Очепятки

– Документов у меня тоже нет, а вот деньги имеются.

Не дождавшись такси на пустынной улице, мы решили вернуться на стоянку к отелю. Уже возле самой гостиницы сзади послышался шум мотора. Я непроизвольно махнул рукой, и машина послушно остановилась. Из окна высунулся таксист. Английским он не владел, поэтому диалог затянулся. Невесть откуда появились отельные охранники.

– Скажите, чтобы он отвез нас на дискотеку, – попросил я.

– Дискотека?!

– Да. Музыка, танцы.

Для наглядности мы с Тимуром начали напевать и пританцовывать.

Охранники принялись что-то активно обсуждать с таксистом. Время от времени звучала фраза «Мама-Бай-Бай». Наконец водитель согласно закивал головой. Охранник распахнул дверь:

– Садитесь, он отвезет вас в «Мама-Бай-Бай».

Спустя полчаса машина затормозила в темном квартале без признаков жизни. Водитель достал телефон, позвонил. В ближайшем доме распахнулась дверь. На крыльцо вышла пожилая женщина. Таксист указал на нее пальцем:

– Мама-Бай-Бай.

Вслед за дамой мы поднялись на крыльцо и вошли внутрь. Ни души! Перед нами был пустой темный зал. На столах лежали перевернутые вверх ножками стулья. Где музыка? Где танцы? Где публика? Может, на втором этаже? И точно – женщина направилась к лестнице, ведущей наверх.

На втором этаже тоже царили темнота и тишина. Дама прошла в конец зала, открыла дверь, и мы очутились в небольшой ярко освещенной комнате. Треть помещения занимал кожаный диван. Перед ним стоял небольшой столик. На стене висела огромная плазменная панель. И опять – ни души!

Женщина жестом пригласила сесть. Поскольку только я владел основами английского, пришлось взять на себя роль переводчика. Перечень предложенных услуг поставил меня в тупик.

– Шесть бутылок пива, арбуз и леди, – безапелляционно заявила дама. Видимо, это и была та самая таинственная «Мама-Бай-Бай». – По пятьдесят долларов с каждого!

– Нам не надо леди, – опешил я. – Только пиво.

– Пиво без леди нельзя, – отрезала Мама-Бай-Бай.

Пятьдесят долларов – это месячный доход рядового вьетнамца. Что за цены!

– Нам не надо леди! – разозлился я. – Дорого! Мы уходим.

– Хорошо, – согласилась хозяйка. – Пятьдесят на двоих.

– Дорого! – не сдавался я.

– Чего она хочет? – вмешался Тимур.

– Полтинник.

– Брось торговаться, я плачу.

Через минуту нам принесли шесть бутылок пива и разрезанный арбуз. Потом распахнулась потайная дверь, и в комнату впорхнули две юные леди в коротких шортиках и футболках. Одна из них держала под мышкой толстенную книгу. Девушка представилась (непроизносимый набор звуков!), включила телевизор и протянула фолиант. Мы уставились на него как баран на новые ворота! Куда мы попали?! Ночной читальный зал? Подпольная библиотека?

Увидев наше изумление, девушки зашлись от хохота.

– Караоке! Караоке! – повторяли они.

Я открыл книгу. В ней были тексты песен на английском и вьетнамском языках.

– Тимур, мы попали в караоке-бар. Придется петь.

– Я в английском – ни бум-бум, а уж по-вьетнамски – вообще полный ноль!

– Деньги-то заплачены. Придется петь.

Мы выпили пива, взяли по микрофону, выбрали первую попавшуюся песню на английском языке. Зазвучала музыка. По экрану поплыла бегущая строка. Тимур уверенно взял первую ноту и запел. Я с изумлением смотрел на коллегу – еще пять минут назад он не мог произнести ни одного английского слова! К тому же в школе у него явно была тройка по пению. Вот что делает животворящая смесь пива и виски. Леди дружно подпевали. Я уже понял, что это эскорт: общаться, петь – можно, трогать – нельзя.

Вскоре Тимур вошел в раж и пел все песни подряд. Я поддерживал по мере сил. Когда английские песни надоели, перешли к вьетнамскому репертуару. Первый куплет в нашем исполнении вызвал у девчонок дикий приступ веселья. Они катались от смеха по полу. Вьетнамский язык то́новый. Видимо, наше произношение превращало текст песни в нелепую абракадабру.

