Тот, кто меня купил

– Она будет страдать в любом случае, – улыбается плотоядно Сева. – Какая разница? Днём раньше, днём позже. Там всё сцепилось уже намертво, Гинц, как ты не понимаешь? И если я сейчас её брошу, ей будет больно. И это не поможет сдать экзамен. Может, даже наоборот: повредит. Она завалит сессию полностью, страдая, что я такой-сякой мерзавец.

Он произносит эти слова и наслаждается. Упивается собственной неповторимостью.

– Тогда ты вынуждаешь меня на крайние меры, – произношу спокойно, и вижу, как Мелехов напрягается. – Ссылка, Сева. Долгосрочная. Грозящая превратиться в бессрочную.

– А вот это низко и грязно, – смотрит он на меня холодно. – Запрещённый удар ниже пояса. Можно подумать, меня это остановит. Я умыкну её отсюда вслед за собой, поверь. В любую тьмутаракань.

– Неплохо, – соглашаюсь, – будете жить бедно, но счастливо. Почти семейно.

Сева вдруг оживляется, смотрит на меня с интересом.

– Неужели она так хороша, а, Гинц? Твоя маленькая жена? Ради любой другой ты бы не стал даже говорить об этом. Признайся: она схватила тебя за яйца и держит в своём кулачке жёстко, да? Что она вытворяла с тобой в постели, что ты сейчас распинаешься ради какой-то незнакомой и абсолютно безразличной тебе девки?

– Мелехов, – голос мой опускается в глубины ада, – ещё один прыжок в сторону моей жены, и царапины на щеке покажутся тебе украшением из бриллиантов.

– Ладно-ладно! – поднимает он руки вверх, но по глазам вижу: он не сдался, а лишь предпочёл стратегически отступить назад. – Ссылка так ссылка. Подумаешь. Может, это и к лучшему. Иначе я не остановлюсь. Ты же знаешь: я натура увлекающаяся, впечатлительная, без тормозов.

Пусть ваша Синица сдаст свою дурацкую сессию на своём унылом философском факультете, а дальше будет видно. Но я ничего не обещаю, ладно? Отправь-ка меня на месячишко-другой за границу. Поучиться там, или ещё что. Придумай. У тебя это хорошо получается, Эд.

Отдохну, развеюсь, поизучаю местные достопримечательности, – он недвусмысленно очерчивает руками грудь и бёдра, рисуя в воздухе женскую фигуру. Вот же козёл ненасытный. – А там, глядишь, остыну, может быть. Но недельку-другую дай мне в запасе, а? Тут дела подтяну, тебе послужу. Там же скоро бал, все дела. Не хотелось бы тебя на произвол судьбы бросить в ответственный момент.

Он юлит и выигрывает время. Пытается меня задобрить, надеясь, что пока суть да дело, я закручусь и забуду о его фестивале с Таиной подругой. Сделаю и я вид, что соглашаюсь с его доводами. Тем слаще будет мой триумф. Нескольких дней хватит, чтобы его отправить куда подальше. Пусть девчонка в себя придёт да сессию закроет.

– Договорились, – я делаю вид, что не замечаю протянутой для скрепления договора Севиной руки. Погружаюсь в бумаги, пытаясь показать, что слишком занят, а разговор исчерпан. Сева, потоптавшись, уходит, насвистывая.

Я смотрю ему в спину. Руки в карманах. Походка лёгкая. Истинный геморрой в штанах. Но нас с Севой слишком многое связывает, чтобы я от него избавился. Да и пользы от Мелехова больше, чем вреда. А некоторые особенности характера и поведения можно и потерпеть.

Пытаюсь успокоиться и абстрагироваться. У меня ещё встреча с матерью. Я не готов с ней снова свидеться, но выбора у меня нет. Нелёгкий шаг. Непростое решение. Но выхода уже нет. Есть только чёткое понимание, куда двигаться дальше.

До встречи полчаса. Я больше не пытаюсь делать вид, что изучаю важные документы. Слава богу, не перед кем строить большого босса.

