Лесной маг

К несчастью, музыканты заиграли веселую живую мелодию, а не медленный вальс, на который я рассчитывал. Карсина спасла себя и меня, холодно сообщив:

– Я сейчас немного устала от танцев. Возможно, позже.

– Но может быть, мы можем поговорить? Прогуляться по саду?

– Боюсь, это невозможно. Нам не пристало оставаться наедине.

Я горько улыбнулся, услышав ее слова:

– В прошлый раз тебя это не остановило.

Она отвернулась и досадливо вздохнула:

– Это было в прошлый раз, Невар. Очевидно же, что с тех пор многое изменилось.

– Но то, что мы обещаны друг другу, не изменилось, – ответил я, задетый ее словами. – По крайней мере, ты должна позволить мне рассказать, что я пережил…

– Я вам ничего не должна, сэр! – с яростью вскричала она.

Тут же появился ее партнер, с которым она только что танцевала. В руках он держал два бокала вина. Я заметил в его глазах осуждение – мне не следовало вынуждать даму столь резко мне отвечать.

Я предостерег его хмурым взглядом:

– Мы беседуем с леди.

Он был на голову ниже меня, но, видимо, решил, что лишний вес сделал меня мягкотелым.

– Мне это беседой не показалось. У меня сложилось впечатление, что она хочет, чтобы вы оставили ее.

– Мы обещаны друг другу, и я имею право…

– Не официально! – быстро вмешалась Карсина. – И я действительно хочу, чтобы ты оставил меня.

– Видите, сэр, леди устала от вашего общества. Будьте же джентльменом и позвольте ей уйти.

Он храбро встал между Карсиной и мной – длинношеий, веснушчатый. Я бы мог переломить его пополам, словно прутик.

– Возможно, это ей следует побыть леди и оказать мне любезность, выслушав меня, – ровным голосом проговорил я, взглянув поверх его головы на Карсину.

– Ты намекаешь, что я таковой не являюсь? – вспылила Карсина. – Невар Бурвиль, ты оскорбил меня. Я непременно расскажу об этом отцу.

Ярость пела в моей крови и звенела в ушах, переполняла меня. И вдруг с моего языка сорвались слова, пришедшие из источника, неведомого даже мне самому:

– Ты не обращала на меня внимания, ты пыталась от меня сбежать, и, таким образом, сегодня ты оскорбила меня трижды, но это будет последний раз. Прежде чем ты умрешь, Карсина, наступит день, когда ты приползешь ко мне на коленях и будешь умолять меня, чтобы я простил тебя за сегодняшнее.

Услышав мои резкие слова, она приоткрыла рот, от изумления выглядя крайне юной и несколько вульгарной. Она растеряла всю свою привлекательность, на смену которой пришел гнев. Я сказал слишком много и говорил слишком грубо. Ничего ужаснее и недостойнее на свадьбе брата я совершить не мог.

Лицо Карсины стало пунцовым, и в ужасе я увидел у нее в глазах слезы. Ее веснушчатый партнер возмущенно уставился на меня:

– Послушайте же, сэр, я настаиваю…

– Настаивай сколько влезет, – отрезал я и пошел прочь.

Однако толстому человеку трудно двигаться с достоинством. Я тщетно пытался успокоиться хотя бы внешне, покидая поле боя, и убеждал себя, что нашу стычку заметили не столь уж многие и никто из нас не повышал голоса. Я оглянулся – Карсина исчезла. На мгновение я испытал облегчение, но тут же увидел, что она бежит вверх по лестнице, закрыв лицо руками. Несколько женщин проводили ее глазами. Следом за ней торопилась моя сестра. Я проклинал себя и никак не мог понять, откуда взялась эта вспышка ослепительного гнева и резкие слова, которые я сказал Карсине.

«Мне следовало бы держать при себе и боль, и жалкие надежды», – яростно ругал я себя.

Я вышел из бальной залы на террасу, а оттуда по ступеням спустился в сад. Здесь оказалось жарче, а не прохладнее, как я ожидал. Многие цветущие кусты пожелтели от засухи; молодые деревца были хилыми и не давали тени. Воротник меня душил, куртка казалась слишком теплой. Как я мог повести себя так глупо? Почему затеял эту ссору? Мне следовало позволить ей высказать все, что она хотела. Тогда в следующий раз, когда бы мы с ней встретились, я уже стал бы прежним и все вернулось на свои места. А она ругала бы себя за то, что избегала меня. Теперь же сказанные мной слова встанут между нами. Я с тоской подумал, что она, должно быть, побежала искать утешения у матери. И моя сестра уже с ней. Я даже не знал, что для меня хуже.

