Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка

Акушерка попыталась меня поддержать, сказала, что всё будет хорошо, срок уже не маленький. И так ей было меня жалко при этом, что она даже дала мне свой личный телефон, которым мне так и не пришлось воспользоваться.

Уметь включать, выключать инфузомат – это то, что мне было надо и пригодилось ещё не раз. Как оказалось, врачи не умеют это делать. Зато, конечно, много всего другого умеют.

Утро 30 ноября

За всю ночь ко мне так и не приходили врачи. Очень заняты были. Рано утром они тоже не могли не зайти, потому что должны были передавать пациентов.

Примерно в девять часов утра в палату зашли сразу четыре совсем молодых акушера-гинеколога во главе с моим первым врачом. Не могу сказать, что я была рада их видеть, поскольку толку от них было мало. Но надо было попытаться хоть чего-то от них добиться.

– Мне должны были делать следующий укол с дексаметазоном, – решила я напомнить, поскольку это надо было только мне.

– Мы скажем медсестре.

– Подскажите, пожалуйста, где можно набрать питьевой воды? – спросила я, зная, что здесь на каждом этаже есть кулер. Все свои запасы я уже опустошила, и мне очень хотелось пить.

– Вам нельзя вставать, у вас тонус и капельница стоит, – ответил доктор.

– Принесите тогда вы, пожалуйста, – попросила я.

– Пусть вам родственники принесут.

– Все родственники у меня работают, они не успевают после работы сюда приехать.

– В таком случае вам придётся потерпеть, – подытожил доктор.

– А смысл?

– Глупый вопрос, – закончил разговор врач и направился к выходу. Остальные врачи проследовали за ним.

Я была в небольшом шоке. Особенно потому что среди врачей были и женщины. Обычно если я видела молодого врача, я предполагала, что он ещё не успел устать от своей работы и старается помогать больному. Здесь же было полное равнодушие, если не хуже. В этот момент я, конечно, поняла, что на самом деле молодые врачи – большие враги для меня вследствие своего ограниченного опыта и более эгоистичного, чем у старшего поколения воспитания.

Вскоре ко мне пришла та самая старая добрая акушерка, которая безо всяких проблем принесла мне воду, объяснила, что где находится. Ей это было нетрудно, видно было, что она знает, что молодым врачам нет дела до проблем пациентов – сдал смену и забыл.

Следующим, кто ко мне пришел, был гематолог. Зайдя в палату, он швырнул на стол мою карту, сел и начал со мной беседовать на повышенных тонах:

– Я гематолог. Пришел уточнить ваш диагноз. У вас в анамнезе склонность к кровотечениям. Были ли у вас хоть когда-нибудь кровотечения в детстве? Например, когда вы падали и разбивали колени, не могли остановить кровотечение в течение часа?

– Нет, всегда быстро останавливалось, – вспоминаю я смутно, что это меня в детстве точно не беспокоило.

– Когда вам вырывали зуб, были ли трудности с тем, чтобы остановить кровь из раны?

– Нет.

– Может быть, тогда у вас были обильные месячные, которые шли по две недели, и за один день вы использовали около пяти больших прокладок?!

– Нет.

– Так с чего вы вообще взяли, что у вас склонность к кровотечениям?!

– В послеродовом периоде у меня всегда превышают норму выделения.

Чем дальше заходил разговор, тем больше нервничал врач:

– В вашей выписке ничего толком нет, диагноз окончательный не поставлен! Почему вы не обследовались до конца?! Помимо всего прочего надо обследоваться не во время беременности, а до беременности. Кровь меняется, когда женщина беременеет. Так почему же вы не обследовались раньше?!

– У меня не было времени, – наверное, надо было что-то другое сказать, так как этот ответ окончательно вывел врача из равновесия.

– Времени не было?! Мы вас спасаем, спасаем каждый раз, – орал на меня человек, который видел меня впервые, – а вы как камикадзе снова и снова ходите по краю карниза! Сколько можно рожать?!

Я молчала. Доктор что-то писал в своих бумагах, ничего не говоря некоторое время. Наконец он встал и сказал:

– Как вы думаете, что проще: родить одного ребёнка весом 3 килорамма или двоих по два килограмма?

– Конечно, легче одного трёхкилограммового, – этот ответ его устроил, и он молча ушёл.

