Лесной маг

– С тех пор, как твой брат решил жениться. Впрочем, это связано не столько с богатством, сколько с простой необходимостью. Два месяца назад я выписала двух портних с запада. И правильно сделала – нужны новые занавески и шторы, и постельное белье для комнат твоего брата, и праздничная одежда для всей семьи, и бальные платья для твоих сестер. Мы сами ни за что не справились бы со всем так быстро и чтобы хватило времени на прочие приготовления.

Она шла впереди, подняв маленький фонарик так, чтобы он освещал нам путь. Я смотрел на изящную фигуру матери, легко ступающей по тропинке, и вдруг почувствовал себя чудовищным и бесформенным, похожим на огромного зверя, ковыляющего вслед за ней. В доме царила тишина, пока мы шли по коридору в комнату для шитья. Я представил, что отец с Россом сидят в его кабинете за тихой беседой, а Элиси отправилась спать. Я хотел было упомянуть, что говорил с Ярил и что она убежала в слезах, но старая привычка защищать маленькую сестричку возобладала. Хоть и обиженный на нее, я все же не хотел, чтобы у нее были неприятности. Я промолчал.

Я вытерпел все то неприятное время, пока мать измеряла меня и записывала результаты. Она хмурилась, и я понимал, что она изо всех сил старается скрыть свое потрясение. Когда она обмеривала талию, в животе у меня громко заурчало, и она едва ли не отпрыгнула от меня. Потом нервно рассмеялась и вернулась к прерванному занятию.

– Надеюсь, синего материала хватит, – закончив, с беспокойством проговорила она.

Мои внутренности скрутило болью от нового приступа голода. Когда все прошло, я сказал:

– Карсина рассчитывала, что я буду на свадьбе в форме.

– Откуда бы тебе знать? – с лукавой улыбкой спросила мать, а потом тихонько добавила: – И не надейся, Невар. Честно сказать, я думаю, нам придется заказать для тебя новую форму, когда придет пора возвращаться. Не знаю, как тебе удавалось носить ту, которую ты привез домой.

– Она мне годилась, когда я уезжал из Академии. Да, немного узковатая, но я мог ее надеть. Мама, я правда не понимаю, что со мной происходит. Я не задерживался в пути и ел не больше, чем обычно, но с тех пор, как я уехал из Академии, я еще сильнее поправился.

– Все дело в еде, содержащей крахмал, которой вас кормят в Академии. Я слышала, что кое-где пытаются экономить деньги и дают учащимся дешевую еду. Например, картошку, и хлеб, и…

– Дело не в еде, мама! – едва ли не резко перебил ее я. – Я начал набирать вес, поправившись после чумы. Я думаю, это каким-то образом связано.

Она молчала, и мне стало стыдно, что я нагрубил ей, пусть и ненамеренно.

– Невар, все молодые люди, перенесшие чуму, превратились в мешки с костями, – принялась она мягко отчитывать меня за ложь. – Не думаю, что мы имеем право обвинять в этом твою болезнь. Но полагаю, долгое выздоровление, много часов, проведенных в постели, когда только и остается, что есть и читать, могут изменить человека. Я сказала то же самое твоему отцу и попросила его не быть с тобой слишком суровым. Не обещаю, что он учтет мое мнение, но я его попросила.

Мне хотелось закричать, что она меня не слушает, но я с трудом взял себя в руки.

– Спасибо за то, что выступила в мою защиту, – только и сказал я.

– Как и всегда, ты же знаешь, – тихо проговорила она. – Когда завтра закончишь работать, вымойся как следует, а потом приходи на примерку. Дамы будут здесь, чтобы мне помочь.

Я глубоко вздохнул. Гнев отступил, поглощенный мрачным потоком уныния.

– Я позабочусь о том, чтобы быть чистым и сдержанным, – пообещал я. – Доброй ночи, мама.

Она потянулась поцеловать меня в щеку:

– Не отчаивайся, сын. Ты столкнулся со своей ошибкой, принял ее и теперь сможешь исправить. Отныне все будет только лучше.

– Да, мама! – послушно ответил я и вышел.

Желудок так отчаянно сводило от голодных болей, что меня почти тошнило. Я не стал подниматься к себе в комнату, а вместо этого отправился на кухню. Слил воду в раковине, пока не пошла холодная, и выпил столько, сколько в меня поместилось. Но почувствовал себя лишь еще более жалким.