Я сажусь в кресло, расслабляюсь, прикрываю глаза. А затем делаю то, что и не собирался: звоню Тае. Сейчас, как никогда, мне нужен её голос. Её поддержка, её силы.

Глава 43

Тая

Они похожи на двух старичков, когда Гинц заводит их в огромную холодную квартиру. Два маленьких потерянных гномика. Бледненькие и худые. Синюшные, как цыплята в захудалом магазинчике.

Мальчик и девочка, что держатся за руки так, будто весь мир враждебен, и нет ничего важнее, чем их единение, которое позволяет им выжить. Расцепи их – и по одиночке они погибнут. Исчезнут. Растворятся в слишком жестоком окружении.

Я не сразу замечаю ещё одного персонажа этой пока ещё мне непонятной семейной драмы. Юноша. Высокий, стройный, симпатичный. Я заглядываю в его глаза и задыхаюсь. Они так похожи с Эдгаром, что невольно закрадывается сомнение: а так ли мой муж похож на своего отца, как утверждает? Ведь с этим мальчиком они почти одно лицо. Только годы разнят их. Мой – более зрелый. Брат его – слишком молодой. Но он уже взрослый, а поэтому подождёт.

Я присаживаюсь на корточки перед младшими.

– Давайте знакомиться? Меня зовут Таисия. Можно просто Тая.

– Я Марк, а это Настасья, – очень серьёзно представляется маленький брат Эдгара.

– Вы настоящие двойняшки, правда?

– Неправда, – возражает мне Марк-старичок. – Мы с Настасьей не двойняшки. Я старший. Она младшая.

Я беспомощно смотрю на Эдгара, а он только разводит руками.

– Всё время путают. Я на десять месяцев старше. Но мы всё время вместе. И в школу в один класс ходим. А Леон уже взрослый. Он в институте учится.

Марк поворачивается к старшему брату. Леон. Мама Эдгара продолжила традицию и наградила сыновей экзотическими именами. Жаль, что мне так и не удалось увидеть её.

Дети налегке. С ними нет вещей. Только то, что надето. Ни сумки, ни чемоданов. Это немного сбивает меня. Неужели Эдгар взял их на время? Адаптироваться или познакомиться?

– Ну, что? Пойдём квартиру рассматривать и обживать? Я покажу ваши комнаты.

Да, я сделала это: приготовила для двойняшек, то есть для Марка и Насти, комнаты. С интерьером я ничего поделать не смогла – он так и остался холодно-тусклым, мужским, но шторы я поменяла, постельное бельё – тоже. Купила специально детское, с яркими Винни-пухами и воздушными шарами. И по цветку на каждый подоконник поставила.

Я не спрашивала у Эдгара разрешения. Но не убьёт же он меня за самоуправство?

– Нравится? – спрашиваю у малышни.

– Нам бы вместе, – хмурит брови Марк. – Мы привыкли.

– Что-нибудь придумаем, – обещаю, хотя не уверена, что мальчик и девочка должны спать в одной комнате. Но, наверное, поначалу это будет правильно. Чужой дом. Чужие люди. Им и так нелегко.

Настя совсем не похожа на брата. Худенькая, меньше ростом. А на голове – пушистое облако из рыжеватых завитков. На носу – россыпь веснушек. И глаза у неё зелёные. У Марка – голубые. Как у Леона. Как у Эдгара.

О старшем я как-то не подумала. Речь о том, что Эдгар заберёт всю троицу, не шла. Я и не надеялась, что он приведёт в дом всех. Но это случилось. Лихорадочно думаю, как исправить ситуацию.

– Твоя комната, – ведёт по коридору брата Эдгар. Он подумал. Наверное, решил всё заранее. А может, просто знает, как лучше.

И старший, и младшие неловко замирают посреди коридора. Никто из них не решается заходить в комнаты. И снова Эдгар принимает решение.