Вслед за ним в таком же настроении пришла терапевт. Она послушала меня и спросила:

– Какая у вас температура?

– Тридцать семь и один при поступлении была.

– Откуда у вас взялся кашель?! – казалось, её выдернули с приятного чаепития и отправили ко мне в палату.

– У меня хронический ларингит и фарингит.

– Что вы говорите? – тут её раздражение улетучилось почему-то. – Так вы тогда можете хоть целый год кашлять. Тогда всё понятно. Одно непонятно, зачем меня к вам отправили. После обеда вас переведут в отделение патологии. Удачи, – развернулась она и ушла.

И тут пришла совсем молодая девчонка, ординатор. После всех врачей, с которыми я здесь столкнулась, она для меня была ангелом, посланным мне судьбой. Она приносила мне воду, возилась с КТГ, звала медсестру сделать мне укол, постоянно присутствовала или в палате или рядом. Помимо этого, она была спокойна, и с ней можно было поговорить, не боясь, что на тебя сейчас наорут просто за то, что ты существуешь и одним этим создаешь множество проблем.

Помню, как спросила её, вернётся ли она сюда на постоянную работу. И она ответила, что нет, что здесь трудно работать, и она будет работать в другом месте.

В обед меня не перевели в патологию: то ли не было мест, то ли времени у врача, который должен был переводить. Такое подвешенное состояние удручало: врачи не знают, что с тобой делать, ты не знаешь, что тебя ждёт впереди.

К счастью, в этот день меня решили всё-таки кормить, и еду приносили прямо в бокс.

А дома дети с папой болели. У Андрея началось всё с обычной простуды, но как-то быстро перешло в воспаление лёгких. Хорошо, что я уговорила его ещё в самом начале взять больничный. А то он хотел на ногах переносить болезнь. Теперь больничный был как нельзя кстати.

А наши родители работают. Они все уже на пенсии, но работать собираются ещё долго. Мои родители только сегодня узнали, что я в роддоме. Расстояние отдаляет от них. Да и знаю я, что они не будут отпрашиваться с работы, чтобы сидеть с детьми. Если будут в отпуске, тогда да, приедут. В рабочее время – нет. Я уже привыкла к тому, что проблемы мы решаем с мужем одни. Родители редко помогают. Они вообще редко знают о моих проблемах. Меня так воспитали, сильной. Помимо отличного школьного образования, меня отдали в семь лет на плавание. Долгое время я ненавидела плавание, потом привыкла и полюбила. Пока занималась плаванием, получила второй разряд. В семнадцать лет я поступила в МГТУ им. Н.Э. Баумана, переехала в Москву. Вот тут я осталась совсем один на один со всеми трудностями жизни. Поэтому я привыкла к тому, что родители почти не участвуют в моей жизни. Я ни в коем случае не считаю, что они должны это делать. Родители детям ничего не должны, это дети должны родителям.

Вот и сегодня узнали мои мама и папа, что я в роддоме. И что? Их жизнь идёт своим чередом, моя – своим. Они к тому же очень доверяют врачам и уверены, что я в надёжных руках.

Отделение патологии

Ближе к вечеру меня перевели в отделение патологии. После бессонной ночи мне очень хотелось спать, но мешал инфузомат. Терпела я, терпела, часов в двенадцать ночи не выдержала и отключила его. А он, зараза такая, пищать стал. Это значит, включить его надо снова. Я его туда-сюда повключала пару раз и, поняв, что это выше моих сил, остановила его насовсем. Магнезия была вылита в раковину, как будто всё прокапало. Инфузомат отключен. Моя соседка была в небольшом замешательстве от того, что я вытворяю, но я её быстро успокоила, что, мол, знаю, что делаю, что всё будет хорошо. После этого наступило счастье – я смогла поспать.

На следующий день я познакомилась с некоторыми людьми, которые, как и я, лежали в отделении патологии, ожидая решения врачей о своей дальнейшей участи.

В большинстве своём люди, находящиеся здесь, лежали в ожидании планового кесарева сечения. В их числе была и моя соседка по палате. Ей предстояли вторые роды. Из ближайшей женской консультации её направили сюда рожать. Всё у неё было хорошо, кроме склонности к диабету во время беременности.