Густая живая изгородь и журчание фонтана за ней обещали мне тенистое убежище. Сад был не слишком удачно спланирован, и мне пришлось довольно долго идти и свернуть, огибая изгородь, прежде чем я наткнулся на крохотные воротца. Они были прикрыты, но не заперты, и я вошел во второй сад.

На его устройство хозяева не пожалели денег, и меня удивило, что здесь не толпятся гости. Выложенная камнем дорожка по извилистой спирали вывела меня в самое сердце садика. Цветы на клумбах поражали пышностью, несмотря на стоявшую всю неделю жару. В розовых кустах и в высоких цветках лаванды жужжали пчелы, собирающие нектар. Аромат цветов и трав, словно тяжелое облако, висел в неподвижном воздухе. Я прошел мимо декоративного пруда с рыбками. Поверхность его украшали толстые желтые лепестки кубышек, а рыбки скользили в воде, точно мерцающие тени.

Чуть дальше находилась стилизованная под диковинный маленький домик голубятня, в которой ворковало множество птиц. Часть грелась на солнышке на открытой площадке, примыкающей к их жилищу. Я немного постоял на месте, прислушиваясь к их успокаивающим голосам, а затем шагнул на извилистую тропинку, ведущую к фонтану в самом центре садика и его тихому музыкальному журчанию.

До него я так и не дошел. Неожиданно мне в нос ударило такое зловоние, что я едва не задохнулся. Я прикрыл нос и рот рукой и повернул голову, не в силах поверить тому, что увидели мои глаза. Алтарь из белого мрамора, испачканный кровью и испражнениями птиц. Над ним аркой изгибался медный прут, с которого свисало нечто, вполне способное оказаться изящной люстрой, если бы вместо светильников на каждый его крюк не был насажен мертвый голубь. В центре алтаря лежала птица со вспоротым животом и разложенными для предсказания внутренностями. На белых перьях остались кровавые следы пальцев. На изгибе арки сидел черно-белый стервятник, из его клюва свисали голубиные потроха. Мухи и осы тяжело гудели вокруг мертвых птиц. Один белый голубь казался уже скорее красным, а из-под хвоста у него свисали расклеванные внутренности. Пока я ошарашенно смотрел на все это, с них медленно скатилась и упала на алтарь капля крови.

Все это было сделано сегодня.

Следом за этой ужаснувшей меня мыслью пришла другая. Алтарь и люстра с крючками не похожи на временное приспособление. Поронты постоянно поклоняются старым богам, и это – жертвоприношение по случаю свадьбы. Скорее всего, невеста моего брата, ее мать и сестры убили птиц в честь бракосочетания Сесиль.

Мне казалось, сильнее испугать меня не сможет уже ничто. Но пока я стоял, словно прикованный к месту ужасом, одна из птиц трепыхнулась на своем крюке и дернула крыльями, заставив всю карусель сдвинуться с места. В следующее мгновение она приоткрыла глаз и взглянула на меня, беззвучно открывая и закрывая клюв.

Я не мог этого вынести.

Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы достать несчастную птицу, так что куртка натянулась на моих плечах. Я схватил голубя за крыло и подтянул к себе жуткую карусель. Когда мне удалось взять птицу обеими руками, я снял ее с крюка. Я намеревался положить конец ее мучениям, свернув ей шею, но, прежде чем я успел что-то сделать, ее тело дернулось и замерло. Я отступил от алтаря и посмотрел на свой скорбный трофей. Гнев на Карсину неожиданно превратился в ярость на несправедливость мира. Почему это маленькое существо должно было умереть, став жертвой в честь дня бракосочетания? Почему его крохотная жизнь кажется им несущественной? Другой у него не будет.

– Ты не должен был умирать.

Кровь пульсировала в моих жилах, пропитанная яростью.

– Они поступили жестоко, убив тебя. Что же это за семья, с которой связал нас мой брат?

Глаза птицы открылись, и я от удивления чуть не выронил ее. Затем голубь тряхнул головой и расправил крылья. И тогда я его выпустил, и он превратил падение во взлет. Одно из его крыльев мазнуло по моему лицу, когда он начал подниматься в воздух, а в следующее мгновение он скрылся из виду. К моим пальцам прилипли маленькие пушистые перышки. Я стряхнул их, и они медленно поплыли к земле в неподвижном воздухе. Я и сам не понимал, что произошло. Я снова посмотрел на мерзкую карусель из мертвых птиц и на следы крови на своих руках и с отвращением вытер ладони о темные брюки. Как же эта птица смогла выжить?