– А пойдёмте-ка в кухню, – предлагает он и первым делает шаги в сторону самой тёплой комнаты в доме. Там и правда немного лучше. Можно сказать, душевнее.

Я подталкиваю слегка Марка и Настю, показываю головой направление Леону. Он смотрит на меня не отрываясь. Лицо-маска без эмоций. И снова я чувствую, что мне не хватает воздуха: как же он похож на Эдгара!

Леон и Настя не проронили ни слова. Со мной общается только Марк. И это кажется мне странным. Я не ждала ни восторгов, ни радости. Но тотальное молчание угнетает.

Дети усаживаются на стулья, что велики им, и одинаково складывают руки на коленях. Снова на ум приходит сравнение со старичками.

Не знаю, может, мать у них и кукушка, но одежда что на детях, что на юноше хорошая, добротная. Чистая и выглаженная. И детишки не выглядят запущенными: у старшего и младшего хорошие стрижки. У Насти – браслетик на руке. Простенький, но всё же это украшение. В ушах поблескивают серёжки. Золото. Наверное, это золото. Крохотные совсем шарики, но всё же.

Они выглядят измученными – да, но очень чистыми и аккуратными – тоже да. Не нищие и не бездомные. Впрочем, мать вполне могла за ними следить и ухаживать. Но маячащая впереди личная жизнь заставила её изменить судьбу детей. У меня двоякие чувства. И я ничего не могу с этим поделать.

– Я знаю: нам всем сейчас нелегко, – голос у Эдгара спокойный и рассудительный. И не холодный. У меня сердце в груди бьётся неспокойно, но его вот эта уверенная речь подбадривает и даёт силы. – Так получилось. Нет ничьей в том вины. Я не прошу меня любить. Но хочу, чтобы вы уважали и меня, и Таю. И пытались приспособиться к новой жизни. Постепенно будет всё. Мама пообещала, что все привычные и дорогие вам вещи она соберёт. Остальное появится постепенно.

– Вас никто здесь не обидит, – обещаю я и бросаю взгляд на мужа. Он приподнимает брови. Понимает, что я сомневаюсь. Поэтому молчит. Но я почти уверена: он не тот, кто издевается над детьми или доказывает своё превосходство над слабыми. Между нами – другое. Непростые отношения. Но он дал мне намного больше за эти дни, чем тётка за долгие годы.

– Да вы не переживайте так, – подаёт голос Леон и улыбается. – Я встану на ноги. Найду работу. Переведусь на заочный и сам смогу заботиться о Марке и Насте.

Их взгляды сцепляются в мёртвой хватке. Эдгара и Леона.

– До этого ещё дожить надо. А пока мать поручила мне о вас позаботиться. Так что возражения не принимаются. Нежизнеспособные аргументы – тоже.

Они снова скрещивают взгляды. Леон пожимает плечами. Небрежно. Но я чувствую его напряжение. Меня пробирает дрожь: как же они похожи! У них даже тембр голоса почти одинаковый. Леон просто моложе. Но лет через восемь, наверное, он станет копией сегодняшнего Эдгара.

– Ладно, – соглашается средний брат. – Поживём – увидим. И впрямь торопиться некуда.

Пока они меряются, у кого что длиннее, я потихоньку выпускаю свой самый надёжный аргумент.

Че нетерпеливо переминается с лапы на лапу. Повизгивает от нетерпения.

– Свои, – говорю ему строго, и пёс старательно обнюхивает чужаков.

Честно говоря, мне кажется, эта псина вообще не способна кого-то покусать или сбить с ног. На мой взгляд, боевых качеств в этой огромной махине – ноль. Он слишком доброжелателен и добр. Вон он принюхивается к детям, высовывает язык. Настя тихонько пищит. Ну, хоть так услышим её голос. Че Гевара облизывает ей ладони, и девчушка нервно хихикает.

– А это ещё один член нашей семьи – Че Гевара. Добряк и красавчик. А теперь, может быть, мы поужинаем?