В соседней палате лежали, как и в нашей, две женщины. Одна из них должна была рожать третий раз кесаревым сечением. Звали её Женя. Она также попала сюда по направлению из женской консультации, потому что это был самый ближайший роддом. Она очень удивлялась моему настрою против кесарева и убеждала меня, что не может быть кровотечения, которого бы врачи не могли остановить. И вообще, по её опыту предыдущих родов «кесарево сечение – это менее болезненный способ появления на свет малыша». Она была очень рада, что рожать самой ей не приходилось. Уж очень много негативных отзывов она слышала от своих знакомых о родах естественным путем.

У второй женщины, Юли, была более тяжёлая ситуация. Ей предстояло второе кесарево. Помимо проблем с кровью, не помню, каких именно, у неё было врастание плаценты с рубцом на матке. С таким осложнением ей предстояла очень сложная операция. Именно поэтому она лежала в этом центре, кстати, главный врач которого в своё время защищал диссертацию как раз на тему «Врастание плаценты у пациенток с рубцом на матке после кесарева сечения. Органосохраняющие операции». Так что надежда на то, что всё будет у неё хорошо, была велика.

Срок беременности у неё был в точности, как у меня: шла двадцать девятая неделя. В глазах у неё была печаль: малыш, который остался дома с бабушкой, был совсем маленький – полтора года. И Юля очень скучала по нему. А уж сам бедный малыш не понимал, почему вдруг мама исчезла. А ей ещё предстояло лежать и лежать в центре до самых родов, поскольку жила она в Подмосковье, и врачи не хотели её отпускать.

Ещё помню женщину лет сорока, которая после первых естественных родов двойней хотела рожать кесаревым сечением. Почему-то муж боялся за неё и уговорил рожать так. Врач была не против и без показаний к кесареву сечению согласилась на операцию.

Помимо сохраняющей терапии, ежедневно мне должны были делать КТГ, чтобы отслеживать состояние плодов. Иногда КТГ не нравилось, и его надо было переделывать. Вот и все развлечения для беременных. Еду мне приносили прямо в палату, потому что хождение могло спровоцировать тонус и схватки.

С одной стороны, каждый день для малышей был на вес золота, с другой – КТГ одного мне не нравилось совсем, и я переживала, как бы он не умер внутриутробно.

В отделении патологии тоже, конечно, есть обход. Наша врач была хорошая такая – спокойная, всё расскажет, всё объяснит. Когда она зашла в палату, я у неё сразу и спросила про возможное продолжение беременности. И она ответила, что ждать уже нельзя, и сказала всё остальное, что до этого говорили врачи.

А я всё пыталась понять: неужели нельзя хоть что-нибудь сделать, чтоб по-другому было?! Ведь было же всё хорошо, и в один момент жизнь порушилась. Где я упустила момент? Я ей показываю УЗИ – последнее из Кулакова. «Кто делал-то?» Называю фамилию врача. Смотрю на её реакцию и понимаю, что она его точно знает. А она молчит. Через какое-то время отвечает:

– Понимаете, иногда организм не справляется, и синдром фетофетальной гемотрансфузии развивается молниеносно.

– Так это что ж, получается, можно сказать, мне не повезло?

– Если выражаться вашими словами, то можно и так сказать.

– А если бы сделали лазерную коагуляцию? – у меня была такая надежда на этот метод.

– Её делают на более ранних сроках, но вам бы всё равно не стали её делать. Вам нельзя из-за крови: вдруг бы открылось кровотечение.

Мы немного молча посмотрели друг на друга.

– С вами сегодня заведующая будет разговаривать после обхода. Будем решать, что с вами дальше делать, – завершила она разговор.

Мне не пришлось долго ждать. Скоро медсестра позвала меня к заведующей. Помимо её самой, тут была ещё и наша утренняя врач.

– Итак, – начала заведующая, – вы приняли решение отказаться от кесарева сечения. Мы вас понимаем и совсем не осуждаем. У вас уже есть двое здоровых детей, и поэтому вы приняли решение рожать самостоятельно. В большинстве своём, дети, рождённые на этом сроке, становятся инвалидами.

– Насколько часто так происходит? – спросила я.

– С вероятностью девяносто девять процентов. Вот ваш доктор как раз на эту тему писала диссертацию, так что она очень хорошо разбирается в этой теме.

Доктор покивала головой в знак согласия.

