Друзья и незнакомцы

В конце концов Джордж сам стал водителем «Убера». Фэй рассказывала Элизабет, что это стало страшным унижением. Размер заработка был оскорбителен. Половина пассажиров – пьяные студенты. Джордж мог протащить три тяжелых чемодана по аэропорту и вверх по чьей-то парадной лестнице и получить в ответ просто «спасибо», и то если повезет.

– Приложение говорит, что пассажиры не обязаны оставлять чаевые, – сказала Фэй с отвращением.

Элизабет была поражена, услышав от нее слово «приложение».

Некоторое время назад Фэй сообщила, что Джордж не выбирался из постели неделю, у него пропал аппетит и он почти не разговаривал, что на него непохоже.

А потом, вместо того, чтобы впасть в депрессию, Джордж помешался – на Полом Дереве, на тяжелой участи простых людей. Эндрю раздражало, что вместо того, чтобы найти новую работу и принять случившееся, его отец теперь все свободное время развивал свою теорию. Элизабет считала это своего рода терапией, способом проговаривания того, что с ним произошло, чтобы не воспринимать случившееся как личную обиду.

– Если через год ты по-прежнему все здесь будешь ненавидеть, мы вернемся обратно, – сказал Эндрю, когда они сели в машину.

– Не могу сказать, что я прямо все тут ненавижу, – возразила Элизабет. – К тому же, я смотрела «Мосты округа Мэдисон». Жена, раз приехав в родной город мужа, уже никуда оттуда не уезжает. Все, что ее ждет, – это две страстных ночи с Клинтом Иствудом.

– По крайней мере, тебе есть, чего ждать.

Вообще-то они жили не там, где Эндрю вырос, потому что его родной город теперь стоял заброшенным и всегда казался серым, вне зависимости от погоды. Их дом находился в двадцати минутах езды от ближайшего университетского городка. Элизабет представляла, как она будет посещать лекции, есть эфиопские блюда и наслаждаться всеми прелестями интеллектуальной жизни.

В действительности же жить в месте, где все вращалось вокруг учебного кампуса, оказалось странно, особенно когда тебя с ним ничего не связывало. Все в городе называли его просто «колледжем» точно так же, как в их мире Нью-Йорк был просто «городом», а Гилберт – «малышом», – ты знал, что есть и другие, но они не имели никакого значения.

Пока Элизабет посетила только одну лекцию-чтение, ее устраивал поэт, который ей нравился. Она ожидала увидеть полный зал взрослых женщин в длинных кашемировых кардиганах, но все пришедшие оказались студентами. Все повернули головы как один, когда она зашла, пялясь на нее так, как будто она была инопланетянкой.

В радиусе пятнадцати миль от их дома располагалось сразу три учебных заведения. Женский колледж за углом, государственный университет таких размеров, что она сначала приняла его за отдельный город, и хиппи-колледж, в котором учился Эндрю, где не верили в оценки и даже в парты. Во время урока ученики сидели на матах на полу.

Проведя столько лет в Бруклине, они считали себя настолько прогрессивными, насколько это возможно. Но теперь они регулярно узнавали, как заблуждались.

– Этот парнишка из моей лаборатории сообщил мне сегодня, что он пансексуал, – рассказал Эндрю как-то за ужином.

– Что это значит? – поинтересовалась она.

– Это значит, что его привлекают представители всех полов.

– Так он би.

– Нет.

– Как он может быть не би?

– Ему не важен пол. Ну, или, может, важен, но это не главное, что привлекает его в человеке.

– О'кей. Но его привлекают оба пола, так что технически он бисексуал. Правильно?

– Нет, потому что гендер – это спектр, а не бинарная оппозиция. Он говорит, что единственная причина, по которой младенцев при рождении приписывают к тому или иному полу, это американский медицинский истеблишмент, застрявший в гетеропатриархальном определении так называемой бинарности. Так что на самом деле мы не должны заставлять Гила следовать этим нормам. Мы должны позволить ему составить собственное мнение.

– Хм, – протянула она, обдумывая сказанное.

Ей казалось, что человечество стоит на пороге чего-то нового. Может быть, мир становился более терпимым, и их ребенок вырастет с совершенно иными убеждениями, чем те, которых придерживались они. В моду вошли гендерно-нейтральные игрушки. Ее друзья скорее купили бы дочерям тяжелые наркотики, чем Барби. Элизабет хотела узнать, как это все повлияет на них, что поколение Гила будет думать о своих телах и о телах друг друга.

