20 глав о любви, или Вечное солнце мятущейся души…

Об убийстве Пушкина Дантес и Геккерен поначалу не помышляли. Рисковать жизнью на дуэли Дантес не хотел, но вскоре ситуацией воспользовались враги поэта, подогрев ситуацию сплетнями.

«Сухое и почти презрительное обращение в последнее время Пушкина с бароном Гекереном,  которого Пушкин не любил и не уважал, не могло не озлобить против него такого человека, каков был Геккерен. Он сделался отъявленным врагом Пушкина и, скрывая это, начал вредить тайно поэту. Будучи совершенно убежден в невозможности помирить Пушкина с Дантесом, чего он даже едва ли и желал, но, относя негодование первого единственно к чрезмерному самолюбию и ревности, мстительный голландец, тем не менее,  продолжал показывать вид, что хлопочет об этом ненавистном Пушкину примирении, понимая очень хорошо, что это дает ему повод безнаказанно и беспрестанно мучить и оскорблять своего врага», ‒ рассказывал друг Пушкина Данзас.

Оскорбляя за спиной, Геккерен публично показывал намерения Дантеса примириться с Пушкиным, но поэт даже не распечатывал письма врага. Однажды Пушкин попытался отдать Геккерену письмо перемирия, полученное от Дантеса. Геккерен отказался, тогда поэт демонстративно бросил ему это письмо в лицо. Подобная публичная выходка была за гранью этикета. «Пушкин дрался среди белого дня и, так сказать, почти в глазах всех!» ‒ вспоминал Данзас.

Хронист начала 20 века П. Щеголев прямо обвиняет Геккерена и его клан в убийстве Пушкина: «Они [враги Пушкина] примыкают к патологическому на сексуальной почве коллективу, группировавшемуся вокруг Геккерена. Спаянные общими эротическими вкусами, общими эротическими забавами, связанные «нежными узами» взаимной мужской влюбленности,  молодые люди ‒ все высокой аристократической марки ‒ легко и беспечно составили злой умысел на жизнь Пушкина».

Ну, а ярким подтверждением  лермонтовских строк «Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!..» являются слова графа В.А. Сологуба, который должен был быть секундантом в первой ‒ несостоявшейся в ноябре 1836 года дуэли Пушкина и Дантеса: «…я понимал, какая лежала на мне ответственность ПЕРЕД ВСЕЙ РОССИЕЙ. Тут уже было не то, что эта история со мной. Со мной я за Пушкина не боялся. НИ У ОДНОГО РУССКОГО РУКА НА НЕГО БЫ НЕ ПОДНЯЛАСЬ, НО ФРАНЦУЗУ РУССКОЙ СЛАВЫ ЖАЛЕТЬ БЫЛО НЕЧЕГО…!»

7. «Судьбы свершился приговор!»

…А ведь женись А.С.П. раньше и не на Натали, судьба его могла свершиться совсем  по-другому!

Александр Сергеевич отличался пылкостью натуры, страстностью чувств. Известен его знаменитый список женских имен, так называемый «донжуанский список Пушкина».

Анне Керн посвящены его бессмертные строки «Я помню чудное мгновенье», но что-то у них не сложилось…

Первый раз Пушкин делал предложение руки и сердца своей дальней родственнице (пятиюродной сестре) ‒ Софье Пушкиной. Поэту исполнилось уже 27 лет.

Софья была стройна, высока ростом, имела красивый греческий профиль и черные, как смоль, глаза. Увидев ее в ложе театра, Александр Сергеевич влюбился с первого взгляда. Софье он посвятил эти строки:

Нет, не черкешенка она, –

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней, –

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока.

Но его возлюбленная Софья была помолвлена и через месяц вышла замуж.

В 1827 году Пушкин увлекся Анной Олениной. Анна Оленина слыла светской красавицей, была очень хорошо образована (ее отец служил директором Петербургской библиотеки, а позднее президентом Академии Художеств), сама сочиняла музыку и стихи, хорошо пела.