– Знаете, – сказала она, – я вам больше скажу. Будь я на вашем месте, я бы поступила так же, как вы. Такие дети в очень редких случаях не имеют проблем. Но учтите, если дети выживут, то их будут спасать, – сказала заведующая с выражением, делая паузы, вероятно для того, чтобы я вникла в смысл сказанного.

– Да, я это понимаю. Это хорошо, – ответила я, – Если дети выживут, я бы хотела их покрестить. Это возможно?

– Конечно. Надо только сначала родить, потом всё возможно. Мы, правда, приверженцы атеистического мировоззрения.

Тут повисла недолгая пауза, и заведующая продолжила:

– Хорошо! Раз всё окончательно решено, то мы сделаем следующим образом: сохраняющую терапию я отменяю, отпускаю вас под расписку. Вы едете домой, гуляете, ведёте обычный образ жизни и при наступившей родовой деятельности едете рожать в ближайший роддом.

– Нет, подождите, что вы?! – резко обернулась в сторону заведующей наша доктор. – Ни в коем случае нельзя её отпускать! Она должна быть под нашим наблюдением.

– Ладно, посмотрим. Сейчас терапию отменяем. В столовую вы теперь тоже будете сами ходить. Завтра обход с главным врачом, пусть он и решает тогда, что с вами делать.

Роды

2 декабря. Пятница

Почему-то вспоминается, что именно в этот день давным-давно на долю Господа выпали самые тяжёлые испытания в Его земной жизни: Крестный путь, распятие, смерть. Ради чего? Ради людей и меня в том числе. Почему я об этом думаю? Не знаю.

Как только я проснулась, мне стало ясно, что тонус вернулся и с каждым часом нарастает. А значит, роды приближаются.

Примерно в семь утра мы с моей соседкой сдали анализы. И тут у неё обнаружили белок в моче. Анализ попросили пересдать. После пересдачи белка не обнаружили. Вроде бы всё хорошо, но врачи решили перестраховаться и с диагнозом: «гестоз тяжёлой степени» стали готовить её к кесареву сечению. Всё это было экстренно – все бегали, будто пожар случился. Очень скоро её увели на операцию, и я осталась в палате одна.

Последний раз сделала КТГ. Напротив меня в этот раз сидела совсем молодая, лет двадцати четырёх, девушка. Она перехаживала беременность, никакие мягкие методы стимуляции не помогали. Меня удивило, что она довольно много знала о физиологии беременности и родов. Это был единственный человек из встретившихся мне здесь, который настолько хорошо разбирался во всём этом, помимо врачей, разумеется.

КТГ меня просили сделать, видимо, просто для того, чтобы убедиться – плоды ещё не мертвы. На результаты уже совсем не смотрели, поскольку (я тогда этого не понимала) врачи уже мысленно похоронили двойняшек. По книжным данным такие дети не выживают в родах. Мне же КТГ по моему субъективному мнению не нравилось, особенно у одной девочки. Медсестра на мои переживания говорила: «Пойдёт».

Примерно часов в двенадцать начался коллективный обход палат во главе с главным врачом. Меня пригласили в кабинет для осмотра в самом конце обхода.

Сам главный врач посмотрел меня на кресле и обнаружил всё то же раскрытие в два пальца. Он, конечно, был в курсе всей ситуации и сразу предложил:

– Ну, что? Может проколем пузырь и вперёд – рожать? – Он, наверняка, хотел подстраховать свой персонал с таким непонятным случаем в моём лице.

– Нет, давайте подождём ещё, – схватки нарастали постепенно. И я отлично знала, что будет, если проколоть пузырь. Схватки резко усилятся, и роды будут стремительные. Я испытаю сильную боль, которую не заглушить никакими способами.

Эпидуральную анестезию мне врачи запретили из-за сколиоза. Хотя я этому была даже рада, поскольку считаю, что лучше уж мне потерпеть, чем думать потом, как влияет введённый анестетик на детей.

Два пальца – это ещё очень мало для прокола пузыря, но зато врачам очень удобно было бы пустить меня в роды днём, когда главный врач на месте. Но сделай они прокол пузыря, скорее всего, дети действительно не перенесли бы схваток и родились мёртвыми.