В разгар концерта дверь распахнулась и в комнату влетела разъяренная хозяйка:

– Уже три часа ночи! Вы поете слишком громко! Заведение закрывается!

– Ладно, мы уходим. Вызовите такси.

Мы попрощались с эскортом, забрали оставшееся пиво, половину арбуза и вышли на улицу. К крыльцу подрулила машина с шашечками.

– Отель Horizon, – сказал я водителю, устраиваясь на заднем сиденье с бутылками и арбузом.

Тот не понял.

– Ho-ri-zon, – повторил я по слогам.

Таксист растерянно развел руками.

В Ханое не так уж много пятизвездочных гостиниц. Ну не может он не знать нашего отеля! Однако многократное повторение названия по слогам, целиком, с придыханием, яростной жестикуляцией и вытаращенными глазами не помогало: таксист честно не понимал, куда нужно ехать. Очевидно, злую шутку опять сыграл тоновый язык – мое произношение для вьетнамца звучало как бессмысленный набор звуков.

Устав препираться, водитель завел мотор и обреченно поехал. Было ясно, что едет он куда глаза глядят. Черт, в который раз наступаю на одни и те же грабли – опять забыл взять на ресепшен визитку отеля! Хотя какая визитка – мы вышли из номера на пять минут, покурить. Положение осложнялось тем, что утром мы должны были лететь в Москву. До трансфера в аэропорт оставалось несколько часов.

Я обшарил карманы. Рука наткнулась на магнитный ключ от номера. На нем было что-то написано по-вьетнамски. Водитель взглянул, просиял, развернулся и погнал что есть сил. Слава богу, отель нашелся!

У входа нас ждали знакомые охранники:

– Мама-Бай-Бай?

– Бай-Бай, Бай-Бай, – дружно ответили мы и, позвякивая пивными бутылками, отправились спать. Ханойская ночь неожиданно оказалась чересчур насыщенной всевозможными приключениями.

Невинные радости

Древний город Луангпхабанк – туристический хит Лаоса. Наиболее колоритной является центральная улица, которая носит имя короля Сисаванг Вонга. На ней находится множество ресторанов и массажных салонов. Невозможно побывать в Азии и не сделать настоящий восточный массаж. Предлагают массаж ног, головы, шеи, общий массаж и акупунктуру.

В полдень по городу разливается зной. Чтобы спрятаться от жары, захожу в ближайший салон и заказываю массаж ног. Ложусь на удобную лежанку под прохладную струю воздуха от вентилятора. Звучит приятная приглушенная музыка. Знойная улица за стеклянной стеной кажется нереальной, будто смотришь художественный фильм.

Симпатичная массажистка с большими раскосыми глазами приносит деревянный таз с теплой водой, бережно берет мои стопы и омывает их. Неземное блаженство! Затем она устраивается на крохотную скамейку, кладет мою ногу себе на колени и начинает слегка сжимать на стопу пальцами, будто играя на флейте. Как нежны женские руки!

Сеанс длится час, но уже в первые минуты погружаешься в нирвану, исчезают занудные мысли о делах, растворяются заботы. Хочется, чтобы час тянулся как можно дольше. Неспешные замедленные движения массажистки способствуют полному релаксу.

Размяв напряженные мускулы, она смазывает ноги маслом, после чего начинается более глубокая проработка мышц. И тут оказывается, что руки лаосской девушки не только нежные, но и сильные. Потом приходит черед акупунктуры. Деревянной палочкой массажистка нажимает на определенные точки стопы.

После окончания процедуры ноги тщательно вытирают полотенцем, очищая от масла. Они кажутся невесомыми, но самое главное – голова очистилась от «мусора». Сеанс завершается чаепитием: предлагают настой из целебных трав или крепко заваренный зеленый чай, который пьют из фарфоровых стаканчиков-наперстков.

И еще один штрих. Лаосцы английское «экскьюз ми» неизменно произносят как «кисс ми». Когда это говорят лаосские девушки, невольно хочется понимать фразу буквально.

Кормление монахов

В Лаосе не так уж много городов. Нынешняя столица называется Вьентьян – она расположена на границе с Таиландом. Древней столицей, ныне имеющей приставку «экс», является город Луангпхабанг. Столичные функции он исполнял на протяжении 600 лет, а сейчас стал крупным туристическим центром. В городе с населением чуть менее 30 тысяч человек действуют 30 монастырей! С незапамятных времен здесь существует необычная традиция, которая называется «кормление монахов».