Судя по всему, это правильное решение. Обстановку собака разряжает отлично. При слове «еда» лица светлеют не только у мелочи, но и у Леона. Он снова улыбается. Теперь уже мне.

– Мы бы не отказались, Тая, – рокочет он бархатно, и я вижу, как холодно смотрит на брата мой Эдгар.

Да, не всё так просто. Но, мне кажется, мы всё же справимся.

– Тогда моем руки. А я пока разогрею еду, – выпроваживаю я троицу, показывая, где у нас ванная. Здесь две ванные. У нас очень много места. А остальное ерунда. Приложится.

Глава 44

Эдгар

Они прощались неожиданно тяжело – мать и дети. Старшего, конечно, ребёнком не назовёшь, но и он цеплялся за неё, как за спасательный круг.

Они не устроили истерики. Не рыдали. Не орали: «Не хочу, не буду, не пойду». Кажется, у них всё давно оговорено и решено.

Только у маленькой девочки по щеке катилась одинокая слезинка. Мать смахнула её ладонью.

– Ну, что ты, Пушинка, я не исчезаю. Буду появляться. И общаться с вами, если Эдгар разрешит.

Она косится на меня. Я молчу. Речь о том, что она будет появляться в их жизни и в моей, соответственно, тоже, не шла. Как бы я был не готов к подобной эскападе, но скандалить и возражать не стал.

Дети выглядели измученными, словно она их в подвале держала и не выпускала на улицу. Об этом я тоже не расспрашиваю, хотя вопросы множатся и встают в неудобные позы.

А ещё некстати приходит мысль, что я ничего не понимаю в детях. Да и в юношах – тоже. Вообще. Абсолютно. Тотально.

Стыдно признаться, но меня посещает паника – жуткое чудовище, что закручивает внутренности в узел и не желает отпускать. Я забыл, как это бывает. В тридцать семь испытывать беспомощность жутко. У меня только одна мысль в голове: Тая. Моя жена. Она должна помочь и справиться. Иначе я опозорюсь, как юнец во время первого секса.

Она умница. Юная, но мудрая. И после того, как Тая присела на корточки, чтобы познакомиться с моими младшими братом и сестрой, я наконец прихожу в себя. Успокаиваюсь. Вместе мы справимся.

Марк, Леон, Настя – повторяю про себя имена. Я не пытаюсь запомнить – память у меня хорошая. Мне нужно осознать и принять. Научиться с этим жить.

Я вижу, как смотрит Тая на Леона. Как юноша пялится на мою жену. И только в квартире замечаю: он слишком похож на меня. Что это? Ещё одна тайна, о которой мать не захотела говорить? Она в чём-то солгала мне? Но зачем? Опять миллион вопросов, от которых голова кажется в два раза больше, чем есть на самом деле.

Дети и Леон возятся в ванной. Слышны их голоса. Тая опустошает холодильник, что-то режет, включает плиту. У моей жены необычайно ловкие руки. Я слежу за ними, как ненормальный фанатик.

По кухне плывёт запах домашних котлет. Пахнет настоящим домом. Че Гевара зевает во всю пасть и укладывается возле окна. Умный пёс. Не крутится под ногами. Он терпеливо ждёт, когда и ему перепадёт вкусностей.

– Когда ты успела? – прикасаюсь губами к Таиной шее. Она вздрагивает, но не отстраняется. Вздыхает и поворачивает голову, чтобы мне было удобнее её целовать.

– А что тут успевать? Я вчера наготовила, сегодня немножко. Она движется, снуёт между плитой и столом. Из ванной подтягиваются родственники. Звучит так себе. Я не смогу их полюбить сразу. Даже малышей.

Они не только руки вымыли, но и умылись. У малышей щёки сияют, волосы намокли. Но они так и остались серьёзными и осторожными. Заходят на кухню бочком. Косятся на стол. Настя сглатывает слюну. Мать что, голодом их морила?..

