Рашен

– Не мы такие – жизнь такая, – подытожил чиновник.

– Точнее и не скажешь. Не в силах человека бороться с собственной природой. Родился уродом – будь уродом! – внезапно включился в беседу прыщавый паренек и истерически заржал.

Однако удар дубинкой по затылку быстро привел его в чувство. Он мгновенно замолчал и снова уставился в окно, равнодушно рассматривая пробегающие за окном пейзажи.

– Может быть, стоит обратиться к религии, которая учит, что жизнь – это постоянная борьба человека с внутренними демонами? Сначала измени себя, тогда и мир станет лучше, – робко предположил я.

– Так работает только с глистами. Их и извести довольно просто, и жизнь без паразитов легка и прекрасна, – засмеялся партийный функционер. – Вам же только сейчас этот старый теоретик объяснил, что все мы порочны с рождения. Это как цвет глаз или чувство юмора. С каким родились, с тем и помрёте!

– Вот об этом я и толкую, юноша, – грустно вымолвил старик. – Посмотрите на эту откормленную рожу, просто харю в дорогих нарядах. Мои философствования для него – это «белый шум», из которого он выцепил только то, что оправдывало бы его грехопадение.

– Говорите да не заговаривайтесь, старый болван, – гордо вздернул подбородок пухляш. – Я достойный член общества, не в пример вам, никчемным паразитам на теле Русии. Здесь оказался по чистой случайности, нелепой ошибке. И мой приговор – три года облегченной ссылки в Сибирейской тайге – тому лишнее подтверждение.

– Ты сначала их проживи! – донеслось громким эхом с другого конца вагона.

Толстяк мгновенно заткнулся и медленно повернул голову в сторону источника возгласа. На него – с улыбкой людоеда, почуявшего свежую кровь, – смотрел сидящий через три ряда от нас амбал из отстойного вагона.

– Ну что, уважаемый, теперь понимаете? – похлопал чиновника по коленке старичок. – Если вы сами не сможете укротить своих демонов, всегда найдется тот, кто сделает это за вас. А когда этот верзила будет вас убивать с особой жестокостью, можете поплакаться, что вы такой с рождения. Может, тогда он не станет сильно мучить вас перед смертью.

– Три года – это шикарно! Мне вот тридцать лет впаяли, – с завистью произнес я.

– Позвольте полюбопытствовать, за что такой симпатичный молодой человек был осужден на такой некрасивый срок? – спросил философ.

– Сущий пустяк, – отмахнулся я. – Назвал фашистских выродков фашистскими выродками.

В вагоне воцарилась тишина. Внутренне я был готов к такому эффекту и тому, что последует за ним. Но мне было уже все равно. Я знал, что из путешествия по Сибирейской тайги живым не выберусь. Как, похоже, и из этого бредового мира.

Солдаты не замедлили отреагировать на прозвучавшее кощунство. Подбежали к нам и скинули со скамейки моих соседей. Потом один обхватил меня за горло и, как капусту с грядки, сорвал с насиженного места. Второй со всей силы коленом заехал в солнечное сплетение. Я выпал из реальности…

***

Не знал, что во время отключки из-за болевого шока тоже могут быть сновидения, причем цветные. В этот раз меня пригласили на какое-то праздничное мероприятие – то ли званый ужин, то ли церемонию вручения государственных наград. Действо происходило в квартире в доме сталинской эпохи. Небольшая прихожая, длинный коридор и – бац! Похоже, что «русиянская» реальность успела наложить отпечаток даже на мое подсознание.

Когда меня провели в гостиную, я, мягко говоря, охренел. Вы бы, наверное, тоже были в шоке от комнаты в триста-четыреста квадратных метров и потолками метров под двенадцать. Множество огромных окон располагались в аккурат под потолком, который был затянут убогими панелями из когда-то белого пластика. Мебели в «комнате» почти не было, не считая большого стола, обитого зеленым сукном. С десяток разодетых в вечерние платья женщин и мужчин в смокингах, сновали без дела с наполненными бокалами.

За столом сидели криминальные авторитеты, сплошь в наколках и с крупными золотыми перстнями. Увидев меня, они сразу же, без церемоний, почти насильно, усадили за стол. Оправдания, что я не хочу и не умею играть, оставили без внимания. Тут же передо мной появилась пухлая пачка банкнот – английских фунтов стерлингов, как я успел заметить. Во что играли, я даже не вникал. В голове молотком била единственная мысль: «Не садись играть за один стол с шулерами!»