Посмотреть экзотическую церемонию приезжает множество туристов со всего мира. Еще до восхода солнца, в предрассветных сумерках, тротуар вдоль центральной улицы города выстилают ковровыми дорожками. На них устраиваются «кормильцы» с плетеными туесками, наполненными вареным рисом.

Кто-то участвует в ритуале из любопытства, кто-то – из желания помочь монахам, а кто-то – из желания помочь умершим близким: считается, что, подавая монаху рис, передаешь еду тем, кто перешел черту жизни и смерти. Желающих накормить монахов много. Преобладают туристы.

Церемония начинается в пять утра. В это время солнечные лучи еще не способны осветить город и очертания домов теряются в полумраке. Поэтому особенно впечатляет момент, когда в начале улицы вдруг загорается оранжевое сияние. Этот удивительный эффект создает одеяние трехсот монахов, которые в полном молчании цепочкой идут по улице. В полумраке их одежды кажутся настолько яркими, что глазам больно смотреть. Кажется, монахов окружает оранжевое свечение.

Второй шок испытываешь, когда колонна приближается. Оказывается, среди монахов почти нет взрослых! В большинстве своем это мальчики от восьми лет и юноши до 20 лет. У некоторых на талиях повязаны широкие желтые пояса. Все монахи босы. У каждого на правом плече на длинной лямке висит позолоченная чаша для пожертвований в оранжевой оплетке. В нее и полагается класть рис.

Едва колонна равняется с «кормильцами», все оживляются. Все, кроме монахов. Каждый стремится бросить горстку риса в чашу. Женщинам полагается подавать рис на коленях. Монахи не благодарят, а с отрешенным взглядом продолжают спокойно равномерно двигаться вперед.

Оранжевую колонну сопровождает стайка детишек из бедных семей с пластмассовыми ведрами и тазами. Монахи на ходу пересыпают рис из своих чаш в ведра помощников. Не теряют времени и местные жители. Поскольку иностранцам негде готовить рис для кормления, им предлагают купить уже готовый. Торговля идет бойко. Довольны все: монахи, нищие, горожане и туристы.

Процедура длится не более 15 минут, но кажется очень долгой. Достигнув конца улицы, монахи расходятся в разные стороны по своим монастырям. В этот момент исчезает оранжевое сияние. Кажется, что это солнце село за горизонт. Но совсем скоро над городом появляется настоящее солнце, заполняя все пространство светом и теплом. Создается впечатление, что монахи инициируют восход солнца, и потому церемония кажется волшебной.

Буддистские монастыри в Лаосе открыты для всех желающих. Можно войти в любой храм в любое время, не спрашивая разрешения и не совершая каких-либо ритуалов. Нельзя лишь входить в храм в обуви – ее полагается оставлять у порога. Побывав во многих монастырях Луангпхабанга, я так и не встретил взрослых монахов: всюду были только мальчишки.

В одном из монастырей несколько юных монахов клеили из ракушек фигурки бабочек. Увидев меня, они приняли строгий отрешенный вид. Однако естество брало свое: шутки в разговоре вызывали заливистый смех – куда только девалась напускная строгость! Мальчишки и в монастыре оставались мальчишками.

Большое количество монахов в Лаосе вызвано тем, что каждый гражданин мужского пола в возрасте от восьми лет должен некоторое время провести в монастыре, строго следуя 227 монашеским заповедям. Кто-то остается в обители на месяц-другой, а некоторые – на всю жизнь. Несомненно, жизнь в буддистском монастыре оставляет свой отпечаток, формируя определенные черты характера лаосцев и, прежде всего, миролюбие.

Дагестанский энерджайзер

Под вечер раздался телефонный звонок. Звонили из Союза журналистов.

– Евгений, у нас тут поездка намечается по культурной линии. Нужен журналист. Хотите съездить в Литву?

– Хочу.

Я не раздумывал ни секунды, поскольку обожаю литовскую кухню. Воображение сразу нарисовало аппетитные цеппелины, смачные колбаски, рюмочку ароматной настойки.