На мгновение Элизабет словно со стороны увидела свое прежнее «я» – исполненное любопытства, вопросов, адресованных людям, чьи жизни разительно отличались от ее собственной. Ее всегда поражало, сколь охотно незнакомцы открывались журналисту, даже в худшие моменты своей жизни. Может быть, особенно тогда.

– Я так тебе завидую, – ответила она Эндрю. – Самый интересный разговор на прошлой неделе у меня состоялся с парнем из Федэкса. Я сказала ему, что наш адрес – это дом 32 на Лорел-стрит. Он настаивал, что дом был 23.

Местные, вроде ее свекров, жаловались на колледжи. Из-за студентов на машинах образовывались пробки, дороги кишели самоуверенными профессорами, свысока смотревшими на обычных людей. Но деньги, которые студенты и их родители вливали в рестораны, гостиницы и продуктовые магазины, были единственным, что удерживало это захолустье на плаву. К каждому кампусу примыкало несколько кварталов красивых домов, которые вели в центр, с необычными магазинчиками, концертными площадками и веганскими кафе.

Много лет назад, как рассказал ей Джордж, в этом районе процветали деревообрабатывающие предприятия. Здесь располагались завод по производству бумаги и разливу соды, фабрика по изготовлению зубных щеток. Но когда все эти предприятия закрылись, на их место никто не пришел. Теперь добрая половина городков в окрестностях оказались заброшенными. Магазинов и баров оставалось все меньше, они располагались все дальше друг от друга, и только вывески закрывшихся заведений напоминали о жизни, которой больше не было.

Иммигранты из Сальвадора и Мексики и более многочисленные пуэрториканцы осели там, где еще работали молочные фермы и разводили фруктовые сады. В Уивервилле на слуху был только испанский. Там продавались мексиканские специи, газировка и конфеты.

Элизабет это нравилось – типичный американский город, населенный людьми и вещами, которых там не ожидаешь увидеть. Но в остальном он производил удручающее впечатление. Пустые витрины, дома, которые никто не хотел покупать. Даже школы больше не было. Детей возили на автобусах в соседний город.

Фэй, выросшая в этих краях, качала головой всякий раз, когда Уивервилль всплывал в разговоре, и заявляла: «Вот раньше это был город!»

* * *

Когда они приехали, ребенок спал на заднем сиденье.

– Может, мне посидеть с ним здесь, – сказала Элизабет. – Принесешь мне просто тарелку.

– Ха, отличная попытка, – раскусил ее Эндрю.

Гил уже просыпался и вытягивал шею, стараясь рассмотреть все вокруг, когда они подошли к дому.

Дверь открывалась прямо на кухню, которую не обновляли с семидесятых. Желтый линолеум на полу, деревянные шкафы, по которым бежал трафаретный узор из лиловых тюльпанов, нанесенный Фэй.

Она отошла от плиты и взяла Гила у Эндрю.

– Привет, малыш, – сказала Фэй, поднимая его к свету.

На кухню, поскуливая, зашла собака.

– Не ревнуй, Дюк, – оборвала его Фэй, – ты знаешь, что тебя я тоже люблю.

Она взглянула на Эндрю с Элизабет, как будто только их заметила.

– Ужин почти готов, – сообщила она. – Бефстроганов.

– Вкуснота, – произнес Эндрю, хотя и ненавидел бефстроганов.

В юности он мечтал быть шеф-поваром, но побоялся, что не сможет этим зарабатывать на жизнь. Тогда готовка стала его увлечением. Элизабет часто задавалась вопросом, как ему так удалось в этом преуспеть, ведь он вырос с матерью, которая, кажется, во все блюда добавляла готовую смесь со вкусом говядины со специями.

Фэй вернула малыша Эндрю, насытившись своими тридцатью секундами общения с внуком. Она понизила голос до шепота:

– Пришло еще одно уведомление от Ситибанка. У нас есть девяносто дней на внесение платежа, или нас выгонят из дома. Твой отец отказывается даже шевелиться. Как будто собирается заявить, что банк блефует. Я пытаюсь вызвать его на разговор насчет того, что мы будем делать дальше, а он говорит, что занят.

Элизабет сделала вид, что ищет что-то в сумке с подгузниками. Когда Фэй затрагивала тему финансов, ей хотелось поскорее закончить неудобный разговор, свернуть его, свести на нет.