Я вернулся к себе в комнату и до рассвета пытался спать. Когда приехала телега, я стоял вместе с остальными работниками. Я страдал от мозолей и голода, у меня болели мышцы, меня подташнивало, а в самой глубине таились ярость и недоумение, почему жизнь так несправедлива ко мне.

Ко второй половине дня я начал спотыкаться. Когда все достали свертки с хлебом и мясом, чтобы перекусить, мне пришлось отойти подальше. Обоняние у меня обострилось, а желудок жалобно урчал, постоянно напоминая о себе. Мне отчаянно хотелось отобрать у них еду и сожрать ее всю. Даже когда они закончили есть и я вернулся за порцией воды, мне было трудно вести себя вежливо. Я чувствовал запах еды в их дыхании, когда мы, пыхтя, поднимали тяжелые камни, и мучительно страдал.

Когда наконец настала пора заканчивать работу, мои ноги тряслись, как студень, и в последней разгрузке я почти не участвовал. Я увидел, как переглядываются остальные работники, и мне стало стыдно. С трудом передвигая ноги, я добрался до телеги и залез в нее.

Когда мы приехали, все работники отправились в город, а я заковылял по дорожке к черному ходу. Мне пришлось пройти мимо кухни, воздух был напоен восхитительными ароматами еды. Повар начал печь к свадьбе пироги и хлеб. Я поторопился пройти мимо, спасаясь от этой пытки. Отец не приказывал мне голодать, и я знал, что могу поесть немного, но эта мысль казалась мне проявлением слабости и отступлением от моего решения измениться. Голод меня не убьет, и я гораздо быстрее вернусь в прежнюю форму.

Лестница, ведущая в мою комнату, показалась мне бесконечной и очень крутой. Добравшись до верха, я понял, что хочу только свернуться клубком вокруг своего многострадального живота. Я залез в низкую ванну, приготовленную для меня, и стоя вымылся. От меня отвратительно воняло. Теперь, став тяжелее, я куда больше потел, и пот скапливался в складках кожи. А если я не мылся слишком долго, на теле оставались пятна, похожие на ожоги, к которым было больно прикасаться.

Старая одежда Росса, выстиранная и приготовленная для меня, ждала меня на кровати. Она показалась мне слишком тесной и неудобной, особенно на влажной коже. Короткие волосы начали отрастать. Я тщательно их вытер, а затем, чтобы не смущать мать, побрился, прежде чем спуститься в комнату для шитья.

Она уже ждала меня вместе с двумя портнихами. В прошлый раз, когда с меня снимали мерки, этим занимался портной, а я был строен и подтянут. Было нечто крайне унизительное в том, чтобы раздеваться до нижнего белья перед тремя женщинами, которые принялись прикладывать ко мне куски ткани и закалывать их булавками. Одна из портних взглянула на мой живот и презрительно закатила глаза. Я отчаянно покраснел. Они закололи на мне будущий костюм, отошли и принялись совещаться, точно курицы, кудахчущие во дворе, затем снова меня окружили, начали перекалывать булавки, заставляя поднимать руки и ноги и вертеться в разные стороны. Ткань была темно-синей и не имела ничего общего с бравой зеленью кадетской формы. К тому времени, как я скрылся за ширмой и оделся, мне уже казалось, что ничего худшего со мной еще не случалось.

Я медленно поднялся по бесконечным ступеням в свою комнату и с мрачной решимостью сказал себе, что не стану выходить сегодня к столу. Я сомневался, что сумею устоять перед восхитительными ароматами еды. Вместо этого я отправился спать.

Во сне я превратился в себя другого и испытывал страшный голод. С грустью я вспоминал пропавшую втуне магию Танцующего Веретена. Я гордился тем, что остановил его танец и положил конец магии равнин, но сожалел, что не смог поглотить больше. Это был странный сон, наполненный ликованием победы и голодным негодованием – ведь еда должна была вскормить и мою магию. Я проснулся на рассвете, все еще чувствуя одновременно голод и смутный восторг. Первое я мог понять. Второго стыдился. Я потряс головой, чтобы прогнать клочья сна, и вступил в новый день.

Он стал повторением предыдущего, только еще несчастнее. Я чувствовал себя тупым и слабым, я опоздал к телеге и с большим трудом сумел в нее забраться. Меня изводили страшные голодные боли. В голове гудели молоты. Я обнял руками живот и скорчился.