– Вот и хорошо. Поедете с танцевальным ансамблем. Запланировано несколько концертов в разных городах. Начнете с Зарасая. Записывайте телефон руководителя группы. Его зовут Нурмагомед.

Поскольку я туристский журналист, в гастрольные поездки мне ездить не приходилось. Впрочем, какая разница! Ведь впереди ждали цеппелины! Я набрал номер.

– Группа собирается в восемь утра у памятника Грибоедову возле ТЮЗа, – сообщил Нурмагомед. – Не забудьте взять загранпаспорт.

Я приехал раньше назначенного времени и выписывал круги вокруг автора нетленной пьесы «Горе от ума». На парковке остановилась машина. Из нее вышла семейная пара с ребенком. Мамочка держала в руке вешалку с национальным костюмом. Подъехала вторая машина, и сцена повторилась. Было очевидно, что родители провожают своих детей. Интересно – куда? У меня зародилось смутное подозрение. Оно полностью оправдалось, когда я вошел в автобус.

Салон был полон детей. Я оказался в составе участников зарубежных гастролей дагестанского детско-юношеского ансамбля «Имамат»! Самому младшему танцору было шесть лет. Большинство составляли дети десяти-двенадцати лет. Было с десяток студентов, в том числе девушки. Группу сопровождала молодая мамочка, которая опекала самых маленьких. За остальными присматривали студенты. Возглавлял группу Нурмагомед Гаджиев – основатель и бессменный руководитель ансамбля. На вид ему было лет сорок.

Дорога до литовского Зарасая заняла около четырнадцати часов. Много времени ушло на пересечение границы. С детьми эта процедура нередко вызывает сложности, а с таким количеством детей, да еще и без родителей, – тем более. Ребята вели себя дисциплинированно, но дети есть дети: кто-то не выдерживал, забывался и начинал задираться с соседом. Шалунов тут же приструнивали старшие ребята. Метод использовали армейский: лег, отжался. Этого хватало, чтобы задира пару часов вел себя тихо.

Тем не менее временами я ощущал себя внутри ядерного реактора. У детей было так много энергии, что она искрила, переливалась через край, заполняла окружающее пространство. Меня всегда удивляло, как умудряются сохранить душевное равновесие воспитатели и нянечки в детском саду. Видимо, с годами у них вырабатывается способность создавать защитный экран, который не пропускает энергетические импульсы. Мои предохранители такой накал выдерживали с трудом.

Зато появилась возможность с головой погрузиться в артистическую среду. Коллектив был танцевальный, но почти всю дорогу ребята пели, избавляясь от излишков энергии. Пели хорошо: слаженно, чисто, душевно. Кто-то начинал, и все дружно подхватывали с первых слов. Были даже вокальные партии – чувствовалось, что коллектив спетый. Песни были разные: русские, дагестанские, чеченские. Пели все – от мала до велика. Музыкальное сопровождение обеспечивал смартфон с колонками.

В Зарасай приехали после полуночи. Я наконец расслабился – впереди маячила ночь в отеле. Наверняка в одноместном номере. Скоро приму душ, растянусь на мягкой постели и в полной тишине забудусь блаженным сном до самого утра. И тут выяснилось, что жить предстоит в школе! Во время каникул классы пустовали, поэтому их переоборудовали в спальни на десять человек. Для детей это было счастьем, для меня – испытанием.

Горькую пилюлю подсластил великолепный ночной ужин в школьной столовой. Несмотря на позднее прибытие, повара дождались группу. Блюда были простые, но очень вкусные и большие. Сразу после ужина отправились устраиваться на ночлег. Попасть в единственную душевую комнату не представлялось возможным. Я сгоряча заселился в комнату с подростками, но быстро переметнулся к студентам.

Уже в первый день стало ясно – мне сказочно повезло. Я попал в самое ядро национальной среды, что совершенно невозможно во время обычной туристической поездки. Мне приходилось раньше бывать в Дагестане, но подобный опыт был недоступен – я всегда оставался сторонним наблюдателем. Здесь же я чувствовал себя исследователем-этнографом, который познает социум изнутри.

На Кавказе уважают возраст. Причем делают это совершенно искренне. В этом я убедился лично. В столовой ребята предлагали:

– Евгений, проходите, пожалуйста, без очереди.

Я вежливо отказывался.