Я стоял и смотрел еще долго. В ветвях соседнего куста неожиданно громко закричал стервятник, потом расправил черно-белые крылья и разинул в мою сторону красный клюв. С голой шеи, точно опухоль, свисали мясистые оранжевые сережки.

Я отступил на шаг назад, но птица продолжала громко, вызывающе орать. Ее вопли тут же подхватила пара ее товарок, сидевших на соседних деревьях. Когда они подняли шум, я повернулся и поспешно зашагал прочь. В голове у меня царила полная неразбериха. Одно дело – слушать рассказы о поклонении старым богам, и совсем другое – увидеть собственными глазами возведенный для них алтарь.

Знает ли Росс о вере своей жены?

Знает ли мой отец? А мать?

Я дышал ртом, быстро шагая прочь от страшного места, и только подойдя к клумбам с лавандой и увидев кружащих над ними шмелей, остановился. Несколько раз глубоко вдохнул, наслаждаясь ароматом и стараясь успокоиться. Меня покрывал липкий пот. Я видел нечто темное, и оно наполнило меня мрачным предчувствием.

– Сэр, это сад для медитации и отдыха семьи. Свадебные торжества проходят не здесь.

Женщина была одета как садовник, в грубую темную рубаху, брюки и сандалии. Широкополая шляпа отбрасывала тень на лицо. В одной руке она держала корзинку, в которой лежала садовая лопатка.

Сначала я решил, что она должна похоронить мертвых птиц. Нет. Насколько мне было известно, в соответствии с ритуалом все должно оставаться на месте, пока стервятники и время не обглодают тела птиц до голых костей. Я встретился с ней взглядом и попытался понять, что выражают ее глаза. Она вежливо мне улыбалась.

– Боюсь, я заблудился.

– Идите по тропинке до ворот, – посоветовала она, указав мне рукой направление. – И пожалуйста, заприте их за собой, сэр.

Она знала. Знала, что я не заблудился, знала про жертвоприношение и догадалась, что я все видел. Она внимательно меня разглядывала, я прочитал в ее взгляде презрение.

– Спасибо. Я буду рад найти дорогу обратно.

– К вашим услугам, сэр.

Мы вели себя исключительно вежливо, но от нее у меня мурашки бежали по коже. Я пошел прочь, изо всех сил стараясь не ускорять шага. Подойдя к воротам, я оглянулся. Она всю дорогу тихо шла за мной, чтобы убедиться, что я ушел. Я поднял руку и с глупым видом помахал, словно прощаясь с ней. Она поспешно отвернулась, и я покинул сад, плотно закрыв за собой ворота.

Моим первым ребяческим желанием было броситься к отцу и рассказать о том, что я видел. Если бы Росс и Сесиль еще не произнесли обеты, я бы так и сделал. Но они уже стали супругами, и мои отец и мать дали клятвы родителям Сесиль. Я уже не мог помешать семье связать свое доброе имя с язычниками Поронтами. Я медленно прошел через первый сад и оказался на террасе, по дороге приняв решение подождать и рассказать все отцу, когда мы сможем побыть наедине. Как глава семьи, он решит, что делать дальше. Будет ли то, что я узнал, достаточным основанием для обращения в высший храм с просьбой расторгнуть брак? Сесиль и остальные члены семьи Поронт призывали доброго бога в свидетели своих клятв. Означает ли жертвоприношение, устроенное в тайном саду, что они не считают себя связанными обещаниями, данными ему? Не насмехались ли они в глубине души над моими родителями, произнося слова, в которые не вкладывали никакого смысла?

На террасе гости отдыхали и вели беседы, женщины обмахивались веерами, пытаясь отогнать жару. Я изобразил на лице улыбку и постарался ни с кем не встречаться глазами. Когда я проходил мимо, никто со мной не заговорил.

В бальной зале продолжали играть музыканты, кружились пары. Я сказал себе, что нет никакого смысла размышлять о страшных вещах, увиденных мной, и я не стану этого делать, пока не представится возможность рассказать обо всем отцу. На танцующих было приятно посмотреть, и я уже почти успокоился, когда Карсина, явно успевшая оправиться после нашего разговора, скользнула мимо меня в паре с Кейзом Ремваром. Я отвернулся и направился в столовую.