– Садимся, садимся, – торопит Тая детишек и Леона. Дважды упрашивать не приходится. Дети с готовностью карабкаются на высокие стулья. Нужно что-то придумать для них. Вон, ноги до пола не достают. Малыши начинают есть, не дожидаясь никого. Леон медлит. Но по глазам видно: он тоже голоден. Нехорошо сжимается сердце. Мне кусок в горло не лезет, но я понимаю: если я не буду есть, не станет и средний брат.

Тая подкладывает им лучшие куски. Подсовывает салатики. Кладёт поближе хлебушек. Маленькая сестрёнка улыбается ей. У Марка глаза светятся благодарностью. Леон ест медленно, тщательно пережёвывая каждую ложку еды.

Под конец обеда Настя начинает клевать носом. Я вижу, как она крепится, но не может с собой совладать: глаза соловеют и закрываются сами по себе.

– Разморило, – извиняется и голосом, и глазами Марк. И я не выдерживаю – беру малышку на руки и несу в спальню. По дороге она обвивает мою шею маленькими ручонками.

– Ты правда мой брат? – спрашивает Настя сквозь сон. – Мама сказала, ты добрый. Ты добрый, – тянет она слова и доверчиво прижимается щекой к моей груди.

Я укладываю девочку на кровать. Осторожно снимаю обувь. И замираю, не зная, как поступить дальше.

– Я помогу, – шепчет Тая. – Ты лучше подумай, как нам кровать сюда вторую затянуть. Для Марка.

Маленький брат крутится тут же. Поглядывает тревожно на сестру.

– Я обещал мамке заботиться о Насте. Она может плакать, если проснётся одна, – рассказывает он и усаживается у сестры в ногах.

Кровать большая. Они вдвоём уместятся спокойно.

– Может, и ты поспишь? Пока мы придумаем со второй кроватью, заберём вещи?

Малыш с готовностью раздевается. Аккуратно вешает вещи на стул. Залезает на свою половину и вздыхает, прижавшись щекой к подушке. Тая укрывает их одеялом и подтыкает со всех сторон.

Марк засыпает мгновенно. Какие-то они слабые для своего возраста. Но что я понимаю в детях? Смотрю на Таю. У неё глаза блестят.

– Что-то не так, Эдгар, – шепчет она. – Ты с матерью не разговаривал? Что у них случилось, не спросил?

Я молчу. Беспомощность – вот что я ощущаю. Я всегда уверен в своих действиях. Привык командовать и распоряжаться. А сейчас стою перед своей молодой женой, почти девочкой, и не знаю, что ей сказать.

Не спрашивал. Мне было неинтересно. Я злился и почти презирал женщину, что когда-то подарила мне жизнь. Я не заморачивался. Сплошные «не». А сейчас жалею, потому что и у меня – куча вопросов без ответа. И, наверное, из-за этого придётся снова встречаться с матерью, хотя я и не хотел, и не планировал. Вещи она обещала переправить на такси.

Тая успокаивает меня – гладит ладошкой по груди. Как малыша неразумного, который не знает, для чего ему голова на плечах нужна.

– Ладно, как-то утрясётся. Пойдём. Нам ещё старшего пристроить.

Леон, пока мы отсутствовали, подчистил тарелки. Видимо, ел быстрее, чем пока мы сидели за столом. Не перед кем было манерничать. Он сложил посуду в раковину, но мыть не стал. Смотрит в окно, покачиваясь с пятки на носок. Руки в брюки. Так часто любил делать отец: смотреть в окно и думать. Покачиваться мерно и курить трубку.

– Леон, – зовёт его Тая, и её голос бьёт меня в солнечное сплетение. Ничего нет эдакого в её интонации, но то, как живо оборачивается парень, как смотрит на мою жену и улыбается, заставляет недовольство ворочаться внутри и стискивать зубы. – Ты тоже можешь отдохнуть.

Он качает головой.

– Не нужно. Я помою посуду. И помогу возиться с Настей и Марком. Они… спокойные и замечательные ребята. У вас не будет с ними хлопот и неприятностей, поверьте.

