Навстречу Закату

Естественно, голодный волк в исполнении маленького Алекса кидался вдогонку. По заученной, до уровня рефлекса, реакции.

Все это много раз проигрывалось на репетициях. Без приключений и несчастных случаев. И на показательном выступлении Саша метнулся за надоедливыми птицами, но скользкие чешки сыграли с ним злую шутку. Чудо пьесу дети разучивали в группе на полу, покрытом линолеумом, и все проходило гладко, а в концертном зале был паркетный пол, натертый до блеска. Волчьи ноги в скользкой обуви пробуксовали и остались на месте, а волчья голова по законам инерции продолжила преследование. Сашка успел только щелкнуть зубами и в следующий момент познакомился с тем самым звуком, с каким деревянная башка плюшевого мишки бьется о пол при падении. В результате – легкое сотрясение и неделя постельного режима.

С тех пор Алекс неоднократно отыгрывался на мишутке, срывая детскую обиду и злость. Он представлял на месте ни в чем не повинной игрушки своего обидчика. Это успокаивало ребенка, а еще вера в то, что это лучше, чем драться с живым человеком. Будь то с родителем, или с другим взрослым, или с мальчишками во дворе.

Алекс горько улыбнулся своим мыслям.

Ведь окружающие воспринимали это как безобидность и немстительность. Считали, что Алекс незлобивый и незлопамятный, что он стерпит любую обиду, хамство и оскорбление.

А Алекс продолжал ронять “мишку – деревянная башка” на пол… В конце концов голова мишки развалилась на часть, и его вбросили на помойку, но безобидность так и осталась привычкой в маленьком Саше. И передалась взрослому Алексу. А многими заказчиками это воспринималось как бесхребетность и покорность, нежелание или неумение отстаивать свою позицию. Или даже отсутствие таковой, как, впрочем, и своей точки зрения.

Алекс еще раз посмотрел на окно чужой детской. Она светилась беззаботностью и счастьем. Там бушевала детская непосредственность и чистота. Комната была наполнена до потолка ощущением бесконечности жизни и безграничностью возможностей.

– Дети не знают, что такое время и что всему есть предел. Они защищены от этого. Как и от сострадания. Иначе ни один ребенок не дожил бы и до совершеннолетия, – подумал Алекс и пошел к дому.

А еще маленькому четырехлетнему Саше подарили грузовик. Самосвал ЗИЛ. Он был настолько большой, что Саша легко помещался в его кузове. А еще он был чертовски тяжелый. Саша мог его только катать или тащить волоком после очередной аварии. И это всегда происходило с шумом, несмотря на резиновые колеса. Потому что грузовик был сделан из настоящего листового железа. Он гремел, лязгал и скрежетал. Металл был настолько настоящим, что при игре с машиной Саша поначалу резал пальцы в кровь об острые кромки бортов и открывающихся дверей и рвал колготки в клочья. Но автомобиль был такой настоящий, что Саша не мог отказаться от него. Он выстраивал непреодолимые препятствия из кубиков, кастрюль, книжек и табуреток. И всякий раз цельнометаллическое чудо с грохотом разносило все это в лоскуты и ошметки, к беспредельной радости ребенка. А что касается травм, порезов и крови, то это научило Сашу с осторожностью обращаться со всем новым. Особенно с подарками, и особенно судьбы.

Не сказать, чтобы игрушек было много, но Саша дорожил всеми и не позволял выбрасывать. Ну, разве что, если они совсем теряли первоначальные признаки, свойства и очертания. Для Сашиного добра на балконе выделили целый ящик. И всякий раз после игры, когда соседские мальчишки, наигравшись вдоволь, без всяких ограничений, разбегались по домам, Саша – простодушный одуванчик – оставался один на один с игрушечным бедламом и хаосом. Вернувшийся с работы папа грозил “собрать все в мешок и вынести на мусорку, если мировой порядок не восстановится мигом. Сейчас же!” Сашу это чрезвычайно пугало. Он боялся потерять свое, кровное, близкое и до боли знакомое, и, глотая слезы, брался за уборку.