Главный врач после моего отказа посмотрел на рядом стоявшего врача, спросил у него, кто дежурит в родовом и, услышав ответ, сказал:

– Хорошо, давайте подождём ещё немного.

Как выяснилось, дежурила заведующая родовым отделением. Можно было не опасаться за мою жизнь при её дежурстве. Я осталась в палате одна. Тонус нарастал всё больше и больше. После обеда я зашла к соседкам. Юля мне рассказала, что в палате, в которой я лежала, вообще никто долго не задерживается: все уходят рожать. Я не суеверна, но почему-то это запомнилось. Юля смотрит на меня и говорит:

– Сейчас каждый день на вес золота, но, может быть, они ещё чуть-чуть посидят внутри, – она это говорила с таким сочувствием, с которым может говорить лишь человек, который сам пережил боль, оказавшись в безысходной ситуации.

Я тяжело вздохнула, посмотрела в её грустные глаза:

– Нет, не посидят. Чувствую, что нет.

Я собрала все свои вещи и к ужину поняла, что это настоящие схватки, и роды не за горами. «Идти на ужин, не идти?» – думала я. Ведь если не пойду, ещё неизвестно, когда покормят. Надо сходить.

Когда я шла на ужин, боль была уже настолько сильная, что приходилось останавливаться. И так потихоньку, медленно я дошла до столовой. Обратно было идти ещё сложнее. Я поняла, что надо звать медсестру для осмотра. Её, конечно, на месте не оказалось. Точно не помню, сколько мне пришлось ждать. Но мне показалось, что прошло полчаса, пока я смогла найти человека, который привёл врача.

Им оказалась как раз одна из тех врачей, с которыми я впервые встретилась в родблоке, в первые сутки моего пребывания здесь. И была одной из тех женщин, которые молча выслушали мою просьбу принести воды, а затем просто ушли. В связи с этим фактом я не особо была рада видеть её в числе дежурной бригады. Мне оставалось только молиться и надеяться на Бога.

Осмотрев меня, она обнаружила раскрытие в четыре пальца и сказала, чтобы меня отвели в родовое отделение.

Попав в родовое, я была удивлена маленьким количеством рожениц. Меня сразу положили на кровать, прицепили КТГ и сказали не вставать. Боже, как же тяжело быть вот так прикованной к постели, когда рожаешь! Мне впервые было категорически запрещено свободное движение в родах.

Улучив момент, я высказала медицинскому персоналу, что хочу покрестить детей сразу после рождения, и что мне для этого нужна будет помощь. Что необходимо будет хотя бы поднести их ко мне.

Мою просьбу сразу передали заведующей. Она же передала мне свой ответ, который гласил, что медперсонал участие в крещении принимать не будет, но поднести детей ко мне она разрешит. За одно я переживала – это же надо ещё согласовать с реаниматологами.

Но тут моё внимание отвлекла от этих мыслей вошедшая анестезиолог:

– Здравствуйте. Сейчас вам необходимо сделать переливание плазмы.

До этого момента я в своей жизни не сталкивалась ни с какими переливаниями: ни плазмы, ни эритроцитарной массы. В связи с отсутствием опыта я решила довериться врачам, ни о чём не спрашивая. Надо сделать, значит надо.

Вставили катетер и постепенно перелили 1150 миллилитров плазмы. О цифре я узнала уже позже, из выписки.

Нагрузка в родах давала о себе знать, мне было тяжело. Но, перелив мне плазму, врачи увеличили объем крови на один литр, ещё больше нагрузив моё сердце. То есть вместо 5 литров теперь ему приходилось перекачивать 6.

Меня начало немного трясти. «Странно», – подумала я. – «В предыдущих родах такого не было». Но тут пришла дежурная бригада из детской реанимации. Самая главная врач из них, поговорив с медперсоналом, подошла ко мне. Точнее подлетела:

– Вам эти дети не нужны?!

– Нужны, – ответила я. От этого ответа врач опешила и с растерянностью проговорила:

– Тогда я ничего не понимаю, – и отошла от меня, слава Богу. Объяснять во время родов ей, почему я отказалась от кесарева сечения, было выше моих сил.

Мне было очень тяжело, как будто я рожала в первый раз. И так хотелось покоя. Куда там! Яркий свет, туда-сюда бегающие врачи и холод. Всё, что мешает родам, присутствовало в избытке.