Брат говорит это и мне тоже. И на меня он смотрит, но я чувствую, что раздражаюсь. Улыбка, ресницы, длинные кисти рук. Он ещё щенок нескладный. Мышечной массы ему не хватает, но породу не сотрёшь и обаяние – тоже. Я бы предпочёл сослать его куда подальше. Гораздо дальше, чем Севу, например. Но пока не могу этого сделать. Я сделал выбор, и было бы бесчеловечно выставить мальчишку за дверь, особенно, когда взял на себя обязательства.

Не важно, что мать моя – пустоголовая легкомысленная обманщица. Я не такой – и этим всё сказано. Если беру ответственность, то не пытаюсь её на кого-то перекладывать. А это значит, что Леон – моя забота. И я справлюсь. Всенепременно.

– Мне важно, чтобы ты не стал проблемой, – размыкаю я губы. – Опыт показывает, что со взрослыми мальчиками куда больше головной боли, чем от детей.

Он смотрит мне в глаза. Приподнимает брови. Ещё раз перекатывается с пятки на носок, вытягивает руки из карманов.

– Я адекватный. К тому же, не собираюсь здесь долго задерживаться. Но ты прав: какое-то время мне придётся побыть с вами. Я умею анализировать, сопоставлять факты, принимать действительность и учиться на ошибках. Я не слишком гордый и не очень амбициозный. Понимаю: ты терпишь меня, я терплю тебя. Таковы реалии. Поэтому будем стараться жить дружно.

С этими словами он закатывает рукава рубашки и идёт к раковине. Включает воду и моет посуду. Тщательно и серьёзно. Кажется, он только что выиграл несколько очков: мне бы никогда не пришло в голову помыть после себя посуду. Я… разбаловался. Обленился. Привык, что за меня это делает кто-то другой. Тая или приходящая домработница. Кстати, о ней.

Пока брат трудится и о чём-то беседует с Таей, я составляю планы и делаю несколько очень важных звонков. И все они не касаются моей работы.

Иметь семью – тяжёлый труд. И я сейчас не уверен, что сложнее: управиться со свалившейся на мою голову троицей или бизнесом ворочать.

Глава 45

Тая

Я кручу в руках скомканную бумажку. На ней – номер телефона. Мать Эдгара, Леона, Марка и Настеньки. Какая она? Я задаю себе этот вопрос не первый день. Звонить не решаюсь. Всё же это не моё дело. И неплохо бы посоветоваться с Эдгаром.

Малыши и Леон с нами почти неделю, и мы как-то обтесались, привыкли немного друг к другу. Леон где-то пропадал целыми днями, возвращался под вечер. Я знала: он ищет работу. И, может, уже нашёл, но пока не признался.

В первую ночь их пребывания в этой огромной квартире я не могла уснуть. Я, наверное, впервые исполнила «супружеский долг», так и не сумев расслабиться: мыслями была далеко, как-то не до секса мне. Эдгар расстроился.

– Ты можешь не думать о том, что в доме кто-то есть ещё, – бормотал он, целуя меня в шею и во все стратегически важные места. От его поцелуев я обычно таяла и сходила с ума. Но только не в ту ночь. – Здесь великолепная звукоизоляция. Никто ничего не услышит. Я бы хотел, чтобы ты покричала для меня.

– Прости, – честно сказала, глядя ему в глаза. – Тревожно мне. Ты не обидишься, если я загляну к детям?

Он, наверное, обиделся, но возражать не стал. Накинул халат и отправился вслед за мной. Босиком. С растрёпанными волосами.

Настя кричала во сне и плакала. Насмерть перепуганный Марк сидел рядом и пытался её разбудить. Наверное, малышке снился кошмар, и она никак не могла вынырнуть. Марк не плакал, но бледное страдальческое лицо с изломанными бровями и крепко сжатым ртом говорило само за себя.

– У неё так бывает, – у него не глаза, а тёмные провалы. – Иногда не могу добудиться.

