Друзья и незнакомцы

Тогда Элизабет поняла, что не имела в виду того, что сказала. Работа, которую ненавидишь, была как минимум половиной того, что значит быть взрослым. Обычно Эндрю был практичным, надежным и уравновешенным. Она любила это в нем, полагалась на него.

– Это моя мечта, – сказал он. – Я бы хотел быть изобретателем в сфере питания. Уверен, что у меня родилось бы больше идей, если бы у меня только было время. Знаешь об этом парне, который изобрел Clog-B-Gone? Это просто кусок пластика, который собирает все волосы, застрявшие в канализации. Чувак заработал на этом двадцать пять миллионов в первый же год. Представь, если бы я заработал на гриле хотя бы половину от этого. Мы оказались бы обеспечены. Родители были бы обеспечены.

Он смотрел на нее с надеждой.

– Но на что мы будем жить все это время? – спросила Элизабет.

– Я все обдумал. Следующие полгода я буду работать по контракту. Использую это время для того, чтобы начать разработку гриля, и подам заявки на гранты в следующем году. И не то чтобы я на это рассчитывал, но у нас же есть сбережения на тот случай, если нам действительно понадобятся деньги, так ведь?

Она помедлила.

– Так.

Когда они поженились, то не стали объединять финансы, просто условились, что он будет оплачивать их повседневные расходы, а она с авансов, гонораров, продажи прав на экранизацию своей первой книги будет формировать их сберегательный счет. Будет откладывать на будущего ребенка, на его обучение, их пенсии.

– Ты уверена, что все в порядке? – спросил Эндрю. – Я знаю, звучит бредово. Но я чувствую, что сейчас самое время.

Это был самый подходящий момент для того, чтобы поделиться своими сомнениями, сказать ему правду. Но Элизабет не смогла этого сделать. Он никогда не разочаровал ее за все то время, что они были вместе.

Когда бизнес Джорджа рухнул, Эндрю сказал, что никогда бы не ушел с работы, если бы знал, что его родители вот-вот окажутся в таком затруднительном положении. Он сказал, что больше всего на свете хотел бы им помочь. Элизабет предполагала, что он думал об их накопительном счете, хотел, чтобы она предложила взять из их сбережений.

– Может, я слишком простой, – сказал он, когда она этого не сделала. – Они наверняка бы возмутились, заговори мы о помощи. Они вряд ли смогли бы вернуть нам долг.

Ей хотелось сказать, что, конечно, они должны предложить деньги Фэй и Джорджу. Но не могла. Денег не было.

Получение Эндрю стипендии на проведение научно-исследовательской работы в колледже стало решающим фактором для переезда из Бруклина. Он хотел быть ближе к родителям, чтобы помогать им по крайней мере по хозяйству, проводить с ними время, брать отца на рыбалку. Он подался на эту стипендию, и Элизабет согласилась с тем, что в случае положительного ответа они переезжают. Ей и в голову не приходило, что это случится.

Несмотря на сомнения, она гордилась тем, что Эндрю зашел так далеко. Даже изумлялась, если честно. Но, опять же, любой с по-настоящему отличной идеей подался бы в Стэнфорд, Гарвард или куда-то еще. Она могла только гадать, какая конкуренция царила в хиппи-колледже, где инженерный факультет назывался «зеленым».

У факультета был скромный фонд инновационных проектов, стипендия ежегодно выделялась подающим надежды молодым изобретателям, работающим над той или иной эко-технологией. Победителю доставалась команда студентов-рабочих и консультант проекта. У Эндрю был год на разработку прототипа и его лицензирование. Никакого плана на дальнейшее будущее у него не было.

Как и во всех своих недостатках, в своей неспособности поверить в него Элизабет винила свою мать. Она не имела представления о том, как должна выглядеть преданная жена.

История знает немало женщин, поддерживавших мужчин в их начинаниях. В конечном итоге они были вознаграждены за свою веру, готовность прожить без отпусков, ремонтов, свиданий во имя Великой Идеи. Жена, которая верила в мужа, оказывалась богатой сверх меры, обзаводилась благотворительной организацией, названной в ее честь, или покупала книжный магазин в любимом курортном городке.

Признание великих людей: «Все это было бы невозможно без нее».

