Особый порядок

Андрей Артемов

Особый порядок

© Артёмов А. Г., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

Особый порядок

Предисловие

Удивительное дело – писать предисловие ещё далеко до того, как окажется завершённым само произведение, и вместе с тем после того, как уже сказано много. Потом же, в продолжение работы, переписывать, исправлять и оставаться недовольным: сомневаться, что сказано не так, как хотел, и не то, что думал. Несмотря на это, мне как автору довольно-таки ясно видится, для чего тратится столько времени и сил. Писательский труд сам по себе требует, тем более для большого произведения, и сосредоточенности, и усидчивости, и последовательности.

Трудно теперь, если возможно вообще, наделить одного литературного героя всеми пороками или достоинствами нынешнего общества, которое так многослойно и разнообразно, что невозможно уловить в нём всех метаморфоз, и в нём всего столько, что никак не может уместиться в одном человеке. Это раньше являлось возможным, чтобы одно лицо могло отображать действительность общества…

Итак, что представляет собой «Особый порядок»? И самому же приходится отвечать. Прежде спешу вас разуверить: это произведение пишется не в жанре детектива, что особенно модно в наше время и писать, и читать. Но я, увы, старомоден. А значит, оно пишется не столько для современников, сколько для потомков (вероятно, тем я неосознанно сам с собой лукавлю). Не подумайте, что у меня к современникам нет доверия, – просто потомки более внимательны к своим предшественникам.

Как мало теперь назидательного, то есть нравственного и поучительного, в нашей новой литературе, она отчасти развлекательная. Также заранее вас уведомляю, что это произведение пишется не ради развлечения; простите, если оно окажется скучным… Вам, наверное, теперь захочется отбросить эту книгу в сторону, так и не узнав, что я хотел вам сказать, – это ваше право. Но думаю, что это решение далеко не правильное, так как любая книга пишется для того, чтобы её читали – пусть бегло и невнимательно, но всё-таки непременно читали. Мне не столько важна кульминация в произведении, сколько важны причины случившегося и его последствия; важно не внешнее проявление, а интересно внутреннее состояние не только одушевлённого предмета, но и даже абстрактного проявления.

Но спустимся на землю. Материальность в наше время ставится выше духовности. Как жаль!.. В социальном обеспечении наша жизнь во многом не обустроена, однако это не даёт права усугублять её лишь ради собственного обустройства. Признаюсь, сказано банально, но любая банальность со временем становится серьёзной и даже пророческой вещью, а значит, и поучительной.

У каждого есть свой выбор. Я никого не думаю осуждать за пагубные привычки, будь они врождённые или приобретённые (сам состою из них), я только пытаюсь предостеречь вас от необдуманности.

И последнее. Быть может, здесь мои читатели увидят самих себя в лице того или иного героя, как бы увидев себя со стороны. Чудное зеркало – книга вообще!.. А со стороны, будьте уверены, видится гораздо лучше.

Глава первая

I

Андрей Иванович Карлин гулял, бродил по городу. В глазах Андрея Ивановича читались печаль и радость – перемешались они в нём. Он мысленно прощался с чужим городом, к которому привык и который даже полюбил, в котором прожил четверть века. Его несказанно радовало новое, предстоящее будущее: он внутренне готовился к дальнему переезду.

А пока стояло удивительное тепло из-за горячего майского солнца. От обильного тепла черёмуха начала цвести раньше времени. Однако ждали холода, дождя со снегом, а ничего из того и не было. И это как-то подозрительно удивило; привыкли уже: на цветущую черёмуху всегда приходил холод. Итак, повсюду и радостно, и светло! Дружно появлялась листва на деревьях, молодая трава, только что пробившаяся из-под земли, быстро тянулась кверху. Небо же чистое, синее. Радость самой природы передавалась людям. Одним словом, удивительное дело – весна! Новая жизнь, новые надежды, предстоящее будущее – всё это неизвестное и меж тем интересное.

Одинаково радостные чувства и состояния самой весны и души Андрея Ивановича как бы собирались воедино. Удивительное единство природы и человека необходимо для отрадной жизни – и Карлин находился в упоении, которое его внутренне молодило. Он чувствовал, что настоящая жизнь только и начинается.

«Ах, весна! – торжествовал Андрей Иванович. – Наконец-то свобода!..»