Солидные мужчины резались, не за страх, а на совесть. Мне стало совсем уж не по себе, и за игрой я не следил. Вскоре раздались одобрительные возгласы. Какой-то верзила вручил несколько маленьких светодиодов зеленого и желтого цвета.

– Это твои фишки – смотри сразу все не просри! – похлопал он меня по плечу под одобрительные возгласы соседей.

– Господи, помоги отсюда выбраться, – взмолился я и закрыл глаза.

– А ты парень не промах! – заорали мне в ухо.

Я открыл глаза и увидел, что мне вручают одноразовую пластиковую тарелку, доверху наполненную желтыми и белыми монетами времен СССР.

– Держи, заработал. Верно говорят – новичкам везет! – прохрипел криминальный авторитет, сидящий напротив. Досмотреть сон мне, как обычно, не дали…

***

Дмитрий, очнись! – бубнили над ухом и трясли меня за плечи.

– Сильно вас приложили, молодой человек. Пожалуйста, постарайтесь держать язык за зубами, по крайней мере пока мы находимся с вами в одном поезде.

Надо мной склонилось лицо пухляша с просящим выражением. Я полулежал на жесткой скамейке, прислонившись головой к холодному стеклу. Соседи учтиво потеснились, освободив для меня дополнительное пространство.

– Теперь я понимаю, почему вам впаяли такой суровый срок, – покачал головой старик. – Это они еще с вами мягко обошлись. В моей молодости одно только произнесение запретного слова на «ф» каралось немедленной смертной казнью. Помню, как участковый застрелил нашего соседа, бывшего фронтовика. Тому никак не удавалось встроиться в новый порядок, и он то и дело позволял себе высказать лишнее. Мы его жалели и не доносили. Но когда участковый пришел к нам с очередной лекцией на тему «Освобождение Русии – можем повторить» и стал поносить всех, кто сражался против германцев, сосед не выдержал. Врезал правду-матку, пока пуля не вынесла ему мозги. Мать потом долго ругалась, отмывая от крови кухонную мебель.

– Дураком родился, дураком и помрешь. Гы, гы, гы… – заржал паренек, сидящий напротив. И снова резиновый аргумент успокоил убогого. Молодой человек уткнулся взглядом в окно и затих.

– Что это с ним? Почему он то все время молчит, то ляпнет какую-нибудь ересь, и потом сам же ржет как сивый мерин?

– Не обращайте внимания. Это очередная жертва экспериментов в системе образования и воспитания подрастающего поколения.

– Что-то об этом я уже слышал, – припомнил я разговор с лифтером-лилипутом.

– Слышали? Ну вот, а теперь видите. И это еще довольно легкий случай. Потерянное поколение, потерянный народ, потерянная страна, – вздохнул старик.

– Ничего не потерянное! – зашипел чиновник. – А что прикажете с ними делать? Это раньше идеологическая машина работала как часы. Люди верили всему, что говорили по радио и писали в газетах. Были добрее и доверчивее, особенно после войны. А потом, под влиянием западной «порочной кислоты», стали разлагаться. Нынешнее поколение вообще не имеет понятия, что такое честь, долг, готовность жертвовать собой ради спасения Родины.

– Может быть, уже хватит жертвовать? Война давно закончилась, а вы все бросаете новые трупы на амбразуры вашего цинизма и мракобесия, – парировал философ.

– Как это не жертвовать – вы в своем уме? Да на этом держится вся наша государственная машина. Сегодня один откажется погибать за Родину, завтра другой. А через год, глядишь, и забудут про героическое прошлое предков.

– То есть вы предлагаете во имя сохранения памяти прошлого жертвовать настоящим? – потребовал я уточнения.

– Снова вы передергиваете! – пискнул толстяк. – Есть вещи, которые нельзя обсуждать: такие как религия, патриотизм, жертвенность. Они просто есть – и все, примите как должное. Вы же не разводите дискуссию на тему «Почему у меня две руки? Нужны ли мне две руки и десять пальцев?» Нет, просто пользуетесь тем, что вам дано. Так и здесь. Готовность умереть за Родину – это дар свыше. И не нам с вами подвергать его сомнению!