Элизабет подумала о неудачниках, о которых никто не говорил. Связаны ли были их неудачи с нехваткой веры в них жен, или же все истории успеха были написаны постфактум? Впадала ли в ярость жена Стива Джобса от его возни в гараже, думая, что лучше бы он продавал страховку, как ее брат, до тех пор, пока вдруг – бум! – он не озолотился, и тогда-то она уже могла говорить, что знала, она всегда это знала, с самого начала?

– Как твои успехи, дорогой? – спросила Фэй Эндрю. Элизабет взглянула на мужа.

– Потихоньку, – ответил он и откусил кусок мяса, предотвращая дальнейшие расспросы.

В первые дни после переезда Эндрю не переставал говорить о своей работе. Как-то вечером он пришел домой и объявил, что один из студентов из его команды подсчитал, что гриль на солнечной батарее может жарить мясо в три раза быстрее, чем гриль на угле. В другой раз он пришел с улыбкой до ушей, словно ребенок, проснувшийся рождественским утром, потому что узнал, что прототип гриля будет тестироваться на фокус-группах.

Но в последнее время новостей у Эндрю не было. Может, он ходил на работу и сидел в Интернете целый день, чем, по мнению Элизабет, и занималось большинство людей. Ее бы это совсем не беспокоило, если бы у него были хоть какие-то финансовые гарантии.

– А что насчет тебя, Лиззи? – спросил Джордж. – Уже есть идея для новой книги?

– Не совсем, – отозвалась Элизабет. Она пожалела, что рассказала ему, что не знает, о чем писать. Джордж видел в этом теперь еще одну возможность завести разговор на свою любимую тему.

Элизабет знала, что будет дальше.

– Полое Дерево, – продолжал Джордж. – Говорю тебе, это материал для бестселлера. Ты получишь Пулитцера.

– Пап, прекрати, – вмешался Эндрю. – Прошу тебя.

В большинстве случаев его терпение по отношению к родителям казалось бесконечным. Но в настоящий момент единственным исключением было Полое Дерево. Не то чтобы слова Джорджа не имели смысла, они все отмахивались от его теории, подумала Элизабет, из-за его чрезмерной эмоциональности. Она казалась нездоровой. Поощрять ее не следовало. Фэй сказала, он использовал любой предлог, чтобы заговорить об этом, в чьей бы компании ни находился. Она предпочитала, чтобы Элизабет с Эндрю меняли бы тему всякий раз, когда он на нее сворачивал, что они и делали.

На прошлых выходных Джордж с полчаса рассуждал о важности подписки на местную газету. Говорил, что им нужно ее оформить, если для них важно поддерживать журналистику.

– Элизабет сама журналист, – ответил тогда Эндрю.

– Да, – не сдавался Джордж, – и что?

– Рано или поздно мы подпишемся, сейчас это не самая большая забота. У нас онлайн-подписка на «Таймс», и я едва читаю его каждый день.

Вообще-то за «Таймс» они не платили. Разумеется, они относили себя к тем людям, которые это делать должны и будут, но в реальности по-прежнему пользовались логином и паролем со старой работы Элизабет, по большей части из-за лени.

Элизабет чувствовала себя виноватой и без напоминаний Джорджа. Когда они еще жили в городе, то заказывали еду почти каждый вечер даже после того, как она прочитала статью о том, что агрегатор, где они ее заказывали, разоряет кафе и рестораны. Ей каждый раз хотелось дать чаевые наличными, потому что в статье говорилось, что только так можно быть уверенным в том, что деньги достанутся курьеру. Но часто у нее не было мелких купюр, так что она добавляла чаевые онлайн, надеясь на лучшее и широко улыбаясь человеку за дверью, забирая у него теплый бумажный пакет.

В последнее время она покупала одежду и игрушки Гилу тоже онлайн, потому что поблизости не было хороших магазинчиков, а те немногие места в центре города, где продавались органик-товары для детей, были слишком дорогими.

Элизабет оправдывала себя тем, что зато теперь редко заказывает еду, учитывая тот факт, что здесь выбирать можно только между пиццей и китайской лапшой.

Она могла назвать кучу других вещей, которые они делали правильно. У них не было внедорожника, и они редко ели красное мясо. Они сортировали мусор. В общем изо всех сил старались быть хорошими. То, что у них не хватало времени ходить с Джорджем на протестные акции или сидеть и вести хронику мировых бед – ну, это было нормально. Джордж с новоприобретенным рвением восклицал: «Люди должны что-то делать, но большинство не делает ничего». Было невозможно не почувствовать, что он, хотя бы отчасти, имеет в виду и их.