Анна тоже была увлечена поэтом и даже, со слов современников, имела с поэтом несколько тайных любовных свиданий. Анна обладала не только приятной внешностью, но и безупречным художественным вкусом. У нее было много поклонников, кого-то она приближала к себе, кого-то отдаляла.

Пушкин посвятил Олениной несколько стихотворений «Ты и Вы», «Ее глаза», «Город пышный, город бедный», «Увы! Язык любви болтливой…», «Я вас любил так искренно…» и др.

В 1829 году, уже будучи знакомым с Натальей Гончаровой, Пушкин все еще испытывает глубокие чувства к Олениной и просит ее руки у родителей. Но получает решительный отказ.

Этому было несколько причин. Во-первых, в то время за Пушкиным уже был установлен негласный надзор, он считался неблагонадежным. В-вторых, отцу Олениной было известно о многочисленных романах поэта, в том числе с ее двоюродной сестрой ‒ Анной Керн.

Тогда же поэт оказывал особые знаки внимания Екатерине Ушаковой, и все уже говорили об их грядущей помолвке, но Пушкин уехал на год из СПБ, а когда вернулся, то оказалось, что Оленина ответила ему отказом. Он бросается к Ушаковой, но – поздно! Та уже помолвлена с  другим.

«С чем же я остался?» – воскликнул поэт. «С оленьими рогами!» – ответила  Екатерина Ушакова…

И только зимой, в конце декабря 1828 года,  на балу он встречает 16-летнюю необычайно красивую девочку – Наталью Гончарову.

… Вот тогда судьбы и свершился приговор…

Итак, она познакомилась с Пушкиным в 16 лет (по-нынешнему была десятиклассницей),  в 18 лет (по-нынешему ‒ выпускница школы) вышла за него замуж. Все говорят, что она была первой красавицей Санкт-Петербурга, но вот понимала ли она по-настоящему, что её муж был первым поэтом России? – Скорее всего,‒нет!..

В любом случае Н. Гончарова стала его судьбой…

И судьба его не пощадила…

И ещё. Наталья Гончарова не присутствовала на похоронах поэта, а на его могилу в Михайловское  приехала только через два года, в 1839-м…

8. «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи…»

Как говорится, вспомним всех поименно,  их – эту жадную и праздную толпу: это и сам Николай I, и шеф жандармов Бенкендорф, и Сергей Семенович Уваров – русский государственный деятель, министр просвещения, особо не любивший поэта и бывший его главным цензором, и министр иностранных дел граф Нессельроде.

На сегодняшний день считается, что авторами гнусных писем о приёме поэта в орден рогоносцев, разосланных друзьям Пушкина, был совсем не барон Геккерен (какой смысл  ему,  голландскому послу,  затевать такой международный дипломатический скандал?!),нет – тут сработали свои «доброжелатели»: написаны  они были, возможно, двумя князьями-любовниками И.С. Гагариным и  П.В. Долгоруковым, хотя точная личность автора этих посланий до сих пор не доказана… А далее в той же, жаждущей крови жадной толпе, все эти Идалии Полетики и иже с ними… Так что вовсе не один Дантес был виновен в гибели нашего гения.

Да, это именно они – свободы, гения и славы палачи ‒ довели нашего поэта до такого безысходного состояния, о котором друг А. Пушкина В.А. Сологуб писал: «ОН В ЛИЦЕ ДАНТЕСА ИСКАЛ ИЛИ СМЕРТИ, ИЛИ РАСПРАВЫ СО ВСЕМ СВЕТСКИМ ОБЩЕСТВОМ».

По воспоминаниям современников, светское общество разделилось на два враждебных лагеря. Одни были на стороне Пушкина, другие на стороне Геккерена и Дантеса.

