Рашен

Поселение было небольшим, примерно в тридцать дворов. Сразу за оградой располагалась первая изба с железными решетками на окнах. Скорее всего, здесь жили охранники. Прямо от нее шла широкая дорога – очевидно, центральная улица. Вдоль «проспекта» по обе стороны располагались остальные избы, одинаково серые, с покосившимися крышами. Улица была на удивление прямой, без малейшего загиба в ту или иную сторону.

Разгадка этой геометрической идеальности пришла ко мне довольно быстро. Достаточно было обогнуть избу охранников, чтобы заметить, как из окон второго этажа, расположенных во всю стену, торчали длинные и толстые дула пулеметов. Зона прострела охватывала каждый дом, каждый палисадник и даже каждый уличный сортир —неизменный спутник русиянского деревенского дома.

Пока я бегло осматривал свой новый мир, шофер успел переговорить с охранниками. Судя по их испуганным рожам, в красках он не стеснялся, сгустив их до состояния студня. Они таращились на меня, не понимая, как себя вести. Это были здоровые сибирские мужики. Тяжелые тулупы из овчины и безразмерные валенки с галошами делали их еще более внушительными. На головы плотно надеты шапки с опущенными и завязанными ушами. У каждого в руках автомат ППШ, с дисковым магазином, времен Второй Мировой войны. Переминаясь, они бросали на меня косые взгляды, не решаясь заговорить первыми. Вероятно, ожидали команды от старшего по званию, то есть меня.

– Ну что застыли? – решил я разрядить обстановку, начиная уже подмерзать после теплой кабины автомобиля. – Так вы, значит, дорогих гостей встречаете – на морозе, автоматом в рыло?

– Что вы, господин хороший, не изволь гневайся, – засуетились солдаты. – Проходить, пожалуйста, – распахнулись двери сторожевой избы.

Теплый пар ударил в лицо ароматами щей и жареной картошки. Я даже зажмурился от удовольствия, предвкушая хорошее застолье. Последний раз наесться вдоволь мне удалось только в камере. С тех пор на пересылке нас толком не кормили. Ковшик ледяной воды из общего ведра и пара сухарей заменяли мне и моим товарищам по несчастью завтрак, обед и ужин.

Солдаты словно прочитали мои мысли:

– Господин Неверов, вы, поди, устал с дороги. Предлагаем сходить в банька, выпить, закусить. А потом и пообедать можно.

– К черту баню, ведите меня в избу-люкс и на стол накройте. Голодный как собака, – приказал я.

– Какую избу, простите? – на лбу солдата проступил пот.

– Шучу. Пошли к старосте, там харчеваться будем. Есть у вас староста?

– Конечно, что же мы, дикие? Все у нас как у людь: староста, красный уголок, карцер, – отрапортовал охранник. – Пожалуйте!

Он провел меня через длинный коридор и открыл задний вход. Краем глаза я успел заметить, что в избе, которая была разделена на три большие комнаты без дверей, на деревянных нарах спали солдаты. Их оружие, аккуратно приставленное к стене, находилось рядом. Постоянная боевая готовность. Да, сбежать отсюда будет проблематично.

Вышли на крыльцо и направились в сторону ближайшего дома на другой стороне улицы. Шофер пошел за нами. Я был не против. Все равно на дворе уже ночь, отпустить его значило обречь на обморожение и мучительную смерть. А так покушает, отдохнет, выпьет. Может, еще чего интересного сболтнёт.

На улице стемнело и заметно похолодало. Даже сторожевые псы забились в теплые будки и носа не высовывали. Не удивительно, что никто нас не облаял на въезде.

Три удара железным кулаком в дверь – и вот перед нами на пороге стоит деревенский староста. Лет шестидесяти, в однобортном сером пиджаке, под ним майка-алкоголичка, тёмно-синих тренировочных штанах и надетых на толстые шерстяные носки тапках-шлепанцах, именуемых в народе «Ни шагу назад» из-за отсутствия пятки.

– Чего надо? Я перекличку своих провел, в журнале расписался! Имею право на отдых, – сразу же наехал он на нас.

– Тише, не шуметь, встречай гостя дорогого, – предостерегающе положил ему руку на плечо охранник. – И, не дожидаясь приглашения, вошел в избу. Мы с Митюхингом забежали следом, спасаясь от колючего холода.