Но от привилегии первому выбрать кровать в спальне не отказался. И выбрал у окна. В классах не было никакой мебели, кроме кроватей, а окна имели широкий подоконник, на который можно было сложить вещи. Моим соседом стал Нурмагомед. Это было почетно, а впоследствии спасло мне жизнь.

Когда определились со спальными местами, произошло очередное этнографическое открытие. На кроватях лежали комплекты постельного белья: простыни, наволочки, одеяла. Часы показывали два ночи, и я принялся застилать постель. Однако мои соседи почему-то не спешили. Ребята молча сидели на кроватях и чего-то ждали. Наконец в дверях показались девушки-студентки:

– Мальчики, быстро вышли из комнаты! Мы постели приготовим. Кому нужно костюмы погладить на завтра?

Ребята послушно потянулись в коридор. Вот как! Не мужское это дело – постели расправлять да костюмы гладить.

А потом старшие ребята совершали намаз. Из коридора слышались молитвы. В этой поездке я понял, какое это непростое дело – совершить обряд в иной религиозной среде. Чтобы не привлекать внимание, приходится искать уединенное место. Во время стоянок на трассе ребята уходили в лес. Перед молитвой необходимо совершить ритуальное омовение, а для этого носить с собой бутылку с водой.

Кто бывал в пионерском лагере, хорошо знает, что после отбоя жизнь только начинается. Поскольку я улегся в постель, свет в комнате погасили, но дверь оставили открытой. В школьном коридоре бурлило веселье – когда еще удастся провести ночь с друзьями без присмотра родителей! В класс-спальню постоянно кто-то входил, искал в полумраке вещи и выходил. Юные артисты угомонились только под утро, поэтому сон был короток.

Утром ансамбль в полном составе проснулся словно по команде. Никого не пришлось тормошить или поливать водой, чтобы поднять с постели. Дети были полны энергии, будто не было долгой дороги и бессонной ночи. И так повторялось изо дня в день. Откуда они черпали столько энергии – ума не приложу!

В первый день я попал на генеральную репетицию. Она прошла на сцене Зарасайского культурного центра. В репертуаре ансамбля было 16 позиций, включая различные варианты лезгинки, а также горский, осетинский, кумыкский и другие танцы. Я понял, насколько сложно танцевать коллективом. Если сцена окажется меньше привычного размера, танцевальная фигура может просто не вписаться в ее параметры. Сломается строй, собьется ритм. На незнакомой сцене обязательно нужно прогнать весь репертуар, чтобы заблаговременно внести поправки.

Ребята репетировали без костюмов, но это не уменьшило эффектность танцев. Поражали стремительность, слаженность и четкость. Дети преобразились. Во время танца они становились единым целым, где возраст никак не проявлялся и не имел никакого значения. Преобразился и Нурмагомед, спокойный и добродушный в обычной жизни. Это был настоящий демиург, который превращал движение человеческих тел в эмоции и настроение. Временами он был резок, но артисты повиновались беспрекословно. Они не боялись, они боготворили его.

Во второй половине дня на этой же сцене состоялся концерт для жителей Зарасая. Колоритные национальные костюмы многократно усилили эффектность танцев. Скорость и ритм были настолько велики, что разум отказывался верить, что это живые люди, а не компьютерная графика. Всем знакома энергия лезгинки. А теперь представьте, что этот танец длится час. Я вновь поразился неисчерпаемости энергии юных артистов.

После концерта на сцену поднялся мэр города Николаюс Гусевас. Он поблагодарил ребят и вручил им огромный литовский кекс «шакотис». Когда завершилась официальная часть, я подошел к Николаюсу и предложил взять у него интервью.

– Сегодня и завтра – никак! – мэр развел руками. – Очень занят. Послезавтра будет официальное открытие туристического сезона, приходи – там и пообщаемся.

Вечером я вернулся в школу одухотворенный и радостный. Одухотворенный – поскольку получил удовольствие от концерта и зарядился энергией, запасы которой изрядно иссякли. Радостный – потому что был уверен: после бессонной ночи, репетиции и концерта артисты будут спать как убитые, и мне удастся, наконец, выспаться. Я глубоко ошибался.

После ужина дети принялись играть в… футбол. Они скатали из газет подобие мяча и с криками гоняли его по длинному коридору. У школьных коридоров есть странная способность многократно усиливать звуки, поэтому шум и гам стояли невыносимые. Я тщетно пытался уснуть, накрыв голову подушкой. В комнате заботливо выключили свет, но дверь оставили открытой нараспашку, поэтому крики вливались в нее, словно океанская волна.