В прошлом году она поняла, что Фэй и Джордж владели домом только на словах. Они брали кредиты под залог дома уже столько раз, что давно задолжали банку.

Из комнаты Джорджа раздался глухой удар.

Фэй выпрямилась.

– Ладно, что мы об этом. Что у вас нового?

– Элизабет нашла нам сегодня отличную няню, – ответил Эндрю. – Теперь она наконец сможет вернуться к работе.

Повисла странная пауза, когда она решала, обидеться или нет. В устах Эндрю это прозвучало так, как будто она четыре месяца валялась на надувном круге в бассейне, потягивая «Пина коладу».

– Девушка учится в колледже, – добавила Элизабет.

– Не слишком ли молода, чтобы нести ответственность за младенца? – поинтересовалась Фэй.

– Я и сама сначала так подумала. Но у нее прекрасные рекомендации. Гилу, похоже, она понравилась. И у нее большой опыт с детьми. Больше, чем у меня.

Фэй нахмурилась.

– Будь осторожна. Я видела в новостях ужасную вещь. Няня убила троих детей. Утопила их в ванной. – Слова «убила» и «утопила» она произнесла одними губами, чтобы оградить Гила от такого кошмара. – И сделала это голыми руками, – добавила Фэй.

– Это случилось где-то неподалеку? – спросил Эндрю.

– Нет, в Огайо или еще где-то.

Фэй сияла, рассказывая эту историю. Она оживлялась при малейшем намеке на трагедию. Однажды даже диагностировала у Гила аутизм, потому что малыш долго смотрел на лампочку.

– Это один из признаков, – заявила она. – Я думаю, это один из них.

Для каждого периода в жизни существовали свои предостерегающие истории, напоминающие женщинам, где их место. Каждую женщину в Нью-Йорке преследовала какая-то история. Не городской миф, а передовица газеты «Пост», попавшаяся ей на глаза в тот день, когда она приехала в город. Девушка, которая засиделась в баре допоздна, и ее изнасиловали, завернули тело в ковер и выбросили в мусорный бак. Девушка, которую без всякой причины толкнул под проходящий поезд какой-то сумасшедший. Девушка, которую зарезала, придя ночью, пьяная соседка по комнате, не вспомнившая об этом наутро.

Так же было и с молодыми матерями. Угрозы витали в воздухе. Услышано по телевизору: измученная, подавленная женщина забыла ребенка в раскаленной машине. Он задохнулся. Прочитано в Интернете: воспитательница в детском саду дала детям снотворное, чтобы их утихомирить, не рассчитала дозу и случайно их всех убила. Услышано в отделе овощей и фруктов в супермаркете: родители все откладывали занятия по оказанию первой помощи, а потом беспомощно смотрели, как их ребенок умирал, подавившись виноградиной.

Элизабет услышала тяжелую поступь Джорджа. Этот жизнеутверждающий звук прогнал из ее головы картины безжизненных маленьких тел, плавающих в ванной.

– Лиззи! – воскликнул он, увидев ее.

Он был единственным человеком, который когда-либо так ее называл, и единственным, кому это сходило с рук.

Джордж по-прежнему носил ту же форму, что и последние тридцать пять лет: черный костюм, пиджак от которого сейчас висел на крючке в прихожей, ожидая, что его наденут завтра. Он снял кожаные лаковые туфли и стоял в черных носках с ярким золотым пятном на большом пальце. До того, как закрыть бизнес, Джордж обычно выходил из дома не позже семи утра, иногда в четыре или пять, если ему предстояла ранняя поездка в аэропорт. Каждый день он начинал с полировки своего черного лимузина, пылесосил коврики, расставлял новые бутылки воды, насыпал мятные леденцы. Старик по-прежнему следовал этому привычному распорядку несмотря на то, что теперь как водитель «Убера» мог сидеть в спортивных штанах за рулем видавшей виды мазды – всем было все равно. Элизабет это очень трогало.

Джордж обнял ее. Он был большим и крепким. Когда свекр ее обнимал, она снова чувствовала себя маленьким ребенком в полной безопасности. Элизабет хотела постоять так еще, но Джордж отстранился, хлопнул Эндрю по спине и подошел к плите, вдыхая доносившийся аромат.

– Пахнет вкусно, – присвистнул он.