Когда мы добрались до поля и телега остановилась, я спрыгнул вслед за остальными, но мои ноги подогнулись. Рабочие разразились хохотом, и я заставил себя смеяться вместе со всеми. Я с трудом выпрямился и взял железный прут из телеги. Мне показалось, что со вчерашнего дня он сделался вдвое тяжелее, но я все равно приступил к работе. Я пытался воткнуть его в жесткую землю под вкопанный камень, но он упорно соскальзывал. Мне хотелось кричать от разочарования. Руки словно лишились силы, и я начал пользоваться собственным весом. Утро было ужасным. Некоторое время спустя у меня открылось второе дыхание и голод слегка приутих. Мышцы согрелись, и я старательно выполнял свою часть работы. Как и вчера, я отошел в сторону, когда мои товарищи достали свертки с едой. Обоняние стало для меня особенной пыткой. Нос рассказывал мне обо всем, что было запретно для рта, и слюна текла так обильно, что я вполне мог бы ею захлебнуться.

Я попытался напомнить себе, что я голодаю не впервые и даже не дольше прежнего. В те дни, что я провел с Девара, я ел очень мало, но мое тело сохраняло свою силу, оставаясь жилистым и стройным. Я не мог объяснить, почему я так ужасно страдаю сейчас, хотя прежде мог вытерпеть подобное. Неохотно я пришел к выводу: в Академии я растерял всю самодисциплину. Из этого следовало, что я сам во всем виноват. Глупо было с моей стороны настаивать, что, если я ел только пищу, поставленную передо мной на стол, я не могу быть ответственным за то, каким я стал. Не имеет значения, что мои товарищи, в отличие от меня, совсем не прибавляли в весе. Очевидно, того, что для них достаточно, для меня слишком много. Почему я упрямо отказывался это понимать? Разве доктор не пытался указать мне на это, столь тщательно расспрашивая, что я ем и сколько? Почему я не встревожился тогда и не урезал собственный рацион?

Мой отец прав.

Я могу винить в этом только самого себя.

Как ни странно, с чувством вины пришло и неожиданное облегчение. Я наконец отыскал причину того, что со мной случилось, в себе самом. И я снова почувствовал, что могу управлять собственной жизнью. Прежде, пока я не признавал, что делаю что-то не так, мой вес казался мне чем-то вроде проклятия, поразившего меня без всяких на то оснований. Я вспомнил, как перекладывал вину на чуму, и покачал головой. Будь это так, все кадеты, оправившиеся после болезни, выглядели бы как я. Я глубоко вздохнул и почувствовал, как во мне крепнет решимость. Я не стану нарушать свой пост сегодня.

А завтра встану и отправлюсь на свадьбу брата. Я вытерплю унижение, виновником которого являюсь сам, я буду помнить об ограничениях в еде, и не только на празднестве, но и в последующие дни. И вернусь в Академию, снова став стройным и сильным. А еще я пообещал себе, что к середине лета перешью пуговицы своей формы на прежние места.

Я решительно вернулся к работе и не щадил себя, у меня появились и прорвались новые мозоли, но я не обращал на них внимания. Я радовался тому, как у меня болят плечи и спина, наказывая свое непокорное тело тяжелой работой и голодом. Я заставил себя выбросить из головы боли в желудке и продолжал трудиться. К концу рабочего дня мои ноги тряслись от усталости, но я был горд собой. Я все решил и теперь изменял себя.

С таким настроением я вернулся домой, помылся и отправился на последнюю примерку. Портнихи выглядели усталыми и поспешно втиснули меня в новый костюм. В комнату принесли зеркало, поскольку у моих сестер тоже была последняя примерка. Но то, что я в нем увидел, привело меня в замешательство. Я ничуть не похудел с тех пор, как приехал сюда. Из-за лишнего веса я казался старше, а строгий синий цвет превращал меня в степенного человека средних лет. Я взглянул на мать, но та была поглощена вытаскиванием ниток, которыми было сметано что-то розовое. Тут мне поддержки не достанется. И конечно, я не мог рассчитывать на сочувствие портних, которые дергали и разглаживали ткань, втыкали в нее булавки и рисовали линии кусочками мела. Я смотрел на свое круглое, как луна, лицо и тучное тело и не узнавал несчастного, глядевшего на меня в ответ.

Затем с меня едва ли не сдернули костюм и выгнали из комнаты, приказав прийти через два часа, потому что Элиси уже ждет своей очереди. Из их разговора я понял, что ворот получился неровным и теперь придется его поправлять множеством крохотных стежков. Едва я вышел из комнаты, в нее тут же влетела Элиси.

