Эскадра его высочества

– Слышим, не кричи. А чо?

– Сей же час бочки с хинной выкатят. Покупку обмывать будем?

– Ну, ты и спросил! – удивились передние.

– Чего? Как? Сколько? – волновались задние. – Хинная? Да много ли бочек-то будет?

– А сколько выпьете, – сказал Прошка.

И подумал, что хоромины, пожалуй, не пожгут. Все остальное уцелеет едва ли.

* * *

И покатились бочки к главным воротам. Туда же хлынули осаждающие, быстро превращаясь в жаждущих. Пользуясь удобным моментом, Обенаус вывел свою невесту через боковой выход.

Алена ушла в чем была, только прихватила кошелку с портретом родителей да личными драгоценностями. По дороге несколько раз оглядывалась на бывший дом брата, где выросла и где сейчас шастала волосатая, вороватая и вонючая компания Вонифация. Кусала губы.

– Ничего, – мягко сказал Обенаус. – Главное, все живы. Остальное восстановим.

– Да, конечно, – сказала Алена. – Только не вещи мне жалко. Понимаешь, где люди живут ладно, с любовью, есть домовой. Такой добрый домашний дух. Его вот опоганили…

Обенаус развел руками.

– Да нет, Альфред, что ты! Как можно тебя упрекнуть? Ты сделал все, что мог. Ты мне Свиристела спас! Из-за одного этого вечная я должница. Но когда вернусь туда… – Алена вновь оглянулась. – Когда вернусь, лично все полы перемою. Отскоблю, вычищу, а половики сожгу. Чтоб и запашинки малой от стада не осталось!

– Все, что захочешь. Хозяйка там остается старая.

Алена улыбнулась.

– Старая?

– Ох, извини! Прежняя, я хотел сказать.

– Извинения приняты. Ну, барон, отвечайте.

– Что?

– С чего начнется моя новая жизнь?

Алена сказала эти слова с нарочитой небрежностью, но Обенаус прекрасно почувствовал всю ее напряженность.

– Начнем с того, что повернем за угол, – буднично сказал он.

– И что там, эа углом? Чудеса начнутся?

– Никаких чудес. Там нас ждет обычный экипаж. В нем мы быстрее доберемся до вашего второго дома, моя баронесса.

* * *

Обенаус, конечно, кокетничал, называя экипаж обычным. Эту двухместную, легкую и до невозможности изящную коляску изготовили на каретной фабрике Бауцена специально для Чрезвычайного и Полномочного посла курфюршества. Даже в сумерках ее корпус благородно отблескивал лаком. Полупрозрачные занавески на окнах уютно светились благодаря внутреннему фонарю. Рессоры же были таковы, что когда кучер соскочил с козел, коляска вздрогнула как живая, а потом еще пружинисто качнулась.

– Вот, Ермилыч, – сказал барон, – познакомься со своей хозяйкой.

– Очень рад, – сказал кучер. – Но осмелюсь доложить, я знаком с ней пораньше вашей милости. С тех пор, как она была еще во-от этакого росточка, – рукою в белой перчатке Ермилыч провел линию где-то на уровне колеса.

Затем той же рукой он сдернул с головы цилиндр и низко поклонился.

– Добро пожаловать, Алена Павловна. Добро пожаловать, голубушка!

Вместо ответа Алена поцеловала его в бритую щеку.

Обенаус улыбнулся и собственноручно распахнул дверцу. При этом почти до самой земли опустились складные ступеньки.

– О, как удобно, – сказала Алена. – Чудеса все же начинаются, да?

– Только начинаются, – заверил Ермилыч.

Потом наклонился и шепнул:

– Мосты скоро разведут.

– Так чего же мы ждем? Вперед!

Обенаус поставил ногу на ступеньку и тут его сильно повело в сторону.

– Что такое? – спросил Ермилыч, подхватывая хозяина. – Вы не ранены?

