Особый порядок

Елена Ивановна (напоминаю: сестра Андрея Ивановича), некогда стройная и высокая, теперь располнела, и полнота эта великолепно шла к её телу, к её русской натуре. Она была доброй, отходчивой, мягкой и впечатлительной. Она стала матерью троих детей: двух сыновей и дочери – Ирины (о ней речь пойдёт позже). Уже повзрослевшие дети вели свою жизнь и всё менее зависели от матери, в особенности сыновья. Они учились в военной школе и готовились стать офицерами, а служба в армии в нынешнее время была непрестижным делом. Но куда было деваться? Дочка же готовилась к выпускным экзаменам и думала поступать в педагогический институт. Мать ей не препятствовала, однако думала иначе. Много чего вообще происходило иначе, а то и жизнь была бы скучной.

Муж Елены Ивановны жил довольствуясь домашним уютом. Он и она – два сапога пара, или, если хотите, муж да жена – одна сатана. Как видите, насколько приемлемы для них сравнения, насколько они схожи друг с другом по характеру, по поведению. Муж её уходил рано, а приходил поздно: работал за троих. На работе его любили, но за работу за троих платили ему… впрочем, несоответственно. Добродушный и смиренный муж, Сергей Петрович Репнин, возвращался домой с работы всегда разбитый усталостью, но, пролежав на диване час-полтора, вновь оживлялся, усталость исчезала. Раньше, когда дети были маленькими шалунами, он уделял им времени гораздо больше. Теперь, когда сыновья уехали, а дочь стала взрослой, он всё больше времени проводил на диване и потому начал толстеть. И этот процесс уже никак нельзя было предотвратить. Такова уж природа русской лени; как сладостна та праздная напасть, и тем она губительней для самих же. Справиться с этим не было возможности.

VI

Андрей Иванович и Елена Ивановна сидели в комнате, и между ними шёл разговор.

– Вот видишь, Леночка, – как бы убеждал Андрей Иванович, – вроде бы из одного теста все мы сделаны, а насколько мы разные, и как у нас, у каждого, всё по-разному сложилось. Решительно мы разные.

– Верно, Андрей. Тесто, может быть, и одно было, да в разное время нас состряпали, потому-то мы и разные. – Вот слово-то – «состряпали», – с иронией заметил Андрей Иванович.

– При чём тут это?

– Интересно ты выразилась, а главное, правильно.

– Разумеется… – хотела возразить Елена Ивановна, но сказала: – Никак невозможно в точности сделать что-либо дважды.

– Это как нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

– Или так сказать можно, ведь жизнь-то самая что ни на есть река.

– Да ещё какая!..

– Хоть мы и близкие, совсем рядом находимся, а на самом деле оказываемся на противоположных берегах; да хоть, к примеру, возьми тебя и брата… Редкий бывает тот случай, когда оказываетесь на одном берегу, и уж тем более рядом.

– Как она нас меняет! Вот и разберись, кто бывает правым, а кто виноватым.

– Нет, Андрей, река течёт сама по себе лишь в своём русле, а у человека есть выбор, потому и случается быть ему виноватым. Вот ты долгое время занимался криминалистикой, по долгу службы выявлял преступников, а интересовался ли, что их толкало на преступление?

– Нет, Леночка, моей задачей было лишь установление принадлежности к преступлению объекта или лица, а вот что двигало его, лицо, пойти на преступление, о чём оно думало тогда, в том разбиралось следствие, то есть выявлялся мотив преступления, его умысел.

– А когда выясняли – что дальше?

– Известное дело, что дальше… Ведь у него было право выбора.

– А если жизнь его на то подтолкнула?

– Ну, знаешь, она и нас всё время куда-то толкает, так и норовит унести по течению, порою вынуждая плыть против него.

– Бывает, когда вдруг оступаются случайно, по неопределённым обстоятельствам, по неопытности. Это как стоишь на берегу – и вдруг под ногами проваливается берег, подмытый водой.

– Сколько угодно, и в таких случаях тем более предоставляется право выбора… Хотя по опыту знаю, отчасти человек сам себе становится врагом, переходя безопасную черту. Таков особый порядок нашего бытия.

Елена Ивановна тяжело вздохнула, как бы соглашаясь с тем, но ничего не сказала. Наступило молчание. Вдруг хлопнула входная дверь. В дом вошла дочь Елены Ивановны и, увидев родного дядю, вдруг вспыхнула радостью, подбежала к нему, обняла и поцеловала его. Андрей Иванович смотрел на выросшую племянницу.