Старик вновь заговорил о своем:

– Как насчет такого, Лиззи? «Полое Дерево: Разоблачение американской жадности» – по мне, звучит солидно.

– Может, вы и правы, Джордж, – ответила она. – Это может стать большой книгой.

– Она надо мной подсмеивается, но так и быть, – махнул он рукой.

– Думаю, вы ее и должны написать, это ваша идея.

– Я не писатель, – открестился он. – А вот ты – да. Вот тебе целая глава – «Торговля: конец семейных магазинов». Знаешь уже вымерший торговый центр в Декстере?

Элизабет покачала головой.

– Был такой огромный торговый центр, минут пятнадцать езды отсюда. Эндрю с приятелями там все время пропадал после школы. Официально он называется «Магазины Эвергрин Плаза». Много лет назад это место считалось самым роскошным в округе. Теперь оно практически пустое.

Никто ничего не сказал, но Джорджа это не смутило, и он продолжал.

– Я начал думать об этом после выступления Хола Донахью, владельца обувного магазина в центре города, на собрании нашей дискуссионной группы в воскресенье. Спустя шестьдесят лет он закрывает бизнес. Хол рассказал нам, что некоторое время назад к нему стали приходить покупатели, прося примерить по три-четыре пары для себя или детей. А потом, прямо у него на глазах, они смотрели в Интернете, могут ли найти эту же обувь подешевле. Знаете, что сказал им Хол? Он сказал: «Удачи. Будет ли “Амазон” спонсировать местную футбольную команду и парад на Четвертое Июля?» Отличный вопрос, я тогда подумал. Люди не могут жить без этого.

– Мы не можем жить без «Амазона», – возразил Эндрю.

Элизабет метнула на него изумленный взгляд. Что это было?

Эндрю никогда бы не признался ни в чем подобном их друзьям в Бруклине. Все говорили, что ничего с «Амазона» не заказывают, так было положено. Хотя Элизабет видела фирменные коробки на ступеньках домов по всему их району, каждый вечер возвращаясь домой с работы.

– Что вы там покупаете? – спросил Джордж.

– Все. По большей части, все для ребенка. У нас оформлен ежемесячный заказ на памперсы, салфетки, молочную смесь. Бесплатная доставка. Тебе надо попробовать. Это намного удобнее, чем ехать в магазин только для того, чтобы обнаружить, что в половине случаев у них ничего нет.

– Вы выбираете удобство в ущерб человечности, возразил Джордж.

Фэй цокнула языком.

– Я начну беспокоиться о человечности, когда мой ребенок начнет спать по ночам, – пожал плечами Эндрю.

Удар ниже пояса, подумала Элизабет, особенно учитывая то, что Эндрю никогда не вставал к ребенку посреди ночи. Она послала Джорджу одобряющую улыбку.

– Расскажи Лиззи про тостер, – обратился он к Фэй.

– Что с ним?

– Сегодня утром наш новый тостер сломался без всякой на то причины, – сам начал Джордж. – Мы купили его месяц назад. Предыдущий был нашим свадебным подарком. И все еще исправно работал. А насчет этого даже пожаловаться никому нельзя. Магазин утверждает, что это проблема производителя. Производитель не берет трубку. Так и ходишь кругами, пока не махнешь на это все рукой.

Он стукнул кулаком по столу, как бы подчеркивая сказанное.

– Бум! Полое Дерево.

– Как раньше теперь не делают, – сказал Эндрю.

– Я знаю, что ты надо мной посмеиваешься, но это утверждение абсолютно верное. Мир скатился черт знает куда, – ответил ему Джордж. – Но большинству все-таки слишком комфортно, чтобы обратить на это внимание. Раньше мы думали, что придет Большой Брат и отнимет у нас все против нашей воли. А теперь мы сами отдаем ему это с улыбкой.

– Ты говоришь, как студенты у меня на работе.

– И хорошо, – заявил Джордж, – рад, что молодежь это понимает. Меня это ободряет. Если ничего не изменится, они будут первыми, кто окажется под ударом.

– Они называют себя социалистами, – заметил Эндрю.

Джордж пожал плечами.