Как вспоминал Данзас: «После этой истории Геккерен решительно ополчился против Пушкина и в петербургском обществе образовались две партии: одна за Пушкина, другая ‒ за Дантеса и Геккерена. Партии эти, действуя враждебно друг против друга, одинаково преследовали поэта, не давая ему покоя…

… Борьба этих партий заключалась в том, что в то время, как друзья Пушкина и все общество, бывшее на его стороне, старались всячески опровергать и отклонять от него все распускаемые врагами поэта оскорбительные слухи, отводить его от встреч с Геккереном и Дантесом, противная сторона, наоборот, усиливалась их сводить вместе, для чего нарочно устраивали балы и вечера, где жена Пушкина, вдруг неожиданно, встречала Дантеса».

В этой истории былые  друзья переходили на сторону врагов.

…В  рамки обычной семейной истории события дуэли уже не укладывались. В неё вошли отношения уже не поэта, а Пушкина ‒ камер-юнкера и мужа первой красавицы столицы ‒ со двором и с правительством!

Враги Пушкина… Их было много в высшем свете. Я не задавался целью пересчитать их. Я отметил тех, кто был наиболее активен, кто перевёл чувство злобного недоброжелательства к Пушкину в действие против него.

От низин идут физические исполнители. Они примыкают к патологическому на сексуальной почве коллективу, группировавшемуся вокруг Геккерена.

Спаянные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные «нежными узами» взаимной мужской влюблённости, молодые люди ‒ все высокой аристократической марки ‒ легко и беспечно составили злой умысел на честь, а как потом оказалось ‒ и на жизнь Пушкина.

К их гнусной забаве с одобрительным поощрением относились старшие представители ‒ все эти графини Софьи Б., m-me Н… И на вершинах законодательница высшего света графиня М.Д. Нессельроде; конечно, её должно отнести к «надменным потомкам известной подлостью прославленных отцов». И много их там, «стоящих жадною толпой у трона».

Против Пушкина было сплочённое большинство. И, наконец, сам монарх.

Ведь даже император Николай I, правивший Россией в те времена, не мог, конечно, осознать, что это не Пушкин живет в его эпоху, а что он – Николай I  – существует в пушкинскую  эпоху!

Много дней работаю над этой статьёй, а в голове всё крутятся  пушкинские строки из письма Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок ‒ не так, как вы ‒ иначе…».

…Но меня больше всего шокирует, что и друзья Пушкина – П. Вяземский, В. Жуковский, А.И. Тургенев, С. Соболевский, М. Плетнев, многочисленные лицейские соратники ничего не смогли противопоставить этому антипушкинскому заговору!!!

9. «Но есть и Божий суд, наперсники разврата!»

Об этих наперсниках уже было сказано выше. Примечательно, что Лермонтов, по сути, ни слова не сказал о роли самой Натальи Гончаровой во всей этой трагедии.

Вот разве что эти многозначительные фразы «Добыча ревности глухой» и

«наперсники  разврата».  И как ни крути, но здесь есть прямой намёк на тех и на то, что подталкивало к сближению Натали и Дантеса.

Была ли Натали достаточно умна и образована, или её главной страстью оставались светские балы? Вот лишь одно воспоминание друга их семьи А.О. Смирновой: «Наталья Николаевна была так чужда всей умственной жизни Пушкина, что даже не знала названий книг, которые он читал.  Прося привезти ему из его библиотеки Гизо,  Пушкин объяснял ей: «4 синих книги на длинных моих полках»».

Один из главных пушкинистов Павел Щеголев пишет: «Дантес взволновал Наталью Николаевну так, как ее еще никто не волновал. «Il l’а troublé» ( в пер. ‒ она обеспокоена, встревожена, запуталась) – сказал Пушкин о Дантесе и своей жене. Любовный пламень, охвативший Дантеса, опалил и ее, и она, стыдливо-холодная красавица, пребывавшая выше мира и страстей, покоившаяся в сознании своей торжествующей красоты, потеряла свое душевное равновесие и потянулась к ответу на чувство Дантеса. В конце концов, быть может, Дантес был как раз тем человеком, который был ей нужен», ‒ пишет пушкинист П. Щеголев.