– Ну, дорогая моя племянница! Неужели это ты?!

– Конечно, дядя!

– Какой красавицей выросла!

Андрей Иванович последний раз видел её, когда ей не было и восьми лет. Помнил её длинной, худенькой; помнил её с каким-то острым взглядом зелёных больших глаз; помнил её с длинными волосами, собранными в косичку, похожую более всего на крысиный хвост. Теперь же она удивительно хороша; волосы, теперь густые и ещё длиннее, гладко причёсаны и подобраны сзади; но прежний, тот самый, острый и любопытный взгляд больших зелёных глаз. Андрей Иванович с радостью любовался родственницей, выросшей и похорошевшей, а как рада была она! На шум из комнаты вышел заспанный Дима.

– Димочка! – обратилась племянница. – Смотри-ка, к нам дядя приехал.

– Знаю, сестрёнка.

– Уже, братик?!

Сразу, с первого дня появления Димы в доме, между ним и племянницей установились родственные отношения, какие складываются между сестрой и братом. Такое удивительное родство давало только положительное развитие, рост малыша, исключая социальное или родственное неблагополучие.

– Доченька, Ирочка…

– Что, мама?

– Да разве накормишь соловья баснями?

Ирина поняла намёк матери, переоделась в пёстрый домашний халат из фланелевой материи. Халат придавал ей милый вид и домашнюю прелесть. Переодевшись, она ушла на кухню, где уже хлопотала мать…

Поздно вечером пришёл Сергей Петрович, он увидел Андрея Ивановича, и они тепло, по-приятельски обнялись. – Уж больно ты изменился, – сказал Андрей Иванович, разглядывая его.

– А тебя, друг, годы не берут, – с замечанием говорил Сергей Петрович. – Нисколько даже не изменился; видать, натура у тебя такая.

– Натура как натура, и сколько всего в ней переменилось, ушло невозвратно, а вот в тебе осталось всё прежним. Не так ли?

– Не знаю, не знаю, – отговаривался Сергей Петрович, тяжело и лениво уходя в другую комнату.

Не изменяя своей привычке, Сергей Петрович не спеша переоделся, удобно разместился на диване, давно ставшем излюбленным местом, и быстро впал в сладкую дрёму. Его в такие минуты никто в доме не беспокоил – не то чтобы не смели, а просто-напросто не хотели. Не беспокоили его и сегодня. Но вскоре, проснувшись, Сергей Петрович оживился, а вместе с ним оживилось всё в доме… Только далеко за полночь всё утихло и свет в доме угас.

VII

На следующий день Андрей Иванович забрал оставленные в вокзальной камере хранения вещи, а вечером разложил и развесил их в шкафу, раздарил привезённые с собой подарки. Кроме того, на следующий день он купил компьютер и привёз его домой. Для Андрея Ивановича он был некогда на работе необходимым предметом, а для других – ещё дорогой и не для всех доступной вещью, но так хотелось его иметь у себя.

Андрей Иванович никого не стеснил в доме: была очищена от ненужного накопившегося хлама никем не занимаемая маленькая комната. Вымыт потолок в ней, очищены и оклеены новыми светлыми обоями стены, выдраен пол, а после в неё занесли необходимую мебель.

Комната эта была с небольшим окном, потому казалось в ней сумрачно, но это ничего, даже нравилось Андрею Ивановичу. В ней находилось всё под рукой; всё, что необходимо, обставлено по его вкусу. Сергей Петрович в неё не заходил. Ирина заглядывала время от времени. Димочка иногда забегал и просил, чтобы дядя включил компьютер. Но совсем другое дело Елена Ивановна: она часто заходила и порой подолгу оставалась наедине с братом – они разговаривали, беседовали, философствовали. Без этого она не видела смысла жизни: профессиональная болезнь, в положительном смысле этого слова, с годами развилась, но не обострилась, как обостряется с годами телесная, физическая боль, а это значит, что рассудок довольно здоров и трезв. Елена Ивановна работала старшим сотрудником по истории в научной библиотеке.

Глава вторая

I

Вскоре Ирина поступила в институт. К Диме недавно приезжал отец. Приезжал и брат Андрея Ивановича; как они были обрадованы, увидев друг друга! Иногда приходила мать. В поведении Сергея Петровича мало что изменилось, он оставался прежним, ленивым в доме. Елена Ивановна, несмотря на свой философский склад ума, на всё в доме смотрела просто, без каких-либо умозаключений, не беспокоилась по пустякам: она их попросту не брала во внимание. Она просто была заботливой хозяйкой дома.