С одной стороны, сейчас он и сам был практически социалистом. Хотел разрушить капиталистическое зло. Остановить прогресс, чтобы появился шанс на социальное равенство. С другой стороны, он был почти консерватором. Джордж оставался единственным человеком, которого Элизабет знала, кто не разделял восторгов насчет Обамы.

– Он все твердит, малый бизнес – это ответ, – недавно сказал Джордж. – И как это сработало в моем случае, а? Или в твоем, Лиззи, с твоим неоплачиваемым декретным отпуском? По сути, таким образом администрация говорит, не проговаривая этого прямо, что настоящие профессии не вернутся – производство в этой стране вымерло, – так что лучше бы вам изобрести свое собственное дело. Работы, которая будет гарантировать вам медицинскую страховку, пенсию или хоть какую-то социальную защищенность, у вас не будет.

Сегодня, когда Элизабет спросила у него совета, за какого кандидата ей проголосовать на предстоящих выборах в сенат штата, Джордж только вздохнул.

– Это не имеет значения, – ответил он. – Все они одинаковые. Они не придут нас спасать, Лиззи. Мы сами должны себя спасти.

* * *

Когда они вернулись домой, Эндрю сказал:

– Папа кажется еще больше не в себе, чем обычно, со всеми этими разговорами про Полое Дерево.

– Он проговаривает свои страхи, – возразила она. – Оставь его.

За ужином Элизабет выпила вторую бутылку пива, съев всего ничего, тайком скормив остатки еды собаке, пока Фэй не видела. От алкоголя, помноженного на ее обычную усталость, у нее закрывались глаза.

– Родители стареют, – продолжил Эндрю. – Мне от этого грустно. Видишь, вот почему Гилу нужен брат.

– Ты романтизируешь отношения между братьями и сестрами, – заметила она. – Посмотри на меня с Шарлоттой. У нас нет ничего общего. Единственное, о чем мы когда-либо говорим, – это наши ненормальные родители.

– Вот именно. Иметь кого-то в этом мире, кто знает, что такое твои родители. Кого-то, с кем можно друг другу посочувствовать. Об этом-то я и говорю.

– Ты хочешь, чтобы у Гила был кто-то, кому он будет на нас жаловаться.

– Именно так, – подтвердил муж.

– Знаешь, даже если бы хотели еще ребенка, не думаю, что мы можем себе его позволить, – заметила Элизабет. – Это дорого. Номи мне рассказывала, что приценивается к дошкольным программам, которые стоят тридцать тысяч в год.

Эндрю на это ничего не ответил. Она подумала, не воспринял ли муж ее слова как намек на то, как мало он зарабатывает. Ей не хотелось, чтобы он так ее понял. Хотя, может, и хотела. Может, она встала в защитную позу, потому что подумала о Шарлотте, а она никогда не думала о Шарлотте, не думая о деньгах.

Когда Элизабет было двадцать три, а Шарлотте двадцать, они условились, что больше не возьмут у отца ни доллара.

Этот уговор потребовал жертв, особенно поначалу. Элизабет стала подрабатывать официанткой, свою зарплату с работы в журнале она раньше спускала на одежду и сумки. Но это того стоило. Она перестала от него зависеть.

С детства отец подкупал их, чтобы сестры хранили его секреты и терпели отвратительное поведение. Элизабет все еще помнила узор на обитых тканью диванах в прохладном вестибюле отеля, где он оставил их с коробкой карандашей, а сам поднялся наверх с какой-то женщиной, вернувшись час спустя с пятидесятидолларовой купюрой для каждой из них.

Когда он вышел из себя и избил другого отца, осмелившегося увести у него из-под носа парковочное место на балетном выступлении Шарлотты в четвертом классе, перед дочерью он извинился, купив ей породистого щенка хаванеза. Когда папа заявился, воняя джином, с какой-то женщиной, представив ее как «коллегу», чтобы забрать Элизабет со дня рождения подруги, на следующий день он отвез ее прогуляться по магазинам.

Он использовал деньги одновременно как кнут и пряник, угрожая лишить их всего, если его не устроит их выбор. Он сказал, что оплатит обучение Элизабет только в том случае, если та поступит в один из десяти лучших университетов, в противном случае смысла в этом нет. Он отказался платить за школу танцев Шарлотты. «Танец – это не то, что ты изучаешь, – заявил отец. – Это просто что-то, что ты делаешь».

Это привело к тому, что Шарлотта поступила на маркетолога, а потом бросила учебу, чтобы уехать жить в Мехико с парнем, которого встретила на весенних каникулах.