Громкие разговоры почти заглушали там музыку, доносившуюся из бальной залы. Слуги метались по комнате, подавали новые блюда, наполняли бокалы, уносили грязные тарелки, заменяя их на чистые. Ароматы еды окружили меня, желудок принялся бурно протестовать, и голод с новой силой напомнил о себе. Я несколько мгновений стоял, сглатывая слюну. Скудный завтрак, который я съел сегодня утром, оказался не в силах приглушить муки трехдневного голода. Мне казалось, я мог бы в одиночку опустошить любой из столов.

Гости беседовали между собой и, переходя от одного стола к другому, брали тут фрукт, там конфету или пирог. Я знал, что не могу положиться на собственную решимость держать себя в руках. Поэтому я нашел свободный стул около чистого прибора, рядом с которым никого не было, и сел. Мне показалось, что прошло несколько лет, прежде чем меня заметил слуга.

– Могу я вам что-нибудь принести, сэр, или вы предпочитаете выбрать сами?

Я сглотнул и тяжело вздохнул. Внутри у меня все болело.

– Будь любезен, принеси маленькую порцию мяса, кусок хлеба и, пожалуй, бокал вина.

Он вскинулся, словно я окатил его холодной водой.

– И все, сэр? – заботливо спросил он. – Или остальное мне выбрать для вас самому?

Он оглядел мое грузное тело, словно не верил своим ушам.

– Мясо, хлеб и бокал вина. Этого будет достаточно, – заверил я его.

– О, если вы уверены… только мясо, хлеб и вино?

– Я уверен. Спасибо.

Он поспешно умчался, и я увидел, как он подозвал другого слугу, видимо подчиненного, махнул в мою сторону рукой и передал ему заказ. Тот покосился на меня, удивленно расширил глаза, затем ухмыльнулся, отвесил преувеличенный поклон и убежал. Я вдруг понял, что вцепился руками в край столешницы, и сложил их на коленях. Еда. Я дрожал от вожделения. Острота моего обоняния и страстность, с которой я мечтал о еде, пугали меня самого. Впервые я задумался, можно ли назвать естественным мой аппетит. Несмотря на пост, одежда на мне все равно становилась все теснее. Как я могу не есть и все равно толстеть? Неожиданно мне в голову закралось пугающее подозрение. Магия. Не последствия ли это вторжения в мою жизнь древесного стража? Я вспомнил, каким видел свое другое «я» в ее мире. У него был огромный живот и жирные ноги. Неужели, когда я вернул его, я получил вместе с ним и эти его особенности?

Невозможно. Я не верил в магию. Я не верил в магию отчаянно, так же как раненый солдат не верит в ампутацию.

«Забери ее, забери, – молил я доброго бога. – Если это магия, забери ее, спаси меня от нее».

Танцующее Веретено вращалось для меня. Я летал на нем и видел, как оно остановилось. Разве я не верил в то, что это произошло? Я вспомнил седло, вдруг переставшее держаться на спине Гордеца. Но современный разумный человек во мне спрашивал, не обманываю ли я себя. Может быть, подпруга ослабла из-за моего огромного веса. Если остановка Веретена означала конец магии равнин, разве не перестали бы держаться седла всех всадников каваллы?

Я подумал, что стоит спросить сержанта Дюрила, не было ли у него проблем с подпругой. Затем вздохнул, осознав, что сейчас мне не хватит смелости искать его и задавать вопросы. Я разочаровал его, и в каком-то смысле рухнувшие ожидания моего старого наставника казались мне более серьезным провалом, чем неудовольствие отца. И где же моя еда? Голод снова занял все мои мысли, прогнав остальное на задний план.

Однако к моему столу приблизились мой отец и мать, а не слуга с едой. Я даже не заметил, как они вошли в комнату. Отец сел на стул рядом со мной, мать – чуть дальше. Взглянув на их лица, я понял, что до них еще не добрались слухи о моей ссоре с Карсиной. Следом появился слуга, который нес их тарелки. Когда он поставил их на стол и аромат окутал меня, я едва не потерял сознание.

– Не стоит впадать в крайности, Невар, – тихонько прошептал отец, наклонившись ко мне. – Ты должен хоть что-нибудь съесть и показать, что тебе нравится, как хозяева подготовили празднество. Твое сидение за пустым столом во время пира выглядит так, словно ты не одобряешь этот союз. Это оскорбительно для хозяев дома. И да защитит нас добрый бог, вот они идут.