Я оставил попытки уснуть и решил дождаться окончания футбольного матча. Ну не могут же дети гонять мяч бесконечно! Есть же у них предел энергии. Девочки не играли в футбол, но весело щебетали и заливисто хохотали. Студенты не участвовали в активных развлечениях, но оживленно общались между собой. Оставалось терпеливо ждать, когда иссякнут детские «аккумуляторы».

Лежа в постели, я принялся анализировать свои этнографические наблюдения. Было необычайно интересно слушать, о чем говорят между собой студенты. Я находился в абсолютном национальном меньшинстве, поэтому с точки зрения статистики был настолько малой величиной, что для большинства оставался невидимым. Меня как бы не было, поэтому разговоры велись откровенные, без опаски быть услышанным кем-то посторонним.

Больше всего меня поразило несоответствие внешности и содержания. Облик жителей Кавказа у европейцев нередко вызывает невольные опасения. Когда группа бородатых мужчин что-то громко обсуждает, это может вызвать легкую панику. Но стоит прислушаться к разговору – страхи тают. Потому что говорят об обычных вещах, но как-то очень тепло и доброжелательно. К тому же даже взрослым мужчинам свойственны какая-то детская непосредственность и наивность.

Это наблюдение блестяще проиллюстрировал случай, когда после одного из концертов к Нурмагомеду подошла жительница Зарасая.

– Как танцуют ребята! – восхитилась она. – Это просто чудо! Но дети такие воинственные. Им воевать, а не танцевать.

– Зачем воевать? – улыбнулся Нурмагомед. – У нас и про любовь танцы есть.

А еще в среде кавказских народов большое значение имеет понятие рода. Они действительно воспринимают друг друга как близкие родственники. Самое удивительное, что даже я испытывал подобное чувство, находясь внутри коллектива.

Дети играли в футбол несколько часов. И, судя по всему, совсем не устали. По комнатам разошлись около трех ночи. И только потому, что завтра предстояли насыщенная экскурсионная программа и большой концерт. Студенты еще долго переговаривались в темноте, поэтому уснуть удалось только под утро. Но не сразу.

У меня – проблема. Я храплю. Точнее, проблема не у меня, а у моих соседей по комнате. Я лежал тихо как мышь, когда в комнате раздался храп. Студенты замолкли и стали вслушиваться в темноту. Храп стих, и они снова принялись общаться вполголоса. Храп снова зарокотал.

– Что же это такое! – возмутился кто-то из ребят. – Спать невозможно!

– Как думаете, кто храпит – Евгений или Нурмагомед Омарович?

Повисла напряженная тишина. Студенты вслушивались. Поскольку наши кровати с Нурмагомедом стояли рядом, определить источник храпа было невозможно.

– Магомед, сходи послушай, кто храпит.

– А чо я-то?

– Сходи, нам иначе не уснуть.

Магомед, самый младший из студентов, подошел, склонился над нами.

– Нурмагомед Омарович храпит, – обреченно констатировал он.

Студенты в замешательстве замолкли.

– Что делать? Может, толкнуть его?

– Ты что?! – все возмущенно набросились на смельчака. – Толкать Нурмагомеда?! С ума сошел!

Это было сродни кощунству.

Ребята обреченно разбрелись по постелям и затихли. Я облегченно вздохнул. Если бы храпел не Нурмагомед, а я, к утру меня бы придушили подушкой.

Первую половину следующего дня мы провели на экскурсии по окрестностям Зарасая. Вторая бессонная ночь не прошла бесследно. Я едва передвигал ноги от усталости и недосыпа, а вот ребята были веселы, бодры и энергичны. Во второй половине дня поехали давать концерт в город атомщиков Висагинас. Концертный зал на 560 мест был полон.

Выступление прошло на ура. Зал рукоплескал. У пожилых женщин слезы наворачивались на глаза, когда на сцену вылетал шестилетний солист и выдавал зажигательную лезгинку. После окончания концерта артистов долго не отпускали: просили сделать совместное фото, дарили цветы и шоколадки. Мэр города Даля Штраупайте организовала для ансамбля праздничный ужин. Гастроли удались!