик» из сборника Шуфутинского, включала по новой «Кто сказал, что мы плохо жили?»[5] и высовывалась головой из окна машины, чтобы ловить ветер. Помнила теплый воздух и мягкое солнце в небе, украшенном по горизонту кучевыми облаками.

Пусть будут правы те, кто скажут ей, что ничего особенно замечательного тогда с ней не произошло, а ее последующая жизнь наполнялась куда более важными радостными событиями, и все же такого же яркого ощущения кружащего голову абсолютного счастья, как в те несколько часов по дороге в Горячинск, она больше не испытывала никогда. Во всяком случае, не припоминала.

– Какая же красота! – повторяла Елена Демьяновна, оглядываясь вокруг, чтобы они не делали: катались на катамаране, купались, гуляли в лесу, играли в шестьдесят шесть, ели копченого омуля или варили на костре суп из картошки с тушенкой. Фая всякий раз пыталась проследить за ее взглядом и понять, что именно та посчитала стоящим внимания и красивым. И хотя ей было приятно, что бабушке нравились здешние пейзажи, девочка никогда не разделяла восторга приезжих и не видела в прибайкальской природе ничего выдающегося. Нет же здесь ни лазурных побережий с пальмами на белом песке, как в рекламе про Баунти, ни грандиозных каньонов или водопадов, ни высоченных заснеженных гор… Обычный таежный лес, темно-синяя гладь озера, волнистая линия невысоких сопок по горизонту, небрежно возделанные поля и разбитые деревушки. Во всяком случае в Энхалуке и Горячинске, где они обычно отдыхали, ничего другого не было. В заповедные места Байкала, куда спешили попасть иностранные туристы, дедушка их не возил – дороги плохие, на его «Жигулях» добраться непросто.

* * *

Фая окончила девять классов и принесла домой свой первый аттестат: без единой тройки, с заметным большинством пятерок.

– Баба Вера, почему ты плачешь? – удивилась внучка, заметив, что Вера Лукьяновна вытирает украдкой глаза уголком кухонного полотенца.

– Потому что ты у меня самая умная, доча.

– Нуууу… Не такая уж я и умная. Вот Катя умная. Самая умная в школе. У нее все пятерки. Ни в одной четверти четверок не было за все 9 лет! И знает миллион всего.

– Что ж, Катя твоя тоже умная девочка, но… – глаза у Веры Лукьяновны снова заблестели: – У нее мама – учительница. И отец есть… А ты у меня и умная, и самостоятельная!

– А ты моя самая любимая баба Вера! – отчаянно прильнула к ее животу Фая, переживая, что бабушка снова заплачет.

– Будет тебе, будет, – поглаживая внучку по спине, тихонько засмеялась та. – Мы ведь тебе с дедом подарок приготовили. Второго июля поедешь в Питер.

Девочка вскинула голову и радостно крякнула от неожиданности. Ей обещали летние каникулы в Петербурге еще год назад, по пути в аэропорт, когда провожали Елену Демьяновну, но с тех пор разговор об этом не заходил, а напоминать Фая стеснялась.

– С Катей и Светланой Викторовной, – продолжала бабушка. – Тебе с ними будет безопаснее в дороге, a нам с дедом спокойнее.

– И они согласны?

– Отчего не согласиться? И город красивый посмотреть, и за гостиницу платить не надо. Вместе с тобой у бабы Лены поживут.

Посовещавшись, Сапфировы и Венедиктовы решили отправить Светлану Викторовну и девочек поездом с пересадкой в Москве. Дорога из Улан-Удэ до столицы по Транссибирской магистрали занимала четверо с половиной суток, но Фая знала, что ей не будет скучно в дороге. Она любила поезда, особенно плацкартные вагоны, где пассажиры казались ей более открытыми и общительными. Даже немного грустила, когда поездка подходила к концу и наступал момент прощаться с попутчиками. С радостным предвкушением представляла, как снова будет ходить к началу вагона и сверяться с висящем на двери расписанием в ожидании длинных остановок в больших городах. Как Светлана Викторовна будет покупать им вареную картошку в кульке из газеты, пирожки и ягоду у бабушек, торгующих на платформах станций. Фая помнила, что в Слюдянке и Барабинске всегда предлагали копченую рыбу, а в Кирове мягкие игрушки. Было для нее что-то приключенческое и одновременно домашнее, душевное в том, чтобы ходить к большому титану рядом с купе проводников за горячей водой, пить чай, заваренный пакетиком Pickwick, поджидать, когда поезд заедет в тоннель и на несколько минут днем в шумном вагоне вдруг станет темно и совсем тихо. Даже просто спать или читать на верхней полке под мерный стук колес поезда по рельсам доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Когда не хотелось ни того, ни другого, она подолгу смотрела в окно на маленькие скучающие деревушки, мелькающие березы и бесконечные поля, кое-где рассеченные реками и заново скрепленные железнодорожными мостами.