Андрей Иванович сделал несколько телефонных звонков своим друзьям, некогда коллегам, и сердце его затосковало. А не позвонить было бы невежливо с его стороны – так он полагал.

Был вечер, за окном шёл небольшой дождь. В комнату Андрея Ивановича заглянула Ирина и застала его в кресле с раскрытой книгой.

– Дядя, не помешаю тебе?

– Нет.

Ирина прошла в комнату.

– Мне хочется с тобой поговорить.

– Хорошо.

Ирина знала, что будет говорить Андрею Ивановичу, но не знала с чего начинать. И книга послужила ей лишь удобным поводом.

– Дядя, а какую ты книгу читаешь?

– Преотличную – Достоевского!

– И чем же она отличная?

– А ты разве не читала?

– Ну, как сказать; уж очень мудро и сложно у него написано.

– Путано, Ирочка, потому, что ты читала так, отрывками. А книга эта действительно сложная и мудрая.

– Дядя, скажи мне просто, в чём в ней мудрость?

– Мудрость, знаешь, само понятие очень сложное, а ты хочешь, чтобы я сказал тебе о ней просто… Ну ладно, вот скажи: все ли добрые и злые дела совершаются по совести, по справедливости, как вот в этой книге?

– Ну, дядя, ты сравнил с мудростью.

– А как же ты думала?

– Этого в принципе невозможно.

– Вот как раз-то в принципе и возможно.

Племянница посмотрела на дядю.

– Сколько совершается в мире зла, скажем так, по совести – ради добра или во имя его? – продолжал он. – И совершивший зло по совести должен быть наказан, потому что это такое же преступление, которым руководила алчность. И страшнее оно потому, что оно выношенное, обдуманное.

– Ой, как всё сложно.

– Вот именно, что сложно. А в общем-то, перечитай Достоевского: тебе его полезно знать как будущему педагогу.

– У Достоевского не только об убийстве по совести или по справедливости говорится, но и о любви, – наконец-то начала свой разговор Ирина.

– Это верно… Ты хочешь со мной поговорить о любви? Я правильно понял?

– Да, – улыбнулась она.

– Это светлое и меж тем мучительное счастье, поверь мне; я это знаю наверняка. Ты хочешь поговорить о любви? Но лучше я воздержусь от разговора о том… Вижу, ты любишь, – и люби; и пусть тот, кого выбрало твоё сердце, будет достоин твоей любви. Надеюсь, он хороший. Да?

Ирина улыбнулась и отвечать дяде не стала. Она быстро вышла из его комнаты.

Наконец в доме установилась тишина. За окнами была уже глубокая ночь. Андрей Иванович лежал в постели и слушал шум усиливающегося дождя – окно в его комнате было приоткрыто. Карлин чему-то вдруг улыбнулся – и с улыбкой полежал какое-то время, затем перевернулся набок и вскоре заснул.

II

Здесь, в старом районе города с деревянными домами, как в деревне. А в деревне, известно, всё на виду и все обо всех знают, потому скрыть что-либо невозможно. Зато, случись вдруг беда у кого-нибудь, узнав про то, непременно помогут советом, делом или утешат добрым словом.

На другой улице недалеко от дома, в котором теперь обосновался Андрей Иванович, жили два друга. Как говорится, друзья с детства, если даже, осмелюсь выразиться, не с колыбели. Они жили в разных домах, но дома их были расположены друг против друга по соседству, через дорогу-улицу, что широкая и длинная. Одного друга звали Одовцевым Николаем, а другого – Мудриковым Ильёй. Друзья эти разные, противоречащие во многом друг другу, но меж тем была у них, вернее в них самих, одна-единственная напасть, которая их так единила, – это некое братство, чуть ли не родство; об этом чуть дальше и по порядку.

Уже пришла осень. После коротких дней бабьего лета, как обычно, застили дожди, моросящие, наводящие тоску. Улицы быстро размокли, стало грязно, как в деревне. Из-за холодной промозглости дня, да ещё с ветром, не было охоты лишний раз выходить на улицу. Деревья обнажались – срываемая ветрами пёстрая листва редела. Итак, дело ясное: осень… холод… Дома теперь отапливались, из печных труб то здесь, то там тянулся дым. Некоторые дома (улицы), куда ещё не был проведён газ, отапливались дровами, отчего запах на улице был особенно ощутим.