Их мать говорила: «Папа просто хочет для вас самого лучшего», – и это было правдой, но он хотел решать сам, что для них лучше.

Их отец был одновременно обаятельным мужчиной и жестоким нарциссом, наделенный даром заставлять своих жертв забывать причиненную им боль. Это работало в случае с их матерью. Для нее не существовало ничего, что не мог бы загладить бриллиантовый браслет или внезапный отпуск.

Но четырнадцать лет назад он совершил нечто такое, чего Элизабет простить не смогла.

Шарлотта тогда тоже жила в Нью-Йорке. Она была у Элизабет, когда он приехал, чтобы помириться. Предполагалось, что это будет грандиозный жест. Отец летел через всю страну.

Элизабет рыдала, когда он зашел в квартиру. Она вся подобралась, когда его увидела.

– Милая, – начал он, – взбодрись. Я знаю, сейчас ты чувствуешь себя так, как будто небо упало на землю, но поверь мне, ты забудешь обо всем через неделю. Знаешь, откуда я знаю?

Элизабет отвернулась от него, готовая закричать.

– Шарлотта, – обратился он, – ты тоже захочешь это услышать.

– Не сейчас, папа, – ответила она.

Но он, как обычно, продолжал.

– Я договорился с братом, вы вдвоем можете пользоваться его домом в Саутгемптоне все лето, – сказал он. – Отличная сделка, пять спален, рядом пляж, можно приехать с друзьями. Я знаю, о чем вы сейчас думаете: как же мы туда доберемся? Поезд – это так хлопотно. Что ж, девочки. Ваш новый кабриолет «Мерседес» припаркован на улице. Кто хочет прокатиться?

Элизабет подняла на него взгляд. Она не сомкнула глаз и проплакала сорок восемь часов. У нее болели глаза.

– Убирайся, – произнесла она. – Просто уходи.

Отец был ей отвратителен, но ее воротило и от самой себя. Все зашло так далеко, потому что ее стало легко подкупить.

Когда он не сдвинулся с места, она продолжила:

– Ты портишь все, к чему только прикасаешься. Ты думаешь, что можешь просто вмешиваться в жизни других людей, когда тебе заблагорассудится. Так вот, с меня хватит.

Выражение его лица говорило, что для него это не более чем игра, вероятно, он полагал, она выторговывает условия получше.

– Ну что ж, – отозвался он. – Шарли, думаю, для тебя это хорошие новости. Ты только что стала единоличной владелицей новой машины. Делить вы ее не будете, пока Элизабет не прекратит дуться.

Элизабет хотела его ударить.

Шарлотта была его любимицей, да и она сама обожала отца. Так что Элизабет шокировало, когда та сказала:

– Нет, папа, в этот раз ты зашел слишком далеко. Элизабет права. С нас хватит.

Он выглядел ошеломленным. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого развернулся и вышел.

После долгой паузы Элизабет встретилась с сестрой взглядом. Они никогда не были близки. Они были слишком разными. Но в тот момент она почувствовала ту связь с сестрой, о которой мечтала еще в детстве.

– Спасибо, – поблагодарила она.

– Он это заслужил, – отозвалась Шарлотта. – Все, что ты сказала, – правда.

В пятнадцать Шарлотта пила шампанское на яхтах с богатыми стариками. Она путешествовала по миру с самыми неподходящими мужчинами на деньги их отца. Папа это допустил. Убрал ее с глаз долой. Казалось, сестра просто веселилась, но Элизабет понимала, что это было не более чем спектаклем. Шарлотта не хуже нее знала, что с ними сделало его поведение.

После того, как отец вышел из ее квартиры, они не разговаривали с ним три года. До тех пор, пока с ним не случился легкий сердечный приступ и мать не убедила их, что он умирает.

Все это время они отказывались принимать его финансовую помощь. Деньги означали власть, которой отец теперь над ними не имел.

Шарлотта перебралась в апартаменты на берегу океана на островах Теркс и Кайкос. Три дня в неделю она преподавала йогу в пятизвездочном отеле. И вела аккаунт в «Инстаграме», она обожала напоминать Элизабет, что стала верифицированным пользователем с семьюдесятью пятью тысячами подписчиков.

– Она не может жить только на это, – неоднократно повторял Эндрю. – Это невозможно. Ваш отец, должно быть, посылает ей деньги.