Заводить разговоры с попутчиками Фая не стеснялась, будь то взрослые или дети, и на этот раз ей особенно повезло – вместе с ними ехал японец. На вид не старше тридцати, в смешных тапочках, с приятной улыбкой и большим фотоаппаратом на груди. Иностранцы в то время мгновенно становились объектами всеобщего внимания, поэтому неудивительно, что все пассажиры в вагоне знали его имя, а те, кто посмелее, болтали с ним на громком медленном русском, активно жестикулируя. Соу Минамо начал свое путешествие во Владивостоке и планировал доехать до Москвы поездом с остановкой на несколько дней в Иркутске. Так что вместе им оставалось ехать не больше восьми часов.

И Фае, и Кате очень о многом хотелось его расспросить, но обеим это давалось непросто: несмотря на твердые пятерки по английскому, на ум им приходили лишь неуместные грамматические правила и фразы из заученных текстов про Лондон и Великобританию. Задавать же по-настоящему интересующие их вопросы и понимать ответы на них получалось с большим трудом.

– What is your hobby[6]? – спросила Катя после того, как Соу им представился.

– Travelling and computers[7], – ответил тот. Затем сказал что-то еще, но девочки не поняли, что именно.

– What is your favorite sport?[8] – вспомнила, что об этом тоже можно спросить, Фая.

– Ski… diving[9]…

– Do you have a sister or brother?[10] – задала новый вопрос Катя.

– Yes, I have a sister. She lives in the United States[11], – серьезно ответил путешественник, хотя его и забавляла такая резкая смена сюжетов.

Подруги были не на шутку впечатлены: японец, едет с ними по Сибири, свободно говорит по-английски, занимается дайвингом и имеет родственников в Америке. Прежде таких персонажей вживую встречать не доводилось.

– Do you like Russia[12]? – осторожно спросила Катя.

– Oh yes, it is a great country! Really. I like it very much[13].

Он снова начал что-то быстро и много рассказывать про свои прежние путешествия по России. Фая понимала его, но через слово, теряла контекст, злилась на себя за то, что прежде не верила в полезность владения иностранными языками, и твердо решила это исправить – научиться говорить по-английски так же уверенно, как их новый знакомый, а по-французски не хуже, чем Светлана Викторовна. Два иностранных языка – очень солидно.

Соу рассказал им, что видел гейзеры, медведей и катался на лыжах на Камчатке. Поделился своими впечатлениями от похода на Соловки, которые совсем не совпадали с ее расхожими мрачными представлениями об этих «лагерных» островах: японец считал их необычайно красивыми, таинственными и добавил, что там запросто можно увидеть белух. Оказалось, он уже бывал в Москве, в Санкт-Петербурге, а теперь подумывал сделать тур по Поволжью и городам Золотого кольца.

Да, новый знакомый произвел на Фаю сильное впечатление, его рассказы удивляли и радовали: с тех пор, как она себя помнила, дома, в гостях и из телевизора чаще приходилось слышать, что в России «все плохо и делать нечего», а ехать отдыхать всем хотелось за границу. Соу же убежденно утверждал, что ее страна замечательная и в ней очень многое может понравиться туристу. И все же кольнула неприятная мысль: выходило, что он, иностранец, посетил так много всего в ее стране, в то время как сама Фая, кроме Петербурга и Бурятии, нигде не была. Прощаясь с ним, она загадала побывать во всех упомянутых им местах и мечтательно разыгрывала в голове диалог, когда спустя много лет будет точно так же советовать съездить туда каким-нибудь неискушенным любознательным подросткам, встретившимся ей в пути.

«Единица» прибыла в Москву по расписанию, и девушки сразу же прошли к кассам, чтобы поменять имеющиеся у них билеты в Петербург, купленные изначально с запасом по времени, на поезд ближайшего отправления. Очередь тянулась змейкой через весь зал. Спустя полтора часа Светлане Викторовне пришлось долго объясняться через маленькое окошко с раздраженной хабалистой кассиршей. Когда та, вытирая пот в шейных складках, наконец начала оформлять им новые билеты, Светлана Викторовна обернулась к сидящим недалеко на чемоданах девочкам, устало им улыбнулась и вдруг громко вскрикнула: «Катя! Где серая сумка?!»