Настя проснулась, как только я взяла её на руки. Не знаю, откуда в тщедушном детском теле берутся силы: девочка билась, как обезумевшая кошка. Кричала в испуге и пыталась вырваться. До тех пор, пока Эдгар не забрал её из моих ослабевших от ужаса рук. Малышка сразу успокоилась. Прижалась к его груди. Наверное, его лицо стало спасением. Знакомые черты.

– Эдгар, – всхлипнула, – Добрый.

Я видела, как мой муж прижал её к груди. Собственнический охраняющий жест. Защитник. Надёжный. Для потерянного в чужом доме ребёнка – самое то.

– Можно я с вами? – голос у неё тихий, как у придушенного котёнка. Эдгар молча понёс девочку в нашу спальню. Но оставался ещё Марк. Маленький мужичок, который никогда бы не признался, что ему страшно. Он стоял посреди комнаты в трусиках и маечке. Худенький и жалкий.

– Пойдём, – протянула я руку. И он не колебался. Не делал вид, что сильный. У маленьких мужичков тоже есть свои слабости.

Наверное, это неправильно – класть детей в свою постель. Но в ту ночь мы не видели другого выхода. Настя и Марк уснули, обнявшись, в середине нашей кровати. А мы с Эдгаром лежали, как два сторожевых пса. Настя – ближе к нему, Марк – ко мне.

Не знаю, в какой момент моя рука оказалась в большой и надёжной ладони Эдгара. Мы лежали, сцепившись пальцами. Руки наши покоились на двух детях, что спали, как два ангела. Мы смотрели друг другу в глаза. И это было острее секса. Важнее всего, что было в моей жизни до этого.

«Я люблю тебя» – рвалось с моих губ, но я хранила молчание. «Ты самый лучший» – кричало моё сердце, но не знаю, слышал ли он его. В глазах его поселилась нежность и… я предпочла ничего не придумывать, потому что была полна им, моим мужчиной, до краёв. Словно он взял и пробрался внутрь – такой большой – и остался. Именно этой ночью я поняла: люблю. По-настоящему. Без оглядок. Это именно то самое чувство, а не выдуманные девичьи грёзы.

В нём столько хорошего и доброго. Просто он не даёт этому прекрасному вырасти и прорваться сквозь трёхметровые заборы, которые он построил, чтобы отгородиться от мира и людей. От женщин, что проходили мимо. Возможно, иногда останавливались рядом, чтобы побыть с ним до следующей остановки, но так и не смогли продлить поездку с этим удивительно замкнутым, неуживчивым человеком.

Он не позволял. Ни ехать с собой далеко, ни лезть в душу, погребённую под холодными нетающими айсбергами жёсткого характера. В ту ночь я верила, что смогу растопить вечные льды, поселившиеся в его сердце.

На следующий день у меня появилась помощница – тихая, но очень проворная Ида Петровна. Появление в доме домработницы не обсуждалось. Эдгар поставил меня перед фактом.

Возможно, он был прав: вести домашнее хозяйство, готовить на большую семью из пяти человек и успевать возиться с детьми могло оказаться катастрофой для неопытной девушки, которая хоть и умела приспосабливаться к любым обстоятельствам, но никогда не погружалась с головой в такую плотную и насыщенную на события жизнь.

Ида стала моим спасением: у меня оставался ещё один экзамен и дети на руках. Но грех жаловаться: помогали все. И Леон, и Эдгар, и Ида, когда освобождалась от бесконечных домашних дел, и даже Че Гевара. Последний сплотил нас, как никто.

Я отстояла право бегать с ним по утрам. Король и Шут тряслись рядом с нами. На третий день к нам присоединился Леон. А ещё через день – малышня. Они упорно вставали ни свет ни заря, чтобы побегать и поиграть с собакой. Че светился от счастья: столько любви и тисканий, наверное, на его долю не выпадало за всю его собачью жизнь.

– У Че могут быть дети? – спрашивала любознательная Настя и тыкала пальчиком в чёрный мокрый нос.