Элизабет подумала, не лжет ли и он. Для нее на кухне пахло как в столовке начальной школы во время обеда.

У Джорджа с Фэй был крепкий брак. Она это ценила. Ее родители были несчастны вместе, но продолжали извращенно страдать. Самым большим ее желанием было, чтобы они стали нормальными, чтобы проснулись однажды утром и поняли, что любят друг друга несмотря ни на что.

Все детство Элизабет провела в роли судьи. Она могла зайти в комнату и в одно мгновение оценить обстановку: понять, ругались ли родители и по какому поводу. Когда отец изменял, мать рассказывала ей об этом как подруге. Она не скупилась на подробности. И была одержима тем, чтобы быть худой, красивой и, что важнее всего, молодой. Постоянно заставляла дочерей использовать крем от морщин, когда они учились в средней школе. Садилась на самые причудливые диеты и вынуждала их к ней присоединяться. Она голодала и побуждала их делать то же самое. Она хвалила их за худобу и ругала, когда дочери не выглядели на максимум своих возможностей. Она придумала для них троих игру: они смотрелись в зеркало и по очереди указывали на недостатки друг друга.

– Никто не скажет тебе, когда ты выглядишь дерьмово, – говорила их мать. – Женщина должна быть самым строгим своим критиком.

Теперь любой разговор о теле вызывал у Элизабет дискомфорт. При всем этом она считала, что ущерб, нанесенный ей, был минимальным, учитывая все обстоятельства. Ей повезло иметь учителей, которые говорили ей, что она умна, которые поощряли ее способности. Ее крестный отец был журналистом. Он разглядел в ней задатки писателя.

Шарлотта же выпорхнула из-под материнской опеки существом совершенно поверхностным. От природы она и так была стройной и симпатичной, вдобавок часами укладывала по утрам волосы и красилась. Никого не удивило, когда она стала самопровозглашенным инфлюэнсером с кучей подписчиков в «Инстаграме», что подразумевало фотографии в купальнике на многочисленных островах Карибского бассейна.

* * *

Их родители развелись, когда Элизабет исполнилось восемь лет, а Шарлотте пять. Мать сбежала в тот же день, когда были подписаны все бумаги, оставив дочерей на попечение няни и отца, которого девочки, впрочем, видели редко. Когда мама вернулась шесть месяцев спустя, они с отцом каким-то образом вновь сошлись. Родители никогда и никак это не объясняли. Какое-то время отношения между ними складывались даже слишком хорошо, пока все не вернулось на круги своя.

Когда Элизабет училась уже в средней школе, родители не жили вместе около года. Однажды, ближе к концу этого периода, она спросила у матери, почему они с отцом расстались, на что мать ответила:

– А с чего ты взяла, что мы расстались?

– Наверное, с того, что папа живет в летнем домике, – зло бросила удивленная вопросом Элизабет.

– Ты поймешь, когда станешь старше, – заявила тогда мать. Эта часто повторяемая фраза раздражала Элизабет, потому что она чувствовала ее лживость, но не могла ее опровергнуть.

К тому моменту, когда она выпустилась, родители вновь были вместе и держались за руки на церемонии вручения дипломов.

С тех пор прошло почти два десятилетия – достаточно времени для того, чтобы она перестала переживать, сохранят ли они брак. С возрастом родители не стали более счастливыми или менее жестокими, но теперь они постарели. Элизабет решила, что им наконец удалось перерасти собственное непостоянство. И вот два года назад они расстались в очередной раз. Отец практически сразу же встретил кого-то во время рабочей поездки в Аризону и переехал к ней в Туксон. Он ускорил развод, заставив Элизабет с Шарлоттой задуматься, не планирует ли он жениться на этой женщине, которую никто из них еще не видел.

Новость о последнем разрыве родителей она до конца так и не осознала. Они сообщили ей об этом, и Элизабет поместила эту информацию в самый дальний угол сознания, настроившись не переживать по этому поводу. В то время она как раз пыталась забеременеть, и это отнимало слишком много моральных сил.

Это сработало. А потом появился ребенок.

В Бруклине они жили в старом итальянском районе. Каждый год четвертого июля соседи запускали фейерверки с балкона в честь Дня Независимости. Здание сотрясал грохот, ракеты рикошетили от их окон в спальне, и дважды их разбили. Они никогда не хотели быть новенькими, которые раздражали бы всех жалобами на традиции, поэтому годами молча терпели.