II

Скорый поезд свободно катился по рельсам, монотонно постукивая колёсами, убаюкивая пассажиров. Катился поезд уже целые сутки. Среди пассажиров в купе вагона находился и Андрей Иванович. На днях ему исполнилось пятьдесят лет. Правильные черты строгого его лица придавали ему неподдельную привлекательность, а его задумчивые зелёные глаза были особенно выразительны: в них отражался некий запечатлевшийся отпечаток скорби, и вместе с тем они казались невероятно добрыми, но ничуть не смиренными.

В вагонах стояла духота, даже открытые окна в коридоре не спасали от неё. Две молодые женщины с пятилетней девочкой, ехавшие в одном купе с Андреем Ивановичем, видимо с трудом переносившие жару, мучились, жаловались, изнывали. Сам же Андрей Иванович, легко переносивший дискомфорт, чувствовал себя удовлетворительно: он просто-напросто не заострял на том внимания. Карлин сидел за столиком и читал книгу. Изредка отрывался от неё, пристально всматривался в окно, разглядывая движущиеся живые картины природы.

С приходом вечера жара стала спадать. В вагоне становилось свежо, окна в коридоре вагона оставались по-прежнему открытыми.

Пассажиры, обе женщины, облегчённо вздохнули:

– Кажись, жара спадает…

– И слава богу…

Они искоса поглядывали на попутчика, думая, не заведёт ли он с ними разговор. А ему было не до разговора: он погрузился в себя. Поняв, что с ним особенно не разговоришься, женщины тихо продолжали говорить между собою. Девочка же, которой не уделялось внимание, начала капризничать, и женщина, вероятно родственница девочки, раздражённо заговорила:

– Успокойся, деточка. Видишь, вон серьёзный дядя читает книгу. Не мешай ему, успокойся.

Деточка испуганно и непонимающе посмотрела на дядю, который не обращал на неё никакого внимания, затем успокоилась на какое-то время, но эгоистическая детская психика, известно, вещь хрупкая – девочка вновь начала капризничать и плакать. Это не могло не раздражать женщин. В них отсутствовало педагогическое начало: терпение или выдержка и понимание. Как ужасно выглядят негодование и недоумение, вместе взятые, точно так же ужасно видеть милых молодых женщин, когда они приходят в то самое состояние. Девочка закатила истерику…

Андрей Иванович, физически не переносивший подобные детские выпады, вышел из купе и долго в него не возвращался, а когда вернулся, было уже тихо: нервно измотанные женщины безмолвно сидели вместе на нижней полке, а девочка, закрыв глаза, лежала на другой, противоположной.

Андрей Иванович забрался на своё место и улёгся, но спать ему не хотелось. Вместо сна перед глазами его стали образно вырисовываться картины прошлого. Особенно ярко вырисовывалось само детство, отчего он загрустил – выступали на глазах слёзы, стекая на подушку, и ему было стыдно, что плакал. Едва ли он мог вспомнить, когда ему плакалось в последний раз…

А завтра, рано утром, когда ещё будут спать женщины и девочка, он сойдёт с поезда в своём городе, в котором родился и вырос.

III

Итак, Андрею Ивановичу Карлину, как уже было сказано выше, на днях исполнилось пятьдесят лет, однако выглядел он моложе.

Ему светило повышение по службе, он мог бы занять освобождающийся кабинет начальника и тем самым дослужиться до полковника милиции, а он, к удивлению руководства и своих подчинённых, подал рапорт на увольнение. Его, разумеется, отпускать не хотели, но Андрей Иванович был настойчив и неумолим в своём решении. Уволился со службы в звании подполковника милиции, уволился совсем недавно, в апреле.

Ровно двадцать лет Андрей Иванович занимался криминалистикой. Он находил следы и прочие вещественные доказательства, оставленные на местах преступлений, изымал их, а впоследствии проводил по ним исследования и экспертизы, устанавливая отношение к преступлениям или личности преступников. В главном управлении он считался одним из лучших криминалистов в области. Всё, что ни делалось им, делалось по привычке, как само собою разумеющееся; действия были доведены до автоматизма, хотя делалось всё с интересом, особенно поначалу. Последние годы всё чаще чувствовал он физическую усталость, которую, боясь, скрывал от других. И чаще теперь ворчал, становился недовольным, что именно его отправили на осмотр места происшествия, хотя в наряде, на дежурстве, стоял не он, а совсем другой эксперт. Первые годы службы он таковым не был; вероятно, его таковым сделала служба. А в милицию Андрей Иванович (не удивляйтесь) пришёл из школы. Все, знавшие его как учителя, удивлялись тому поступку – казалось, необдуманному и неправильному. Поражались: как это он мог оставить любимое дело, которое знал превосходно, которым только и жил. Андрей Иванович слыл учителем строгим, педантичным, что особенно свойственно математикам, а нисколько не словесникам.