Несмотря на холод, Андрею Ивановичу нравилось прогуливаться по старым улицам и переулкам, дышать здешним воздухом, придающим ему бодрости. Нагулявшись, нет-нет да и зайдёт к кому-нибудь знакомому и засидится у него.

III

Пожалуй, следует начать разговор с самого Одовцева. Родился Николай лет двадцать тому назад. Он, высокий и стройный, поддерживал в себе гордую осанку – не каждому то давалось; всегда аккуратен и чист; одежда на нём всегда выглажена. На красивом лице лежал лёгкий загар. Да и вообще, лицо его имело больше женских черт, нежели мужских. Гладкий, без морщин, высокий лоб. Едва улыбающиеся узкие губы. Глаза, серые и большие, добрые и жизнерадостные; однако в последнее время в них стала проявляться некая тревога. Ухоженные короткие тёмно-русые волосы гладко причёсывались. Николай был рассудительным, сдержанным, спокойным. Случалось, срываясь, выходил из себя. Когда происходил срыв, страшно было на него смотреть, он становился неузнаваемым и неуправляемым. За считаные мгновения превращался он в существо, совершенно чуждое ему, проявлялась в нём вторая натура, ужасная и гневная. И задержись она в нём немного дольше, то обязательно гнев погубил бы саму добрую натуру Николая. К счастью, случалось оно нечасто, а случившись, быстро исчезало – это как вспышка. Немногие знали вспыльчивый нрав Николая, этот нрав передался от матери.

Мать Николая, Татьяна Тимофеевна Одовцева, души не чаяла в своём первом ребёнке. Она сразу, после рождения его, почувствовала всем своим существом, а впоследствии и увидела, что он абсолютно вышел в неё и ничуть не было в ребёнке отцовского. Это обстоятельство отца сильно взволновало, и, вероятно, потому он первое время недолюбливал сына. Отец заревновал. Мать видела в нём не ревность, а нервозность. Он очень хотел девочку и ждал её появления, а получил мальчика. Ну что здесь поделаешь? Природа как-никак! Татьяна Тимофеевна скоро успокоила мужа и, не зная почему, пообещала, что следующим ребёнком обязательно будет девочка. Ведь есть же женская интуиция!

Татьяна Тимофеевна сумела сохранить себя, и по-прежнему она выглядела молодой и довольно привлекательной женщиной.

Татьяна Тимофеевна, в девичестве Отраднова, несколько лет тому назад, сразу после школы поступив на первый курс, появилась в коридорах и аудиториях университета и своей манерой держаться обратила на себя внимание. Как ей шла гордость, порою надменность! Особенно удивительно проявлялось в ней то, что напыщенность, казавшаяся многим поддельной, была в действительности естественной, от природы. Одним такое её поведение не нравилось: задевало их самолюбие; другим было абсолютно всё равно, как она выглядела и что собой представляла; некоторым, разумеется мужчинам, заметившим её, нравилось. Стали заводить с ней дружбу, оказывая знаки внимания.

Воспитанная бабушкой в строгих старых правилах, Отраднова держала всех почитателей на расстоянии, однако ни в коем случае ни с кем не теряя дружбы. Только на последнем курсе она выбрала себе человека, которого полюбила, которым оказался Одовцев. Учился он тоже на последнем курсе, хотя на другом факультете. После окончания университета они сразу обвенчались (венчание проходило в храме), и муж перебрался жить к жене. Дом, в котором жила и бабушка Татьяны Тимофеевны, был большим, просторным, светлым. Одовцеву дом молодой жены сразу пришёлся по душе (ещё бы не пришёлся!), и в нём молодой человек быстро прижился. В общем, совместная их жизнь пошла, как говорится, в совете да в любви. Хотя и выдался в их жизни один нерадужный период, чуть было не испортивший их взаимные отношения. Тем периодом было время, когда у них появился первенец.

Одовцевы жили в достатке, зарабатывали довольно хорошо. Они состояли на государственной службе значимыми чиновниками, а какой чиновник, спросите себя сами, у нас не зарабатывает?

Когда в семье появился первый ребёнок, Николенька, все хлопоты взяла на себя добрая, милая старушка – бабушка; иначе никак и быть не могло: обычное это дело. Затем появилась обещанная девочка.

