Имитация науки. Полемические заметки

В указанной связи выскажем три замечания.

Первое. Разумеется, в человеческой деятельности, как и в природе, нет резких граней. Существуют отклонения незначительные, не меняющие существа процесса. Но отсутствие резких граней не означает, что граней нет вообще. Многосложность действительности – не повод для капитулянтских выводов в духе идеи полипарадигмального подхода. Применительно к социологии этот подход подвергнут справедливой критике А. Н. Малинкиным[79]. Мы вполне солидарны с характеристикой указанного подхода как варианта эклектики[80]. Полагаем, что вывод А. Н. Малинкина правомерен по отношению не только к социологии, но и к любой дисциплине, в том числе и к философии науки. Чтобы не увязнуть в трясине эклектики, нужно иметь общую идею, которая станет для нас надежным ориентиром на пути познания.

Второе. Мы не можем согласиться с мыслью о том, что при обсуждении вопроса о демаркации науки и не-науки проблему истины необходимо вынести за скобки обсуждения. Такую мысль развивает в своей (в целом интересной и содержательной) статье А. Г. Сергеев[81]. Резонно указав на сложность определения понятия истины, он пришел к заключению, что

«<…> лучше не называть научные представления истинами. Вместо этого правильнее пользоваться понятием “научный мейнстрим”, означающим представления, которые на сегодняшний день являются наилучшими по мнению большинства специалистов»[82].

Но сложность определения истины – еще не повод для того, чтобы впадать в гносеологический пессимизм. А. Г. Сергеев не учитывает то кардинальное обстоятельство, что истина – краеугольный камень, на котором стоит грандиозное здание науки. Если его вынуть, оно завалится, разрушится, превратится в руины.

Третье. Противопоставление пользы и истины в современную эпоху кажется, мягко говоря, несколько странным. Общеизвестно, что наука принесла человечеству колоссальную пользу. Гигантский материальный и культурный прогресс по сравнению с прежними веками налицо, и невозможно оспорить тот факт, что он во многом является результатом развития науки. Наука открывает нам законы объективной действительности, а как ими пользуются люди – это уже другой вопрос. К сожалению, далеко не всегда эти цели созидательны и гуманны.

Действительное соотношение истины и пользы затемняется тем обстоятельством, что в настоящее время направление научных исследований определяется исходя из практических потребностей. Давно прошли те времена, когда наука была занятием лично свободных людей, не знающих материальной нужды и располагающих достаточным досугом, чтобы удовлетворять свою любознательность. В наши дни наука – важнейшая сфера общественной жизни, один из наиболее ответственных и сложных объектов государственного регулирования. Вкладывая немалые средства в науку, государство вправе ожидать от нее отдачи. Государство не может приказать науке совершить то или иное открытие, но оно в состоянии создать для ученых необходимые условия для движения в определенном направлении. Трудно сказать, как долог был бы путь от открытия цепной реакции деления атомного ядра до создания атомной бомбы, если бы процесс не взяло в свои руки государство. И в США, и в Советском Союзе события развивались по одному сценарию: постановка соответствующей задачи перед научным сообществом, создание ученым максимально благоприятных условий для творчества, концентрация гигантских финансовых, организационных и технологических ресурсов на выбранном направлении. В СССР, кроме того, был использован и такой специфический инструмент государства, как разведка.

В рассматриваемом случае мы видим классический пример расхождения сущности и видимости. По видимости наука – социальный институт, назначение которого – приносить обществу пользу. По сути – форма общественного сознания, ориентированная не на извлечение пользы, а на достижение истины.

На примере атомного проекта высвечивается еще одна грань проблемы. Как известно, из всех изотопов урана в самоподдерживающуюся цепную реакцию деления атомного ядра способен вступать лишь уран-235. В природе он встречается только в смеси с другим изотопом – ураном-238. Причем уран-235 в природе содержится лишь в количестве 0,7 % от общей массы урана. (Существует еще природный изотоп уран-234, его доля в общей массе урана составляет всего лишь 0,0055 %.) Необходимо было разработать метод разделения изотопов урана, что потребовало сложных теоретических и эмпирических исследований. Их цель вытекала не из внутренней логики развертывания науки, а из практической необходимости. Это был именно тот случай, когда цель диктуется внешним императивом. В прикладной науке дело всегда обстоит именно таким образом.

