Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка

Как можно быстрее я иду к гинекологу. Любите ли вы, дорогие читатели, задерживаться на работе? Дама, к которой я попала на прием, явно уже желала быть далеко от Научного центра. Быстро пробежав глазами анамнез, который гласил, что мне предстоят четвёртые роды, она ненавязчиво осведомилась: «И сколько раз вы ещё собираетесь рожать?!» Такое сочувствие с её стороны к коллегам, которых такие, как я, не оставляют без работы, было для меня неожиданностью. «Это последний раз. Я устала… Больше рожать не буду». Услышав такой обнадеживающий ответ, врач уже более спокойно продолжила: «По УЗИ у вас всё в порядке. Что вас интересует? Зачем вас направили в наш центр?» «Повышен D-димер. Сильно. Врач хочет назначить уколы фраксипарина или клексана». «В таких случаях обычно назначают клексан. Но я считаю, что вам нет необходимости его колоть. Ведь по коагулограмме у вас гипокоагуляция. Есть ещё вопросы?» Вопросов больше не было. Наскоро написав заключение, врач убежала.

Эта поездка усилила мой кашель, начавшийся совсем недавно. А интуиция мне подсказывала, что совсем не так уж всё и радужно, как об этом говорят врачи Научного центра. В раздевалке ко мне, совсем уставшей и растерянной, подошла девушка, с которой мы виделись в очереди на УЗИ, и начала мило со мной разговаривать. Я была рада неожиданно появившейся собеседнице, отвлекшей меня от тяжёлых мыслей. Девушка была на тридцать седьмой неделе беременности и провела целый день в центре, оформляя контракт на роды. «Вот человек, которому ещё тяжелее дался этот день, чем мне», – подумала я. – «Ведь я провела здесь всего полдня».

Трудно передать эмоции Марины Константиновны словами, когда она прочитала заключение: «D-димер повышен в восемь раз, и ничего не назначили!.. Вы ещё куда-нибудь ездили?» «Нет, не успела», – после долгих ожиданий приёма врача и хождений с одного этажа на другой, я поняла, что надо быть полностью здоровой для таких испытаний. Разумеется, я решила вылечить свое ОРВИ и только после этого продолжать обследования в специализированных центрах. По моим воспоминаниям больше ничего особенного в женской консультации в ту беременность не происходило. Конечно, я после происшедшего позвонила Наталье Евгеньевне. Она как обычно спокойно отреагировала: «Клексан обычно назначают в условиях стационара. Странно, что в вашей ситуации они ничего не назначили. Попейте курантил две недели. Потом его надо будет сменить на другое лекарство, поскольку происходит привыкание организма». В этот раз я безо всяких сомнений послушалась Наталью Евгеньевну. Но, к сожалению, мой темп жизни в постоянных заботах о детях, доме и работе не давал мне отлежаться до полного исчезновения кашля.

На двадцать восьмой неделе моей беременности заболел и муж. Да ещё как! Пневмонией.

Когда у мужа спала температура, я, улучив момент, решила сходить в церковь. Это всегда поддерживало меня в трудных ситуациях. Беременность для меня была как испытание, причём настолько серьёзное, что я понимала, что такое бывает, пожалуй, раз в жизни. «Если на этих выходных я не причащусь, у меня уже не будет сил, чтоб причаститься до родов», – я уговариваю мужа посидеть с детьми. Он с пониманием меня отпускает. Одно из самых ценных качеств моего мужа, что он дает мне отдохнуть от детей, когда мне это нужно: я могу пойти в кино с подругой, сходить в бассейн, покататься на велосипеде. Одним словом, я могу побыть без детей. Это очень помогает в семейной жизни.

Итак, воскресенье. Придя домой из церкви, я почувствовала, что живот начал каменеть. Причём, легче становилось, только если я лежала. Матка расслаблялась, и становилось терпимо. Лежать просто так – довольно скучное занятие, и я решила посмотреть фильм. Вчера были именины нашего сына, Вани. Мы его назвали в честь Святителя Иоанна Златоуста. Случайно просматривая новости в социальной сети, я наткнулась на фильм «Крестный путь Святителя Иоанна Златоуста» 2008 года. Его и решено было посмотреть. Очень интересный фильм о сильной личности. Место действия – Византийская империя 4–5 века от Рождества Христова. Несмотря на практически идеальный образ жизни, Бог послал Иоанну множество скорбей, которые не сломили его. Воистину можно сравнить его жизнь с жизнью Христа. У каждого крестный путь свой. И Голгофа – у каждого своя…