Зато дочка Анечка вышла в отца. Какое удивление было, каким счастливым оказался отец, когда ощутил и увидел своё не только по крови, но и по духу родство в девочке! Вот когда ярко проявились отцовские чувства, самые нежные и заботливые. Отец оказался настолько заботливым, что дочка стала расти капризной, а этого он не выносил. Мудрый отец поступил по-хитрому – и каприз любимой дочки исчез.

Нельзя было утверждать, ибо это глупо, что мать менее занималась дочерью, нежели отец, и наоборот – что отец вовсе не занимался сыном. Конечно, иногда проявлялись ревнивые чувства то у одного, то у другого, однако это нисколько не сказывалось на их совместной жизни… Едва Анечке исполнилось три годика, а Николаю уже было шесть лет, как умерла бабушка, и дом Одовцевых, казалось, наполовину опустел.

IV

Вечер. Было ещё светло, когда Андрей Иванович, нагулявшись, решил заглянуть к Одовцевым, тем более Татьяна Тимофеевна его однажды настойчиво звала в гости.

«Нынче воскресенье, и наверняка все будут дома», – подумал Андрей Иванович и вошёл в дом.

Гостя никто не ожидал. Увидев его, Одовцевы приятно удивились. Неожиданное появление Андрея Ивановича в доме Одовцевых внесло некое оживление.

Карлин хорошо знал Татьяну Тимофеевну, знал её с детства. Когда-то они вместе ходили в школу, возвращались из неё – учились в одной школе. Самого Одовцева и детей Андрей Иванович знал лишь по разговорам; в свою очередь, и они так же знали его. Потому, видно, какое-то время дети, хоть и взрослые, чуждались гостя, но с открытым любопытством и радостью посматривали на него. Самого Одовцева в доме в данное время не оказалось.

– Как мы рады, Андрей Иванович, – говорила, улыбаясь, Татьяна Тимофеевна. – Ну наконец-то.

Он снял с себя верхнюю одежду и повесил её в прихожей.

– Проходите сюда, – предложила хозяйка.

Гость, пройдя прихожую, вошёл в комнату, которая, как и в те годы, служила залом. Комната просторная, большая, в три окна, отчего светлая. В ней стояла мягкая мебель, большой раздвижной стол, стенка, набитая книгами и другими предметами, а также разная мелочь – ничто в ней не было лишним, ненужным.

– Как вижу, – начал Андрей Иванович, – у вас в доме произошли перемены.

– Да, произошли кое-какие.

– Нет, много чего переменилось.

– Подумаешь, оклеены стены новыми обоями, мебель сменилась кое-какая…

– Не стоит перечислять, – перебил он её, – я и так всё вижу, что теперь здесь не так. Мне почему-то представлялось, что я, войдя в дом, обязательно увижу прежнее… Почему? Откуда мне знать почему…

В комнату вошла девушка, милая и, как показалось гостю, робкая.

– Это дочь моя – Анна.

Девушка улыбнулась и, взглянув коротким ясным взглядом на гостя, тихо сказала:

– Добрый вечер!

Она хотела ещё что-то сказать, но некое робкое чувство помешало ей, и вдруг залилась едва заметным румянцем. Анна постояла на месте несколько секунд и ушла в другую комнату.

Они, Андрей Иванович и Татьяна Тимофеевна, удобно расположились на диване и стали беседовать, расспрашивать: что да как, какими судьбами и так далее.

– Когда же я здесь был последний раз? – задумался Андрей Иванович и самому себе ответил: – Давно… Как давно!

На Карлина нахлынули воспоминания. Проявился образ сначала маленькой девочки, затем школьницы. Виделось ему, как он с нею играл, как провожал её то в школу, то из школы. Как захаживал домой к Отрадновым, где всегда было радостно и светло. Как Танечке помогал делать уроки, так как сам был старше её. Он ей казался умным, всезнающим. Как Танечка радовалась очередной полученной пятёрке. Живо образно предстали и сами Отрадновы: родители и бабушка – добрейшие люди… Насколько, оказывается, возможно, чтобы в памяти человека за какие-то мгновения вдруг перелистались страницы, как живой книги, давней невозвратимой жизни.

– Да расскажите хоть, чем занимались, как жилось? – спрашивала Татьяна Тимофеевна. – Любопытно ведь нам знать. Сколько времени прошло-то!