– Еще как! Но не думаю, что смертельно. Во всяком случае, мое лекарство теперь со мной.

– А, – с облегчением сказал кучер. – После свадьбы заживет. Только, герр посол, у меня есть добрый совет. Даже два.

– Да? Какой же… то есть какие?

– Не открывайте сами дверцу кареты и не пейте больше хинную. То и другое – по моей части.

– А. По-последую. Завтра.

Барон с трудом поднялся в экипаж.

– Алена, – с огорчением сказал Ермилыч. – Ты не думай, он не такой. Почти не пьет! Вообще… впервые вижу.

– Я знаю, знаю, – успокоила Алена. – Это он из-за меня так… пострадал.

Ближайшего будущего она уже не боялась. Чего и добивался Обенаус. Но из роли не следовало выходить слишком быстро. Он откинулся на подушки, закрыл глаза. Потом не удержался и положил голову на плечо Алены. Якобы случайно. А та не удержалась и его поцеловала. Думала, что спит.

И оба поняли, что ошибаются.

– О, о… Да вы, сударь, хитрец!

Обенаус был вынужден открыть глаза.

– Ах, сударыня, до чего же хорошо, что вы – не посол Пресветлой Покаяны.

– Брр… Еще чего! Послушай, Альфред, ты потерпи. Не приставай ко мне прямо сейчас, ладно?

– Душа моя! И не думал, – соврал посол Поммерна.

– Душа – да. Уже твоя, – сказала Алена. – А думать – еще как думал.

И показала розовый язычок. Тут барон сомлел и закрыл глаза. Уже непритворно. Понял, что этот противник ему не по силам. Сила как раз и состоит в знании собственных слабостей. Что, впрочем, не спасает от неожиданностей.

– Я хочу тебя трезвого, – вдруг прошептала Алена. – Совсем-совсем трезвого… Понимаешь?

– Совсем? Совсем уже не смогу, – с неожиданно прорвавшейся болью признался Обенаус.

– Ох, бедненький…

И Алена порывисто прижала его к груди. Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут экипаж остановился.

– Ваши милости, – радостно крикнул Ермилыч. – Домой, домой прибыли!

* * *

Наскоро поправив одежды, оба смущенно выбрались из коляски.

Распахнулись ворота. В уютном, залитом светом газовых фонарей дворике посольства собралась вся охрана. В парадной форме, со всеми своими нашивками, саблями и медалями. Уже все про всё знали. Вперед шагнул высоченный, по самую макушку налитый силой вахмистр. Как ни странно, он волновался и оттого забавно перепутал слова:

– Господин посол! Разрешите доложить: за время вашего происшествия никаких отсутствий не наблюдалось. Вахмистр Паттени!

Откозыряв, Паттени ступил в сторону.

– Здра-жела, ваше прество! – рявкнули егеря.

Потом нерешительно примолкли.

– Ну, а чего испугались, вояки? – все еще волнуясь и оттого хмуря брови, спросил вахмистр.

И егеря рявкнули совсем не по уставу:

– Па-здрав-ляем!

Алена испуганно прижалась к Обенаусу.

– Вот спасибо… спасибо вам, братцы, – растроганно сказал тот. – Кавальяк еще есть?

– Так точно.

– Выкатить. Всем пить за здоровье баронессы!

– Кроме часовых, – поспешно вставил Паттени.

– А, да. Наш друг-г проконшесс не дремлет… Идем, Алена Павловна. Здесь тебя в обиду не дадут!

В вестибюле их встретил седой, роскошно одетый старик.

– Добро пожаловать, баронесса! Позвольте представиться: Норуа, ваш дворецкий.

И старец с достоинством поклонился.

– Вы только больше мне не кланяйтесь, а? – жалобно попросила Алена.

– Как прикажете, ваша милость, – сказал Норуа и почти не поклонился.

Потом внимательно глянул на хозяина.