Когда Гилу было около шести недель, начался такой фейерверк, что малыш испугался первый раз в своей жизни. Его личико сморщилось. Он всхлипнул на груди у Элизабет. Сработал ее материнский инстинкт. Она позвонила в полицию, несмотря на то, что копы на их участке были братьями и кузенами тех самых соседей за окном. Когда офицер попросил ее имя и номер телефона, она, не задумываясь, их назвала.

– Ты дала им свое имя? – спросил Эндрю, когда она повесила трубку.

Два дня спустя, опаздывая к педиатру, они торопились к припаркованной машине, которую купили за несколько часов до того, как у Элизабет начались схватки.

Эндрю нажал на брелок, снимая сигнализацию, но двери не открылись. Он попытался открыть дверь ключом, но это тоже не сработало.

– Вот дерьмо! – выругался он. – Они сделали эту фигню… Когда замки чем-то заливают, и ты не можешь их открыть.

– Эту фигню? – переспросила Элизабет.

Эндрю дергал двери. Она достала телефон.

– Что ты собираешься делать? – поинтересовался он.

– Погуглю, чтобы узнать, то ли это, о чем ты думаешь.

– Это оно, – отозвался он.

– Возмездие, – осенило ее. – За то, что мы вызвали полицию.

– Я же тебе говорил, не стоило называть свое имя, – покачал он головой. – А потом вдруг произнес: – Ой.

– Ой что?

– Это не наша машина, – моргнул Эндрю.

Как только у них установилась какая-то рутина, намек на нормальность, они переехали сюда, в совершенно новую ненормальность.

– Кто хочет попробовать домашнего лагера? – спросил Джордж. Вопросом это, на самом деле, не было, он уже доставал бутыль из холодильника и разливал пиво по стаканам.

– Это стаканы для воды, – в голосе Фэй послышалось раздражение.

– Пилигримы никогда не пили воду, – ответил Джордж. – Вы знали об этом? Только пиво. Даже дети.

– Да, и большинство из них к тридцати пяти уже были мертвы. – Фэй посмотрела на Эндрю. – Твой отец теперь варит пиво. Ему по почте пришел набор начинающего пивовара, и он думает, что он Сэм Адамс.

Элизабет села за стол и попробовала лагер. Ей не удалось разобрать, хорош напиток или отвратителен. Она сделала еще глоток. Фэй заговорила о скидочных купонах. Элизабет пила, пока стакан не опустел.

– Вкусно, правда? – спросил Джордж, наливая ей еще.

Она кивнула. Элизабет уже чувствовала это приятное стирание границ, легкое отделение себя от всех остальных в комнате. Когда она была молодой и навеселе, все, чего ей хотелось, – это кого-нибудь поцеловать. Теперь она мечтала вздремнуть.

– Как продвигается предприятие, сынок? – спросил Джордж.

Предприятие.

Он использовал именно это слово, всякий раз. Джордж был любящим отцом. Если он и думал, что идея Эндрю плохая, то виду не подавал. Но он ни разу не назвал этот проект тем, чем тот являлся на самом деле, это и рождало в Элизабет подозрения. А идеей Эндрю был гриль. Гриль на солнечных батареях.

Элизабет присутствовала при рождении этой идеи десять лет назад. Самое начало их отношений, их первые выходные за городом. Они поехали во Флориду на свадьбу его приятеля из колледжа. Во время ужина, барбекю на пляже, гости любовались закатом, ели стейк и бургеры и запивали их фирменным коктейлем невесты, который на вкус напоминал фруктовый пунш, но на восемьдесят процентов состоял из рома.

Именно тогда Эндрю и сказал:

– Почему нет грилей на солнечных батареях? – Когда никто не ответил, он продолжил: – Только подумайте, это же гениально. Никто не делает барбекю в дождь. А с солнечными батареями можно избежать этого мерзкого угольного привкуса – привкуса рака, конечно же.

– Фуу, – скривился жених, Чарли, глядя на свою тарелку. Его бургеры слегка подгорели. Элизабет понадеялась, что никто не подумал, будто это и вдохновило Эндрю на его комментарий.

Его друзья, Джоэл и Итан, кивнули.

– Чертовски гениально, – воодушевился Джоэл.

Итан прищурился, задумавшись.

– Мне нравится.

– Мы должны это сделать, – сказал Эндрю.

