Третье пришествие

– Не спасут. Нужны компрессорные станции, чтобы запасти сжатый воздух. А еще лучше – жидкий кислород.

– Кислород? Зачем?

– Затем, что в землянках нечем будет дышать. Содержание кислорода в атмосфере сильно уменьшится в результате глобальных пожаров. А потом растения вымрут.

– Из-за помутнения атмосферы?

– Да. Получится нечто вроде «ядерной зимы». Только посильнее. Пройдут десятки лет, прежде чем леса удастся восстановить.

– Понятно. Но если мы начнем строить одни компрессоры, этим кислородом некому будет дышать. Надо же людей куда-то спрятать.

– Я разве спорю? Только в каждый подвал кислород не доставишь. Людей надо прятать не туда. В шахты.

– Во как. Всех?

Я не удержался от шпильки:

– Сам же приказывал.

Тарас вдруг лег на ковер своего роскошного кабинета и принялся выполнять упражнения против остеохондроза. Потом встал, подошел к стене и нажал потаенную кнопку. Там, рядом с президентским штандартом, у него был устроен хитрый тайничок. Первая дверца открывалась нажатием, а вторая реагировала на условную фразу:

– А давай трохи выпьем.

Прозвучала мелодия «Отчего так березы в России шумят» и тайничок открылся. Знамо, от чего так шумят, белоствольные.

Я слабо запротестовал:

– Эй! На рабочем месте?

– Да у меня вся Россия – сплошное это самое место. Что ж теперь, не пить?

– Избиратели не поймут, – поддакнул я.

– И даже осудят. Тут мне друг Джимми особое калифорнийское винцо прислал. Шибко расхваливал, лучше французского, говорит, а я так и не пробовал. Знаешь, то некогда, то не с кем. Хорошо, что ты подвернулся.

– Очень, – согласился я.

Мы попробовали калифорнийского, но ничего не поняли. Пришлось добавить Джека Дэниэлса. Потом, насколько помню, последовали сало и горилка с перцем. А закончилось все но-шпой. Некоторое время Россией мы не управляли. Но она и не такое видывала.

* * *

В центре Москвы разгоняли очередную демонстрацию. Народ требовал денег, сразу и много. Но получал дубинками и поштучно.

Забава была в полном разгаре. Метро не работало ни на вход, ни на выход. Во дворах скапливались раненые. Выла сигнализация сотен машин. Шипели водометы, крякали звуковушки ГАИ. Шум, гвалт, взрывы газовых гранат, неслышно осыпающиеся витрины, очень крепкие выражения с обеих сторон. Натужно двигаясь по Тверской, ОПОН в очередной раз отвоевывал столицу нашего умеренно демократического государства.

Терентьев наметанным оком окинул поле брани.

– Это надолго, Владимир Петрович.

Помню, перед капотом нашей машины оказался уже знакомый полицейский. Раскормленный, еще более толстый, чем в прошлый раз, с мелкими, заплывшими глазками. Он делал плавательные жесты, пожимал плечами, улыбался.

Вдруг Андрюша резко обернулся, показывая куда-то вправо. Я успел заметить на бетонном козырьке второго этажа, прямо над вывеской «Вина Кавказа», человека в черной вязаной шапочке и в лягушачьем камуфляже. Людей, одетых подобным образом, встречалось много, как среди митингующих, так, разумеется, и среди разгоняющих. Но на улицах, а не на балконах. Очень медленно, как мне показалось, этот человек поднимал короткую трубу цвета хаки.

– Из машины! – рявкнул Андрюша, толкая водителя.

Процедура была отработана. Терентьев распахнул дверцу со своей стороны, схватил меня за шиворот и мы вывалились на грязную мостовую. Мгновением позже высыпались водитель и Андрюша.