Хуже выйти не могло никак. Лорд и леди Поронт вошли в комнату не затем, чтобы перекусить, они прохаживались среди гостей, приветствовали их, принимали поздравления и комплименты по поводу чудесного праздника. Они, улыбаясь, подошли к нам и увидели меня – несчастного, в буквальном смысле, голодного на пиру. Мне отчаянно захотелось испариться.

Леди Поронт улыбнулась нам, затем удивленно взглянула на пустую тарелку, стоящую передо мной.

– Неужели ты не смог выбрать ничего подходящего, Невар? – встревоженно прощебетала она, словно обращаясь к ребенку. – Может быть, попросить нашего повара приготовить для тебя что-нибудь особенное?

– О нет, благодарю вас, леди Поронт. Все выглядит и пахнет так восхитительно, что я не решился сам сделать выбор. Уверен, слуга сейчас появится.

И тут моему достоинству и гордости моего отца был нанесен завершающий удар – появился слуга с едой. В каждой руке он нес по блюду. Не тарелки, а целые подносы, причем наполненные до краев. На одном громоздились куски мяса всевозможных сортов, ломти ветчины, половинка копченого цыпленка, так тонко наструганная говядина, что она даже смялась складками, нежные котлеты из ягненка, политые мятным соусом, и горка острого паштета. На другом блюде вместо затребованного мной простого хлеба мне подали два круассана, пшеничную лепешку, две горячие булочки, темные ломти ржаного хлеба рядом со светлым пшеничным и клецки в густой коричневой подливе. Ухмыляясь, словно он совершил нечто достойное восхищения, слуга поставил передо мной оба блюда и поклонился, чрезвычайно довольный собой.

– Не беспокойтесь, сэр, я знаю, как обслуживать людей вроде вас. Как вы и попросили, только мясо и хлеб. Сейчас я принесу ваше вино.

Он быстро повернулся и оставил меня, окруженного едой.

Я смотрел на россыпи хлеба и мяса, раскинувшиеся передо мной, и понимал, что мой отец ошеломлен моим необузданным обжорством. Потрясенная хозяйка дома изо всех сил пыталась сделать вид, что она польщена. И, что хуже всего, я знал, что могу съесть это все, и с огромным удовольствием. Во рту у меня собралось столько слюны, что мне пришлось сглотнуть, прежде чем я смог заговорить:

– Здесь слишком много еды. Я попросил немного мяса и хлеба.

Но слуга уже умчался, а я не мог оторвать глаз от еды и знал, что никто за столом мне не верит.

– Но это же свадьба! – отважилась наконец вставить слово леди Поронт. – Так почему бы и не отпраздновать ее как следует?

У нее были самые лучшие намерения, – скорее всего, она хотела, чтобы я не смущался из-за того, что у меня такой ужасный аппетит, не поддающийся дисциплине, и что я повел себя с такой неприкрытой жадностью за ее столом, но ее слова поставили меня в очень непростое положение. Если я отведаю лишь маленький кусочек чего-нибудь, не покажется ли ей, что я пренебрегаю ее гостеприимством? Я не знал, что делать.

– Все выглядит просто замечательно, особенно после простой пищи, которой нас кормят в Академии, – проговорил я.

Я все еще не решался взять вилку. Мне отчаянно хотелось, чтобы они все куда-нибудь исчезли, я не мог есть у них на глазах. Однако я прекрасно понимал, что и отказаться от еды я тоже не в силах.

– Прошу тебя, Невар, – холодно произнес отец, словно прочитав мои мысли, – не обращай на нас внимания, наслаждайся свадебным пиром.

– Пожалуйста, – подтвердил лорд Поронт.

Я взглянул на него, но не смог разобрать выражение его лица.

– Ваш слуга слишком щедр, – снова рискнул заметить я. – Он принес мне гораздо больше, чем я попросил.

Затем, опасаясь, что мои слова прозвучали невежливо, я добавил:

– Но уверен, у него были самые лучшие намерения.

Я взял вилку и нож и покосился на родителей. Мать попыталась улыбнуться, словно ничего особенного или необычного не происходило, потом отрезала кусочек от своей порции мяса и съела его.