– Ну, чего ты опять? – тихонько на кухне говорила мама.

– Почему он у нас такой лопушок? – отвечал папа.

И так продолжалось изо дня в день, из года в год… из вечности в вечность.

Теперь папы и мамы нет. Старые игрушки снесены на помойку, а новых не появилось. Но боязнь потерять никуда не исчезла.

– Так вот почему у меня всегда подняты плечи! – сделал для себя открытие Алекс. – Я, как черепаха, прячу голову в панцирь… Вот и сейчас… Только не понятно! Сейчас-то чего? Уже все решил и бояться нечего, какого лешего у меня плечи до ушей? Заскорузлая привычка… И странное дело! Я ведь не был забитым мальчиком! Меня не наказывали! Не били! В углу-то за все детство пару раз и стоял! Это какая-то приобретенная с годами реакция организма на жизнь. Да!..

Алекс сделал глубокий вдох, медленный выдох, расслабил плечи и мягкой поступью продолжил путь.

– Смотри-ка! Аж настроение у него поднялось! – удивилась зубная паста, которую Алекс нес в пакете из супермаркета.

– А чего ты удивляешься? Столько открытий чудных и парадоксов, – отвечала зубная щетка, лежащая в блистере по соседству.

– Забитым я никогда не был! Это точно! – продолжал Алекс диалог с самим собой. – Нерасторопным, как могло показаться, да! Но не забитым! Просто, может, это так выглядело со стороны? На самом деле я был очень рассудительным внутри себя! Я рассуждал и очень много анализировал! По поводу всякой мелочи и всякой ерунды. Как вот сейчас. Началось с окна в детской комнате, и уже не могу остановить поток воспоминаний про игрушки… Когда же я перестал играть? Когда мой ребенок внутри меня сам отправился на свалку? Может, после первого развода? Двадцать семь лет назад? Скорее всего, именно тогда. Но сначала я, чтобы отвлечься, засел за компьютерные игры. Просиживал сутки, дни и ночи напролет с сигаретами, чаем-кофем и пивом-чипсами. Быстренько, как люблю, работал, достаточно зарабатывал и возвращался в игру. Тогда счет моего времени вел мой внутренний ребенок… Точнее, он его вообще не контролировал…

– Ага! – хихикнула зубная щетка. – Это мы уже выяснили. Дети не знают времени…

– Да тихо ты! Не мешай слушать! – перебила паста.

– Гонял компьютерного персонажа по виртуальным пещерам и лабиринтам, подчинив всю свою жизнь только этому занятию. В зубах сигарета, в одной руке кофе, в другой мышка, за окнами глубокая ночь. Вдруг из-за угла на меня выскакивает скелет…

– Мамочки! – вскричала зубная паста. – Откуда он взялся? Прям живой скелет? Настоящий?

– Ты своими кристаллами белизны пошевели! Это же в игре! – успокоила щетка.

– У меня сердце словно разорвалось в клочья! Потом заколотилось так быстро-быстро, и начал я задыхаться. Вызвал скорую. Приехала бригада. С трудом нашла меня в сигаретном дыму, среди пепельниц с окурками и банок из-под пива, и сделала мне укол. А уходя, молодой фельдшер-практикант напоследок мне сказал: “В ваши тридцать лет, мужчина, нужно себя поберечь! И следить за своим здоровьем!”

Скорая уехала, а я проветрил комнату, выбросил сигареты и пепельницы, удалил все игрушки с компьютера и включил мозг. Первое время я чувствовал себя наркоманом, у которого отняли наркотик. Хотя я наркоманом никогда не был, но, думаю, именно так ощущаются ломки. Мир бился мне в голову, а жизнь просачивалась в мозг через все доступные ей органы моих чувств. Столько соблазнов было вокруг сбежать и спрятаться, но я героически выдержал это испытание. Тем более, что доктор тогда рекомендовал мне беречь себя в свои 30 лет! И я начал себя беречь. И берег как мог!..