Тонус матки увеличивался, и уже на следующий день я поняла, что надо ехать в роддом. Муж, конечно, уговаривает меня ехать: «Если всё хорошо, то вернёшься домой и всё». Я боюсь, я очень боюсь, всего двадцать восемь недель. Я пишу смс Наталье Евгеньевне. Позвонить мужества у меня не нашлось. Она мне отвечает, что бояться не надо, надо ехать, что в роддоме могут сохранить беременность, ну, а если начнутся преждевременные роды, то проколют уколы, раскрывающие лёгкие детей. Вечером перед сном Ваня целует меня в живот и говорит: «Может, Господь нам оставит хотя бы одного ребёночка…» Такие слова невозможно забыть. Кажется, их я буду помнить вечно. Рано утром я собираюсь и еду в роддом.

Потери

Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе.

1 Кор. 15:37

Я очень боялась. Я уже знала, что это такое – потерять ребёнка. Первое столкновение со смертью у меня было довольно давно. Между удачными беременностями и родами у меня были два выкидыша на ранних сроках. Это всегда происходило внезапно. Один раз – и вовсе во сне. Собственно, именно из-за таких происшествий мы всегда желали как можно дольше сохранить мои беременности в тайне. Именно из-за потерь всю беременность двойней меня не покинет страх, что малыши могут умереть, что их жизни не в наших руках.

Люди, у которых никогда не умирал ребёнок и не было выкидыша, могут не понять моего горя. Когда случался выкидыш, даже мой муж с трудом понимал меня. Обычно он говорил: «Ничего страшного. У нас будут ещё дети». Но для женщины такие потери – это большое горе. И мне потребовалось много времени, чтобы пережить его. Каждый раз я задавала себе вопрос: «Почему это произошло? Зачем это мне? Для чего?» В конце концов, ко мне пришла мысль, что уж лучше бы ребёнок умирал, пожив хоть какое-то время.

Стандартные медицинские исследования не выявляли причину выкидышей. Руководствуясь советами акушеров, на чистку я не ездила ни разу. Они объяснили мне, что в зарубежной практике далеко не всегда прибегают к чистке. В Европе чистка после выкидыша на ранних сроках проводится, только если есть признаки инфицирования матки, если срок беременности был более 10 недель или у женщины сильное кровотечение. То есть только в таких случаях, когда процедуры нельзя избежать. Чаще же всё выходит самостоятельно, и если кровотечение заканчивается самопроизвольно, медицинское вмешательство не требуется. При каких-либо сомнениях прибегают к ультразвуковому исследованию. Разумеется, кровотечение должно быть умеренным. Учитывая свой опыт, спустя пять лет я могу с полной уверенностью сказать, что в России врачи перестраховываются, делая чистку всем подряд.

Помимо выкидышей в нашей жизни были ещё и другого характера потери – смерть ребёнка. У малыша была тяжёлая патология. И, родившись, он прожил совсем немного. Это трудно пережить, но возможно.

Я расскажу об этом в самом конце книги. Если вы никогда не сталкивались с потерей ребёнка, эту главу вы можете не читать. Я написала её для тех, к сожалению, многих родителей, которые пережили эту потерю один на один. Я опишу наш опыт переживания смерти. И поделюсь тем, что сама узнала о том, как пережить горе. Из своего и чужого опыта.

Роддом

Не прошло и полугода после смерти Гавриила, как я забеременела двойней.

И вот я уже в приёмном отделении роддома. Здесь, конечно же, очередь. Сижу, жду. Живот болит очень сильно. На улице снег идёт, холодно. Скорая привезла женщину, которая родила на улице.

Через час я попала в приёмное отделение, но тут тоже пришлось подождать. Я не выдержала и легла на кушетку.

Тонус сильнейший, а всего двадцать восемь недель. Ещё одну женщину скорая привезла, она легла на кушетку напротив, у неё тоже тонус. Вообще-то мы должны сидеть, но нам так плохо, что мы лежим. Смотрю на соседку напротив, а у неё живот совсем маленький.

– Сколько у вас недель?

– Двадцать четыре.

– Это же совсем маленький срок, – удивляюсь я, – Почему вы приехали?

– Живот прихватило. Думаю, может, это роды начались, – почти шёпотом говорит она. Спустя несколько минут, она застонала:

– Ай, яй! Как же я хочу в туалет!