От холода у меня усилился кашель. Я попросила дать мне одеяло, но акушерка сказала, что не положено. При этом она предупредила меня, что близко ко мне подходить не будет, поскольку у неё тоже есть маленький ребёнок семи лет, и она не хочет, чтоб он болел.

Помню, что меня не покидали во время родов несколько мыслей: «Боже, пусть только дети выживут. Поскорей бы это всё закончилось. И больше я никогда не буду рожать».

Пару раз ко мне подходила врач и проверяла раскрытие. Желание проколоть пузырь у неё присутствовало постоянно. «Быстрее родишь» – это главный аргумент врачей. Я же изо всех сил сдерживала её от таких благородных порывов. Когда же было раскрытие семь сантиметров, она привела новый аргумент: всё равно пузырь сам не лопнет, маловодие, и плодные оболочки натянуты на голову. Тут, конечно, она права, – подумала я. Этот факт был мне, к сожалению, известен из моих первых родов. В связи с этим мне ничего не оставалось, как сдаться и согласиться на прокол пузыря.

Проколоть пузырь было не так легко из-за маловодия. И когда врач, наконец, с этой задачей справилась, стало понятно, как мало вод было в пузыре: примерно столовая ложка.

Как и следовало ожидать, схватки усилились.

Плазму закончили переливать, и я поняла, что скоро эти муки должны наконец-то закончиться. В бокс пришли все, кто только мог. Ведь всем медицинским работникам полезен такой уникальный опыт.

Мне захотелось тужиться. В последнем периоде родов, в потугах, очень важно делать это постепенно, чтобы ребёнок как можно более плавно прошёл через родовые пути. Если же сильно тужиться, то у матери понизится артериальное давление, содержание кислорода в крови и кровоснабжение плаценты. И всё это неминуемо ведёт к гипоксии плода.

Опасаясь разрывов, я спросила у врача, можно ли уже тужиться. Она мне ответила, что нельзя, надо ещё ждать.

«Чего ждать?» – подумала я. И, чувствуя непреодолимое желание тужиться, последовала ему. Постепенно, очень медленно я стала вытуживать ребёнка на схватках. Врачи этого не замечали и чего-то ждали. Через две схватки пришла заведующая родовым отделением:

– Почему она ещё не вытуживает? – спросила она.

– Мы вас ждали, – врач одарила заведующую такой тёплой улыбкой, что я удивилась, насколько она преобразилась. «Вот что делает с подчинёнными появление начальника», – подумала я.

Дальнейшее командование, как и следовало ожидать, взяла на себя заведующая:

– На схватке надо сильно потужиться.

Я её послушалась и стала вытуживать ребёнка изо всех сил. Перед самым появлением на свет первой девочки меня охватил страх. Не знаю, почему, но так происходило во всех моих родах. Я истошно завизжала.

– Не ори! – прикрикнула заведующая. – Детей напугаешь.

Первая девочка появилась на свет в 23 часа 9 минут. Она издала слабые звуки, похожие на мяуканье котёнка. Заведующая быстро перевязала материнский и плодовый концы пуповины во избежание кровопотери.

– О, какой хорошенький! – обрадовалась реаниматолог. – Сейчас мы проведем все необходимые мероприятия, только потом крестим, – посмотрела она на меня, боясь моей реакции.

– Конечно, – ответила я. Тут в глазах реаниматолога засветилась радость, что я не совсем полоумная мамаша и в моей голове имеется какой-то здравый смысл.

Тем временем мне предстояло родить ещё одну девочку.

Первым из двойни обычно рождается слабый ребёнок. Так премудро распорядилась природа. Более сильному ребёнку предстоит пережить более трудные испытания в родах. За второго ребёнка из двойни всегда больше переживают: как бы не произошла преждевременная отслойка плаценты, затягивание узла на пуповине плода, что может стать причиной асфиксии и смерти.

Первая девочка из близняшек была меньше по весу и, как мне казалось, слабее вследствие маловодия. Вторая же должна была быть больше по весу. И я надеялась, что она более сильная и роды перенесёт хорошо. Врач же говорила, что наоборот, у ребёнка из двойни при многоводии бывает больше проблем.

Дальнейшие действия врачей после рождения первой девочки были настолько быстрыми, как будто надо было поставить новый скоростной рекорд по принятию родов.