Алекс остановился на пешеходном переходе. Горел красный светодиодный человечек, растерянно растопырив пиксельные ручки и ножки.

– А сейчас, в свои 53, мне плевать на эти 53 и прожитые года, – ехидно усмехнулся Алекс и пошел на запрещающий сигнал. – Уже конкретно, осознанно и всеобъемлюще плевать! Это раньше я плевал на свою жизнь наплевательски неосознанно, бездарно, не замечая того, и походя раскидывал ее клочьями по помойкам безделья. Это прежде я сливал ее в сточные канавы праздности, сжигал в пепельницах времени и растрачивал совершенно безответственно. Но при этом боялся сделать что-то не так…

– У меня ничего не стыкуется… Это он про себя говорит? – пыталась вникнуть паста.

– Конечно! – взвизгнула зубная щетка. – Парадокс на парадоксе, парадоксом погоняет!

– …то теперь-то уж чего в мои-то 53 года? Теперь у меня есть четкий план. Наконец-то. Теперь я ощущаю каждую секунду оставшегося времени как неразменную монету и не собираюсь тратить их впустую. В конце концов…

В левое ухо Алекса завизжали тормоза и ударил отборный высококачественный рафинированный мат низшего сорта.

– Кого это, интересно, так поливают? – Алекс остановился и посмотрел в ту сторону, откуда лилось профессионально русское нецензурье.

Конечно, вы уже догадались, что единственным адресатом, получателем и награжденным всеми красочными эпитетами был наш герой. Но это его нисколько не смутило. Перед лицом будущего все эти брызги скабрезных слов в оболочке ядовитых слюней превращались в прах, не долетая до Алекса. Ему даже пришлось сделать пару шагов по направлению к фонтанирующей туше отнюдь не русского происхождения.

– Вы что-то сказали, милорд? – поинтересовался Алекс, уперевшись в ржавый капот красной шестерки. – Дело в том, что мне глубоко безразличны ваши высказывания, которые не имеют под собой никаких оснований. И если вы желаете продолжить ваш путь, то я абсолютно не против и не собираюсь быть непреодолимым препятствием. Как раз наоборот, вы очень меня обяжете, если прямо сейчас нажмете педаль акселератора, если вам известно это слово.

Голос Алекса был тих, словно порох, а слова жестоки, как картечь. Некогда голубые его зрачки приобрели холодный свинцовый оттенок. Наверно, поэтому хозяин «жигулей» внезапно пожух и замолчал.

– Ой, мамочки! – прошептала зубная паста.

– Вот это парадокс… – ответила щетка.

– Жми на газ, урод! – так же спокойно продолжал Алекс. – Так понятнее?

«Жигули» замигало аварийкой, медленно попятилось назад и оторвалось от рук Алекса. Наш герой выпрямился и остался молча наблюдать, как красный автомобиль в ржавую крапинку медленно объезжает его стороной. Его примеру последовала остальная вереница притихших машин. Колонну замыкало маршрутное такси.

Алекс развернулся и спокойно закончил свой маршрут поперек зебры.

– Я ничего не боюсь! – счастливо подумал наш герой. – Наконец-то!