– Здесь туалет при выходе сразу, дверь направо. Сходите. Всё равно нас нескоро примут.

– А ребёнок не выскользнет из меня? Я боюсь, что он выпадет, когда я тужиться буду, он ведь маленький совсем, – переживает женщина, страдая от боли в животе. Мы обе корчимся на кушетках от болей, но, кажется, разных по характеру.

– Нееет. Точно не выпадет. У вас же первые роды? – с интересом смотрю на неё. Она утвердительно кивает. – Я уже три раза рожала, можете мне поверить, всё будет хорошо. Идите в туалет, – уговариваю я её.

– Ладно, попробую, – женщина медленно сползает с кушетки и двигается в направлении туалета.

Приходит довольная:

– Боль прошла, – задумчиво сообщает бедняжка, глядя в потолок. – Может, это от того, что я в туалет хотела, спазмы были?

Тут приходит врач. Переодевание, осмотр. Нас вдвоём с моей новой знакомой отправляют на УЗИ.

Сначала зовут её. Мне же настолько тяжело, что я ложусь в коридоре на стулья. Врачи мимо ходят, а мне всё равно. Очень всё болит. Я точно знаю, что это схватки.

Наконец кабинет УЗИ. Сначала врач долго и молча смотрит, и только минут через десять начинает говорить:

– У одного плода маловодие, у другого многоводие. Сейчас я позову заведующую отделением патологии, она посмотрит, и тогда уже решим, что с вами делать.

Приходит заведующая. Такая счастливая-рассчастливая. Шёпотом хвастается врачу, что у неё скоро свадьба. И на такой радостной волне смотрит на моё УЗИ и говорит:

– Если бы у вас было две плаценты, у вас всё было бы замечательно. Может быть, вам помогут в…? – и называет другой роддом. – Они там делают операции по разделению плаценты на две части. Вы туда поезжайте, и у вас всё будет замечательно.

Тот роддом после этих слов стал моей последней надеждой. Я надеялась, что меня сразу туда отпустят, но не тут-то было. Меня подняли в родильное отделение, положили в трёхместную палату и прицепили КТГ, будь он неладен. Тут пришёл врач и сообщил, что при такой ситуации: критическом маловодии и многоводии, надо делать кесарево сечение.

Я как это услышала, так внутри меня всё упало. «Двадцать восемь недель… Если дети чудом выживут, то будут инвалидами. Если не выживут, совсем плохо. Кесарево – выживу ли я?.. И если не выживу, то оставить отца с четырьмя детьми одного совсем плохо», – эти мысли промелькнули у меня в голове как молнии. Всё это накрыло меня с головой, и я зарыдала.

КТГ перестало улавливать сигнал и начало пищать. На этот звук прибежала медсестра и увидела меня плачущей навзрыд:

– Женщина, успокойтесь! У вас же КТГ совсем ничего не запишет! Перестаньте сейчас же. Вам нельзя плакать, дети всё чувствуют.

Я не слушала её и продолжала в отчаянии рыдать.

– Доктор! У женщины истерика! – прокричала она в коридор и ушла.

Прибежал доктор, который меня принимал и оформлял внизу. Он тоже не очень хорошо знал, что в таких случаях делать:

– Настенька, но ты же такая умничка была внизу. Так всё хорошо понимала, – сделал он слабую попытку меня утешить.

Я не реагировала. Он ушёл, и уже больше никто не пришёл. И я плакала и плакала. Увели одну женщину на кесарево. Осталась я и ещё одна соседка по палате.

Проревев какое-то время, я стала потихоньку приходить в себя. Отключила ненавистный мне аппарат КТГ. Позвонила мужу и всё сообщила. Соседка по палате прислушалась к моим опасениям по поводу смерти детей и сказала:

– У меня уже третьи роды. В этот раз кесарево сечение плановое. Когда я рожала в первый раз, всё шло идеально. В итоге, ребёнок с ДЦП. Почему – никто не знает. Это очень тяжело. Я часто думаю, лучше бы он тогда не выжил. Лучше таким детям на небесах быть.

Я перестала всхлипывать и посмотрела на неё:

– Я в эту беременность постоянно думала, что что-то будет не так, что закончится всё плохо. Наверное, надо было думать о хорошем исходе. Ведь так часто бывает: как думаешь, так и происходит.

– Ничего подобного! – воскликнула женщина. – В ту беременность я как раз и думала только о хорошем, беременность тоже протекала идеально. Я была уверена, что всё будет хорошо, но судьба распорядилась по-другому.