Казалось бы, факт существования прикладных разработок опрокидывает тезис о принципиальной ориентации науки на истину. Однако такой вывод был бы поспешным и оттого поверхностным. В действительности ситуация не так проста: в прикладных исследованиях польза выступает не в качестве цели, а в роли фактора, детерминирующего направление научного поиска. Перед ученым простирается океан непознанного. В принципе он волен исследовать ту частичку океана, которая по какой-то причине привлекла его внимание, вызвала познавательный интерес. Но внешняя инстанция (государство, корпорация или еще какая-нибудь) ставит перед ним задачу: изучить именно этот объект, а не иной, познать законы такого-то процесса, а не другого. В случае прикладной науки сущность научного исследования не меняется, меняется инстанция, задающая мотивацию. На смену внутреннему мотиву приходит мотив, диктуемый извне. Это можно трактовать как ограничение свободы, а можно и как ее мобилизацию в определенном направлении. Конечно, такая ситуация способна породить конфликты внутри личности ученого, но это вопрос, не имеющий отношения к сущности науки как формы духовного освоения действительности.

К сущности науки имеет отношение другой вопрос – о праве ученого на ошибку. Как явствует из всего нашего изложения, мы трактуем субъективность ученого как позитивное качество, естественное условие успеха. Но в силу диалектики реальной жизни любое достоинство заключает в себе возможность изъяна. Субъективность может привести к научному открытию, а может и породить заблуждения. Экстраординарная сложность процесса познания приводит порой ученого к ошибкам, к ложным воззрениям. Некоторые типичные ошибки ученых, обусловленные их субъективностью, рассмотрены, например, В. П. Поповым и И. В. Крайнюченко[83]. Назовем часть из этих ошибок:

«чрезмерное расширение моделей, “маломерность”, игнорирование влияния окружающей среды и экспериментатора; чрезмерное расширение зоны действия простых моделей, линейная экстраполяция каких-либо закономерностей в прошлое или будущее; использование некорректных аналогий; слепое доверие парадигмам, аксиомам, авторитетам, древним мыслителям, мнению большинства»[84].

Указанные ошибки досадны, но не фатальны. Они существуют в рамках научного познания как определенного вида деятельности. Само по себе совершение таких ошибок не выводит исследователя за пределы науки. В ходе критики или самокритики они преодолеваются, и прогресс науки продолжается. Добросовестные заблуждения в научном познании – обычное дело. Они происходят в рамках той субъективности, что положена ученому как профессионалу, цель деятельности которого – постижение истины. Иначе говоря, заблуждения в науке не связаны с превышением меры субъективности, естественной для ученого. Если же такое превышение происходит, интеллектуальная деятельность ученого приобретает иное качество: из творчества в рамках науки она превращается в деятельность за этими рамками.

Каковы причины такого нарушения меры? Конечно, наиболее очевидная, лежащая на поверхности причина – непонимание ученым природы науки, недомыслие, проще говоря. Ученый вполне искренне может считать, что задача науки – формирование каких-либо позитивных идеалов в обществе. Патриотизма, например. В советские времена это было особенно заметно на примере историков КПСС. Определенная их часть была убеждена в том, что они – идеологические бойцы партии, призванные воспитывать народ в духе преданности идеалам коммунизма. В нашу задачу не входит оценка этих идеалов. Единственное, что мы в данном случае хотели бы заявить: не следует путать идеологию и науку. Однако во все времена была тьма охотников смешивать два этих вида деятельности[85].