И, как ни странно, Алекс вспомнил старую историю. Тогда он еще был молод и ездил на троллейбусе. Особенно обожал располагаться на сидении задней площадки спиной по ходу движения. И вот сидит он на конечной и ждет отправления. Из-за угла вдалеке показывается фигура прохожего. Он видит троллейбус и устремляется к нему. По его зигзагообразной траектории понятно, что прохожий упоительно нетрезв. Водитель закрывает передние двери, как бы намекая на скорое отправление. Прохожий ускоряет шаг, при этом увеличивая амплитуду движения. Алекс оглядывается вперед и видит, что весь салон наблюдает за происходящим во главе с кондукторшей, которая поглядывает еще и на часы. Время давно уже вышло. Женщина что-то говорит водителю, и тот закрывает вторые двери. Алекс переводит взгляд на бегущего по лезвию судьбы. Тот в свою очередь прибавляет шагу. Зигзагообразность его бега доходит до того, что мужчина едва не падает на виражах, но чудом сохраняет равновесие. Еще несколько витков. “Ну же…” – кто-то не выдерживает в начале салона. Троллейбус медленно трогается… и мужчина под общий вздох облегчения прямо-таки влетает на заднюю площадку. Двери закрываются. Победитель забега, подвергшись атаке инерции, хватается за шест поручня, вращается спиной на вытянутой руке, скручиваясь в спираль, и мягко расстилается на полу. Через секунду он поднимает счастливые глаза на Алекса и довольно произносит:” Упал! Наконец-то!” И тут же засыпает.

– Наконец-то… – вслух произносит наш герой, продолжая реализовывать свой план.

А еще, в той игре, в которую играл Алекс двадцать три года назад и от которой он сам едва не перешел в виртуальное состояние, был счетчик игрового времени. И вот когда наш герой увидел, что из пяти лет своей жизни просидел в игре самые реальные три года, тогда он запретил себе даже намеки на все, что связано с игрой. В любом ее проявлении и качестве.

Алекс вышел из-за угла и увидел сына, который играл с друзьями на детской площадке. Грусть прощания лишила Алекса сил, ноги перестали слушаться. Незамеченный Ильей отец обмяк на скамейке у подъезда. Он смотрел, жадно впитывая каждое движение этого десятилетнего парня, горько сожалея, что не может дать ему достойного будущего.

Дети на площадке играли в “Земля горит”. В детстве Алекса это называлось “Птички на дереве”, и он до самоупоения любил играть в эту игру. Самозабвенно и самоотверженно. Несмотря на свои крупные не по годам габариты. Он только потом понял, годам этак к шестнадцати, что в игру его брали для всеобщего веселья. Пока водящий считал до десяти, дети разбегались по двору и хватались руками за все, что позволяет оторвать ноги от земли. Водящий подходил к выбранной жертве и начинал тридцатисекундный отсчет. Жертва в свою очередь вынуждена была перебежать на новое место. Если же водящий догонял тебя и осаливал, пока ты меняешь спасительное дерево, то водой становился ты.

Так вот и Саша-Пухляк тоже убегал и цеплялся за дерево. И висел, с трудом подтянув ноги. И тогда жертвой становился он. И только он! И никто кроме него!!!

Водящий подходил именно к нему и начинал обратный отсчет. 30… 29… 28…

Саша покрывался потом, стискивал зубы, стонал, но висел из последних сил. На счете “3” водящий якобы отвлекался, и тогда счастливый маленький Алекс спрыгивал с одного дерева и бежал к следующему, нелепо на бегу подтягивая сползшие от висения штанишки. Водящий “спохватившись” мчался за мальчишкой, но в последний момент “не успевал”, и Сашка опять хватался за ветку. И опять висел. А водящий опять считал. 30… 29… 28… 15… 5… 3… И все повторялось… И так много раз. Для других детей игра заканчивалась, и начиналось представление под названием “Сашка на дереве”! Всех это очень забавляло. Алекс висел, цепляясь посиневшими пухленькими пальцами, стертыми до крови, а детвора стояла кругом и дружно считала. 30… 29… 20… 10…

– Пока я в изнеможении не плюхался, как мешок с дерьмом, на пыльный асфальт и вместе со всеми начинал смеяться… заливаясь слезами, – самому себе сказал Алекс, чтобы отрезвиться причиненной болью, – бесполезный мешок с навозом воспоминаний и перегноем переживаний. Свалка никчемных способностей и нереализованных возможностей.