В двадцать три года он женился по любви на красивой, но гордой и капризной особе. Вскоре у них появилась девочка. Преподавая в старших классах литературу, Андрей Иванович, на радость ли себе, на беду ли свою, вдруг обратил внимание на ученицу – кареглазую, смуглую и привлекательную (боюсь сказать – красивую). Она была самой живой в классе. Ко всем была открыта душой, а ведь раньше в ней этого не было, по крайней мере не обнаруживалось. Раньше она казалась серой мышкой, да и звали её за глаза не иначе как мышкой. Порою её поведение походило на повадки этого зверька… Шло время, и между учителем и ученицей стали развиваться чувства, поначалу скрывающиеся, а вскоре – выплёскивающиеся. Коллеги отговаривали Андрея Ивановича, предупреждая о последствиях. Слухи не могли не дойти и до жены, она не верила им, но вскоре сама в них убедилась. А убедившись, капризная и гордая, в один день собрала все личные вещи, пятилетнюю дочурку (не претендуя больше ни на что) и ушла, тихо закрыв за собою дверь. А на прощание с досады, без зла, сказала:

– Хороший ты учитель, мой дорогой, но плохой семьянин, и не быть тебе ни с кем никогда и нигде.

Андрей Иванович даже и возразить не успел. Ушла к родителям. Как он переживал, мучился; переживала и мучилась ученица – нет, не за себя, а именно за него. Но одно хоть как-то утешало учителя: это она, ученица, любовь к ней.

Хаос в его личной жизни ничуть не сказывался на уроках, которые он проводил. Поразительная выдержанность, холодная строгость, узнаваемая педантичность удивляла не только коллег, но и самих учеников. Обычно люди в таких обстоятельствах теряются, путаются и не знают, как поступать вообще. Андрей Иванович же в действительности прежде всего был учителем и оставался таковым, несмотря ни на что.

А вскоре произошло непредвиденное, случилось неутешное горе: ушедшая от Андрея Ивановича жена и девочка погибли. Какой-то таксист не справился с управлением автомобилем – он на большой скорости при обгоне на повороте трассы ушёл в сторону, на обочину, а затем вниз, несколько раз перевернувшись. Девочку достали из машины уже мёртвой, а женщину, обезображенную и разбитую, повезли в больницу – по дороге, не приходя в себя, и она скончалась. Вот тогда, узнав об этом, Андрей Иванович ужаснулся и не знал, как теперь быть. Коллеги и родственники со стороны умершей помогли ему похоронить жену и дочь. Вследствие трагических обстоятельств Андрей Иванович несколько изменился. Он замкнулся в себе, мучительно испытывая вину. Вместе с тем и ученица видела в нём изменения, напугавшие её. Он потерял её из виду, не замечал её, не слышал, что она говорила. Бедняжка, как она мучилась, как она исхудала! Но время наконец утешило его.

– Да, да… Был я плохим семьянином, а теперь и вовсе никакой, – сказал он сам себе однажды, находясь в исступлении. – Не знаю, что лучше? – задумался он.

А вскоре прозвенел последний звонок, там начались экзамены, и, наконец, состоялся вечер – выпускной бал, на котором они отсутствовали. На следующий день она уехала, и уехала в каком-то безысходном настроении, так и не встретившись и не простившись с ним. Больше они не виделись.

Учительствовать Андрей Иванович начал в двадцать лет – как видите, совсем молодым. С первого раза вошёл он в класс уверенно и торжественно. Прибыл издалека. Годы учёбы прошли на далёкой родине, куда теперь он и возвращался.