А я медленно поднялся к себе. Всего час назад мне казалось, что я владею собственной жизнью. Теперь же пришлось признать, что свадьба состоится завтра и Карсине не доведется увидеть блистательного юного кадета, готового сопровождать ее на праздник. Нет, она встретит меня. Жирного меня. Я вспомнил жену Горда и то, как она его обожала, несмотря на его вес. А потом подумал о Карсине, не посмев даже надеяться на подобное отношение с ее стороны. Я подозревал, что Горд всегда был толстым. Силима, скорее всего, и не видела его другим. В отличие от Карсины, которая знала меня, когда я был стройным и гибким. Я ненавидел себя нынешнего. Так неужели же она меня не возненавидит?

От голода у меня кружилась голова. Я постился и тяжко трудился три дня, но ничего не изменилось. Как же это несправедливо! Я попытался не думать о всевозможных вкусностях, готовящихся на кухне или спрятанных в кладовой. Бракосочетание состоится в доме невесты. Мы встанем рано и в экипажах поедем на церемонию. А потом праздник с танцами, едой и пением переберется к нам, в Широкую Долину, пища и напитки для торжественного случая уже ждали гостей. При мысли об этом мой желудок громко заурчал, и я был вынужден сглотнуть слюну.

Я скорчился на кровати и уставился в стену. В назначенный час я встал и отправился на примерку. И тут же пожалел об этом. В коридоре я столкнулся с Элиси, которая промчалась мимо меня в слезах.

– Я буду выглядеть как корова! – крикнула она, оглянувшись через плечо. – Что тут можно сказать, как настоящая корова! – и, пробегая мимо меня, добавила: – Надеюсь, ты доволен, Невар! Если бы не ты и твой дурацкий живот, им бы хватило времени поправить ворот моего платья!

Смущенный и встревоженный, я вошел в комнату для шитья. Мать стояла в углу у окна и всхлипывала, прикрывая лицо платком. Портнихи, щеки которых пылали, делали вид, что ничего не замечают. Они склонили головы над работой, и их иглы сверкали в свете ламп, когда они прилежно делали стежок за стежком. Я почувствовал, что в комнате только что разразилась буря.

– Мама, с тобой все хорошо? – мягко спросил я.

Она поспешно промокнула глаза.

– Ох уж эти свадьбы! Моя собственная была таким же кошмаром, пока все наконец не закончилось. Я уверена, что у нас все будет хорошо, Невар. Примерь костюм.

– Элиси кажется очень расстроенной. И она винит меня.

– Ну, понимаешь, мы полагали, что ты будешь в форме. – Она всхлипнула, затем высморкалась и снова вытерла глаза. – Мы не рассчитывали шить для тебя новый костюм. Так что на платье Элиси осталось меньше времени, а мы задумали для него довольно сложный ворот. С этим новым фасоном с оборками все пошло не так. Но даже без оборок платье выглядит очень мило. Она просто немного расстроена. На свадьбе будет юноша, Дервит Толлер. Он гость со стороны Поронтов. Мы не слишком хорошо знакомы с Толлерами, но его семья попросила у нас руки Элиси, и, естественно, она хочет хорошо выглядеть при первой встрече.

Я кивал, пока она рассказывала длинную и сложную историю о молодом человеке, который будет подходящей партией для Элиси, и трудностях, возникающих с оборками, когда кружева прислали шире заказанных да еще и недостаточно жесткие для задуманного. Мне все это показалось невероятно глупым и скучным, но я промолчал. Мне, правда, казалось, что если намерение этого молодого человека жениться зависит от того, как лежат кружевные оборки на платье Элиси, значит за него не стоит и цепляться, но я удержался от того, чтобы высказать это вслух.

Наконец мама замолчала. Как ни странно, но ей как будто полегчало, когда она поделилась со мной своими тревогами. Ее слова взволновали даже портних, потому что одна из них встала и сказала:

– Давайте я еще раз попробую что-нибудь сделать с этим кружевом. Если мы подложим под него кусочки ткани от платья, а потом хорошенько накрахмалим, оно, может быть, примет эту проклятую форму.

Я попытался сбежать в свою комнату вместе с новым костюмом, но у меня ничего не вышло. Мне пришлось снова его примерить, и, хотя мне казалось, что я выгляжу в нем мрачно и скучно, все три женщины сошлись на том, что это «достойный результат для такой спешной работы», и только тогда отпустили меня восвояси вместе с ним.