Я наколол на вилку одну клецку, плавающую в подливке, и положил в рот. Божественно. Внутри она оказалась нежной и зернистой, а сверху была пропитана великолепным бульоном. Я почувствовал вкус мелко нарезанного сельдерея, сочного лука и лаврового листа, а также густого мясного соуса. Никогда прежде я не был так увлечен своими вкусовыми ощущениями. Дело было не только в ароматах. Я наслаждался солоноватым вкусом ветчины и тем, как острый паштет контрастировал с мягким хлебом. Круассаны были прослоены маслом, и тончайшее тесто, словно снежинки, ласкало мой язык. Цыпленка выкормили зерном и по всем правилам выпустили из него кровь, прежде чем запечь на дымном огне, чтобы придать ему аромат и сохранить мясо сочным. Ржаной хлеб показался мне просто потрясающим. Я запил еду вином, и слуга принес мне еще. Я ел.

Я ел, как никогда прежде. Я забыл о людях, сидевших рядом со мной, и празднике вокруг. Мне было все равно, что подумает отец или почувствует мать. Я не беспокоился, что Карсина может случайно оказаться рядом и прийти в ужас от моего аппетита. Я просто ел, и меня не покидало сильнейшее наслаждение от изысканной пищи после долгого поста. Я был захвачен плотскими удовольствиями, чувствовал глубокое удовлетворение от того, что могу наконец восполнить свои запасы, и больше ни на что не обращал внимания. Не знаю даже, сколько времени ушло у меня на то, чтобы опустошить оба блюда, и разговаривал ли кто-нибудь за столом. В какой-то момент лорд и леди Поронт обменялись любезностями с моими родителями и отправились к другим гостям. Я едва это заметил. Я был полностью поглощен простым и всеобъемлющим удовольствием – едой.

Только когда оба блюда опустели, я снова начал осознавать мир вокруг меня. Отец сидел молча, каменно застыв, мать улыбалась и что-то говорила в безнадежной попытке сохранить образ супругов, ведущих между собой самую обычную беседу. Ремень впивался мне в живот, но смущение боролось во мне с почти невыносимым желанием встать и отправиться на поиски стола со сладостями. Несмотря на огромное количество съеденного, я все еще остро ощущал запах теплого ванильного сахара, висящий в воздухе, и аромат пирожных с клубникой.

– Ты уже закончил, Невар? – спросил мой отец так ласково, что кто-нибудь посторонний мог бы счесть его невероятно добрым человеком.

– Я не знаю, что на меня нашло, – сокрушенно ответил я.

– Это называется обжорством, – безжалостно заключил он.

Он тщательно следил за выражением своего лица и говорил очень тихо, а его взгляд тем временем блуждал по комнате. Он кивнул кому-то из знакомых.

– Никогда прежде я не испытывал такого стыда за тебя, – добавил он с улыбкой. – Ты ненавидишь своего брата? Пытаешься унизить меня? Что движет тобой, Невар? Ты надеешься избежать военной службы? Тебе это не удастся. Так или иначе я прослежу за тем, чтобы ты подчинился собственной судьбе. – Он повернул голову и помахал рукой еще одному знакомому. – Я предупреждаю тебя. Если не будешь заботиться о своем теле и духе, если не получишь звания в Академии и не женишься на девушке из благородной семьи, то станешь рядовым пехотинцем. Можешь не сомневаться, мальчик, так и будет.

Только я и моя мать слышали язвительность в его голосе. Она побледнела, а глаза сделались огромными, и я вдруг понял, что она боится моего отца, а сейчас ее страх достиг своего предела. Он мельком глянул на нее:

– Пожалейте себя, миледи, и уйдите, если этот разговор вас огорчает. Я разрешаю вам уйти.

Так она и сделала, успев бросить в мою сторону извиняющийся взгляд. В глазах у нее застыла тревога, но она заставила себя улыбнуться, встала и слегка помахала нам рукой, словно сожалея, что вынуждена нас ненадолго покинуть. Затем быстро прошла через комнату в зал.

Я растянул губы в улыбке и проклял свой собственный раболепный страх перед отцом.

– Я сказал правду, отец. Я попросил слугу принести мне немного мяса и хлеба. А когда он подал два больших блюда, да еще в присутствии леди Поронт, что еще мне оставалось делать? Пренебречь роскошным угощением, которое они нам предложили? Заявить, что эта еда мне не подходит, и отказаться от нее? Слуга поставил меня в неловкое положение, но я постарался выйти из него с достоинством. Что мне следовало сделать?

– Если бы ты сам взял себе немного еды, а не ждал, когда тебя обслужат, словно ты сын старого аристократа, ничего этого не случилось бы.