Бронированный «Мерседес» присел, странно, как-то по-человечески ухнул, а потом подпрыгнул. Его крыша вскрылась наподобие консервной банки, из которой рвануло пламенем. Сильно грохнуло. На минуту я перестал что-либо слышать кроме звона в ушах. Вообще, стал каким-то ватным. С безразличием наблюдал, как Андрюша в кого-то стрелял из положения лежа. Нас тогда выручило как раз то, что все успели упасть, осколки прошли выше. А в окружавшей толпе были погибшие, много пострадавших.

Терентьев и дюжий водитель потащили меня к нашей второй машине. Навстречу бежали гарные хлопцы из тарасовой гвардии, размахивая целым арсеналом оружия. Боевик, боевик…

Вскоре мимо минивэна охраны, куда меня жестко усадили, провели толстого постового со скрученными руками. В его форменной куртке красовались пулевые дыры. Потом оказалось, что на парне имелось сразу два бронежилета. Причастен ли он к покушению, я так и не знаю. Бронежилеты – не улика, будь их хоть два, хоть целых десять. А то, что парень выхватил пистолет из белой кобуры, – ну, с кем не бывает? Кто бы не выхватил в такой ситуации? Вовсе не обязательно, что он собирался стрелять в меня. В меня точно собирался стрелять тот, на «Винах Кавказа». Но его так и не поймали. Истинных виновников всегда поймать трудно. Поэтому их наказывает судьба. Как ни удивительно, рано или поздно такое происходит.

* * *

Мы вернулись в Кремль. Меня осмотрел врач, который пришел к заключению, что я жив. Комендант вызвал вертолет. Через полтора часа, выйдя из гудящего, свистящего и похрапывающего агрегата, я испытывал единственное, но чрезвычайно сильное желание – рухнуть в горячую ванну, а потом, если смогу, доползти до постели. Засунуть голову под подушку, и… да гори все синим пламенем! Состояние дел в специальной аналитической группе (САГ) меня совершенно не беспокоило. И мысли не возникало, что АиЗ допустит беспорядки во вверенном гарнизоне. Но как раз это и произошло.

На вилле обнаружился некий дополнительный контингент. Контингент состоял из маленького, пухлого, пушистого Любчонка. А также из гвардейского роста, хищного, поджарого Томусика. Оба приобретения смотрели на меня с выражением неподсудности пополам с тревогой – такую смесь я часто наблюдал у балованных, но чересчур нашкодивших олигархов и котят. Помню, я взревел. После очень свежей контузии нервишки пошаливали.

– Алиса Георгиевна!

– Спокойно, Петрович, спокойно, – задушевным голосом сказал Дима, поднимаясь из кресла и закрывая собой АиЗ. – Любить надобно людишек-то.

Я едва не расхохотался. Тоже мне, защитник! Нас обоих, вместе взятых, Алиса могла разделать на котлеты.

Пушистый Любчонок, видимо, об этом не знал. Поэтому наивно забился под крылышко Диме. Томусику забиваться оказалось некуда, щуплый Фима для такой цели совершенно не годился. Что и говорить, персона нон граната… Сильной у нее была одна голова. Впрочем, Томусик размышлял недолго. Встал за креслом своего покровителя и моего заместителя. С видом собственника поправил редкую Фимину прическу, упер руки в боки, решительно набычился и грозно насупился. Но испугать не получилось. Тоже мне, янычар в юбке!

– Что такое?! – прошипел я. – Амазонок не заказывал!

– Видите ли, советник, нам без них не работается, – сообщил Дима с достоинством опального князя.

АиЗ виновато опустила ресницы. Наверняка знала, какой это производит эффект. А Фима быстро поднял брови и пожал плечами – ну что ж тут, мол, такого вот особенного? Дело житейское. Как мужику без бабы? Что русскому, что еврейскому. Природа, она едина, а все мужчины, как ни крути, скотины.

– Советник! Неразглашение подписано, – поспешно вставил Дима, совершая руками плавательные жесты, которые в тот день я уже видел.