Глава 5

Свадьба Росса

Нас всех разбудили, когда небо еще только начало сереть. Девочки поели в своих комнатах, чтобы случайно не запачкать дорожные платья, я же присоединился за столом к отцу и братьям. С тех пор как я вернулся, я впервые увидел Ванзи. Мой брат-священник прибыл лишь вчера вечером. Когда я вошел, они с отцом накладывали себе еду, стоя около буфета. Ванзи сильно вытянулся за время учебы в семинарии и, несмотря на то что был младшим из нас, теперь оказался самым высоким.

– Как ты вырос! – удивленно сообщил я.

Когда он повернулся поздороваться, он не смог скрыть своего потрясения.

– Ты тоже, да только не вверх! – выпалил он, а мой отец и старший брат дружно рассмеялись.

Его слова причинили мне боль, но все же я присоединился к ним.

– Это ненадолго, – пообещал я ему. – Последние три дня я голодал. Я решил сбросить вес так же быстро, как набрал его.

Отец печально покачал головой:

– Сомневаюсь, Невар. Мне неприятно тебе это говорить, но ты едва ли хоть сколько-нибудь похудел. Боюсь, тебе придется голодать больше чем три дня. Перекуси немного, чтобы выдержать церемонию. Будет неловко, если ты упадешь в обморок на свадьбе брата.

И все трое снова рассмеялись.

Его слова ужалили меня, хотя и были правдивы. И тем не менее они прозвучали мягче, – видимо, предстоящее событие несколько улучшило настроение отца. Я проглотил обиду, твердо решив не говорить и не делать ничего такого, что могло бы снова его рассердить.

Я нашел на буфете яйца, мясо, фрукты и молоко. Запах и вид еды вызывали головокружение. Моя решимость не устояла бы, если бы отец не хмурился все больше с каждым кусочком, который я клал в свою тарелку. Я чувствовал себя диким животным, ворующим еду. Я положил себе кусочек тоста, посмотрел на отца и добавил к нему две маленькие колбаски. Затем достал ложечку для яиц. Он едва заметно нахмурился. Я решил, что рискну навлечь на себя его гнев, но добавлю еще что-нибудь.

Это было тяжелое решение. Наконец я остановился на яблочном компоте. Аромат теплых, сладких фруктов чуть не заставил меня лишиться чувств. Затем я налил в кружку горячего крепкого кофе и отправился за стол. Мне отчаянно хотелось набить рот огромными кусками еды, испытать сладостное удовольствие от жевания и глотания, от вкуса яиц и острых колбасок на хрустящем хлебе с маслом. Вместо этого я заставил себя разделить все на маленькие кусочки и медленно съесть. Я дважды наполнял кружку горячим кофе, надеясь, что он поможет утолить голод. Однако, когда моя тарелка была выскоблена до последней крошки, желудок все еще требовал добавки. С тяжелым вздохом я отодвинул стул. Я не умру от голода, сурово напомнил я себе, а скудные трапезы продлятся не вечно. Мне нужно только вернуться в прежнее состояние. Кроме того, после бракосочетания состоится пир, и я должен буду принять участие в нем, чтобы не оскорбить семью невесты. Эти мысли послужили мне некоторым утешением.

Я поднял глаза и обнаружил, что Росс и Ванзи старательно не смотрят в мою сторону. Отец же не скрывал своего отвращения.

– Если ты закончил, Невар, возможно, мы можем отправиться на бракосочетание твоего брата?

Они ждали меня, пока я растягивал свой завтрак. Я покраснел от стыда.

– Да, я закончил.

Я вышел из комнаты следом за ними, переполненный ненавистью к себе и гневом на них.

Нас ждал экипаж, украшенный свадебными лентами. Мать и сестры уже сидели в нем, тщательно укрытые одеялами, чтобы не запачкать дорожные платья. Нас в семье семеро, и в экипаже в любом случае оказалось бы довольно тесно. Сегодня же, из-за пышных платьев женщин и моего огромного тела, разместиться всем оказалось и вовсе невозможно. Прежде чем я успел вызваться сам, отец распорядился:

– Невар, ты поедешь с кучером.

Я почувствовал себя униженным, когда карабкался на место рядом с кучером под взглядами всей моей семьи. Швы на моих новых брюках натянулись, и мне оставалось лишь надеяться, что нитки выдержат. Кучер, который ради такого случая оделся в ярко-синее, смотрел прямо перед собой, словно боялся, что, взглянув на меня, разделит мой позор. Отец с братьями с трудом втиснулись в экипаж, дверь закрылась, и мы наконец тронулись в путь.