– Дорогие гости дорого обходятся, – ворчал староста. Слегка оттолкнул нас и направился в сторону гостиной, откуда доносился хохот, звон посуды и аппетитное чавканье. – Проходите, коли пришли, черти окаянные!

Изба состояла из одной большой комнаты. В углу располагалась здоровенная русская печка с окружавшими ее полатями. Вдоль стен стояли несколько деревянных шкафов и комодов. В центре громоздился широкий длинный стол, с такими же скамейками по бокам. В пиршестве участвовали человек тридцать, не меньше: мужчины и женщины разных возрастов. Была здесь и молодежь, и несколько стариков далеко за семьдесят.

Стол был уставлен бутылями с мутной жидкостью желтоватого цвета (очевидно, самогонкой) и банками с красным напитком (вином, как мне показалось). Выпивки стояло много, явно больше, чем было необходимо, в моем понимании, для такого количества людей. Хотя кто разберет этих деревенских, может, для них и литр не доза? Закуски тоже было с избытком. Ряды тарелок с квашеной капустой, вареной картошкой, жареными грибами, вареными яйцами, соленой рыбой и жареной курицей заполонили все не занятое алкоголем пространство стола. У меня аж слюни потекли и свело под ребром. Таких излишеств я не видел давно.

Как только мы вошли в комнату, присутствующие замолчали и перестали трапезничать. Дружно встали, вытянулись по стойке смирно и хором гаркнули: «Здравия желаем, господа хорошие! Хвала русиянским вождям и Великим германским освободителям!» После приветствия снова сели и, как ни в чем не бывало, продолжили веселье.

Солдат удовлетворенно хмыкнул и обратился ко мне:

– С вашего позволения я идти на поста, дам указание подготовить для вас персональн избу. Располагайтесь, если уставать, отправьте посыльного, мы вас проводим в ночлег. А вы тут не озоруйте – мигом в расход пущу! – обвёл он грозным взглядом присутствующих.

– Свободен, нечего нам глаза мозолить, – махнул я ему вслед, выбирая, куда бы лучше сесть, чтобы затеряться в толпе. Хотелось просто набить брюхо и постараться ни с кем не вести задушевные разговоры, по крайней мере сегодня, с устатку. А завтра, на трезвую голову, будем посмотреть…

– Проходите, не стесняйтесь, – взял меня за рукав и потащил к столу староста, как только проводил фашиста и вернулся. – Ну-ка, подвиньтесь, дайте человеку отдохнуть с дороги! – бесцеремонно заставил он потесниться какого-то паренька. Тот уже порядком захмелел, поэтому реагировал замедленно, что-то невнятно бубня под нос.

– Порычи еще у меня – на улице спать будешь, – отвесил ему староста подзатыльник, усаживая меня во главе стола.

Только этого мне не хватало. Прощай, спокойный вечер. Теперь все будут пялиться на меня, как на шимпанзе в цирке. Не дай бог еще вопросами закидают. «Только бы не проболтаться, нет, пить точно нельзя», – твердо решил я. И снова проиграл. В руках материализовался стакан с самогоном. Староста оказался гостеприимным хозяином.

– Ну, будем! – отчеканил он краткий тост и добавил: – А кто с нами не пьёт, тот Иудушка на ганцевских побегушках!

После таких слов я просто не мог не выпить. В конце концов, даже если меня расколют, все равно дальше Сибирейской тайги не сошлют. А, гори оно все синим пламенем, будьте прокляты, фашистские выродки!

– Вот это хорошо, это по-нашему! – широко улыбнулся мужчина, когда я одним глотком махнул обжигающий напиток. Тотчас передо мной появилась большая тарелка, наполненная дымящимися щами из квашеной капусты с крупными кусками картошки и мясом. Я с удовольствием, без передышки, отправил в рот несколько ложек аппетитного варева.

– Вот и ладно, – не торопил меня хозяин дома. – А теперь давайте знакомиться. Меня зовут Иван Кириллович, как вы уже поняли, я местный староста. Слежу, чтобы в деревне был порядок и соблюдались наши традиции и русиянские законы. Хотя с каждым днем это делать все труднее. Фашистская власть буквально душит нас, выжимая крупицы свободного человека и обрекая на жалкое рабское существование.

– Я Дмитрий Неверов. А вы не боитесь козырять такими словами? Мало ли, кто я такой и зачем к вам приехал, – снова включил я Штирлица.