Серой сумки не было. В какой момент ее украли, ни Фая, ни Катя даже предположить не смогли.

– Женщина!.. Женщина!.. – рявкала кассирша. – Заберите ваши билеты и сдачу! Уважайте очередь!

Растерявшаяся Светлана Викторовна смущенно взяла все, что ей настойчиво протягивала тетка из кассы, и, удрученно качая головой, принялась открывать оставшиеся при них чемоданы и сумки. К счастью, самое главное – фотоаппарат и подарки Елене Демьяновне – не украли, но все же девушки порядком расстроились и, стыдливо опустив головы, пошагали к выходу на площадь трех вокзалов.

– Мама, можно я куплю в ларьке хот-дог? – жалобно попросила Катя, пока они в понуром настроении ждали поезд.

Светлана Викторовна меланхолично кивнула и достала кошелек. Отсчитав несколько купюр, она ахнула, еще более отчаянно, чем не так давно у кассы, прикусила нижнюю губу и, помолчав несколько секунд, подавленно произнесла:

– Кассирша меня обманула со сдачей… Не просто так торопила забрать у нее деньги с билетами. Воспользовалась тем, что я на пропажу сумки отвлеклась и не буду пересчитывать.

Она потерла виски руками и с тоской посмотрела вокруг. Было отчего затосковать: вдоль здания вокзала и у спуска в метро спали рядами бездомные, кто-то копошился в мусоре, молодой парень в грязной военной форме агрессивно протягивал прохожим заметно трясущуюся единственную руку, те нервно спешили и даже не смотрели в его сторону.

– Какой же все-таки злой город! – в сердцах воскликнула Светлана Викторовна, устремляя потухший взгляд на шпиль мощной Ленинградской высотки. Если о Санкт-Петербурге она всякий раз говорила с придыханием, то столицу недолюбливала и чаще всего отзывалась о ней с холодком. Фая же, как и многие рожденные на Неве, тоже не горела особенным желанием увидеть Москву за пределами вокзалов и аэропортов. Равнодушно полагала, что на Красной площади когда-нибудь да доведется побывать, царь-пушку и царь-колокол считала так себе достопримечательностями, а было ли здесь еще что-то стоящее внимания, она знать не хотела.

Оставшаяся часть поездки прошла без происшествий, и случившиеся в начале неприятности девушки по негласной договоренности больше не обсуждали.

Тысячи туристов приезжают в Петербург каждый год, очаровываются его неповторимым и неменяющимся ансамблем великолепия, поэзии и печали, затем возвращаются к себе домой, раскладывают по коробкам в шкафу открытки, фотографии, сувениры и продолжают жить привычную жизнь, не слишком изменившись в представлениях о ней. Для Фаи и Кати обитель Авроры стала не просто красивым городом с разводными мостами «à voir»[14] – впечатления от увиденного, без преувеличения, определили их дальнейшие мечты и судьбы.

Детский восторг Кати понять просто: школьница из среднего советского города, прежде лишь мечтательно читавшая в книжках про Монферрана, Воронихина и рококо, впервые увидела, насколько, оказывается, могут быть красивыми даже обычные жилые дома и улицы. Что уж говорить про дворцы, фонтаны и пронзительные виды со стрелки Васильевского острова и Троицкого моста! В Эрмитаже у нее до того часто и забавно менялось лицо, выражая то восхищение, то растерянность, что в конце концов Фая не сдержалась и смешливо заметила:

– Все хотят стать космонавтами, а кто-то, похоже, размечтался работать в Зимнем дворце музейной бабушкой!

Катя намеревалась возразить, отшутиться, но передумала и только застенчиво улыбнулась. Жаль, что тогда на ее скромную улыбку не обратили внимания: имелся бы повод посмеяться в недалеком будущем.

Сама Фая испытывала переживания другого рода, не столь очевидные. Петербург поразил ее не меньше, чего она никак не ожидала, будучи уверенной, что помнит и узнает город, в котором родилась. На самом деле очень многое забылось, а большую часть исторического центра девочка, как выяснилось, никогда и не видела. Елена Демьяновна, весьма равнодушная к культурным ценностям Северной Пальмиры, ограничивалась в своей жизни передвижениями между магазином, где работала, продуктовым рынком, школой, администрацией и поликлиникой, а потому редко выезжала с внучкой за пределы Приморского района. Разве что на дни рождения к сыну, невестке и внуку, когда те жили на Елизаровской. Фаю не покидало ощущение, что за несколько лет в Бурятии Петербург стерся в ее памяти до выцветшей картинки с белыми пятнами, и вот эта картинка оживала, наполняясь недостающими образами и свежей насыщенностью красок. Она уехала, едва ей исполнилось десять, и с обидой на саму себя была вынуждена признать, что в том возрасте попросту не замечала, не осознавала, не ценила ни красоту, ни богатство города. Тем с большим удовольствием и рвением проникалась ими сейчас.