– Ну вы загнули, уважаемый, – удивился философ. – Что же тогда сами сидите здесь, упитанный и нарядный, словно витрина в магазине дорогой одежды? Идите и жертвуйте. Убейтесь уже, в конце концов. И коллеги ваши пускай устроят групповой подвиг с какой-нибудь высокой скалы. Глядишь, может, и на Русии станет легче жить.

– Наша работа – это уже подвиг, – вздохнул пухляш. – Думаете, легко каждый день выслушивать бредни людей, которые ни хрена не понимают в управлении государством и в функционировании тончайшего инструмента идеологии и пропаганды?

– Его уже не переубедить: случай, не поддающийся лечению, – махнул рукой философ. – Нам бы молодое поколение спасти. Пока не стали такими же напыщенными ослами.

– Молодой человек! – дернул паренька за рукав мужчина.

– Да, да, я вас слушаю, – заморгал тот, возвращаясь в реальность из параллельной Вселенной.

– Скажите, пожалуйста, много ли книг вы прочитали?

– Конечно! – заулыбался юноша. – Я прочитал все книги, которые входили в обязательную школьную и институтскую программы. Кроме этого, попросил дополнительную нагрузку и осилил еще штук тридцать учебников и словарей.

– Какой вы, однако, молодец, – похвалил его философ. – И что же вы вынесли для себя, впитав миллионы букв и тысячи слов?

– Я не впитывал, я учил. Учил хорошо, многое наизусть. Поэтому прекрасно сдал экзамены, поступил в престижный университет. Окончил его с отличием и даже собирался писать диссертацию.

– На какую тему? – подключился я к беседе.

– Это моя гордость. Я долго думал, анализировал, выбирал, сравнивал. И остановился на теме «Особый статус русиянского народа как скрепляющий механизм народного самосознания».

– Чего скрепляющего? – не уловил я суть.

– Народного самосознания. На ряде исторических примеров я показал, что мы, русияне, обладаем особым земным статусом (исторической ролью), позволяющим нам на протяжении многих веков оставаться могучим и непобежденным народом!

– Так вас же победили? В 1941 году, если не ошибаюсь? – опешил я.

– Не победили, а освободили, – поправил меня собеседник. На протяжении всей истории Русию никто никогда не побеждал. Были кратковременные периоды иноземного ига, но они не повлияли на самосознание русиянского человека. И все, повторюсь, благодаря особому статусу.

– И кто же нас им наделил, по вашему мнению?

– Не знаю, я так глубоко не копал. Да мне это и неинтересно, – пояснил паренек. – Мне достаточно того, что я, как русиянский человек, им обладаю.

– Вот видите, какое прекрасное поколение мы воспитали! – просиял партийный функционер. – И умный, и начитанный, и даже про наш особый русиянский статус знает. А вы все ноете, – ткнул он пальцем в сторону философа.

– Вам лишь бы очернить, обосрать наши победы и заслуги!

– Ага, обосрать, срать, враги, кругом враги, гы-гы-гы! – неожиданно начался очередной припадок.

Солдат, дубинка, грустный безвольный взгляд в окно…

– Бедный мальчик, – вздохнул старик. – Ему лечиться надо, а не пять лет прозябать в Сибирейской тайге, общаясь с уголовниками.

– Что же он натворил? – поинтересовался я.

– Убил отца, который посмел усомниться в теории «особого статуса». А потом расчленил и показывал связанным матери и младшей сестре, что в кишках его папеньки что-то такое есть…

– И за это он получил всего пять лет? Кровавый маньяк и убийца? – возмутился я.

– Ну убийца, и что? – заступился за паренька толстяк. – Подумаешь, человека жизни лишил, какая невидаль! Зато в голове у него правильные мысли и политически он грамотно подкован. Моя бы воля, я бы его освободил еще в здании суда. И без него найдется уйма народу, которого можно хоть сейчас на каторгу отправлять.

– Не спорьте с ним, – видя закипающую во мне ярость, успокоил пожилой философ. – Нынче жизнь человеческая обесценилась донельзя. Государство заботит лишь то, чтобы в его огород не залетали народные камни. А что мы при этом вытворяем друг с другом, власть имущих вообще не беспокоит. Поэтому нас и осталось всего тридцать миллионов. Хотя подозреваю, что и эта цифра сильно завышена.