– Покои для баронессы готовы, ваша милость. Фрау Берта ждет наверху, она все покажет.

Обенаус удивился. Инициативу в столь щепетильном деле Норуа мог проявить только по очень важной причине.

Алена выглядела растерянной.

– Мне… идти?

– Да, дорогая. Постарайся как следует отдохнуть. Завтра предстоит много хлопот.

– Каких хлопот?

– Приятных! Пора заказывать свадебное платье. Фрау Берта тебе поможет.

Алена нерешительно поднялась по лестнице. Наверху обернулась.

– Значит, до завтра, да?

Обенаус грустно кивнул.

– Что случилось? – спросил он, когда будущая баронесса скрылась.

– Приходил господин Егудиил, ваша милость.

– Ты расплатился?

– Разумеется, герр барон. Не в этом дело. Господин Егудиил просил передать, что нынешней ночью бубудуски что-то затевают. Нечто, связанное с одним из муромских мостов.

– С мостом?

– Да. И еще вам пришла шифрованная телеграмма из Адмиралтейства.

– Где она?

– Лежит на столе в вашем кабинете, господин барон.

Обенаус без лишних слов взбежал по лестнице.

Телеграмма оказалась очень короткой. В ней сообщалось, что «Бумеранг» пролетит в ночь на 8 июля. Примерно за час до сведения муромских мостов.

7. Скрипучий мост

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ ТУБАНУ ДЕВЯТОМУ,БАЗИЛЕВСУ-ИМПЕРАТОРУПРЕСВЕТЛОЙ ПОКАЯНЫ1

Сир!

27 мая сего года у мыса Мекар два померанских корабля подверглись беспричинной атаке со стороны Императорского флота. В ходе боя легкий фрегат «Сенжер» потоплен, линейный корабль «Прогиденс» получил повреждения, а многие люди безвинно погибли.

Случившееся имеет все признаки классического casus belli. Тем не менее в Ноте правительства Поммерна, переданной Вашему Посланнику в Муроме г-ну Пакситакису Гийо, предлагалось мирное разрешение этого прискорбного инцидента.

Увы, никакого ответа на свои предложения мы не получили. Вместо этого императорским флотом задержаны уже четыре принадлежащих частным померанским фирмам торговых судна. Их грузы конфискованы, а команды подвергнуты незаслуженному заключению.

2

Ваше Величество!

У меня сложилось впечатление, что некие силы сознательно провоцируют столкновение наших государств. Очень жаль, но средства, примененные для этой цели, таковы, что мы не можем оставить их без внимания. От имени родственников погибших, от всех ветвей власти двенадцати Федеральных земель и от себя лично выражаю решительный протест по поводу данных недружественных действий. С глубоким сожалением сообщаю, что на совместном заседании обеих палат курфюрстентага принято решение денонсировать Договор о перемирии от 23.10.813 г. Eo ipso: с полуночи на 12.07.839 г. курфюршество Поммерн считает себя свободным от всех обязательств по данному Договору.

3

Ваше Императорское Величество!

Зная Ваш широкий нрав властелина крупнейшей державы Терраниса, мне трудно представить, что Вы были своевременно извещены об упомянутых событиях. Заверяю, что если Вы найдете возможным благожелательно согласиться на весьма умеренные предложения, изложенные в нашей Ноте, ответные военные меры Поммерна будут непременно прекращены, ибо с нашей стороны все действия такого рода есть всего лишь способ вынужденной защиты. В любом случае приношу свои извинения за возможные непреднамеренные неудобства для Вашего Императорского Величества и Вашего Двора.

С глубочайшим уважением,Бернар Второй, курфюрст Поммерна* * *

Минул буйный Иванов день. В церквях отпели покойников, потеряли голос вдовы. В трех дворах залили пожары. Тишь воцарилась во славном граде Муроме. Светлая июльская ночь то ли была, то ли ее и не было; после захода Эпса прошла лишь пара торопливых часов, тьма так и не успела сгуститься, а за розовыми вершинами гор уже занималась новая заря. Но птицы пока не проснулись. Еще крепче спали люди.