А вот ещё одно свидетельство той эпохи: Натали не верила, что дуэль случится.  Предполагала, что вспыльчивый супруг вскоре успокоится и забудет.

По записям хрониста Бартенева, записавшего свидетельства князей Вяземских ‒ «Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спрашивал ее, по ком она будет плакать. «По том, ‒ отвечала Наталья Николаевна, ‒ кто будет убит». Такой ответ бесил его: он требовал от нее страсти, а она не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюблен красивый и живой француз».

Я не буду вставать ни  на ту, ни  на другую сторону, а просто продолжу приводить противоположные мнения, а уже вам, читатель, решать, кто в той ситуации был прав, а кто виноват.

Напомню здесь, что сам Пушкин гордился, что его жена была украшением петербургских балов. В письме жене от 30 октября 1833 г. он пишет: «Теперь, мой ангел, целую тебя, как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай…»

Пройдут многие десятилетия и два других наших великих поэта-женщины Анна Ахматова и Марина Цветаева дадут свою (возможно, спорную) оценку роли Наталье Гончаровой в этой трагедии.

Вот что говорила по этому поводу Ахматова:

«Пушкин спас репутацию жены. Его завещание хранить ее честь было свято выполнено.  Но мы, отдаленные потомки, живущие во время, когда от пушкинского общества не осталось камня на камне, должны быть объективны. Мы имеем право смотреть на Наталью Николаевну, как на сообщницу Геккернов в преддуэльной истории. Без ее активной помощи Геккерны были бы бессильны».

И в соответствии с этой декларацией Ахматова рисует портрет Н.Н. Пушкиной:

«Из всего явствует, что Пушкин не имел ни малейшего влияния на жену, что она делала все, что хотела, никак с ним не считаясь; разоряла, лишала душевного спокойствия, не пустила к себе его умирающую мать и привела в дом своих сестер, нанимала дорогие дачи и квартиры, забывала его адрес, когда он уезжал, и без устали повествовала о своих победах, жаловалась Дантесу на его ревность, сделала его (мужа) своим конфидентом, что, по мнению Долли Фикельмон, и вызвало катастрофу, и, наконец, не вышла на вынос тела Пушкина, чтобы, как говорит Тургенев, не показываться жандармам. Как будто для нее жандармы были опасны».

А Марина Цветаева в 1929 году написала эмоциональный очерк, в котором поделилась своим отношением к жене Пушкина, которого она любила беззаветно. В очерке «Наталья Гончарова» она сравнивает дуэль Пушкина и Дантеса с Троянской войной, а саму Натали – с прекрасной Еленой: «Наталья Гончарова – просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягивается, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. (Пушкинский гроб под розами!) Как Елена Троянская повод, а не причина Троянской войны (которая сама не что иное, как повод к смерти Ахиллеса), так и Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной. Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие: красавицу. ….Нет в Наталье Гончаровой ничего

дурного, ничего порочного, ничего, чего бы не было в тысячах таких, как она, – которые насчитываются тысячами. Было в ней одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И – сразила. Просто – красавица. Просто – гений.»

Позже известный русский поэт Ярослав Смеляков скажет о Натали примерно также, только уже в стихах. Приведу отрывки из двух его стихотворений:

Натали

…Ещё живя в сыром подвале,

где пахли плесенью углы,

мы их по пальцам сосчитали,

твои дворцовые балы.

И не забыли тот, в который,

раба страстишечек своих,

толкалась ты на верхних хорах

среди чиновниц и купчих.

И, замирая то и дело,

боясь, чтоб Пушкин не узнал,

с мольбою жадною глядела

в ту бездну, где крутился бал.

Мы не забыли и сегодня,

что для тебя, дитя балов,

был мелкий шёпот старой сводни

важнее пушкинских стихов.

И второе:

Извинение перед Натали

Вас теперь прошу покорно

ничуть злопамятной не быть

и тот стишок, как отблеск черный,

средь развлечений позабыть.

Ах, Вам совсем нетрудно это:

ведь и при жизни Вы смогли

забыть великого поэта ‒

любовь и горе всей земли.