Зато второй ребёнок здоровый, хоть это радует.

– Вам кто-нибудь помогает с детьми? – спросила я, уже совсем успокоившись. Беда познается в сравнении.

– Родители. Но они больше любят сидеть с младшим. Про старшего, бывает, забывают совсем. Я звоню, когда их вместе оставляю, спрашиваю: «Памперс поменяли?» А они мне: «А что? Надо было менять?» Да и не любят они его. Это очень тяжело. Поэтому лучше, чтоб ребёнок умер, чем жил инвалидом всю жизнь.

В этот момент пришла медсестра и увела её на операцию. Я осталась лежать одна под впечатлением от разговора.

Пока я так лежала и переваривала всё, что произошло, пришла бригада врачей во главе с заведующим отделением. Они посмотрели на меня и объявили, что в моём случае необходимо делать кесарево сечение. В случае, если я отказываюсь от кесарева, они отправят меня в другой роддом, поскольку он специализируется на оказании помощи пациенткам с заболеваниями крови.

Услышав название известного роддома, я, как полная дура, обрадовалась и сказала, что хочу туда и как можно быстрее. Я тогда ничего не знала об этом месте, совсем ничего.

Заведующий очень обрадовался, что ему удастся избавиться от такого сложного случая в моём лице, и скорее пошёл договариваться о моем переводе с главным врачом того роддома. Договорённость была достигнута, и на радости такой, заведующий отдал распоряжение покормить меня. Это было уже около четырёх часов дня. Я ничего не ела с самого вчерашнего дня. Конечно, это была мелочь по сравнению с переживаниями, но настроение это ухудшало порядком. А если учесть, что у меня был низкий гемоглобин, то и моё самочувствие становилось всё хуже и хуже.

Врачи-мужчины, стоявшие в дверном проёме, стали обсуждать вслух мою ситуацию:

– Я никак не могу понять: тебя муж что не любит, что ли? Что вы творите? Отдыха никакого нет. Беременность за беременностью. Небось зубы летят, волосы выпадают. Красивая такая, – задумчиво поглядел он на меня, – и так изнашиваешь себя. Может, пора остановиться? Пожалеть себя?

Мне, признаюсь, с одной стороны, стало обидно от таких слов, с другой – жалко себя. Я уже итак намучилась, неужели ещё придётся страдать? Ничего не ответила я врачу. Нечего мне ему было сказать, всё равно не понял бы.

Заведующий вызвал специально для меня машину скорой помощи. О моем отъезде врачи заботились, как только могли, лишь бы избавиться от ненужных проблем.

Это была моя первая поездка на скорой помощи. Вечер. Москва стоит. Хорошо ехать на скорой по пробкам. В моём перевозе была задействована целая бригада – врач и фельдшер. Они всё сетовали, что из-за такой ерунды, перевозки беременной, вывели из строя целую бригаду. Фельдшер была совсем молодая женщина, у которой, как оказалась, был ребёнок лет трёх. В связи с чем мы с ней сначала поговорили о детях. Потом разговор плавно перешел на тему её работы. Рассказала она, как тяжело видеть сложные случаи, как они почти постоянно выезжают к ребёнку-инвалиду, которого схватывают судороги, и ничего, кроме помощи скорой, не помогает. Ребёнок причём был когда-то здоров, но внезапно, по необъяснимым причинам, так заболел. От её рассказов мне стало спокойнее на душе: не так уж у меня и плохо всё, бывает и хуже.

На новом месте

Не может быть таких обстоятельств, при которых человек имел бы право посягать на свободу себе подобных.

Жюль Верн

В приёмной меня встретила медсестра, которую назвать доброжелательной было сложно. Так не сиди, здесь не лежи. Видимо, я ей насолила своим появлением.

Когда я переоделась, я также надела взятые с собой носки. В отделениях прохладно, а я всё так же кашляла. Увидев на мне носки (замечу, до неё никто и никогда не обращал внимание на эту мелочь), она сказала, что в родовом отделении всё стерильно и нельзя ничего надевать своего. На что я ей сказала, что я болею, носки чистые и мне холодно. Тут же она помимо анализов на СПИД и ВИЧ, которые вклеены были в карту, дала градусник, чтобы померить температуру. Признаюсь, анализы в приёмном отделении брать – это сильно, конечно. Никто ещё так не извращался. Градусник показал температуру 37,1 °C. Это ей, конечно, не понравилось. В карте появилась соответствующая отметка, и доктору по телефону сообщили, что я инфицированная больная и меня положено изолировать. «Прекрасное начало», – подумала я тогда. Но это было действительно только начало.