Светлана Викторовна подготовила для них очень активную, временами даже утомительную программу, но поскольку умела интересно рассказывать, Фая следовала за ней как завороженная, жадно стараясь все запомнить и ничего не пропустить. Так азарт, охвативший ее в Русском музее, не имел ничего общего с унылой скукой в тот день, когда она впервые посетила его с классом еще в начальной школе. Узнавая и рассматривая в деталях оригиналы картин, уже хорошо знакомых им из занятий со Светланой Викторовной, девочки проверяли, кто вспомнит больше – названий, художников и примечательных фактов. После нескольких залов они потеряли интерес к игре – явное преимущество оставалось за Катей. И все же Фая не без удовольствия отмечала про себя, что пусть она и не так, как подруга, но все же хорошо знала коллекцию петербургской галереи; это возвращало ей ощущение близости с большим красивым городом, в котором чувствовала себя теперь лишь провинциальной девочкой, приехавшей издалека навестить родственников.

К слову о родственниках. Дядю Сережу в конце предыдущего года перевели в военкомат Красногвардейского района – корабль, на котором он служил, постановили утопить ввиду недостатка в бюджете средств на содержание. Его жена тетя Таня работала в библиотеке на Ладожской, а сын Витя собирался поступать на химический факультет. Жила семья без приключений но, похоже, не огорчалась их отсутствию.

Куда более волнительно прошла для Фаи долгожданная встреча с Эльвирой.

По всей видимости, в семье Лебедевых теперь водились хорошие деньги. Во всяком случае, их квартира преобразилась до неузнаваемости: кожаная мебель, глянцевый кухонный гарнитур, крепкий линолеум, заменивший во всех комнатах паркет, огромный плюшевый медведь в гостиной, небьющаяся китайская посуда вместо сервантных гэдээровских сервизов. На журнальном столике стояла чаша с фруктами, и не просто с яблоками-грушами, а с персиками и виноградом. Фая не помнила, когда в последний видела их у кого-то в таком количестве.

Эльвира, жалуясь на жару и неработающий кондиционер, достала из холодильника сок – самой дорогой марки, баба Вера не покупала такой даже по праздникам, а не по праздникам ее внуки довольствовались растворимыми «Зуко» и «Юпи». Заглянув в буфет, чтобы взять стаканы, Фая несколько секунд не могла отвести взгляд от стопки плиток «Алпен Гольда» с орехами на нижней полке. Точно не меньше десяти. Молочными шоколадками ее время от времени баловали, но не так часто, чтобы их можно было накопить и обнаружить в шкафу нетронутыми и никому не интересными. Она захотела попросить одну и тут же почувствовала себя неловко. В ее школе тоже учились дети обеспеченных родителей, но близко общаться с ними не доводилось. В то же время бабушка с дедушкой зарабатывали по местным меркам достаточно, жили они не хуже большинства, а одевалась Фая даже лучше многих девочек в классе. Хотя подумала она, таких модных вещей, как у Эльвиры, в Улан-Удэ даже в магазинах не нашлось бы. И от этой мысли растерялась еще больше.

Подругу же, казалось, ничего не смущало. Она радостно трещала, выкладывая Фае все, что приходило на ум из последних событий, и стараясь не забывать иногда поглядывать на Катю. Спустя какое-то время всплеснула руками, что-то вспомнив, и повела девочек в свою комнату, где у стола под окном их ждали четыре красиво упакованные коробки.

– Тебе подарки, – небрежно, будто скрывая волнение, бросила Эльвира. – На каждый день рождения с тех пор, как ты уехала… Почтой решили не отправлять, стопудово бы ничего не дошло. Да и думала, раньше увидимся.

В первой коробке была Барби. Фая, зажмурившись, прижала ее к груди – она уже почти не играла в куклы, но такая, с гнущимися ногами, до сегодняшнего дня так и оставалась несбывшимся новогодним желанием.

В другой, самой большой, – мягкая игрушка. Тигр. Только не яркий, дурацкий, какими были завалены рынки «китайки» в Улан-Удэ, а совсем как настоящий: правильной формы и матовых цветов. Роскошный. И совсем как живой.