– Да, да, – закивал Фима. – Тайны родины.

– Чьей родины? – осведомился я.

– Одна у нас родина, – сухо отразил Фима. – Земля называется.

– Святость уз, – вдруг ляпнул Дима.

Это меня окончательно взбесило.

– Каких еще, к черту, уз?!

– Уз дружбы, Владимир Петрович, – поспешно пояснил Дима. – Мы же ваши друзья. Поясни, Фимка.

– Штоб я пропал! Без вас это вполне может получиться, Владимир Петрович. Я говорю за наше пропадание насовсем. А кому оно нужно? Такое?

Молвила свое слово и Алиса.

– Не стоит волноваться, Владимир Петрович. Ситуация под контролем.

Тут из меня, как из колотого шарика, вышел весь воздух. Я понял, что в недрах аппарата созрел основательный заговор, с ходу его не раздавишь, а потому лучше отложить расправу до лучших времен. Понял и отошел на заранее подготовленные позиции, в спальню. Еще Иосиф Виссарионович не советовал поддаваться первому чувству, каким бы пламенным оно ни было. До тех пор, пока не подготовлена спецоперация.

– Владимир Петрович! А ужин? – крикнула АиЗ.

– Спасибо, уже сыт, – жестоко сказал я.

Сотруднички, огородный корень… И где я таких откопал?

Но потом в своей одинокой постели вдруг понял, что вполне понимаю сотрудничков. Не разумом, конечно, какой уж тут разум. У-хромосомой. Велика мощь ея. Да потерпеть-то можно! Во имя продолжения человеческого рода, как ни парадоксально. Я же вот терплю. Вон и на Марсе мужики сколько терпят. А подводники в автономном плавании? А удаленные пограничники где-нибудь на острове Ратманова?

Не знаю, с чего из подсознания вдруг всплыл этот остров. Наверное, вещими бывают не только сны, но еще и психозы.

* * *

Не спалось.

За окном качался фонарь. Я специально приказал его не закреплять, потому что люблю, когда за окном качается фонарь. Аптека, улица, фонарь…

И вот он качался, качался, качался, отмеряя бесконечность ночи. Ничто не делает человека одиноким лучше власти. Не остается веры в искренность. Враги прикидываются друзьями, навязывая услуги, которые впоследствии очень дорого обходятся. Друзья отчаянно борются с искушением чего-нибудь попросить. Не выдерживают, конечно. И ты из друга превращаешься сначала в благодетеля, а потом, рано или поздно, в неблагодарную рожу. Потому что рано или поздно приходится отказывать. Ать-два, ать-два, ать-два… Было жалко, что не слышно скрипа, немецкие стеклопакеты звуков не пропускали. Быть может, этот мерный скрип и помог бы мне тогда убаюкаться. К сожалению, кроме него слышалось мерзкое журчание.

Я сбросил одеяло. По теплому финскому полу протопал в туалет. Там тек итальянский сливной бачок. Фаянсовая крышка сдвинулась, стержень китайского выпускного устройства перекосился. Принято считать, что в России только две беды – дураки и дороги. Дудки. Есть еще и сантехника. Даже вполне добротные изделия, попадая в наши благословенные края, начинают куролесить. Развращаются, что ли. Вроде загулявших американских бизнесменов.

Припомнив опыт общежития МЭИ (прекрасная, должен сказать, школа), я поправил стержень и водрузил крышку на штатное место. Журчать перестало, но и сон отлетел напрочь.

– Блям, блям, – сказал телефон.

Не красный, не правительственный, а обычный, городской.

– Шс-срр, – с ледяным благоразумием посоветовал холодильник.

Я все же снял трубку. Было интересно, кому это стал известен наш потаенный номер. Оказалось, что вовсе не агенту ЦРУ им. мистера Даллеса.

– Дэушка, ктрый… час? – спросил сильно пьяный голос.