– Подозревает он! – огрызнулся пухляш. – Главное – страну сохранили, независимость, самоидентичность. Живем в свободном развивающемся государстве. С Америкой общаемся на равных, заставляем содомитов нас бояться и уважать. Так нет же, все мало. Все разговоры обязательно надо свести к бытовухе: высокая преступность, недоступные кредиты, отсутствие свободы слова. Да тьфу на них, главное – не быть рабом Запада!

– Какое прекрасное у вас пальто! – неожиданно перевел тему разговора старик, бережно ощупывая рукав соседа.

– Верно подметили. Это отличная английская шерсть, – горделиво улыбнулся мужчина.

– И ботинкам вашим, поди, сносу нет? – продолжал философ.

– Это мне друзья на юбилей подарили. Из самого Милана презент. Такие есть только у меня и губернатора.

– Вот об этом я и сокрушаюсь, – обратился ко мне старик. – На их штыки давно нанизаны кубинские сигары, патроны залиты французским коньяком, порох пропитан дорогим парфюмом. Они ненавидят своих врагов, всей душой мечтая приобщиться к их образу жизни, словно мотыльки, летящие на пламя свечи.

А воевать они могут только с собственным народом, который терпел, терпит и будет терпеть еще тысячу лет. Наверное, в этом и заключен наш особый, русиянский, статус.

– Это ты, старик, нас с евреями перепутал. Они любят терпеть, да еще гордятся этим.

– Они терпят ради результата, а мы ради процесса. Чувствуешь разницу? Да и не старик я тебе, подхалим поганый. От пыток сотрудников Департамента морального контроля и учета кто хочешь состарится. К твоему сведению, мне всего шестьдесят два…

Глава 8. Сибирейская тайга

К моему удивлению и нескрываемой радости, принудительное путешествие на электричке продлилось не более пятнадцати часов, без остановок и длительных простоев. Лишь один раз прямо на ходу из соседнего вагона выкинули тело какого-то бедолаги.

Его тут же подобрала дежурившая у путей бригада утилизаторов. Как потом выяснилось, от сидения на жесткой скамье у мужчины затекла поясница. Решив немного размять суставы, он без спроса встал с места. И тут же получил дубинкой по голове. К сожалению, удар оказался смертельным, вызвав обильное кровоизлияние в мозг. Но и этот инцидент никак не повлиял на крейсерскую скорость нашего поезда, с завидной легкостью пожирающего километры русиянских просторов.

Туалеты в электричке были не предусмотрены, и облегчиться нас водили в переход между вагонами, причем мужчин вместе с женщинами. Сразу вспомнилось босоногое детство: поездки на дачу с вещевыми баулами на головах, коты в корзинках, затянутых марлей, собаки под скамейками и обоссанные тамбуры.

Ссыльного народу было полно, поэтому уже через несколько часов разливы мочевины окутали вагоны невыносимым амбре. Хорошо, что перед этапом многих не кормили больше суток и «по большому» почти никто не ходил. Иначе я бы сам выбросился в окно из этого зловонного ада.

Оказалось, что Сибирейская тайга находится не за Уральскими горами, а начинается уже где-то в районе Кирова, который в «искривленном пространстве» именовался Фриштадт.

После прибытия нас быстренько рассадили по автозакам и повезли через весь город на распределительные пункты. Несмотря на усталость, я был рад внезапно выпавшей возможности увидеть Мордор двадцать первого века. Рядом со мной оказались несколько рецидивистов, явно знакомых со здешними местами. Они охотно отвечали на вопросы о мироустройстве каторжан.

Сибирейский город произвел на меня сильное впечатление. Как объяснили, поселение было построено для обеспечения деятельности крупнейшего захоронения, а попросту говоря, свалки радиоактивных и химических отходов, расположенной в этих местах.