Наше рассуждение не имеет своей целью покуситься на честь идеологии. Идеология – важнейшая область деятельности, она выступает в роли идейной опоры классов и социальных групп. Идеология определяет стратегию их деятельности, цели, методы и пути их достижения. Далеко не каждый мыслитель в состоянии справиться с задачей выработать идеологическую доктрину, для этого требуются неординарные интеллектуальные качества. Однако у идеологии иная цель, чем у науки. Не следует ставить в вину идеологу его фактический статус. Но заслуживает порицания тот, кто идеологические построения путает (искренне ошибаясь или намеренно вводя в заблуждение – неважно) с научным исследованием.

В тех областях науки, которые далеки от социальных интересов, не существует (в обычных условиях) соблазна подменить науку идеологией. Правда, и в естествознании имеет место вторичная ангажированность, связанная с соперничеством научных школ, борьбой амбиций и т. п. Этот момент превосходно отражен в классическом труде Т. Куна «Структура научных революций», что избавляет нас от необходимости дальнейших пояснений. Однако в естествознании ангажированность носит поверхностный, несущественный характер; и влияние, которое она оказывает на научные исследования, выражено слабо.

Иное дело – социально-гуманитарные науки. Обществовед изучает реалии человеческого бытия, социальную действительность, в которую он сам погружен. Выводы, которые он делает, прямо и непосредственно затрагивают социально-классовые интересы. И не имеет значения, делается это сознательно или ненамеренно. Любая социально-гуманитарная наука имманентно ангажирована, и иначе просто не может быть. Этот вопрос нами рассмотрен, и мы не видим необходимости к нему возвращаться. Конечно, можно погрузиться в описание фактов и фактиков, заниматься их классификацией и систематизацией, чтобы избежать общих выводов, однако это не та позиция, которая соответствует духу науки. Задача науки – отыскание законов в хаосе случайностей, а не коллекционирование фактов. Ангажированность обществоведения не лишает исследователя возможности проявлять свою субъективность в пределах науки. Вопрос заключается в том, насколько строго он следует научной методологии, которая ориентирует ученого на поиск истины. На практике это означает, насколько точно и скрупулезно выполняются им те исследовательские процедуры, которые выработаны веками прогресса научного познания. Сбор фактов, их первичная интерпретация, анализ тенденций, выдвижение гипотез, сопоставление разных подходов, распутывание клубка причинно-следственных связей – все эти элементы входят в комплекс, который можно обозначить как ремесло ученого. И конечно же, в это ремесло входит критика альтернативных подходов, подразумевающая готовность дать ответ на критику в свой адрес. Ученый не может не критиковать других ученых, ибо только так можно снять с истины покров кажимости. Ученый не может не отвечать на критику, ибо в противном случае он оказывается вне круга людей, объединенных стремлением к познанию истины. Избегание критики, уход от нее, может быть, и свидетельствует о житейской осмотрительности человека, но не говорит в его пользу как ученого. Однако ничуть не лучше и противоположная крайность – агрессивная реакция на критику, переход на личности. Неадекватное отношение к научной критике – верный признак того, что человек не принадлежит к числу ученых. По сути он – обыватель, для которого наука является средством приобретения материальных благ. И дело не меняется от того, есть у него ученая степень или нет.

Другой вариант перехода за границы положенной ученому меры субъективности – псевдонаука. Она формируется не только на почве естественных наук, но и на почве обществознания. Подробно феномен псевдонауки будет рассмотрен далее[86], однако логика изложения требует от нас хотя бы эскизного определения данного явления. Для его обозначения используются ряд синонимов: лженаука, квазинаука, паранаука, поп-наука[87]. Не вдаваясь в анализ семантической стороны вопроса, сформулируем собственную точку зрения. Как уже было сказано ранее[88], мы предпочитаем использовать термин «псевдонаука», поскольку он по сравнению с другими синонимами эмоционально нагружен в минимальной степени. По объему он совпадает с термином «лженаука». А. Г. Сергеев дал такого рода деятельности блестящее определение: «паразитирование на мегабренде науки»[89]. Издаваемый с 2006 г. Комиссией по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований РАН бюллетень «В защиту науки» содержит богатый материал о деятельности псевдоученых. Особенно обильно чертополох псевдонауки произрастает на ниве целительства, ибо здоровье – это такая ценность, которая нужна всем. Энергоинформационная терапия, биорезонансная терапия, гомеопатия, лечение методом «обратной волны»[90] и многие иные шарлатанские методики лечения используются для того, чтобы очистить карманы доверчивых пациентов от излишка дензнаков.