Тут за мной наконец-то пришёл врач. Совсем молодой, немного за тридцать.

– Снимите носки! – требовала от меня медсестра в этот момент.

Я быстренько, пользуясь моментом, пошла вслед за доктором.

– Доктор, скажите ей, чтобы она немедленно сняла носки!!! – завопила медсестра нам вслед.

– Разберёмся, – кивнул ей доктор, даже не оборачиваясь.

И вот я опять в кабинете УЗИ. Всё то же самое, разумеется, ничего не изменилось: у плода, лежащего ближе к выходу, маловодие, у второго – многоводие. Доктор рекомендует кесарево сечение, всё банально. В анамнез он не смотрел, и так дел много. Я отказываюсь от кесарева. Такого поворота событий он не ожидал:

– Очень жаль, что вам эти дети не нужны.

Слова резанули мне по сердцу. Они нужны мне, но мне хорошо известно, что врачи плохо взвешивают риски и часто ошибаются. И я боюсь собственной смерти.

– Почему вы считаете, что они умрут? – я удивлена: неужели на таком сроке малыши не выживают?

– Не выдержат схваток.

– А если беременность пролонгировать? Ведь можно остановить схватки.

– У вас один ребёнок придавил другого. Один плод плавает, как в бассейне, а другой – распластался, как человек-паук. Они и так страдают, могут умереть внутриутробно. Вот недавно была женщина. Правда, у неё срок был двадцать шесть недель. Такая же ситуация, как у вас. Сделал я ей УЗИ. И она от кесарева отказалась. Пошла делать УЗИ в другое место. Там ей всё подтвердили, но она ничего не стала делать. Ну, и допрыгалась – через трое суток дети внутриутробно умерли. Родила мёртвых детей. Что и вас ожидает.

Закончив заполнять бумаги, врач повёл меня в род-бокс. Индивидуальный, просторный, с удобной кроватью. Красота! Ремонт, оборудование, всё новое. Меня сначала поразила тишина на этаже, но потом я сообразила: «Ведь я болею! Меня изолировали, дабы я никого не заразила и поместили не просто в индивидуальный бокс, а на индивидуальный этаж».

Время было позднее, я так устала и надеялась отдохнуть, но не тут-то было. Меня опять опоясали КТГ.

– А он будет работать всю ночь? – спрашиваю я, – я бы хотела поспать, – ведь я мало спала в предыдущую ночь.

– А что вам? Он не будет мешать. К тому же ещё очень рано: всего-то девять часов вечера, ещё рано спать.

– По моему опыту спать с КТГ невозможно. До какого времени он будет записывать? – настаиваю я на своём, чем, конечно, раздражаю доктора.

– Часа три попишет, потом можно снять, – добродушно соглашается врач. – Мы будем на другом этаже роды принимать, но за вами будет постоянно наблюдать медперсонал, будут каждый час приходить к вам. Так что вы не волнуйтесь.

Тут я поняла, что сейчас врач уйдёт, и я его не скоро увижу. А может быть, и вообще больше не увижу. А тонус между тем всё такой же сильный, а движения детей всё меньше ощущаются. Почему он ничего не делает?

– Может быть, надо назначить уколы для раскрытия лёгких и что-нибудь для остановки схваток? – задаю я наводящий вопрос в надежде, что всё-таки наступит какое-нибудь прояснение.

Реакция была – то, что надо: доктор начал ходить туда-сюда по просторному боксу, судорожно обдумывая ситуацию. Через минуту он остановился и сказал:

– Да! Роды возможны.

«Гениально!» – подумала я. «Я уже сутки терплю схватки, раскрытие два сантиметра, и в голове врача наконец-то что-то зашевелилось в нужном направлении».

– Пишите! – скомандовал он медсестре. – Капельница с генипралом и уколы дексаметазона, – он назвал дозировку и оставил меня с медсестрой наедине.

Медсестра поставила капельницу, объяснила, как отсоединить шнур, если я захочу в туалет. Я поэкспериментировала, и оказалось, что при отключении от сети капельницу надо настраивать заново.

– Хорошо, вот вам номер телефона, это родовое отделение. Если нужна будет помощь, то позвоните, и к вам придёт медсестра, чтобы включить капельницу снова, – сказала медсестра и спокойно ушла.