Илья увидел отца и махнул ему. Алекс попытался улыбнуться, но только уголки губ слабо дернулись вверх и тут же сползли. Лицевые мышцы, отвечающие за улыбку, давно уже атрофировались. Отец вяло кивнул. В этот момент Илью осалили. Он оглянулся на Алекса, показал два больших пальца – “Я в порядке!”– и, закричав “Земля горит!”, кинулся догонять осалившего.

– Да! Подо мной сейчас земля тоже полыхает! – проговорил наш герой и встал.

– Прости меня, сын! – шептал Алекс. – Прости! Но я так дальше не могу… Я люблю вас и не могу больше мучить своим присутствием. Словно живой труп. И с каждым днем становится все хуже. Тело есть, а человека нет. Пугало! Вот кто я! Я уже чувствую, как от меня начинает вонять тленом! Не хочу, чтобы вы пропахли этим запахом.

Алекс двинулся к подъезду.

– Эх! – выдохнула паста ледяной мятой. – Прямо жертва жертвенная! И ради чего? А про них он подумал?

– Ну, знаешь ли! Неизвестно, что лучше… он же из любви к ним! – ощетинилась щетка.

– Из любви… – передразнила зубная паста, – это эгоистично!

Зубная щетка, чуть ли не выпрыгнула из блистера.

– А любовь вообще эгоистична!

Алекс вошел в лифт.

– Я конченный эгоист… – увидев себя в зеркале, констатировал Алекс и нажал кнопку одиннадцатого этажа.

– И кстати о игрушках! Вот что я еще вспомнил, – думал наш герой, глядя в свои потухшие глаза. – Моя машина… надо оформить генеральную доверенность на жену. Чтобы она могла ею распоряжаться.

Алекс вышел на этаже и выглянул в окно на площадке. Внизу мальчишки улюлюкающей гурьбой бегали за Ильей, не давая ему запрыгнуть на дерево. Алекс утвердительно закивал своему решению и пошел собирать чемодан. В его пакете лежали недостающие составляющие багажа.

Confutatis maledictis. Ниспровергнув злословящих (Посрамив нечестивых)

Ниспровергнув злословящих, Приговоренных гореть в огне, призови меня с благословенными.

Молю, коленопреклоненный, с сердцем, разбивающимся в прах, дай мне спасение после моей кончины.

Алекс спрятал купленные принадлежности и отправился на кухню строгать салат с индейкой к ужину. Вскоре домой пришли жена с сыном.

– Посмотри на этого чумазика! – крикнула супруга с порога.

Алекс выглянул в коридор. Там стоял Илюшка с перевязанными влажными салфетками коленями и улыбался во все свои пока еще двадцать четыре зуба.

– Да ладно! Кровь же уже не течет!

– Сильно текла? – спросил Алекс, опять почувствовав вкус соленого металла во рту.

– Я вовремя приехала! – Юлия, супруга Алекса, надела тапочки. – Выхожу из машины, слышу знакомый плачь. Сидит на бордюре у детской площадке. Рыдает.

– Я не рыдал… – запротестовал Илюха.

– А чего ты делал? – поинтересовался Алекс.

– Хныкал…

– Ну, хорошо! – погладила Юля сына по голове. – Сидит и хнычет, и коленки держит. А из-под ладоней кровь течет.

– Я листики приложил! С дерева! – уточнил Илья.

– С дерева? – Алекс сглотнул солено-металлическую слюну.

– Да, облизал и приложил! – гордо заявил сын.

Юлия уже мыла руки в ванной.

– Ну, в общем я оказала нашему мальчику первую помощь… и мы дома! Живые и здоровые. Твоя очередь руки мыть!

Супруга прошествовала в комнату переодеваться в домашнюю одежду. Илья поплелся к умывальнику и закрыл за собой дверь.