Но не только обогащение манит слабые души. Есть и иное паразитическое использование бренда науки – удовлетворение тщеславия. В современной России наблюдается постыдное явление: многие люди, занимающие видное общественное положение, – политики, чиновники, бизнесмены, обладатели внушительных состояний – защищают кандидатские и даже докторские диссертации. Но всех превзошел бывший губернатор Хабаровского края В. И. Ишаев. Его научная карьера поражает воображение: в 48 лет он еще не имел даже кандидатской степени, а в 60 стал полным академиком. И это без отрыва от основной деятельности, отнимающей массу времени и требующей предельного напряжения сил! Похоже, в настоящее время ученая степень воспринимается значительной частью политической элиты нашей страны как обязательное приложение к должности, как непременный аксессуар вроде часов ценой во много тысяч долларов. Месье Журден наивно полагал, что стоит ему научиться отличать прозу от стихов, как он тотчас же будет принят в круг французской аристократии. Отечественные мещане во власти проявляют такое же простодушие, когда думают, что кандидатский или докторский диплом автоматически открывает им путь в круг настоящих ученых.

Псевдонаука многолика. Она может паразитировать как на естественных науках, так и на обществознании. Для обозначения последней с легкой руки Д. М. Володихина принято использовать термин фолк-хистори[91]. Пожалуй, не менее удачен предложенный А. В. Павловым термин «аркаимистика»[92]. Трудно удержаться от желания процитировать следующее его высказывание:

«<…> Гуманитарно-научное знание подменяется сегодня в массовом сознании суеминутной политической идеологией и “исследованиями Аркаима как колыбели русского народа”, разработкой “новой хронологии”, “влиянием цивилизации с планеты Нибиру на древних шумеров”, “инопланетным происхождением египетских пирамид”, сочинениями типа “Тайной доктрины”, “Розы мира”, “Садов Мории” или “Суммы антропологии”, конспирологическими “учениями” о тайном масонском правительстве, бильдельбергском клубе и т. д.»[93].

Особенно выразителен окказионализм «суеминутный», созданный путем контаминации слов «суета» и «сиюминутный».

Как уже нами отмечено[94], наряду с псевдонаукой существует как бы наука. Здесь мы сталкиваемся с иным, по сравнению с псевдонаукой, превышением меры «естественной» субъективности ученого. Научная деятельность, как всякая человеческая деятельность, протекает не в социальном вакууме, а в конкретной профессиональной и макросоциальной среде. От ученого требуется демонстрировать определенные достижения: публикации, патенты, ссылки на свои работы, защищенных аспирантов и т. п. Работодатель судит о достоинствах ученого исходя из внешних критериев, и это обстоятельство несомненно влияет на сознание ученого. Реальный путь к достижениям в науке извилист, труден и тернист. И было бы ханжеством осуждать ученого за то, что он, например, торопится опубликовать результаты исследований, не доведя их проверки до конца, убедив себя в том, что плод достаточно зрел. Мотив такого поведения понятен и объясним: нежелание уступать приоритет. Но такой путь может привести к решению публиковать сырые, не прошедшие даже предварительной проверки результаты или вообще их фальсифицировать. А это уже нарушение меры «нормальной» субъективности ученого, перерождение науки в как бы науку. Отсюда не так уж далеко до откровенной халтуры, фабрикации наукоподобных сочинений, представляющих собой смесь банальностей и нелепостей, фабрикации диссертаций методом творческого плагиата и тому подобного безобразия.