А тот, кто не спал, тяжело от этого страдал. Мостовому старшине Тимофею Кликуну показалось, что задремал-то он на какой-то секунд несерьезный, но когда случайно клюнул носом в перилу и оттого проснулся, над Рудными горами уже показывался краешек светила.

– Вот черт, – сказал Тимофей и перекрестился. – То есть хвала тебе, Пресветлый, конечно.

Было еще очень рано.

Господин Великий Муром, утомленный недавними водолейными, а потом и винными буйствами, все еще спал поголовно. Но вот мостовому-то старшине спать не полагалось. Пока его подмастерья канаты проверяют, оси да храповики смазывают, должен старшина стоять наверху. Чтобы считать посудины, проплывающие туда-сюда, пуще всего – иноземные. Дело это денежное, сиречь особо важное. Тиуны казначейские потом именно по счету старшин пошлину начисляют, а это немалый доход приносит Господину Великому Мурому.

Еще мостовой старшина должен посматривать, не тонет ли кто спьяну-сдуру. После Иванова дня такое могло случиться запросто. И на этот злополучай к опоре каждого муромского моста был ялик казенный причален, а при ялике полагалось держать двух матросов, трезвых и здоровых.

Тимофей грозно перегнулся через перила.

– А ну! Спите, шельмы?!

Спасатели встрепенулись.

– Не, дядько Тимофей! Да ни в одном глазу. Мы службу знаем! Вы чо?

Но один как бы невзначай сунул руку за борт, а потом лицо протер.

Тимофей усмехнулся. Ребята здоровые, молодые. А по молодости сон сильно забирает. Дремали, конечно. Да ладно, ночь спокойная. С вечера только один скампавей и прошел. То был «Ежовень» стоеросовский.

Шибко гребли мужики Стоеросовы. Такие буруны развели, что ялик закачался. Оно и понятно – удирали. Тимофей, конечно, записывать не стал – чего бы мурмазей не натворил, он остается мурмазеем, а со своих не берут, – только крикнул:

– Эй! Надолго уходишь, Палыч?

Свиристел глянул снизу и рукой махнул.

– Да пока посадника нового не выберете.

– Это надолго, значит, – кивнул старшина. – Тихон сидит крепко. Ну, добрый вам путь!

– И вам счастливо оставаться, – усмехнулся Стоеросов. – Деритесь поменьше!

И уплыл. Едва ли не через полчаса после Стоеросова проплыли скампавеи с родичами усопшего диакона, якобы догонять, но те гребли потише. Не слишком-то им хотелось настигать буйного Свиристела. Да и по Агафонию не очень убивались, поелику тоже не ангел был. Так, обычай справляли.

А потом река долго оставалась пустой и развлечений для Тимофея не предоставляла. Уже за полночь на восьмивесельном баркасе куда-то по своим делам отправился посольский дьяк Палатцев. Еще через час вернулся.

Тимофей оживился.

– Чего хмурый такой, а, Кирилло Васильич? – крикнул он.

Дьяк с досадой крякнул.

– Протест везу дипломатический. Самому посаднику.

– Во как! А от кого?

– От Покаяны. Охламоны какие-то в посольство вломились.

– Да ну! Во двор или в хоромы?

– В самое что ни на есть нутро.

– Ого!

– Мало того что вломились, неприкосновенного посла во двор выволокли, да в мокрую бочку посадили.

– Этого, Гнильйо?

– Этого, этого.

– Вот здорово, – изумился Тимофей.

Дьяк так не считал.

– Кому здорово, а мне теперь расхлебывать эту бочку. Ты же слыхал, в устье Теклы люминесценций целый флот держит. А вдруг тот Гийо после бочки расчихается?