– Половина третьего, юноша, – сказал я. – Пора баиньки.

– Да? А с кем?

– Молитесь, сын мой, – искренне посоветовал я.

Голос испугался и пропал. Но в ванной безутешно заплакал смеситель. Против меня определенно созрел еще один заговор, – водопроводный. А в России без спиртного с ним справиться невозможно. Так уж склепано.

Я вспомнил, что у меня оставалось немного «Арарата». Как раз то, что надо. Коньяк жесткий, деручий. Очень хорошо дезинфицирует царапины души.

Дверцы моего бара никаких берез не играли. Просто открылись с нежным щелчком. Вспыхнула лампочка. На зеркальной полке действительно находился нужный сосуд. И не один! Рядом стояла точно такая же бутылка, только полная – от зоркого глаза АиЗ ничего не ускользало. Я подумал, что столь педантичной жены, наверное, не вынес бы. Но никакой другой домоправительницы желать просто невозможно. Так же, как ее саму.

* * *

Желать…

Мелькнуло завистливое соображение о том, что сейчас творится в спальнях Фимы и Димы. Я помотал головой, щедро плеснул в широкий фужер. В такой посуде коньяк согревается от руки и делается ароматнее. После долгого служебного воздержания он хорошо пошел, пятизвездочный. Настоящий, лично подаренный Туманяном. Не французская поделка. Ни, тем более, московская подделка.

В голове размякло, в животе зажглось, а остальному телу досталась томная истома. В общем, полегчало организму. Только в постель организм совершенно не тянуло, сон куда-то сбежал и упорно не возвращался. Попискивали электронные часы, отсчитывая невесть куда уплывающие секунды. Единственная тайна, которую люди никогда не разгадают, – это тайна времени. Не успеют разгадать, потому что времени не хватит. Но кое-что уже понятно. Например, то, что время, как и мысль, живет изменениями.

«Батюшки! А ведь панта рэй», – воскликнул один очень древний грек. И правда, нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Ну почему в нашем мире не найти чего-то честно-неподвижного, отчего все кругом суетится, снует, перемещается? Как возник такой порядок? И чего ради в голову советника по бацбезопасности лезут подобные вопросы? Шалят, громоздятся, дразнят… а вдруг в мире все неслучайно? Включая эти самые вопросы? Тогда должен существовать закон, которому подчиняются все случайности. Вот бы его открыть. На пользу себе, на радость людям, которых любить надобно. Мгм… Закономерность случайного. Чем не тема для диссертации?

Не знаю, сколько б я еще тогда простоял, наблюдая из теплого домашнего уюта и мокнущий во дворе бронетранспортер, и всю неприглядность кончины московской зимы, когда снег героически не сдается дождю; возможно, что и до утра простоял бы. Но мне помешали. Видимо, пришло время. А время чему-то, друзья мои, приходит тогда, когда заканчиваются случайности.

Ну, чем не закон?

* * *

В спящем доме каждый шорох отчетлив, я даже вздрогнул. Напрасно, конечно. В тот раз меня посетили отнюдь не террористы. Нет, тысячу раз был прав Лев Николаевич! Здоровые мужчина и женщина платонически под одной крышей долго не уживутся.

Выражения лица я не видел. Только и без того чувствовал, что решительность покинула ее на пороге.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Добрый… ночь.

Она сдвинула красный телефон и поставила поднос на журнальный столик. И замерла, держала на весу освободившиеся руки, не зная, что с ними делать. Красивые, по локоть обнаженные. Белеющие в сумраке.

– Мне уйти?

– Вот уж нет!

Я наполнил один из бокалов, которые она принесла. Алиса смущенно откашлялась.

– За что будем пить? – спросила она.

– Пока ни за что. Догоняйте.

Она спокойно, глоток за глотком, выпила коньяк. Закусила кружочком лимона. Поставила бокал на поднос. Потом, видимо, ощутила прилив решимости и подняла глаза от полу.