Семья, в которой вырос наш главный герой, была достаточно дружной и относительно большой – многодетной. Брат нашего героя, двумя годами старше, всегда оставался за старшего, когда находились в школе (учились все в одной школе) или дома, когда мать и отец были на работе. Старший брат рос весёлым, иногда озорным, непоседливым, – одним словом, живым ребёнком, но всегда слушался родителей и поступал правильно, как поступили бы сами мать и отец. А вскоре у старшего стали проявляться способности к рисованию. Всё более увлекаясь тем занятием, он всё меньше уделял внимания младшему брату и сестре. В принципе, они уже и сами достаточно подросли и не особенно нуждались теперь в опеке старшего брата.

Сестра, родившаяся через три года после появления второго ребёнка в семье, явилась абсолютной противоположностью своему старшему брату: тихая, усидчивая, но капризная (каприз в ней был скрытным, потому никогда нельзя было точно разгадать, чего ей хотелось). Мать и отец лишь своим родительским чутьём могли предугадывать, что ей нужно было. Разумеется, старший брат пошёл в отца, а сестра походила на мать. Когда отец пребывал не в духе, своё негодование изливал на дочь, а когда мать оказывалась недовольной, то недовольство матери покорно выслушивал старший. До среднего доходило лишь эхо, но и того оказывалось достаточно, чтобы болезненно испытывать на себе. А в общем (или таким образом), средний в семье оказался не просто серединой – золотой серединой!

Что касается самих родителей, известно, что они выходцы из крестьян, из деревень разных областей и переехали по воле обстоятельств в один город, став тружениками, рабочими (тогда это было почётно). В этом городе они встретились, а вскоре поженились, получили жильё от завода, стали растить детей… Сколько уже времени прошло с тех пор? Конечно много!

IV

А пока поезд безостановочно мерно катился, лениво постукивая колёсами и покачиваясь. В состоянии душевного волнения и переживания, навеянном воспоминаниями, Андрей Иванович скоро уснул. Спать ему пришлось недолго.

Рано утром поезд прибыл в родной город, и пассажир с ощущением радости вышел из вагона. Карлин, постояв на перроне какое-то время, направился на привокзальную площадь. Здесь же находились камеры хранения…

На площади не так уж и многолюдно ввиду ещё раннего часа. Пахло утренней прохладой, не совсем приятной, пропитанной городской загазованностью. Но и в этом запахе городского утра улавливалось то родное и милое, что ещё больше приводило Андрея Ивановича в волнение. Едва заметная счастливая улыбка блуждала на его губах; глаза блестели тем счастьем, будто в них никогда и не было скорби. Казалось, он помолодел; жизнь только началась – так и хотелось воскликнуть: «Ах! Чёрт побери, как здорово!..» (я, автор, это знаю по себе). Он помнил, что от вокзала до дома около часа неспешной ходьбы. Андрей Иванович не определился, бежать ли домой или прогуляться по городу; ему хотелось и того и другого.

Город начинал шуметь, и шум нарастал: оживлялся городской транспорт, народу на улицах становилось всё больше и больше. Андрей Иванович всматривался в лица горожан, и ни одно лицо ему не было знакомо. Транспорт теперь весь расписной, с рекламой (не то что несколько лет тому назад). Зато дома узнаваемы; те же улицы – нет, не совсем так: некогда С-я стала Ямской, К-ой переулок переименовался в Поперечный…

Но вот улица, где он жил когда-то, осталась прежней – Арзамасской. Улица эта старая, ещё с добротными, но понемногу отживающими свой век деревянными домами. Она всегда была зелёной, с душистыми липами во время цветения, с тополями, с ужасным тополиным пухом. Случались пожары, когда поджигали лежащий на земле пух. От обилия зелени улица была тенистой, и хорошо было прятаться на ней от летнего зноя. Андрей Иванович уже шёл по той самой улице.

Вот и родной дворик, мало изменившийся, потому настолько узнаваемый. Узнаваемыми стали и изменившиеся за годы лица – прохожие как-то подозрительно всматривались в него, а присмотревшись, едва улыбались. Улыбался и Андрей Иванович, оглядываясь на них и думая, не обознался ли он. А те, в свою очередь, проходили, оглядываясь и сомневаясь.