– Полноте вам, – дружелюбно ответил Иван Кириллович, заботливо подливая в мой стакан очередную порцию алкоголя. – Я сразу понял, что вы свой, из ссыльных. Еще там, у ворот, когда подслушал ваш разговор со сторожами. Такой прекрасной Сибирейской речи я давно не слышал. Мы тут стали набираться послепобедной речевой дряни. Хотя держимся изо всех сил. Пришлось даже языковые курсы организовать, чтобы молодежь не забывала, что такое родной язык.

– Я заметил, что и солдаты, в отличие от их коллег на Большой земле, говорят весьма сносно, – отметил я, с аппетитом отрывая зубами кусок мяса от куриной ноги.

– А куда им деваться? – улыбнулся староста. – Я своим строго-настрого запретил общаться с любым, кто изъясняется не по-нашему. Вот им и приходится подтягиваться под Сибирейский уровень, чтобы не жить в изоляции. Сторожа тоже люди, хоть и псы цепные на службе у нацистской власти.

– Понятно. Но, как погляжу, – обвел я рукой стол, – живете вы недурно. Еда, выпивка, теплое жилище. Не каторга, а санаторий вдали от шума больших городов. А меня на пересылке пугали, что с харчами в Сибирейской тайге будет туго. Рассказывали даже про людоедство.

– Ну, это сказки для новичков, – успокоил Иван Кириллович. – Местные специально распространяют эти байки, чтобы с Большой земли к нам реже наведывались. Не нужны здесь лишние рты и проверяющие рыла.

Не скрою, наша деревня живет лучше, чем многие поселения. Все, что вы видите на столе, выращено собственными руками – от овощей до мяса. Самогонку выменяли у соседей опять же на продукты. У нас тут недалеко есть мельница и хлебозавод. Они там зерно воруют и гонят из него. А красный напиток – это настойка брусники на спирту. Она градусом поменьше, специально для женщин.

После выпитого алкоголя, горячего наваристого супа и королевской порции перловой каши с грибами и жареной курицей меня потянуло в сон. Бороться с накатившим желанием становилось труднее с каждой минутой.

– Ничего, ничего, голубчик, не стесняйтесь. Чувствую, что пора вам на боковую, – видя, как я борюсь с зевотой, учтиво заметил староста. – Хотите, оставайтесь у меня, жена постелет у печки. А нет, так Никита, мой старшой, проводит до гостевого домика.

– Не хочу портить вам веселье, пойду лучше к себе, – с усилием поднялся я из-за стола.

– Никитка! – снова наградил староста затрещиной сидевшего рядом подростка. – Хватит жрать! Полушубок накинь да проводи гостя: видишь, разморило дяденьку.

Через пару минут мы уже шли по улице. Сын старосты держал меня под руку, обводя мимо наледи и больших сугробов. Он уже успел выяснить, что солдаты подготовили для меня избу номер восемь. Все дома здесь имели свои порядковые номера, так было удобнее вести учет ссыльных. Меня определили в дом, где проживал одинокий старик, бывший преподаватель. В Сибирейскую тайгу его сослали лет пятнадцать тому назад за осквернение памяти Великих фашистских освободителей. Прекрасным весенним днём, проходя по улице, он увидел, как вороны нагадили на бронзовую голову памятника одному из вождей.

– И вот наш Палыч вместо того, чтобы снять с себя пальто и стереть дерьмо с важной персоны, как полагается в соответствии с кодексом гражданина свободной Русии, просто прошел мимо. Уличные камеры видеонаблюдения это зафиксировали, и впаяли нашему умнику двадцать пять лет, – взахлеб рассказывал Никита, пока мы пробирались к избе. – Теперь работает у нас в школе учителем, мучает ребятишек. Достал до печёнок, спасу от него нет. То контрольную устроит, до домашку задаст такую, хоть вешайся. Нет чтобы как другие – бухал бы с утра до ночи да оценки за бутылку ставил. Всем бы легче было.

– А, двоешник! Все не спишь, колобродишь, – приветствовал нас хозяин дома слабым старческим голосом. Он стоял на крыльце, придерживая ногой дверь и освещая крыльцо керосиновой лампой.

– Вот, Палыч, постояльца к вам привел. Велено разместить, обогреть и спать уложить, – вежливо пояснил Никитка.

– Да я уже понял, что не дадут мне одному умереть спокойно. Солдаты раз пять прибегали, то с новым матрасом, то с одеялами. Проходите, мил человек, будем вместе век коротать. А ты, сынок, домой беги, простудишься. И завтра в школу не опаздывай!