… Что можно возразить великим Ахматовой и Цветаевой? Разве что вспомнить знаменитые строки из пушкинской «Мадонны», адресованные Н. Гончаровой:

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Или «Я пленен, я очарован, словом – я огончарован!» ‒ так написал Пушкин после одной из первых встреч с Натали.

…Есть только одно «но» ‒ все эти строки он написал ещё в 1830 году, т.е. задолго до встречи Н. Гончаровой и Дантеса…

… Прелесть Натали не вызывает сомнения, но одной прелести мало там, где дело шло о пушкинской чести и самой его жизни!!!

Всё так, всё так, а меня всё же гложет мысль о том, что, если бы Пушкин не женился на Натали, он мог бы прожить ещё много, много лет…

И ещё одна «немысленная» мысль – не прилетела ли пуля Дантеса со стороны Полотняного завода, где прошли детство и юность Натали и остальных сестёр Гончаровых (конечно, в переносном смысле этого слова…).

10. «С свинцом в груди и жаждой мести …»

Вот доподлинный текст условий той роковой дуэли:

 «1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.

3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того, чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила».

… Да, расстояние между барьерами всего в 10 шагов делало смерть почти неминуемой. А пункт № 4. делал смерть совсем неизбежной!

Время поединка ‒ пятый час дня; место ‒ за Комендантской дачей ‒ на Чёрной речке. Условия дуэли были составлены в 2'/2 часа дня; и Данзас поспешил к Пушкину, который, по условию, поджидал его в кондитерской Вольфа. «Было около 4 часов. Выпив стакан лимонаду или воды, ‒ Данзас не помнит, ‒ Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и направились к Троицкому мосту». Со слов, конечно, Данзаса, Вяземский сообщал вскоре после рокового события, что Пушкин казался спокойным и удовлетворенным, а во время поездки с Данзасом был покоен, ясен и весел.

В памяти Данзаса сохранились некоторые подробности этого путешествия на место дуэли. На Дворцовой набережной они встретили в экипаже Наталью Николаевну. Пушкин смотрел в другую сторону, а жена его была близорука и не разглядела мужа. В этот сезон были великосветские катанья с гор, и Пушкин с Данзасом встретили много знакомых, между прочим двух конногвардейцев: князя В.Д. Голицына и Головина.

Князь Голицын закричал им: «Что вы так поздно едете, все уже оттуда разъезжаются». Молоденькой, 19-летней графине А.К. Воронцовой-Дашковой попались навстречу и сани с Пушкиным и Данзасом, и сани с д' Аршиаком ‒ секундантом и Дантесом. На Неве Пушкин шутливо спросил Данзаса: «Не в крепость ли (Петропавловскую – М.Л.) ты везешь меня?» «Нет, ‒ ответил Данзас, ‒  через крепость на Черную речку самая близкая дорога».

В воспоминаниях Данзаса,  единственного свидетеля, оставившего свои воспоминания о поединке, этот эпизод передан так: «По сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться. Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь,  начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин упал…»

Нет, он ещё чуть позже найдёт в себе силы приподняться и выстрелить во врага, он увидит падение Дантеса… И всё же,  всё же,  всё же…

На обратном пути он чувствовал сильные боли и сказал Данзасу: «Кажется, это серьёзно. Послушай: если Арендт (врач – М.Л.) найдёт мою рану смертельной, ты мне это скажешь. Меня не испугаешь.  Я  ЖИТЬ  НЕ  ХОЧУ»…

Будучи ранен, Пушкин сразу узнал смерть и пошел ей навстречу, а когда врачи подтвердили, стал хладнокровно высчитывать шаги ее, наблюдая ход ее, как в постороннем человеке, щупал пульс свой и говорил: «вот смерть идет…».

Смерть уже не представляла для него ничего неожиданного, ничего пугающего ‒ и это передавалось другим. В.И. Даль ‒ военный врач, автор знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка», а также близкий друг поэта, вспоминал: «Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так спокойно он ожидал ее, так твердо был уверен, что последний час его ударил».