– Не знаю, что и сказать, Владимир Петрович. Весна приходит. И еще этот… астероид.

– Астероид… Это да, волнует. И все же, ты точно хочешь?

АиЗ секунду подумала.

– Наверное, меньше, чем вы. Но я – живая женщина.

Я вновь налил в фужеры. Себе и ей, уже немного.

– Тогда обращение на «вы» отменяется. Брудершафт!

Я притянул ее к себе, вдохнул запахи чистоты, хорошего мыла и чуть-чуть – духов.

– Брудершафт? Это… Больше похоже на захват часового.

– Извини. Увлекся. Долго ничего не было.

– Знаю. И у меня тоже… давно. Уверенность потеряла. Быть может, подождешь чуточку? Дашь привыкнуть к ситуации?

– Конечно. Все, что пожелаешь.

Алиса погладила мне голову. Поцеловала в лоб. Потом задернула шторы и сказала:

– Так будет лучше.

Тут я вспомнил, в каком ведомстве она служит. А она поняла, о чем я подумал. Села на диван, сгорбилась.

– Володя, чем-нибудь я тебя огорчала?

– О да. По мордасам. Ой-цуки. В Ижевске.

Она улыбнулась.

– А, в предвыборном штабе? Поверь, я могла бы огорчить гораздо сильнее.

Я машинально пощупал щеку.

– Верю. А сегодня драться будешь?

Она улыбнулась и расслабилась.

– Сегодня у меня мирные планы.

– Правда?

– Неужели сомневаешься? – удивилась она, кладя руку на узел своего пояса.

– Э, э, постой, погоди! Я сам. Пожалуйста, не лишай… Стоп! А нас не подслушивают?

– Почти наверняка. И даже подглядывают.

– И как ты к этому…

– Ну как? Хоть это и избитая фраза, но должно быть стыдно тем, кто подглядывает, – отчетливо произнесла Алиса. – А кому не стыдно, пусть знают, что избитыми бывают не только фразы. Я сумею найти дежурного оператора. Так что ему лучше все сейчас выключить.

Я не сомневался, что сумеет, но больше уже не разговаривал. До тех пор, пока мы не проснулись.

* * *

Сквозь шторы пробивался свет. С приоткрытого балкона слышалось чириканье птиц. Веяло ветерком, пахло прелью да талой водой. Наконец-то я услышал скрип фонаря, все еще непогасшего. И увидел на соседней подушке копну волос. Еще матовое плечо увидел. В обрамлении сбившегося одеяла.

Алиса уже не спала. Она повернулась, глядя на меня с грустью и вроде бы с благодарностью. Дело в том, что у подходящих друг другу людей сразу после секса начинается дружба. Которая опять сменяется сексом. И так далее, хоть всю жизнь, если повезет. Ну, с перерывами для еды.

– Как ты? – спросил я.

– Словно после марш-броска по очень-очень пересеченной местности.

– Хочешь еще?

– Все, больше не могу.

– Эх ты, шпионка.

– Шпионка я хорошая. Но не предполагала, что ты оголодал до тако-ой степени…

– Большая степень?

АиЗ улыбнулась, но от комментариев воздержалась.

– Ладно. Придется поесть, – сказал я. – Чем-то же надо заниматься.

– Ты животный.

– Конечно. Покормишь? А то наброшусь.

– Ой, эй, стоп! Послушай, зачем тебе женский халат? Отдай.

– Не отдам.

– Ай! Ну-ну. Уймитесь, господин советник. Оставьте часть сил для России.

Алиса встала, шлепнула по настырным рукам и отправилась в ванную.

– Так, – сказала она. – Смеситель течет.

Потом фыркнула:

– Фрейдизм какой-то…

А я повернулся на бок и вдруг уснул с чувством неоднократно исполненного долга. И с уверенностью в том, что попал, наконец, в хорошие руки. Или попался, уж не знаю точно.