И псевдоученые, и как бы ученые стремятся не к истине, но к пользе. (Причем не для общества, а для себя любимого.) Не будем останавливаться на «научном творчестве» депутатов, чиновников, нуворишей и прочих представителей властвующей элиты. Тут комментарии не требуются. Но какую пользу наукоподобные изыскания приносят тем, кто к этой элите не принадлежит? В определенных случаях – прямую коммерческую выгоду. Достаточно сравнить тиражи книг настоящих историков и «новых хроноложцев». В других польза выражается в умножении списка публикаций, получении ученого звания, обретении более высокого социального статуса и т. п. Общее правило состоит в том, что имитаторы науки продают не рукопись, а вдохновение.

* * *

До сих пор мы рассматривали науку, так сказать, изнутри, как сферу деятельности, направляемую определенным императивом. Необходимо, в связи с его острой актуальностью, коснуться еще одного аспекта проблемы. В настоящее время в сферу науки вовлечены миллионы людей, и уже в силу одного этого факта государство не может оставить ее без внимания. Оно должно брать на себя как создание общих условий, необходимых как для функционирования и развития науки, так и управления ею. Этот аспект проблемы основательно проанализирован Л. В. Шиповаловой[95]. Чиновник, коему поручено руководить наукой, имеет иной менталитет, чем ученый. Кроме того, чиновник, несущий ответственность за расходование государственных средств, не может не озаботиться проблемой эффективности научных исследований. Но как оценить (а лучше измерить) эту эффективность со стороны? Л. В. Шиповалова выдвигает ряд идей на этот счет: формирование отношения к науке как к

«свободной деятельности, к событию испытания сил с непредсказуемым итогом, предполагающему многообразие условий возможности развития, а также ответственность за результаты»[96];

к «незавершенному проекту, а не только как к объективированному, отчужденному и в силу этого управляемому и полностью контролируемому знанию»[97]; к «автономной деятельности»[98], что имеет следствием признание необходимости «следования за учеными и инженерами в управлении наукой»[99].

А это последнее

«предполагает предоставление права самим научным сообществам определять собственные критерии оценки эффективности научных исследований»[100] (явная описка исправлена. – Р. Л.).

Приходится с сожалением констатировать, что реально существующий в современной России государственный аппарат не следует и, похоже, не собирается следовать данным разумным рекомендациям. Это наглядно видно по реформе РАН. Итогом реформы стало фактическое отстранение научного сообщества как от принятия стратегических решений, так и (в значительной мере) от регулирования текущей деятельности. Фетиш эффективности побуждает чиновников, управляющих наукой, игнорировать субъективность ученых, действовать без учета специфики науки.

Итак, мы рассмотрели субъективность ученого в двух ракурсах: изнутри науки как определенной формы духовного освоения действительности и извне науки как социального института, функционирование и развитие которого регулируется государством. В своем анализе мы исходим из представления, согласно которому деятельность ученого как субъекта научного познания управляется и направляется неутилитарными устремлениями. В пределах этого императива ученый имеет полную свободу выбора методологических ориентиров. Подмена ориентации на истину стремлением к пользе (трактуемой достаточно широко) ведет к отклонению науки от ее подлинного пути в сторону иных форм духовной деятельности. Недостаток субъективности, боязнь или нежелание высказывать позицию, не согласную с мнением большинства, имеет своим следствием конформизм, творческое бессилие. Переориентация ученого на получение материальных или символических бонусов неминуемо заводит его в болото псевдонауки или как бы науки. В социально-гуманитарных исследованиях субъективность ученого неотделима от его идейной ангажированности. Намеренное или неосознанное сокрытие этой ангажированности означает перерождение науки, превращение в идеологию.

Недоверие чиновников к ученым, к их субъективности, нежелание с нею считаться – почва, на которой процветает управленческий произвол. Научная общественность должна сказать свое веское слово, чтобы оградить науку от некомпетентного вмешательства со стороны лиц, одержимых административным восторгом.