– Не расстраивайся, Кирилло Васильевич, – сказал Тимофей. – Нужно будет, так и самого люминесценция в бочку макнем, не впервой. Хорошая баня ни одному сострадарию не помешает.

Спасатели в ялике заржали. Палатцев глянул на них неласково, обозвал какими-то приматами, да на своих гребцов цыкнул. Те, ухмыляясь, навалились на весла.

* * *

Баркас умчался. После этого и на реке, и на берегах все окончательно опустело. И старшина, и спасатели еще раз вздремнуть успели. Зачирикали воробьи, часы в Колдыбели пробили четыре. И тут Тимофей заметил группу конных.

Они выехали из переулков Лодейной слободы и остановились у въезда на мост. Выпустили вперед себя кособоконького мужичонку. Словно собачонку какую. Тот отряхнулся опять же по-собачьему, затем резво засеменил по настилу.

Это было странно. Из всех мостов Мурома только на концах Скрипучего не было сторожевых башен. Но сие вовсе не означало, что ночью по нему мог шастать кто попало. Ради доходов и безопасности Господин Великий Муром мостами дорожил очень и весьма. Дума давным-давно установила строгие правила пользования этими общественными сооружениями. В частности, никто из посторонних не должен был ступать на разведенный мост. Правила эти сызмальства так крепко вдалбливали, что даже пьяные не совались.

– Эй! Ты куда? – изумился Тимофей.

Мужичонка замахал руками.

– Погодь, погодь, не шуми. Это я, Говорило-стряпчий. Родич твой! Али не признал, дядько Тимофей?

Тимофей всмотрелся. Под глазом у Говорилы красовался здоровенный фингал. Вот это странным не было, непутевого родича поколачивали регулярно.

– А. Теперь признаю. Только чего ты на мост приперся? Запрещено.

– Да дело срочное.

– Поворачивай! Не положено, говорю.

– Знаю, знаю, – бормотал Говорило, озираясь. – А помощнички твои где, внизу?

Тимофей нахмурился.

– Внизу, где же еще. Говори, какое дело. Дома что случилось?

– Нет, нет, дома все в порядке.

Говорило досеменил, повертел головой, дыхнул перегаром:

– Тут, видишь ли, дядько Тимофей, мост нужно свести.

Тимофей брезгливо отстранился.

– Мост свести? Да ты очумел?

Говорило задергался.

– Нужно, дядько Тимофей, очень нужно. Позарез, можно сказать.

– И кому это позарез нужно?

– А вон тем, – стряпчий махнул в сторону конных.

– Кто такие?

– Монахи.

– Совсем ничего не понимаю. Какие монахи, куда их несет в рань-то такую? И почему я им должен мост сводить?

– Монахи покаянские. На ихнее посольство, видишь ли, напали. Слыхал?

– Ну, слыхал.

– Так вот святые братья туда и спешат. Чтоб посольство, значит, под охрану взять.

– Не, так не пойдет, – сказал Тимофей. – Шутка ли – мост им своди! До срока вон почти час остается, время еще судоходное. Пущай ждут. Как только Колдыбель пять раз оттрезвонит – вот тогда пожалуйста, милости просим.

– Дядько Тимофей! Не могут они ждать. Никак. А ну как посольство пожгут? Или с послом чего учинят?

– А ну как корабли в мост уткнутся? Тогда что? Идите вон лодку нанимайте.

– Время упустят! Лошадей девать некуда. И потом, нет же никаких кораблей. Ни сверху, ни снизу по течению. Ты сам посмотри!

Тимофей осмотрелся. Кораблей и впрямь не было видно.

– Дядько, они же не бесплатно просятся, – жарко зашептал Говорило. – Мне заплатили, а тебе заплатят еще больше. На, полюбопытствуй!

Он вытащил из-за пазухи увесистый мешочек и тряхнул его. В мешочке звякнуло.