П.А. Плетнев,  соратник  Пушкина по литературе, вспоминал: «Он так переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами, в первый раз в жизни находил ее чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим».

Умирание Пушкина показало всем, как встречает смерть человек, который давно осмыслил ее и внутренне к ней подготовился.

Его мужество в претерпевании физических мук было беспримерно.

«С начала до конца своих страданий (кроме двух или трех часов первой ночи, в которые они превзошли всякую меру человеческого терпения) он был удивительно тверд. Я был в тридцати сражениях, ‒ говорил доктор Арендт, ‒ я видел много умирающих,  но мало видел подобного». Очень точно сравнил Арендт Пушкина с погибающим воином ‒ таково было всеобщее ощущение. «Условия жизни не давали ему возможности и простора жить героем, зато, по свидетельству всех близких Пушкина, он умер геройски», ‒ писал впоследствии П.П. Вяземский.

На слова Даля: «Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», ‒ Пушкин отвечал: «Смешно же, чтоб этот вздор меня пересилил!» Ответ знаменательный: «этот вздор» ‒ муки тела, «меня» ‒ мой дух, возносящийся над этими муками. «Я» осознавалось как дух, уже отдельный от тела. Это был процесс не физического умирания, а духовного восхождения. Владимир Даль ещё вспоминал «…Умирающий несколько раз подавал мне руку, сжимал и говорил: Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем». Опамятовавшись, сказал он мне: «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко ‒ и голова закружилась».

Тот же Владимир Даль, неотлучно бывший подле умирающего поэта, оставил нам бесценное свидетельство о тех последних минутах: «Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза,  лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь!»  Я не дослышал и спросил тихо: «Что кончено?» «Жизнь кончена», ‒ отвечал он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит», ‒ были последние слова его. Всеместное спокойствие  разлилось по всему телу; руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни и колени также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и более в медленное, тихое, протяжное; ещё один слабый, едва заметный вздох ‒ и пропасть необъятная, неизмеримая разделила живых от мёртвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его»…

Необычность на лице только умершего Пушкина описал Жуковский: «Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли».

Пушкин скончался 10 февраля  в 2 часа 45 минут пополудни.

Похороны А.С. превратились в настоящее признание любви к нему: так прусский посол Либерман пишет: «многие корпорации просили нести останки умершего. Шёл даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и предоставить несение тела народу»!

Отпевание было назначено  в Исаакиевском соборе, были даже выданы специальные «билеты». Однако накануне ночью тело из квартиры перенесли в Конюшенную церковь ‒ Пушкин был её прихожанином. Как вспоминал Жуковский: «В минуту выноса, на который собрались не более десяти ближайших друзей, жандармы заполнили ту горницу, где мы молились об  умершем. Нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей, проводили тело до церкви».

Пришедшие к Исаакиевскому собору люди нашли его запертым, но молва быстро распространила известие о том, где будет отпевание. Вскоре площадь вокруг Конюшенной церкви «представляла собой сплошной ковёр из человеческих голов», мужчины стояли без шапок.

В храм пускали только по «билетам». Когда кончилось отпевание, гроб вынесли из храма, перетащили через соседние ворота в заупокойный подвал. «Всё мелькнуло перед нами на один только миг», ‒ писал студент-очевидец. Студентам, кстати, строго запретили в этот день покидать занятия.

Гроб поставили «в особо устроенной комнате, где в ту пору хранилась погребальная колесница, на которой привезено было из Таганрога тело покойного императора Александра I».

… Вот цитата из единственного извещения о смерти А.С. Пушкина, которое было напечатано 30 января 1837 г. в 5-м номере «Литературных прибавлений» ‒ приложении к газете «Русский инвалид». Это извещение, написанное литератором Владимиром Федоровичем Одоевским (1804-1869), состояло из нескольких строк: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!  Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! к этой мысли нельзя привыкнуть!»