Никиту словно ветром сдуло, только пятки валенок мелькнули и пропали в снежном вихре.

На автопилоте я прошел в избу, отметив, как сильно она протоплена. Снял обувь и проследовал за хозяином в подготовленную для меня комнату. Там, не раздеваясь, без сил упал на аккуратно заправленную кровать. Суета минувших дней выпила меня до капли. Жизненной энергии хватило лишь на то, чтобы сказать: «Спасибо, Палыч». После чего я провалился в глубокий сон.

***

– Петр Алексеевич, дорогой наш император и самодержец всея Руси! Откройте тайну, которая мучает меня с самого детства. На хрена вы залезли в болота и основали в таком ужасном климате будущую столицу России? – поначалу я даже не узнал собственный голос, настолько внезапно в мое подсознание ворвался очередной реалистичный сон.

Петр I стоял спиной ко мне и смотрел в окно, очевидно, задумавшись, поскольку проигнорировал вопрос. Худые длинные ноги слегка подрагивали. Плечи опущены, одна его рука опиралась на толстую оконную раму. Царю нездоровилось.

– А он не такой высокий, как пишут в исторических книгах, – подумал я про себя. – Все-таки Шемякин был отчасти прав, когда всучил Петропавловской крепости памятник лысого бронзового низкорослика под видом российского императора.

– Ты дурак, Димка. Невежда и дурак, как есть. Задумали мы город прекрасный сей, дабы утереть нос боярам московским да выскочкам аглицким.

– Но ведь здесь невозможно жить. Болеют люди, без света солнечного в хандру впадают. И не англичане какие, а свои родные, русские, – перешел я на жалобный тон.

– Пить больше надо, и крепче. Тогда никакая хворь не возьмет. Накатил штоф, да в баню натопленную до состояния адова! И веничком березовым по телесам.

– Так пьём, батюшка. Без страха и устали. Сильно пьём, даже водочный завод один пропили. И все равно грустим и хвораем.

– Значит, много пьёте! – прорычал Петр, не отворачиваясь от окна. – Вечно у вас так, у русских: то понос, то золотуха!

– У кого это у нас, Петр Алексеевич? – не понял я.

– Да пошел ты, песья морда! Das Problem mit den Russen ist, dass sie keine Antworten wollen. Alles, was sie wollen, sind unbeantwortete Fragen, um ihre nutzlose Existenz zu rechtfertigen… (Проблема с русскими в том, что им не нужны ответы. Все, чего они хотят, это вопросы без ответов, оправдывающие их бесполезное существование…)

***

– Доброе утро, молодой человек, – приветствовал новый сосед, когда утром я вышел из комнаты в поисках туалета. – Удобства у нас, к сожалению, на улице. Накиньте тулупчик, и вон валенки стоптанные стоят. А то застудитесь после постели.

Контрастный душ является модной процедурой у сторонников здорового образа жизни. Чего нельзя сказать о контрастном туалете, особенно после теплой избы. Справив нужду со скоростью звука, протер руки снегом и заскочил обратно в натопленное жилище.

– Проходите, будем завтракать, – позвал старик из дальнего помещения.

Вторая комната оказалась гораздо больше моей. Именно здесь находилась массивная русская печь, снабжавшая теплом весь дом. В дальнем углу под иконами располагались кровать и небольшой комод. Сразу за кроватью у окна стоял узкий стол и два стула. Все остальное пространство было занято одноместными школьными партами. На стене напротив окон висела большая коричневая школьная доска. Указка и сточенные мелки покоились в продолговатом лотке под ней.

– Не удивляйтесь, я оборудовал учебный класс прямо у себя дома. Во-первых, так удобнее, не надо далеко ходить. Ноги у меня уже не такие резвые, как в молодости. А во-вторых, я получаю лишний продуктовый паек как завхоз, ответственный за школьное имущество.

– Хорошо устроились, – оценил я находчивость преподавателя. – Кстати, я вчера не представился. Меня зовут Дмитрий Неверов. Сослан в Сибирейскую тайгу на тридцать лет.

– Викторберг Палыч, – представился мужчина. – Но, прошу, зовите меня, как все, просто Палыч. Я хоть и прожил много лет, но так и не смог привыкнуть к идиотским послепобедным немецким окончаниям.

– Как скажете. Палыч значит Палыч, – согласился я, подсаживаясь к столу.

– Сегодня в меню гречневая каша и вареные яйца. Чай наливайте сами, сахара, к сожалению, давно нет.