Я лежу и думаю: «Что дальше будет?» Решила позвонить Наталье Евгеньевне и рассказать обо всём. Она выслушала меня и обрадовалась, что я именно в этом роддоме:

– Очень хорошо, что вы там. У них тоже хорошая детская реанимация.

– Наталья Евгеньевна, неужели нельзя ещё хоть чуть-чуть сохранить беременность? – чуть ли не ною я.

– Какое маловодие? Сколько вод по стенке?

– Не знаю… Подождите, я сейчас посмотрю, – я помню, что карту мою врач оставил на столе у выхода, напротив туалета. Встаю, читаю заключение УЗИ, называю какие-то цифры. Не помню, какие именно.

– Кесарево. Сохранять уже нельзя, опасно, слишком мало вод.

– Но я не хочу кесарево. Если откроется кровотечение, то что будут делать врачи? Должно же быть всё как-то согласно природе, – мой мозг отказывается принимать всё как есть. Я не хочу так.

– Тогда отказ. Пишите отказ. Вообще на таком сроке дети часто становятся инвалидами. Их, конечно, выхаживают, но велика вероятность инвалидности: они могут быть глухими, слепыми, с ДЦП. И врачи будут всё делать, чтобы уговорить вас на кесарево, будут давить, так что вам понадобится много мужества, чтобы противостоять им. Если вы решитесь рожать сами, сообщите, пожалуйста, как у вас всё прошло, когда найдёте в себе силы. Удачи вам!

«Вот уж дела», – подумала я. Позвонила мужу, поговорила с детьми. Это так приятно. Чем дольше лежишь в больнице, тем приятнее слышать родные голоса. Это связь с другим миром, тем миром, где твоё счастье. А ты как будто попал в мир кошмаров, и остается только ждать, когда ты снова сможешь вернуться назад, к себе домой.

Когда время приближалось к полуночи, медсестра пришла снять КТГ и поставила капельницу. Благодаря генипралу тонус пропал, и я наконец-то смогла заснуть.

Примерно в час ночи меня разбудил чей-то шёпот, это два врача сидели за столиком около выхода и обсуждали мой анамнез, который их послали изучить для опыта.

Когда они ушли, мне приспичило в туалет. Взяла я инфузомат, тут же в голову мне пришла мысль, что очень уж неудобно с ним так таскаться, ну да ладно. Сделав необходимые дела, вернулась к кровати, взяла бумажку, на которой было написано, как и куда звонить, и начала дозваниваться до медперсонала. Звонила я раз десять, но на том конце никто трубку не поднимал. Я решила пройтись по коридору. Никого, пустой этаж. Хоть умри, никто и не заметит. Великолепно!

Мне ничего не оставалось делать, как лечь в кровать отдыхать. Каждый час я вставала снова, чтобы позвонить. Примерно в пять часов утра я наконец-то дозвонилась. Медсестра поинтересовалась, что мне надо, и сказала, что сейчас кто-нибудь подойдет, чтобы включить капельницу.

Пришла акушерка лет пятидесяти, очень доброжелательная по сравнению с молодыми специалистами.

– Сегодня очень много родов, поэтому мы ничего не успеваем. Даже подойти к телефону не успеваем, – сказала она. – Сколько ты уже без капельницы?

– Примерно четыре часа.

– Так долго! Смотри, я тебя научу, как включать инфузомат, и ты сама будешь это делать при необходимости. А то бегать с этажа на этаж мне уже возраст не позволяет, а молодым ничего не надо.

Она мне показала, что в какой последовательности нажимать, чтобы капельница снова заработала. После этого она меня расспросила, почему я оказалась в этом роддоме. Приятно было душевно поговорить с ней. Она мне пожаловалась на свои трудности: что старых людей увольняют, берут только молодых, что дочке младшей у неё всего шесть лет и растить её ещё долго. «Прямо ровесница моей Лизы», – подумала я тогда. Выслушав же мою историю, акушерка сказала, что надо сохранять беременность до последнего: до того, как умрёт один плод. И как только это произойдет, сразу рожать. Я, конечно, это выслушала молча, но сама подумала: «Ведь после того, как умрёт первый, у второго начнется заражение крови, потому что это монохориальная двойня. У меня-то ладно, уже большая, переживу. Но вот как это отразится на маленьком, не до конца развитом, ребёнке? Скорее всего, отрицательно, поскольку оперативно сработать не получится – никогда ведь не получалось до этого».