– А как это случилось? – Алекс подошел ближе.

– Да… мальчишки там… – неопределенно буркнул Илья, утопив конец фразы в шуме воды.

– Понятно… Давайте ужинать! – Алекс вернулся на кухню и начал раскладывать гречневую кашу по тарелкам.

А дальше по привычному распорядку.

Каждодневный семейный ужин.

Ежевечерняя война с сыном за чистоту зубов.

Традиционное чтение перед сном.

Привычное хихиканье в детской с выключенным светом.

Общий отход ко сну.

И никто так и не позвонил…

На следующее утро Алекс проснулся по установленному порядку, когда уже все ушли. Рыжик мирно сопел на подушке супруги. Почувствовав флюиды гнева, вскипевшие в хозяине, кот, не открывая глаз, метнулся прочь, отчаянно работая лапами.

– Вот глупое и наглое животное! Знаешь же, что нельзя… Так зачем же делаешь? – Алекс разговаривал с тапочками, нащупав их у кровати. – Прям как человек!

Тапочки молчали в ответ, как, собственно, и положено окружающим нас предметам, и покорно зашаркали в уборную.

Так же покорно, после утреннего моциона, вещи укладывались в чемодан уверенными движениями крепких рук Алекса. Он точно знал, где и что должно лежать. И совершал все действия смело и мужественно. Потому что за завтраком составил список. А что там на уме у этих вещей, никому не известно. Мы можем только предполагать, если допустим наличие у предметов способности размышлять. Да, собственно, какая разница, чего они там себе думают. И кого это вообще волнует? Свитер сюда, носки туда! И никаких возражений.

Но как раз тот самый свитер и заметил:

– А руки-то у него дрожат…

– Конечно, дрожат… Такое дело… – отвечала рубашка.

– Дело? Какое дело? – это были носки, которые Алекс купил совсем недавно и еще даже не оторвал этикетку.

– Вот только с носками я еще не разговаривала, – возмутилась ветровка, – такое дело! Лежите себе и помалкивайте!

– У тетради спросите… Она знает! – откликнулись брюки.

– Она знает… но не скажет! – вступили в разговор трусы-боксеры.

– А только одно я вам скажу, братцы: страшно ему! – успел только сказать чемодан и тут же захлопнулся. Алекс прервал сборы и убрал багаж в шкаф. Илья должен уже вернуться из школы.

Рыжик, сонно моргая левым глазом, сидел на пороге в комнату и наблюдал за происходящим с непроницаемой мордой. Где-то в глубине его кошачьего мозга шевелились давно забытые рефлексы: “Чемодан – хозяин уезжает – можно спать, где угодно – свобода!”

– Рад, Рыжик? – обратился к коту Алекс. – Конечно! Я думаю! Праздник кошачьей душонки! И можешь не отвечать. Вопрос риторический! Скоро будешь тут полноправным хозяином! Альфа-самцом! Ты победил! Теперь это твоя территория!

Алекс сел на диван. Если раньше Рыжик бы унесся ветром от еле заметного движения, то теперь он продолжал сидеть в позе «кум королю», глядя на мужчину круглыми бессмысленными глазами.

– Даже ухом не повел! Чувствуешь, да? – продолжал Алекс философскую беседу с соперником. – Хищник! А то может мне хобби завести какое-нибудь? И успокоиться? Слышал, помогает!

Кот индифферентно свалился на бок и начал смачно вылизывать под хвостом.

– Да, ты прав, кошак! Какое, нахер, хобби, когда работы нет! А ведь хобби у меня было… Мне нравилось писать…

Кот перевалился на другой бок. Бросил в сторону Алекса замутненный взгляд из-под полузакрытых глаз и вернулся к своим гигиеническим процедурам.