Андрей Иванович улыбнулся (улыбка получилась печальной), взглянул в глаза Татьяны Тимофеевны, которые блестели радостью, едва прослезившись, и начал своё повествование, нехотя и тяжело… Рассказал о том, как учительствовал, как сходил с ума из-за любовной напасти, как овдовел.

Татьяне Тимофеевне стало грустно, она печально-задумчиво глядела в никуда.

– Да ладно уж грустить, – успокаивал Андрей Иванович. – Когда это было? Давно как всё успокоилось.

– Разумеется, давно… Однако вы ещё не всё о себе рассказали.

Он вопросительно взглянул на неё.

– Да, да, – настаивала хозяйка. – Как-то однажды у вас дома я видела фотографию, на которой вы в мундире с офицерскими погонами.

– Служил в своё время в милиции, занимаясь криминалистикой. Но мне не хотелось бы о том распространяться.

– Понимаю вас: ныне люди в форме сотрудника милиции – люди, не уважаемые обществом…

– А сами-то хоть как? – спросил Андрей Иванович, желая перевести разговор в другое русло. – Не всё же о себе рассказывать.

– А у меня, друг мой, сложилось всё просто: после школы университет, после него замуж вышла, потом пошли дети – растут вон они, слава богу… Родителей давно схоронила.

В доме тихо; было слышно, что кто-то вошёл. Татьяна Тимофеевна поднялась с дивана и пошла посмотреть…

– Это мой муж – Михаил Михайлович, – сказала она, войдя в зал вместе с ним, и, показывая на гостя, продолжила: – А это Андрей Иванович.

– Мы знакомы уже, – ответил Михаил Михайлович. – Добрый вечер, Андрей Иванович! – последовало рукопожатие. – Виделись мы уже несколько раз, да и жена мне за это время все уши прожужжала. Как давно зашли?

Андрей Иванович и Татьяна Тимофеевна одновременно посмотрели на часы, висевшие на стене в зале, и хозяйка, опередив гостя, быстро ответила:

– Больше часа.

Михаил Михайлович задумался.

– Давай-ка организуем что-нибудь, – предложил он Татьяне Тимофеевне.

Она сообразила, что имел в виду муж, и была уже готова выйти из комнаты.

– А где Анна и Николай?

– Дома, – ответила она мужу и пошла на кухню.

– Вот и ладно.

После чего он тоже ушёл, оставив гостя одного, и тот удобно расположился вновь на диване и заскучал. Скучать, правда, пришлось совсем недолго.

– Добрый вечер, – был чей-то голос.

Гость обернулся и увидел молодого человека, только что вошедшего в комнату, стоявшего возле дверей. Андрей Иванович быстро поднялся с дивана.

– Николаем зовусь, – продолжал молодой человек. – А вы, вероятно, Андрей Иванович?

– Да.

Андрей Иванович вновь расположился на диване. Видя нерешительность в молодом человеке, который хотел о чём-то спросить, сам поинтересовался:

– Чем занимаешься: работаешь или учишься?

– Да, занимаюсь, то есть учусь, – ответил тот, садясь в кресло.

– Где и на кого?

– В университете, на юридическом.

– Стало быть, где и родители?

– Да, да не совсем: мать училась на историческом, а отец – на экономическом.

– А чем в свободное время занимаешься? Полагаю, его у тебя предостаточно. Не так ли?

– Так. Бывает, провожу по-разному: то с однокурсниками куда-нибудь ходим, то с другом, а то и просто сижу дома.

Вдруг Андрея Ивановича будто осенило.

«Что это я с ним как на допросе, – подумалось ему. – Вот где привычка – поистине дурная натура. Нет, наверное, мне от неё никогда не избавиться».

На лице у него проявились досада и смятение.

– Что-то не так, да? – спросил Николай.

– Всё так. Мне просто вдруг подумалось совсем о другом.

Нависло молчание. Николай выдвинулся из кресла, поднялся и, направившись к выходу, сказал:

– Я посмотрю, что там делают другие.

Андрей Иванович невольно бросил взгляд на окна. За окнами темнело. Гость медленно поднялся и подошёл к шкафу. Он открыл длинную стеклянную створку и вынул из плотного книжного ряда книгу. Как только она оказалась у него в руках, в зал вошла Татьяна Тимофеевна. Она попросила его пройти в другую комнату – и книга быстро оказалась на прежнем месте. Другой комнатой оказалась большая кухня, одновременно служившая и столовой, посередине её стоял большой стол. На столе было уже выставлено различное кушанье.