– Ваш староста питается куда как лучше, – вспомнил я вчерашний пир.

– Я предпочитаю духовную пищу. И потом, не каждому дано умение воровать вагонами и при этом спокойно спать. Муки совести терзают всех по-разному, знаете ли.

– А мне Иван Кириллович показался приличным человеком. И сын у него не оторва какой.

– Староста он хороший, деловой, напраслину возводить не буду. А насчет «приличный человек» сильно сомневаюсь. При его теперешней должности это практически невозможно. Начальник в наше время должен быть гибким, словно змея, терпеливым и беспринципным, как женщина легкого поведения. Иначе не видать поселению ни новой одежды, ни медикаментов. Да еще проверками замучают.

– Ну, не знаю. Он меня вчера видел в первый раз, но при этом не побоялся обругать фашистов и их прихвостней. На это нужна большая смелость и гражданская позиция.

– Бросьте! Это он с нами, ссыльными, нацистов ругает. А с начальством, наоборот, клеймит и проклинает зеков так, что уши вянут. Я же говорю, беспринципная гибкость – залог успешной карьеры. Не спорь и говори только то, что от тебя хотят услышать. Тогда будет дополнительный паек.

– Тут я с вами согласен. При нынешних порядках возражать русиянской власти опасно для здоровья. Я слышал, вы уже пятнадцать лет срок мотаете? – запил я большим глотком чая вкусное, но уже остывшее вареное яйцо.

– Четырнадцатый, – уточнил Палыч. – И, вероятно, выбраться мне отсюда уже не судьба.

– Выше голову, всякое возможно. А вдруг народ очнётся, устроит революцию, свергнет правителей-маразматиков и установит новые порядки.

– Кто, простите, проснётся? – старик приподнял очки на лоб и уставился на меня водянистыми глазами, испещренными сосудиками.

– Народ. Надоест людям жить как в тюрьме – взбунтуются, возьмут оружие в руки и устроят повторение 1917 года. Тогда и выберемся отсюда. Вам никогда не приходила в голову подобная мысль?

– Дорогой мой Дмитрий, русиянский народ может все что угодно, даже долететь до Луны без скафандра, в одних трусах, но только не проснуться. Чем дольше я живу, тем отчетливее понимаю, что все происходящее вокруг – жуткий и абсурдный сон.

Посудите сами: Николай Второй поверил англичанам и позволил себя втянуть в войну 1914 года. В итоге империя разрушена, царь проиграл, погибли миллионы русиян. Ленин доверился немцам и с их помощью устроил революцию 1917 года. В итоге выиграл, но снова погибли миллионы простых граждан.

Получается, что при любых раскладах народ неизбежно выступает в роли скота и пушечного мяса. Объясните, можно такое сотворить с теми, кто не спит и находится в здравом рассудке?

– Но спорить с сильными мира сего, по крайней мере в нашей стране, бесполезно. Вот вы поспорили, я поспорил – и что? Теперь сидим здесь вместе, в «жопе мира», едим холодные яйца и пьем чай без сахара, – напомнил я. – А станем упорствовать и «пробуждаться» дальше, так и смерть до срока встретим.

– Дорогой мой Дмитринг! Если бы моя смерть могла хоть что-то изменить в лучшую сторону для остальных, я был бы готов умирать каждый вечер. Но народ это никак не разбудит. Проверено временем – еще Иисус доказал на собственном примере.

– Значит, так устроен мир, такими «вечно спящими» нас задумал Всевышний. Может, ему так удобнее?

– Я не силен в вопросах религии. В церкви не был уже лет пятьдесят, – признался Палыч. – Да и не особо верю в небесные материи. Мне интереснее копаться в земной человеческой природе, нежели лезть на облака в поисках вымышленных богов.

Но одно я уяснил – наш мир спасает только лукавство, каждодневное, ежеминутное. Сейчас поясню: даже самый кровавый деспот, садист, конченая скотина не желает для себя и своих родных той судьбы, на которую обретает подконтрольные массы.

Попирая основную заповедь «Не поступай с другими так, как не хочешь, чтобы поступили с тобой», мы, сами того не осознавая, продлеваем существование всего человечества. Понимаете, юноша, это своего рода баланс. Ведь соблюдай строго мы эту заповедь – и бог знает куда бы забрели. Правят мерзавцы – мир погряз в крови и хаосе. Но идет борьба, движение, рост. В итоге следующее поколение становится сильнее, выносливее, жизнеспособнее. Уселись на трон добряки и гуманисты – и вот уже все расслабились, мир утонул в добрых делах.