– Целая куча цехинов, – бубнил стряпчий. – Золотые! Всей твоей команде хватит! Нет, ты поглянь, поглянь!

Говорило развязал тот мешочек, а в мешочке тускло желтело. Кто хоть раз видел эту желтизну, потом ее ни с чем не спутает…

* * *

И заколебался мостовой старшина Тимофей Кликун, было дело. Такого количества золота ему еще никто не показывал, в глазах аж зарябило. И не мешочек перед его глазами приплясывал, но пожалуй, что и мешок; с трудом держал его на весу хлипкий родственничек, аж вспотел. Даже непонятно стало, как он этакую-то калиту за пазухой уместил, богатырь.

Но зародилось в душе у Тимофея и неясное понимание. Что-то здесь было не так, ей-ей не так. Слишком щедрой выглядела плата. А был Тимофей уже и немолод и в переделках разных побывать успел. Из тех переделок вынес опыт: ежели сомневаешься, то не спеши. А если больно много сулят – сомневайся. К тому ж и Говорило – плут известный, родичи за него кину платили синанцам обманутым. Слобода дважды предупреждала его за темные делишки. Между тем третьего предупреждения не бывает – род отказывается от человека. Ибо сказано в Заповедном: где двух предустережений мало, там третье не поможет.

И тут Тимофей заприметил, что сильно как-то пыжится, все вверх тянется мелковатый стряпчий. Взобрался на настил пешеходного тротуара, на цыпочки встал, вроде норовит загородить южную часть горизонта.

Тимофей сдвинулся вправо, и Говорило туда же подался. Тимофей – влево, и – опять перед ним растопыренная фигура. Даже слышно, как в животе бурчит у племянничка троюродного.

– Ты зачем это вид мне застишь?

– Разве?

– А ну, брысь.

Говорило неохотно сдвинулся.

– Эге, – с огорчением сказал Тимофей.

Стареющие, но дальнозоркие глаза помогли ему различить между крестами и куполами Полуденного Посада несколько белых пятнышек.

– А чего, чего там? – разволновался Говорило.

– Да вроде паруса.

– Не может быть!

– Сейчас проверим, – сказал Тимофей, доставая из футляра зрительную трубу.

– А дай-ка, я посмотрю, а, дядя? – вдруг попросил Говорило.

Давать не стоило. Тимофей это чувствовал. Но все же дал, чтобы немного смягчить неизбежный теперь отказ в главной просьбе родича. Хоть просьба эта все меньше и меньше ему нравилась.

– Ан нету ничего, – сказал Говорило. – Почудилось.

– Ну да, почудилось!

В этот момент, пришпоривая лошадей, на мост въехали бубудуски.

– Эй! Вы куда это? – крикнул Тимофей.

Тут Говорило протянул ему трубу.

– Да вот, сам посмотри, дядько Тимофей! Ничего нету.

И вдруг труба из его руки выскользнула. Хорошая такая труба. Дорогая, в померанском городе Люстриц сработанная. Тимофей ахнул, наклонился, глядя, как она летит, кувыркается, плюхается в Теклу.

А потом что-то тупо стукнуло его по затылку, и в глазах потемнело. Он еще почувствовал, что кто-то ухватил его за ноги и, кряхтя от натуги, переваливает через перила. Тимофей попробовал за что-нибудь ухватиться, но руки не слушались, были как ватные.

* * *

В лицо сильно шлепнуло. Тимофей открыл глаза. Кругом было все зеленое, из носа поднимались пузыри, а рот оказался полон воды. Еще не поняв случившегося, мостовой старшина судорожно забарахтался, рванулся наверх, вслед за пузырями.

Над головой просветлело, громко лопнула пленка водяной поверхности; сейчас же стал слышен плеск волн. Тимофей сообразил, что его несет мимо главной опоры Скрипучего моста. Руки все еще плохо слушались, однако он уцепился за одну из веревок, концы которых болтались в воде как раз для такого вот случая.