– Я точно знаю, что это не так, – отвечала Элизабет, не вдаваясь в подробности.

Долгое время Шарлотту спонсировал ее жених Мэттью, финансист, который, как и их отец, зарабатывал на теневых сделках с недвижимостью. Три года назад она отменила свадьбу. Переехала на острова, завела аккаунт в «Инстаграме».

– Сколько у нее всего купальников? – удивлялся тогда Эндрю.

На каждой фотографии на Шарлотте был новый купальник. Фотографии она подписывала вдохновляющей чепухой о мечтах, призвании и поиске себя.

Очевидно, она знала, что делает. Когда бы сестры ни говорили, Шарлотта всегда рассказывала о косметических компаниях и брендах дорогих босоножек, которые присылали ей свою продукцию для рекламы. Сеть бутик-отелей по всему Карибскому бассейну спонсировала ее проживание, заселяя ее в роскошные номера, где она позировала полуобнаженной у окна, глядя на океан сквозь прозрачные струящиеся шторы.

И все-таки, как часто замечал Эндрю, оставалось неясным, как Шарлотта платит по счетам. До того дня, как она позвонила Элизабет в слезах и сказала:

– Не ненавидь меня, но мне придется позвонить папе. Я на мели. Не просто на мели, если честно. Я по уши в долгах.

– Насколько больших долгах? – уточнила Элизабет.

– Двести пятьдесят.

– Двести пятьдесят тысяч долларов?

– Развитие бизнеса оказалось не дешевым, понятно? Камера, одежда, перелеты, пускание пыли в глаза. Но это все скоро окупится. Скоро я планирую заработать за раз в два раза больше той суммы, которую должна.

Элизабет никогда раньше не слышала, чтобы ее сестра называла то, чем она занимается, бизнесом.

– Каким образом? – спросила она.

– Я не собиралась никому рассказывать, пока не будет подписан контракт. – ответила Шарлотта. – Но я веду переговоры насчет огромной сделки с «Энтузиумом».

– Это что такое?

– Таблетки для похудения.

– Ты принимаешь таблетки для похудения?

– Боже, нет. Они для отчаявшихся толстяков. Моя фигура – это типа какими они станут после таблеток.

– Но тебе придется говорить, что ты их принимаешь.

– Разумеется. Что я хочу сказать – деньги мне нужны раньше, чем будет заключена сделка. Я подумала, ну что такого, если я попрошу их у папы. Это даже не будет считаться, что я их выпросила. Просто одолжила. Как только со мной подпишут контракт, я сразу же ему их верну.

– Не делай этого, – попросила Элизабет. – Ты что-нибудь придумаешь. Когда у тебя уже такой большой долг, что случится, если ты подождешь еще месяц-два прежде, чем заплатить по кредитке?

– Это может занять больше месяца или двух. Америкэн Экспресс посылает в мой дом коллекторов. Это плохо. Я могу потерять все. На маленьком острове слухи разлетаются быстро. Ты можешь себе представить, как это скажется на моем бренде?

– Твоем бренде?

– Мне нужно скинуть с плеч этот груз, – сказала Шарлотта. – Решение я приняла. Просто подумала, что предупрежу тебя перед тем, как позвоню ему.

У Элизабет колотилось сердце. Она сделала все возможное, чтобы отец не имел над ней власти. Это было ради нее самой. Но ее потребность в том, чтобы Шарлотта поступила так же, объяснялась просто – желанием его наказать. И отказываться от этого желания она не хотела.

– Давай я дам тебе в долг, – предложила она.

– Серьезно? – фыркнула Шарлотта.

На следующий день Элизабет перевела ей нужную сумму, уже сомневаясь в правильности своего решения.

На сберегательном счете хранилось чуть больше трехсот тысяч долларов – когда она о них думала, то чувствовала защищенность и гордость от того, что скопила их сама. Почти всю эту сумму она перевела сестре.

Чтобы успокоиться, она напоминала себе, что дала их в долг. Но прошло два года. Контракт так и не был подписан. Каждый раз, когда Элизабет про него спрашивала, Шарлотта заверяла, что они обсуждают последние детали.

В моменты особенного уныния Элизабет просматривала каждый комментарий под постами сестры в социальных сетях в попытках найти хоть какие-то зацепки, подсказывающие, когда сделка будет совершена.