Обшарпанные серые здания, не видавшие ремонта лет пятьдесят. Жилые дома с треснувшими стеклами в рассохшихся оконных рамах. Дороги, покрытые неровными, словно погрызенными подземными монстрами, кусками асфальта. Дыры в нем были закиданы битыми кирпичами и кусками досок. Древние автомобили, которые ехали скорее по инерции, нежели по исправности. И много, много чего еще убогого и опустошающего душу. Похоже, действительно, прогресс и цивилизация не заглядывали сюда с далекого 1941 года…

В «помощь» Фриштадту трудились поселения поменьше, расположенные по соседству. Эта «гениальная» идея пришла много лет тому назад военным. Они решили: а почему бы сразу не убить двух зайцев? Во-первых, заработать хорошие деньги на приеме опасных отходов из других стран. Европа маленькая, а Русия- матушка огромна, поля и леса ее бескрайние. Во-вторых, можно занять полезным трудом тысячи неугодных – местное население и сосланных на поселение в Сибирейскую тайгу. А то, что их трудовой стаж продлится всего несколько лет, как нельзя лучше скажется на экономике страны – меньше ртов придется кормить. Мировое сообщество с воодушевлением восприняло идею, и потянулись в Русию-матушку нескончаемые составы с пугающими символами и надписями.

– В эти места после начала войны 1941 года эвакуировали сотни тысяч мирных граждан из тогдашних Москвы, Ленинграда, Мурманска, Воронежа, городов Прибалтики, – пояснял Владберг – кряжистый мужик со сломанным носом и кривым шрамом на лбу. Он отбывал наказание за то, что спьяну подрался с полицейскими. Суть конфликта уже и сам не помнил, но «ментов поганых», по его собственному признанию, ненавидел с детства. Пил много и часто, работал мало и редко.

– После войны германские вожди решили не развязывать новую бойню и не устраивать массовые казни. На самом верху было принято решение объявить области, в которые проводилась эвакуация, особыми зонами. Позднее их объединили в регион под названием «Сибирейская тайга».

– Никто не ожидал, что война закончится так быстро. Как мне рассказывали бабка с дедом, пропаганда «красной плесени» в довоенные годы с утра до вечера вещала, что СССР самая мощная военная держава в мире: «У нас лучшая техника и подготовленные командиры. Наши солдаты бесстрашные и хорошо обученные. Идеи коммунизма шагают в мир уверенно, и остановить их не сможет ни один гнилой капиталист!» – убеждали допобедных русиян с утра до вечера. Однако, как показала практика, одних лозунгов оказалось мало, – грустно выдохнул Владберг.

– Всего несколько месяцев понадобилось слаженной германской машине, чтобы раздавить и «лучшую в мире» технику, и обратить в бегство идеально тренированных воинов.

– Не перегибайте палку, – возразил я. – Наши солдаты бились не на жизнь, а на смерть. Шли с голыми руками на пулеметы, закрывали телами амбразуры, взрывали себя гранатами, но не сдавались врагу.

– И такое было. Только в чем тут заслуга «красной плесени»? В том, что простой народ рвал жилы, сжигал себя в пламени войны, умирал без счету? Так это подвиг народа, но никак ни его вождей. Они скорее мясники, посылавшие рабов на скотобойню. Причем знали, суки, что у нас техники не хватает и винтовка одна на троих. Про дефицит боеприпасов вообще молчу. Знали и посылали, чтобы русияне в своей кровушке утопили германцев. А миллионов жизней не жалко! Ничего, бабы еще нарожают.

– То есть тебя устроила победа Великих германских освободителей? – поинтересовался я.

– С точки зрения прекращения бессмысленной бойни – да, полностью устроила. Знаешь, Дмитрий, у меня отец был профессиональным историком, преподавал в крупном университете. Потом его, правда, повесили за крамольные мысли о наших вождях. Но кое-что он мне успел рассказать. Ты, например, знаешь, что к 22 июня 1941 года в СССР «под ружьем» стояло свыше пяти миллионов семисот тысяч солдат, офицеров, матросов и мичманов. В то время как германцы вместе с союзниками имели на будущем Восточном фронте четыре миллиона восемьсот тысяч солдат. То есть ни о каком внезапном и вероломном нападении, оправдывающем наше позорное отступление, и речи идти не могло.

– Но у нас огромная территория, слабо развитая железнодорожная сеть, и, насколько мне известно, в западных военных округах, которые вступили в первые месяцы в схватку с врагом, находилось чуть более двух миллионов восьмисот тысяч человек, – парировал я.

– Зато в военной технике на западных рубежах у нас было превосходство перед германцами почти в три раза! И вообще причем тут огромная территория и плохие железные дороги? Я тебе напомню, что Вторая Мировая война к тому времени бушевала уже почти два года, два долбаных года! Сколько надо было еще времени нашему командованию, чтобы стянуть войска со всей Русии в кулак и дать отпор германцам?