* * *

Все давно отобедали. В холле девочки пылесосили ковер под картиной Страшного Суда. Очень старались.

– Добрый день, – пролепетал Любчонок.

А Томусик опустил глаза и угрюмо возил щеткой. Похоже, всерьез меня невзлюбил. За что, спрашивается? За то, что начальник. Возможно, Фиме именно такая и требовалась, но не мне. Я решил, что уволю ее при первом удобном случае. А любить буду оставшихся людей.

Алиса кормила меня на кухне.

– Что будем делать? – спросила она. – Скрывать?

Я вспомнил взгляды наших женских новобранцев и покачал головой.

– Как же, от них скроешь. Да и вообще, несолидно в нашем положении.

– А что солидно?

– Сейчас покажу. Пойдем-ка, Алисочка Георгиевна.

– Куда?

– Туда, туда. Не дрейфь, капитан.

– Прошу прощения. Полгода, как майор.

– А! Тем более. Разве майор может бояться личного состава? Не к лицу.

– А что к лицу?

Я прижал ее к буфету и зарылся лицом в вырез блузки.

– Вот что к лицу. Чертовски ты хорош, майор…

– Владимир Петро… Володя, я сейчас как-то не… обижайтесь.

Я махнул рукой.

– Грех обижаться. Такая ночь… И вообще, я тебе верю.

– Ну вот! Пора мне увольняться из органов, – сказала она. – Чтобы не изменять служебному долгу.

– Это правильно. Только благодаря служебному долгу ты, наверное, знаешь, что я…

АиЗ усмехнулась.

– Дважды был женат. Уж это знаю. И любовница я у тебя не первая. И не самая молодая. И Чижикова у тебя была, и та стенографисточка, которая придумала бацбезопасность.

В ее глазах появились слезы. Я испытал некое щиплющее чувство, похожее на совесть.

– Нет, ну ты чего? Нет, ну никакого же сравнения. Да, но…

Алиса прижала палец к моим губам.

– Ладно, не надо ничего говорить. После того, как мой муж погиб в Чечне, я тоже встречалась с одним человеком. А сначала думала – да ни за что, да по гроб жизни…

Она отвернулась.

– А потом поняла, что не получится. Живой человек должен жить. Что бы потом ни случилось на другом свете…

– Алиса, помилуй, ты была в Чечне?

– Я там и родилась. В Итум-Кале.

– Стреляла?

Холодные глаза АиЗ сузились.

– Бегали там… биатлонистки. Думаю, среди них была и та, что убила Сашу. Хирурга Бубенцова… Прямо у перевязочной палатки.

– Позволь, сколько ж тебе лет-то было?

– Семнадцать. На Кавказе рано замуж выходят. Кофе пить будешь?

– С удовольствием, – после заминки ответил я. Обдумывал, нужно ли выражать соболезнования. Решил, что лучше не царапать душу. Промолчал.

– Сколько кусочков удовольствия?

– Два. А потом пойдем и додо-ставим удовольствие членам САГ.

– Господин Оконешников плохо на тебя влияет, – неодобрительно заметила АиЗ.

– Не думаю. Видишь ли, я самостоятельно пришел к выводу, что шутки на сексуальную тему разнообразят жизнь.

– А не опошляют?

– Зависит от вкуса. Ты позволишь мне оставаться самим собой?

Алиса скупо улыбнулась. С выражением короткого, но сильного женского торжества.

– В рамках действующего законодательства.

* * *

Учтивые сотрудники САГ (мужские особи) старательно не поднимали глаз, дабы не замечать ни моего цветущего фэйса, ни теней под глазами Алисы. У них самих-то вроде получалось. Труднее пришлось подружкам, которых так и подмывало.

– Да ладно, не мучайтесь, – сказал я. – Кхэм. Дамы и господа! Минувшей ночью со мной проведена большая разъяснительная работа. В результате отношение к людям потеплело.