Формы имитации науки[101]

В последние несколько лет в отечественной науке, особенно в обществознании, приобрела значительную остроту проблема борьбы с плагиатом. Она существовала и раньше, до того как Россия «вернулась в лоно мировой цивилизации», но не имела характера бедствия, поразившего научное сообщество. В те достопамятные времена фоновый, так сказать, уровень плагиата был весьма невысоким, поскольку не существовало внешнего давления со стороны партийно-государственной элиты. Да и на советскую номенклатуру весьма отрезвляюще действовала угроза разоблачения и неизбежного в таком случае краха всей карьеры. Сейчас времена иные. В российском обществе, освобожденном от оков тоталитаризма, сформировалась небольшая, но очень влиятельная социальная группа, сосредоточившая в своих руках львиную долю национального богатства. Однако членам этой группы мало заработанных непосильным трудом «заводов, газет, пароходов». Им хочется иметь все блага мира – в том числе и ученые степени и звания. И вот мы видим, как депутаты, мэры, чиновники всех рангов, нувориши двинулись в поход за вожделенными дипломами. Появился, таким образом, платежеспособный спрос. Не замедлило возникнуть и предложение. Поскольку сказать новое слово в науке задача более сложная, чем купить товар в одном месте и продать его с выгодой в другом, постольку гораздо легче чужой текст приобрести по сходной цене или просто украсть. В фирмах, которые занимаются изготовлением диссертаций, трудятся кандидаты и доктора, обладающие отнюдь не сверхъестественными способностями. Их задача – реализовать свой товар. Заказчик же заведомо не имеет квалификации, необходимой для того, чтобы отличить подлинный продукт от суррогата. В результате в осиянной светом свободы России возник рынок услуг, на котором бойко идет торговля учеными степенями и званиями.

Этот уродливый нарост на теле науки не может не вызывать справедливого возмущения, и потому вполне понятно стремление честных ученых вывести на чистую воду мошенников. Так, группой энтузиастов создана целая структура Диссернет, которая занимается проверкой на плагиат диссертационных работ. О результатах этих проверок регулярно сообщается на страницах газеты «Троицкий вариант»; пройдясь по ссылке[102], читатель может узнать имена докторов наук и профессоров, участвующих в изготовлении и продвижении липовых диссертаций. Энтузиастами Диссернета проверена лишь малая часть российских вузов, так что нас ждет еще немало интересных открытий. Прогресс информационной техники дал возможность найти противоядие от плагиата, и это позволяет оценивать перспективы борьбы с воровством в науке с обоснованным оптимизмом.

На наш взгляд, институт науки подвергается еще одной опасности, не менее серьезной, чем плагиат. Речь идет об имитации научного исследования. Здесь технические средства бессильны, требуется конкретный анализ конкретного текста. Этот анализ должен опираться на определенные теоретические предпосылки. Необходимо ответить на вопрос: в чем заключается сущность имитации в науке? Каковы формы этой имитации? Какие признаки научного текста позволяют предположить, что он носит имитационный характер? Попытаемся ответить на эти вопросы.

Изложение своей позиции мы начнем с примера, который, на первый взгляд, весьма далек от предмета нашего интереса. Процитируем три отрывка из поэтического сборника одного никому не известного поэта, изданного малым тиражом в далекой провинции (причем ни год издания, ни издательство в выходных данных не указаны)[103].

1«Генералиссимусом станет не каждый,Может им стать только отважный,и если ты не будешь жалким трусом,то можешь стать генералиссимусом»[104].2«Как я хотел бы женщину любить,ее ужасной красотой до визга упиваться,и ей одною только наслаждаться,порыв и страсть к свободе задушить»[105].3«Несет меня железный конь судьбы,плевать ему, что если упаду – не встану,кровящуюся забрызгав грязью рану,он вспашет поле жизни, не потеряв бразды.И хоть кричи ты или смейся,он не замедлит свой галоп до той поры,пока вдруг не заметит свежевырытой норыи, сбросив, скажет: “Не забудь, побрейся!”»[106].

Здесь все настолько очевидно, что избавляет нас от необходимости давать какие-либо комментарии.