Что происходило внутри Андрея Ивановича, когда входил он в родной дом, в котором последний раз находился бог весть когда? Кто испытывал чувства расставания или встреч хоть единожды, тот теперь знает, что это такое, и тот может его понять, представив себя на его месте. А не испытавшим того душевного беспокойства, стало быть, и знать ни к чему: всё равно не понять. Если же я начну подробно описывать, то, боюсь, вызову иронию или осуждение за чрезмерную чувствительность у столь серьёзного взрослого человека…

Итак, Андрей Иванович вошёл в дом, и сердце защемило. Почувствовав вдруг слабость в ногах, он опустился на высокий порог прихожей. Несколько минут просидел на пороге, через который некогда, в самые ранние детские годы, с трудом перебирался либо на улицу, либо в дом. У порога стояло несколько пар обуви, среди которых была маленькая пара – детская. В доме царствовала невероятная тишина. Дверь за спиной вдруг отворилась, и раздался возглас, испуганный и насторожённый. Андрей Иванович поднялся, обернулся и увидел во многом изменившиеся, но легко узнаваемые черты лица сестры. Он улыбался, находясь в волнительном исступлении и в нерешительности. Простояв какое-то мгновение в неопределённости, в замешательстве, брат приблизился к сестре. Она обняла его и стала целовать, как целовала своих детей, по-матерински.

– Господи, Андрюшенька! Надо же, приехал всё-таки. И сколько же тебя не было?..

Андрей Иванович понемногу возвращался в прежнее состояние, спокойное и осознанное, а когда пришёл в себя, заговорил:

– Ох, много. Кажись, лет десять… Нет, Леночка, я не приехал, а вернулся.

– Вернулся?! Вот как!

Они вместе прошли в зал. Андрей Иванович заметил, что комнаты в доме изменились: стены недавно оклеены новыми обоями, мебель поменялась; таким образом, комнаты стали более светлыми и просторными. Вдруг дверь детской комнаты распахнулась, и из неё вышел только что поднявшийся с постели мальчик лет пяти. Он увидел незнакомого человека и, искоса поглядывая на него, подошёл к тёте, которой стал что-то тихо наговаривать. Через минуту он и тётя вместе скрылись в той самой комнате, из которой минуту тому назад вышел мальчик. Пробыли они там недолго. Мальчик вышел первым и уже одетым, а вслед за ним вышла тётя. Он подошёл к незнакомцу, теперь радуясь и улыбаясь, и хотел что-то сказать, но, видимо, забыл, что нужно было говорить, смутился и вопросительно посмотрел на тётю, которая также оказалась в смятении.

Андрей Иванович быстро сообразил, что произошло, взял мальчика за руки и взглянул ему в глаза, затем посадил его себе на колени и стал спрашивать:

– Как звать-то?

– Димкой!

– А чей будешь?

– Ивана Карлина сын.

– Вон оно как?.. А я и не знал даже… Ивана Карлина сын, стало быть?

– Да.

Андрей Иванович вопросительно смотрел на сестру.

– Если внук брата, тогда кем он мне приходится?

Она не знала, как точно ответить, и, пожав плечами и разведя руки в стороны, вышла из зала.

«Значит, внучатым племянником будет», – подумав, решил для себя Андрей Иванович и поинтересовался:

– А где папа?

– Дома остался.

– А сколько уже дней ты здесь?

Племянник выставил перед собой худенькие бледные ручки и стал, считая, сгибать пальчики, но, сбившись со счёта, опустил их.

– Много, – сказал он.

Андрей Иванович улыбнулся.

– А ты мне родным дядей будешь, да? – спросил мальчик. – Мне так тётя сказала.

– Конечно, родным дядей, – ответил Андрей Иванович и, поцеловав племянника, опустил его на пол. – Пойди умойся, потом поговорим.

Племянник выбежал из зала. Андрей Иванович остался в комнате один. Он открыл дверь детской, где у стены стояла совсем другая детская кровать с незаправленной постелью, а на полу оставались разбросанные игрушки. Затем он заглянул в другую комнату, некогда родительскую, – и в ней обнаружилось мало прежнего…

Охваченная радостью, Елена Ивановна забыла, что давно нужно было отправиться на работу, а когда опомнилась, забеспокоилась и позвонила на работу подруге, чтобы та сегодня поработала вместо неё, разумеется объяснив ситуацию. Так Елена Ивановна сегодня не пошла на работу, и они втроём остались дома. К полудню у ребёнка пропала охота резвиться. Он ушёл в детскую и, немного поиграв на полу игрушками, на полу же и заснул. Андрей Иванович и Елена Ивановна уединились наконец и рассказали друг другу о многом: о минувшем, о планах на будущее.