– Но Сталин верил Гитлеру. Верил, что тот не нарушит договоренности между нашими странами. Даже когда ему сообщили о нападении, все равно сомневался. До последнего не хотел втягивать страну в полномасштабную войну.

– Потому что мудак твой Сталин. Тёмный неуч и мудак. Ему только почтовые кареты грабить на узких горных дорогах, а не страной руководить. Всего за 10 лет, с 1929 по 1939 год, этот таракан умудрился втянуть нашу страну в такой дьявольский хоровод, потери от которого мы вряд ли когда восполним.

– Нам здесь и сейчас легко рассуждать: ежели да кабы. Ты лучше вспомни историю Николая II. Вот он позволил втянуть себя в войну 1914-го – и что? Через три года была разрушена мощнейшая Российская империя. А Сталин не пошел на поводу у Гитлера в 1939-ом, наоборот, выиграл почти два года, чтобы лучше подготовить оборону СССР, – не сдавался я, судорожно перебирая в голове исторические факты.

– Подготовил? Да только за первых три месяца войны были убиты и пропали без вести свыше двух миллионов солдат и офицеров! Прибавь к этому потери среди гражданского населения. И ты считаешь, что это «избиение русиянских младенцев» стоило продолжать дальше? Хорошо, что у Великих германских освободителей хватило разумения не растягивать «удовольствие», а завершить войну в кратчайшие сроки.

– Проиграли мы войну, проиграли. В этом стоит честно признаться, – поддержал Владберга другой зек Олег – худой и длинный, как пожарная каланча. Он все время хотел есть, отчего вид имел несчастный. – Воевать должны военные, и желательно профессиональные. А уж если они не справились со своей задачей, тогда все, капут, капитулейшен.

– А как же народное ополчение, партизанская война? Ведь именно так мы выиграли войну 1812 года, – не сдавался я.

– Напомню тебе, что в той войне Русия потеряла не больше двухсот тысяч человек. И чтобы минимизировать потери, даже Москву сдали.

– А ты предлагаешь кидать в топку войны гражданское население – пожилых и увечных мужчин, женщин и детей? – переспросил Олег. – А в чем тогда смысл такой победы? По-моему, гораздо эффективнее отдать врагу несколько городов и деревень со всеми зданиями, храмами, материальными сокровищами, но сохранить своих граждан. Ведь именно они позже построят тебе и новые здания, и храмы, и нарисуют картины. А от мертвых, даже трижды героев, павших на поле боя, ты уже ничего не добьешься…

Я потупился. Стало не по себе от внезапно возникшего в сознании легкого когнитивного диссонанса. С одной стороны, я еще с детства знал, что Родину надо защитить любыми средствами. «…Мы за ценой не постоим!» – как звучит в одной известной песне. С другой же, понимал, что вот она, иная реальность, в которой СССР проиграл, но потерял чуть больше двух миллионов человек. И эта цифра не идет ни в какое сравнение с жертвами моей «страны-победительницы» в двадцать, а то и в двадцать пять миллионов, которые уже никогда не примут участия в жизни государства.

– Чего загрустил, Дмитрий? – улыбаясь, похлопал меня по плечу Владберг. – Правда глаза колет? Ничего, поживешь пару лет в Сибирейской тайге, привыкнешь к нашему дурдому.

– Если, как вы утверждаете, война была грамотно прекращена, да еще с минимально возможными потерями, отчего тогда сегодня в Русии творится весь этот мрак? Население уменьшается, количество заключенных, наоборот, растет.

Экономика вертится вокруг нуля. Посмотрите вокруг – машины на улицах старые, допотопные, телевизоры черно-белые. К одежде и обуви прикоснуться страшно. За чтение книг сажают за решетку. Лишнего слова на партийном собрании не ляпни. Позволил себе критику в адрес вождей – полезай в автозак. Не хочешь ходить в церковь – повинен смерти. Может быть, рано мы сдались? Может быть, стоило еще повоевать с Великой Германией? – возопил я.

– Дело в том, – тихо сказал Олег, – что ответ на твой вопрос находится в глубинной, невидимой плоскости человеческого бытия…

– Ну вот, снова завел шарманку! – отмахнулся Владберг. – Если хочешь, слушай, а я эту легенду знаю наизусть. Пока нас везли в поезде, кореш мне все уши прожужжал своей теорией.