Любчонок взвизгнул, подпрыгнул и повис у меня на шее.

– Кхэм, – сказал Дима.

Я поправил галстук и объявил, что перемены в личных отношениях не должно смешивать с отношениями служебными.

– Иначе говоря, – уточнила майор Бубенцова, – попытки фамильярности будут пресекаться.

И мимолетно глянула на Любчонка.

– Кхэм, – сказал Дима.

– Будут, будут, – заверил я его.

– Да я разве против, рабо-рабодатель вы наш?

– Чудесно. Тогда пора сообщить мне кое-что о ваших подругах. Раз уж они здесь.

– Это вы о чем? – подозрительно осведомился Томусик.

– О самых общих анкетных данных. Согласитесь, вряд ли будет правильно, если я прилюдно начну называть вас Томусиком.

– Безлюдно тоже не стоит.

– А это уж мое личное дело. Итак, ФИО?

– Шойгу Тамара Саратовна.

– О! Так вы не…

– Случайное совпадение. Фамилия довольно распространена в Горной Шории.

– Допустим. Профессия? – с некоторой опаской продолжил я.

– Хирург-травматолог.

– Эге. Так почему вы сразу не ска…

– А что ж вы сразу не спро?

Я почесал затылок. Пожалуй, увольнять ее придется чуток погодя, когда дым от астероида рассеется.

– Потому что внешность обма.

Тамара Саратовна усмехнулась.

– А вот ваша – нет.

Не знаю, на что она намекала, но это мне не понравилась. Попривык к почтению. Да и непедагогично обсуждать собственную персону с подчиненным, так и до панибратства можно докатиться.

– Значит, так, – холодно сказал я. – Будем считать знакомство состоявшимся. Штат нашей группы в ближайшие дни резко расширится, и собственная медицина не помешает.

– Зарплата?

– Прибавьте ноль к вашей нынешней, сколько б вы ни получали.

– Ого. Не боитесь?

– Не боюсь. История России не знает случая, чтобы доктор разбогател благодаря официальной зарплате. Детали утрясайте с Алисой Георгиевной. Любую специальную информацию, я думаю, вам с удовольствием предоставит Ефим Львович.

– Да куда ж он денется, – сказала Тамара Саратовна голосом главного врача.

Фима вздохнул.

– Забота о здоровье настигает везде.

– Любченко Любовь Егоровна. МГУ, биофак, доцент, – отрапортовал Любчонок.

– Биофак? И чем вы занимались там, на биофаке?

– Экологией занималась.

– Подробнее, пожалуйста.

– Проектирование замкнутых экологических систем. Для дальних космических перелетов, лунных станций, подводных атомоходов, антарктических поселений. Ну… и тому подобное.

Я удивился не столько тому, как довольно легкомысленная женщинка на моих глазах превратилась в почтенную научную даму; явление занятное, но не более того. А тому, что уж слишком кстати была ее редкая специальность для моих планов.

Любовь Егоровна тем временем принялась искренне волноваться.

– Владимир Петрович! Что, мне работы не найдется?

– Совсем напротив. Первое задание получайте прямо сейчас. Мне нужен проект замкнутой системы для подземных убежищ. Условия: герметичность, защита от обвалов, максимальная компактность и минимальное потребление энергии. Черновой набросок жду через сутки. То есть завтра вечером.

На этот раз удивилась она. И даже побледнела.

– Не надо так на меня смотреть. Я представляю объем работы. Но у нас очень мало времени.

– Простите, Владимир Петрович, но полностью замкнутой экологической системой является только биосфера Земли. Вся биосфера, понимаете?

– Вот как? Чем же тогда занимались ученые мужи и дамы?

– О, достижения есть. Искусственные экосистемы практически удалось замкнуть по газам и воде. А вот по пище – увы. – Ну… Слишком много сложностей. Даже в объяснениях.