Из третьей коробки Эля вынула пакет с миниатюрной железной дорогой.

– Обычно мальчики их просят, но ты же любишь поезда, – пояснила она. – Это не просто игрушка, я ее на блошином рынке нашла, у торговца типа антиквариатом. Должно красиво в комнате смотреться.

Обалдевшая от происходящего, Фая потянулась развязывать четвертый бант. Увидев содержимое упаковки, смешно ойкнула, спешно обняла Эльвиру и в замешательстве заплакала. Та шутливо толкнула ее, дескать «Спокойно, не рыдай!», и довольная произведенным эффектом пустилась в сбивчивые объяснения:

– Ты ведь сама говорила, что несколько раз отправляла письма на «Звездный час» и очень хотела туда поехать. Пусть не выиграть, а, главное, ящик киндер-сюрпризов получить! Ну вот, можешь считать моего папика твоим личным Сергеем Супоневым.

Фая действительно очень давно мечтала об этих чертовых шоколадных яйцах!

– Это папа тебе столько денег дал? – шмыгнув носом, спросила она.

– Кто ж еще?

– Он знает, что ты их мне на подарки потратила?

– Да, но ничего страшного. Он даже рад. Ему главное, чтобы не на сигареты и наркотики. У его лучшего друга сын снаркоманился в старших классах, вот и папуля за меня дрожит. Что я спутаюсь не с теми людьми, СПИДом заболею и тэдэ. А ты ему всегда нравилась.

– Он на Кронштадтском заводе так много… получает? – осторожно спросила Фая.

– Нет, конечно, – хмыкнула Эльвира. – Он там уже тысячу лет не работает! Ваучеры удачно купил-продал, а потом денег занял тете Миле. Сестре его, помнишь? Занял в долларах в девяносто втором и потребовал тоже в долларах, только спустя полтора года. Сама знаешь, что за это время с рублем сделалось. В общем, тети у меня, считай, больше нет, зато папа ее доллары на рубли поменял и бизнесменом стал.

Она почесала нос и неохотно добавила:

– Папы, похоже, скоро тоже не будет.

– Что ты имеешь в виду?

– Мама разводиться с ним хочет. За тетю Милу простить не может. И за паркет. Его поменяли, пока мы с ней в Болгарии отдыхали. Хоть и старый был, но добротный, из красного дерева. Мама злится постоянно, что отец такие вещи не ценит, а тот злится, что она не ценит его стараний. Как-то так…

Фая не знала, как поддержать и что говорить: в первый раз родители кого-то из ее друзей разводились, и сама она в похожей ситуации оказаться не могла – бабушка с дедом хоть и поругивались регулярно, но, понятно, ни о каком разводе не помышляли. И потом Эльвира совсем не походила на страдающего ребенка. Надувала пузыри из бледно-розовой жевательной резинки, не прекращала веселую болтовню и, казалось, все в ее жизни было хорошо. Даже очень хорошо. Настолько, что Фаю впервые с досадой подумала, что не какие-то миллионеры в телевизоре, а ее собственная подруга живет лучше, чем она. Нет, Фая не завидовала, но совершенно ясно осознавала теперь свое желание во взрослой жизни, – когда у нее будет зарплата, – иметь все то, что видела сейчас у Лебедевых: чтобы в холодильнике всегда были персики и виноград, чтобы она могла так же модно одеваться, проводить каникулы в Болгарии и жить, в конце концов, в Санкт-Петербурге, а не в глубинке на границе с Монголией.

Из той поездки Фая вынесла кое-что еще. Следуя планам Светланы Викторовны, девушки отправились в Мариинский на «Щелкунчик», а двумя днями позже в театр имени Мусоргского на «Кармен». Балет всем очень понравился, а вот опера положенного впечатления на Фаю не произвела. Очень стараясь вслушиваться и разбирать слова, к концу первого действия она откровенно заскучала и в оставшееся время смотрела по большей части не на сцену, а на висящие над ней круглые часы. Требовались усилия, чтобы меньше ерзать на стуле от нетерпения.

Видя ее кислое настроение после представления, Светлана Викторовна спросила:

– Неужели тебе совсем не понравилось?

– Понравилось, но не очень.

Фае совсем не хотелось ее расстраивать и признаваться, что еле сдерживала себя, чтобы не клевать носом, поэтому поспешила добавить:

– Мне, наверное, не стоило читать программку до самого конца. Я ведь заранее узнала, что он ее убьет, и потом уже неинтересно было смотреть.