V

Последний раз Андрей Иванович бывал здесь, дома, как бы гостем лет десять тому назад, когда ещё не было в стране великих потрясений, но они стремительно надвигались. А когда надвинулись, то потрясло всё – непонятно было, куда покатилась жизнь, которая теперь, как говорится, не стоила и ломаного гроша. А между тем (или вопреки тому) жизнь была; жить ещё было можно благодаря выживанию – вот инстинкт самосохранения! Выживая сами, женщины рожали детей – вот где необратимый процесс! Тот самый инстинкт и этот процесс – двигатели жизни. И что бы там ни говорили наши, выбранные нами, верховные правители, внизу всегда оставалась своя политика жизни, резко отличающаяся от той, что наверху… Эх, куда меня, автора, занесло! Но довольно: я пишу всего лишь роман, где герои нравственны или аморальны в силу тех или иных жизненных обстоятельств.

Поговорим же теперь и об иных героях нашего произведения. Итак, последние годы для Ивана Ивановича, отца Андрея Ивановича, складывались неудачно по причине нервозной ситуации в обществе. В нём скапливалась желчь, и в семье не хотели его раздражать лишний раз. Однажды, когда Иван Иванович ремонтировал свою автомашину и у него что-то не получалось, а это всегда выводило его из терпения, стал приставать к нему какой-то в алкогольном опьянении мужчина со своими разговорами. И это отца Андрея Ивановича наконец взбесило, и случилось так, что отец не выдержал и хотел кулаком въехать ему, а получилось, что с размаху тяжёлым гаечным ключом, которым работал, ударил приставшего, невзрачного на вид человечка по голове, причинив тем самым тяжкий вред здоровью. От причинённого вреда тот скончался в больнице. Разумеется, отца по настоянию прокурора обвинили в преднамеренном причинении тяжкого вреда здоровью, повлёкшего смерть, и суд дал ему большой срок – как-никак это стоило жизни какому ни есть, но человеку. А через год домой пришло извещение о смерти отца. Телесных повреждений на теле покойного обнаружено не было, а вскоре узнали из заключения судебно-медицинской экспертизы, что смерть наступила от сердечной недостаточности.

Что испытывало то самое сердце? О чём оно говорило? Что оно слышало? Что так трогало и беспокоило? Что лежало на сердце – обида? негодование? ненависть? смирение?.. Откуда уж нам это знать. Но одно верно: что-то было на сердце, если повело оно себя таким образом.

Что касается матери, то и у неё дальнейшая жизнь протекала натыкаясь на искусственные препятствия, в особенности после того, что произошло с Иваном Ивановичем. На мать пришла тоска, грусть. Она, затворившись, переселилась в однокомнатную квартиру где-то в самом центре города. Лишь временами она приходила домой, чтобы побаловать маленьких внуков. Мать состарилась: морщины на лице удлинились и углубились, губы сжались, а сама сделалась ворчливой. Бабушку-старушку дети боялись и любили, она это прекрасно понимала и чувствовала.

В этот же год, как только Андрей Иванович надолго уехал из родного дома, старший брат Александр влюбился в милую девушку. Несколько бессонных ночей, казалось, чуть не свели его с ума. Вскоре они начали встречаться. Стали складываться серьёзные отношения. Когда она собралась вернуться домой, в соседнюю область, брат последовал вместе с нею (замечу: не вслед за нею). Вскоре, как и полагалось, они поженились, и родился у них сын, названный Иваном. Шло время. Когда Ивану едва исполнилось восемнадцать лет, он сблизился с одной девчонкой, школьницей, которая и родила ему мальчика, Диму. Родители той школьницы-мамы бранили свою непутёвую дочь, упрекали, даже терроризировали. От сына она отказалась, подбросив ребёнка отцу: он оказался для молодой мамы нежелательным. Родители Ивана ужаснулись, но приняли дитя. Приняв, вскоре поступили ещё мудрее: всё чаще стали оставлять его у тёти. Тем более Иван женился на другой особе, серьёзной и деловой, которая теперь находилась в положении.