Однако все конечно и весьма ограничено под солнцем: и здоровье, и ресурсы, и сама жизнь. Мне очень нравится любимая поговорка нашего заведующего складом: «Знаете, почему всего на всех не хватает? Потому что всех много, а всего мало…»

– Какая глубокая житейская мудрость, – улыбнулся я.

– Отсюда имеем факт, что доброта тоже штука конечная.

– Не понял вас, – признался я.

– Поясню на простом примере. Допустим, остался у нас с вами последний кусок хлеба, мой кусок, личная пайка. И вот вы стоите перед выбором – отобрать его у меня и съесть самому, чтобы выжить, но при этом погибну я. Или же позволить мне его съесть, но тогда погибните вы. Каким будет ваш выбор?

– Ну, отнимать я у вас точно ничего не собираюсь. Постараюсь решить вопрос пропитания самостоятельно.

– Тогда усложним задачу. А если это ваш, сэкономленный вами же кусок. А я сижу без хлеба. Что будете делать в этом случае?

– Это уже сложнее, – честно признался я.

– Вот к этому я и веду. Нет вечного и абсолютного добра в животном мире, представителями которого мы с вами являемся. Все лишь зависит от конкретной ситуации.

– Но есть же люди, истинно верующие в Бога, достигшие просветления?

– Не знаю, – пожал плечами старик. – За свою долгую жизнь Иисуса ни разу не встретил. Может быть, не с теми общался?

– Народ спит и не проснется. Бога нет и не предвидится. Что же тогда делать? Как изменить этот прогнивший ад хотя бы на отдельно взятой территории Русии? – грустно спросил я.

Палыч погрузился в размышления, разминая пальцами хлебный мякиш, пока тот не обрел форму шарика. Закинул в рот, переместил языком за щеку и только тогда ответил:

– Дело в том, что у нас слабо развита историческая память. В Русии очень любят кичиться героями былых времен и их, зачастую выдуманными, подвигами. Но учить уроки прошлого, и уж тем более применять эти знания на практике дабы избежать прежних ошибок – тут уж увольте… В этом, думаю, и закопан корень многовековых бед и терзаний нашего народа.

– А как их учить, когда историю страны переписывают набело каждые лет 30-40? – возразил я. – Мы регулярно с энтузиазмом изобретаем велосипед, наступая на одни и те же грабли. А когда все же запоминаем схему этого простого двухколесного устройства и расположение садового инвентаря, то сразу же переиначиваем историю, стирая малейшие упоминания о велосипеде и граблях. И повторяем все снова и снова.

Проигнорировав моё замечание, Палыч продолжил:

– Вторая проблема, скорее даже бедствие – это отношение к живым людям. Так получается, что к умершим мы относимся гораздо теплее и терпимее, чем к живущим среди нас. Даже мудрое выражение древних «О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды» кастрировали до убогой поговорки «О мёртвых либо хорошо, либо ничего…»

А то как же, не дай бог обидеть какого-нибудь дохлого упыря! И ничего, что при жизни он расстрелял и сгноил тысячи мужчин, женщин и детей. Главное, что почил в бозе и теперь его честь и достоинство находятся под охраной государства.

– Согласен, живых надо ценить, а мертвым наша забота уже без надобности. Никто с того света еще не возвращался за пособием или пенсией.

– Не богохульствуйте, молодой человек. Хотя вы правы: почти все религии учат, что на небесах нас ждет лучший мир.

В окошко громко постучали. От неожиданности мы с Палычем вздрогнули. Старик выглянул на улицу и охнул:

– Боже ты мой! Я совсем забыл про занятия. Вот мы заболтались! Вы уж простите старого дурака, давно у меня внимательного собеседника не было. С нашей деревенщиной и поговорить-то не о чем, все их мысли о водке и бабах.

– Заходите, заходите, ребята, – прокричал он и махнул рукой, призывая учеников. Через минуту изба наполнилась морозным паром и радостным гоготом разновозрастных ребятишек, атакующих парты. Был среди них и хмурый Никитка, во взгляде которого читалось желание сжечь школу со всем её содержимым.

– Не буду вам мешать. Усердно грызите гранит науки и старших слушайте, – дал я напутствие классу, надел полушубок, валенки и вышел на свежий воздух.