– Это не то, что ты услышал, рыжая ушанка! То, что тебе послышалось, ты делаешь в своем лотке. А мне нравилось сочинять и записывать на бумагу. На белую, как облака в летний день, бумагу. Ровными линиями выводить буквы. Аккуратно, не отрывая руки. Пробуждая их к жизни тонким стержнем шариковой ручки. Как по велению волшебной палочки. Подчиненные твоей воле и мысли. Подвластные только твоей фантазии. Строки вязью проявлялись на чистой странице. Несказанное блаженство, рожденное из тишины и пустоты… И знаешь, о чем был первый рассказ? Ты не отвлекайся, Рыжик, ты мне не мешаешь. Так вот! Эта история была о том, как один человек ехал за рулем по дороге в город своего детства. Такой маленький городок на краю цивилизации. За гранью шума и суеты. То есть, трасса была такая загородная. С редкими встречными автомобилями. И никто не обгонял этого человека… Потому что туда, куда он ехал, больше никому не нужно было… Вот так ехал он, ехал, не спеша и рассматривая окружающие пейзажи. И вдруг увидел дерево, стоящее одиноко в поле. Дерево, которое отец этого человека называл “Горюшко”. Это дерево было поражено молнией. С одной стороны оно обгорело, а с другой стороны зеленело листвою. Ровно вдоль по середине. Одна половина умерла, а другая осталась живой. И отец в детстве рассказывал этому человеку, что такие деревья мучаются на грани цветения и гибели. Страдают. Поэтому и называл их “Горюшко”. Одна половина – смерть, другая половина – жизнь. Вспомнил эту историю человек и поехал дальше. Внезапно пошел дождь. Такой сильный, как во время всемирного потопа. Машину невозможно вести. Тогда остановился он на обочине. А дождь заливает все вокруг. И вода не успевает уходить. Поднялась уже до крыши автомобиля. Человек открывает дверь, чтобы спастись, но только вываливается на дорогу прямо в воду и захлебывается… А мимо едут редкие автомобили как ни в чём не бывало, и пассажиры в них думают, что человек просто чудик. А читатель понимает, что этот дождь – плод воображения водителя…

Алекс замолчал. И тут же со всех сторон, из всех углов поползли к нему холодные змеи одиночества и ненужности. Их шипение сжимало виски и отдавалось звоном в ушах. Чтобы отогнать этих тварей, Алекс заговорил опять.

– Почему мне вдруг вспомнилась эта история, Рыжик? Я не знаю… О чём я хотел написать этот рассказ? Я тоже не знаю… Такая вот хрень заумная… Но в конце-то концов понятно же, что этот человек захлебнулся в собственной фантазии. Понятно? Или нет? Тебе понятно, Рыжик?

Рыжик в яростном упоении продолжал вылизывать свои причиндалы. Точнее, то, что от них осталось. Потому как был этот кот кастрированным.

И внезапно Алекс закричал: Да и пошел ты в пень, тупое животное! И пошел я в пень!

Рыжик сорвался под диван, оставив только клок шерсти на полу.

– Нахер кому это все нужно было, кроме меня! – продолжал орать Алекс. – Какое хобби может быть у безработного?

От крика запершило в горле. Алекс начал говорить тише.

– Он боится тишины! – подумал Рыжик, выглядывая из укрытия. – Ему страшно молчать!

– А ведь я долго забавлялся писательством. И радовался как писатель всякой ху…не, когда меня хвалили. А чего радовался, притырок? Ни один мой роман не взяли в печать. И почему я решил, что я писатель? Хотя я даже несколько книг издал… за свой счет. Ага! Штук тридцать, наверно, в общей сложности. Невъеб…ный тираж. Ага.

– А чего это из него прям потоком хлынула нецензурная брань? – возмущенно спросила подушка жены у подушки Алекса. – Прям неприлично слушать даже.

– А вот поди ж ты… накатило, значит, – ответила подушка Алекса, – спросила бы, если б могла…

Но Алекс ответил сам, словно слышал этот разговор.