Остальные согласились. Элизабет подумала, был ли их энтузиазм искренним. Люди ведь все-таки жарят барбекю и в дождливый день, не так ли? И разве весь смысл барбекю не заключается в этом дымном вкусе угля?

Она решила, что все это не имеет значения. К тому времени они все уже были навеселе.

На следующее утро, лежа на кровати в гостиничном номере с плотно задернутыми тяжелыми шторами, Эндрю прошептал:

– Я всю ночь не спал, думал о гриле. – Она не сразу поняла, что муж имеет в виду. – Ты не думаешь, что это отличная идея?

– Интересная, – ответила она.

– Джоэл сказал, это гениально.

«Джоэл адвокат по страховым делам», – хотела сказать она, но промолчала.

Элизабет пыталась определить, насколько тяжелым было ее похмелье. Ей был нужен кофе.

Навязчивая идея о гриле не отпускала Эндрю все выходные. Потом он не упоминал о нем несколько месяцев, пока на ужине у Номи один из ее коллег не заявил, что его отец изобрел суперклей, но не запатентовал его, оставшись из-за этого без миллионов. Каждый припомнил историю таких уплывших из-под носа изобретений. Муж Номи, Брайан, поклялся, что придумал TiVo еще будучи школьником.

– Он вспоминает об этом каждый раз, когда я хочу что-нибудь записать, – сказала Номи.

Эндрю рассказал о своем гриле, даже набросал на салфетке скетч – он напоминал кресло папасан, покрытое светоотражающими панелями, использующими энергию солнца для приготовления еды. Еду предполагалось готовить в сковороде, которая помещалась на треноге в центре этой конструкции.

Элизабет попыталась представить семью из пригорода, стоящую на заднем дворе вокруг этой штуковины, потягивающую пиво в ожидании зажаренных бургеров.

– Мне нужно найти инженера, который поможет определить угол наклона панелей, – размышлял Эндрю. – Это ключ ко всему.

– Черт, Эндрю, – поддразнила его Номи, – а ты времени зря не теряешь.

До этого момента Элизабет и не знала, что он уже все продумал. Она была уверена, что заметила разочарование на лице Эндрю, когда никто не поспешил назвать его идею лучшей из всех прозвучавших на ужине.

Этот набросок на салфетке в итоге занял место на холодильнике в Бруклине. Каждый раз, когда он попадался ей на глаза, Элизабет думала, не мечтает ли Эндрю повесить его в рамку на стену, когда у него все получится.

Идея с грилем вновь и вновь поднималась в течение всех этих лет, наполовину шутливо, наполовину нет. На его прикроватной тумбочке выросла стопка книг: «Справочник по солнечной электроэнергии», «Вне сети: энергия солнца дома», «Фотоэлектрический дизайн и установка для чайников», название последней казалось особенным оксюмороном. Элизабет никогда не видела, чтобы Эндрю их читал. В какой-то момент она заметила, что стопка исчезла.

Пять лет назад Эндрю бросил работу в крупной консалтинговой фирме и, немного потеряв в зарплате, перешел в компанию среднего звена, специализирующуюся на ресторанах. Элизабет надеялась, что это сделает его счастливее. На самом деле, стало только хуже. Теперь он работал с людьми, которые занимались тем, чем он хотел заниматься, но не был одним из них.

Он проработал три года. Они пытались завести ребенка, это стало их целью. По крайней мере, ее.

Пока однажды ночью в постели Эндрю не сказал, что не может дышать.

Это ее напугало. Он был сам не свой.

– Что случилось? – спросила она.

Эндрю ответил, что он боится застрять на работе, которую ненавидит, на всю оставшуюся жизнь.

– Я чувствую, что умираю, каждое утро по дороге на работу, – продолжал он. – Хотел бы я быть достаточно смелым, чтобы рискнуть.

– Может быть, тебе и стоит? Жизнь слишком коротка, чтобы делать то, что ненавидишь.

– Ты права, – отозвался он. – Я должен это сделать.

– Сделать что?

– Гриль. Я упомянул об этой идее на прошлой неделе на встрече с владельцами ресторанной группы, потенциальными клиентами. Один из парней впечатлился, понимаешь? Я точно знаю. Думаю, я бы мог привлечь его как инвестора на ранней стадии. Он сказал, что ему бы хотелось взглянуть на прототип, когда он будет готов.