Зацепился слабо, не ухватисто. Сильное течение оторвало его от веревки. Тогда он зацепился за другую, и его опять оторвало. И только в третью, уже проплыв под мостом, он вцепился окончательно. Немного передохнув, Тимофей подтянулся, вскарабкался на узкий карниз, окаймляющий мостовую опору. Тошнило, страшно болела голова, особенно в затылке, а перед глазами плясали мушки.

Ноги остались полоскаться в Текле, но ему было не до того. Он прикрыл веки и долго сидел на карнизе, прислонившись затылком к холодной каменной стене. Наконец боль немного стихла, а перед глазами прояснилось.

Он увидел широкое пространство реки, а по берегам – спящий город, на куполах и башнях которого лежали отблески восхода. И еще он увидел перед собой спасательный ялик. А в ялике – Серегу Теплунова. С лицом, залитым кровью и с шапкой, прибитой к голове короткой толстой стрелой. Еще несколько таких стрел торчали из весла, носовой банки, низких бортов ялика. А также из спины Антипа Горошко, который навалился на Серегу, словно желая его как можно крепче обнять напоследок.

Арбалетами их били, сволочи. Чтобы без шума, значит. Без пальбы…

* * *

Кривясь от боли, Тимофей поднял голову. Сверху слышались неразборчивые голоса. У края моста никого не было. Бубудуски сделали свое черное дело и отошли. Но выглянуть могли в любой момент.

Тимофей отполз по карнизу так, чтобы совсем скрыться, и принялся соображать. Очень скоро он понял, что ничего не понимает. Из-за каких-то сорока минут убивать людей? Это было чересчур даже для бубудусков. Чай, находились-то не у себя дома, не в Ситэ-Ройяле, чтоб так хозяйничать! А значит, была другая причина.

Тимофей привстал, болезненно повернул голову. И тут по другую сторону моста он увидел множество парусов. С юга к Скрипучему шла целая эскадра. Чьи это корабли, гадать не приходилось. С юга, то есть со стороны Поммерна, могла идти только померанская эскадра. Он даже опознал первый корабль. То был знакомый корвет, долго прогостивший в Муроме. Все становилось ясным. Даже муть из глаз пропала.

– Вот, значит, что, – пробормотал Тимофей. – Курфюрста они хотят удержать… Оттого и на золото не скупились.

Тут он понял, что как раз этим мешком с золотом его и огрели, старого дурня. Да еще кто огрел! Троеродный племянничек… Ладно, живы будем – припомним, Говорило. И тот мешок, и Серегу с Антипом.

Тимофей продвинулся по карнизу дальше, нащупывая аварийный лючок. Этот лючок специально устроили для того, чтобы утопающий мог забраться внутрь мостового быка, где имелась лестница, поэтому никаких запоров на нем и не держали. Наоборот, оставляли позаметнее, приоткрытым. Накануне вечером через этот лючок и спасатели, упокой их душу Пресветлый, в ялик свой ушли… Не ведая, чем это обернется. Ох, подумал Тимофей. А что же с подмастерьями-то? Навряд ли бубудуски их в покое оставят!

Он осторожно открыл лючок, вставил больную голову в дыру, посмотрел наверх. Там в тусклом свете масляных фонарей что-то происходило. Слышались голоса. Но кто и что говорил, разобрать не получалось, – мешали журчание, скрип водяного колеса, шум в ушах да плеск волн еще.

Тимофей заполз в люк и прикрыл за собой крышку. Потом поднялся на десяток ступеней и притаился под толстой горизонтальной балкой. Наверху забормотали громче. И вдруг послышался стон. Вслед за этим по лестнице скатился Ант Дубосека, механикус. Руки у парня были связаны, а по лицу текла кровь. Тимофей подхватил его и утащил под балку.

– Это ты, дядько?