Дорога до поместья Поронтов заняла все утро. По большей части мы ехали вдоль реки, но последние полтора часа наш экипаж подпрыгивал и вилял на узкой дороге, ведущей в самое сердце их владений. Лорд Поронт выстроил свой особняк на огромном каменистом уступе, нависшем над равниной, и тот скорее напоминал крепость, чем дом аристократа. Ходили слухи, что он все еще не расплатился с каменщиками, приехавшими из Картема, чтобы возвести толстые стены его особняка. Лорд Поронт взял себе девиз «Камень выдержит» и высек его на арке, украшавшей въезд на его земли.

Когда я вспоминаю свадьбу брата, моя память шарахается от меня, точно дурно воспитанная лошадь. Каждый из тех, кто нас приветствовал, не мог сдержать изумления и потрясения при виде меня. А лорд Поронт сжал губы, словно пытался удержать во рту живую золотую рыбку. Его жена прикрылась рукой, пряча улыбку, потом быстро извинилась, сообщив, что должна помочь невесте с приготовлениями. Я и видел, и чувствовал, какую неловкость испытывает моя семья.

Один слуга повел нас вверх по лестнице, другие последовали за нами с багажом дам. Для нашей семьи отвели апартаменты из нескольких комнат, где мы могли отдохнуть и освежиться после дороги, а девочки и моя мать переодеться из дорожных платьев в праздничные. Мы, мужчины, привели себя в порядок гораздо быстрее. Отцу и братьям не терпелось спуститься вниз и присоединиться к гостям. Я с трепетом последовал за ними.

Бальная зала в доме Поронтов оказалась меньше нашей, но все равно очень красивой, и сейчас она была полна гостей. В этом году в моде были пышные юбки с бесконечными оборками всех оттенков выбранного цвета. С верхней площадки лестницы зала напоминала сад, а женщины – прекрасные цветы. Несколько месяцев назад я бы поторопился сбежать вниз и найти свою Карсину среди этого букета. Теперь же с ужасом ждал мгновения, когда она меня увидит. Я начал неохотно спускаться по ступеням. Отец и братья уже смешались с гостями. Я не пытался их догнать или держаться рядом, когда они приветствовали старых друзей или представлялись новым знакомым. Я не винил их за то, что они старались оказаться как можно дальше от меня.

Все, с кем я здоровался, явно испытывали неловкость: одни напряженно улыбались и старались смотреть мне только в лицо, другие откровенно таращили глаза и, казалось, не могли сказать ничего умного. Кейз Ремвар весело фыркнул и поинтересовался, кормит ли кавалла мою лошадь так же хорошо, как меня. Большинство мужчин моего круга позволяли себе подобные насмешки, представляя их как шутки. Сперва я заставлял себя улыбаться и даже смеялся вместе со всеми, но в конце концов решил где-нибудь скрыться от посторонних глаз.

Я нашел тихий уголок в комнате. Несколько больших красивых решеток для вьющихся растений, украшенных гирляндами из цветов, окружали семейный алтарь, где супруги произнесут свои клятвы. Позади стояло несколько стульев, и я быстро занял один из них. Никто ко мне не подходил, никто не пытался завести разговор. Да, это не имело ничего общего с триумфальным возвращением домой, которое я себе воображал. В моих мечтах Карсина стояла рядом со мной, когда я весело рассказывал друзьям о занятиях и жизни в Старом Таресе. С выбранного места я прекрасно видел весь зал. Отец был, очевидно, доволен, он держался любезно и благодушно. Под руку с лордом Поронтом он прохаживался среди гостей, приветствуя их. Они и так были могущественны, а союз, укрепленный браком детей, сделает их еще более значимой силой в Средних землях. Они прогуливались по залу так, словно это они, а не их дети были счастливой парой.

Росс нервничал, как всякий жених, и терпеливо сносил шутки и насмешки приятелей. Они окружили его у выхода в сад, и по то и дело раздающимся взрывам смеха можно было представить, о чем они там разговаривают. Ванзи, мой брат-священник, чувствовал себя не в своей тарелке. За время, проведенное в семинарии, он привык к более утонченной компании, чем та, что собралась в этом приграничном поместье. Он держал в руках Священное Писание, поскольку ему предстояло участвовать в церемонии, и сжимал его, словно утопающий, хватающийся за кусок дерева. Он мало говорил и много улыбался. Я предположил, что он уже считает дни до возвращения в свою тихую школу. Он жил там довольно долго, и я подозревал, семинария стала для него домом в большей степени, чем отцовский особняк.