Заблудившийся рассвет

В кабинет Ленина он вошёл, уже уверенный в себе, с хорошо продуманной целью…

…В тот же день Ленин послал Фрунзе шифрованную телеграмму: «…Вы знаете, в каком трудном положении сегодня находится Оренбург? Обороняющие город железнодорожники просят меня немедленно прислать им на помощь два пехотных и два кавалерийских полка или хотя бы тысячу пехотинцев и два-три эскадрона кавалерии. Что вы собираетесь предпринять? Каковы ваши планы? Немедленно сообщите мне об этом!»

Вторая телеграмма требовала перебросить на Южный фронт крупные войсковые соединения…

Фрунзе оказался среди двух огней. С одной стороны, он понимал, что поспешная отправка на фронт необученных татарских полков равносильна преступлению, а с другой стороны, не мог не выполнить приказа Ленина. К тому же в случае дальнейшего обострения положения на фронтах всю вину могут взвалить на него, Фрунзе. А обвинить его будет нетрудно: сознательно уклонился от выполнения приказа товарища Ленина!

Под предлогом проверки боеспособности Татбригады, создание которого и так сопровождалось спорами и чуть ли не скандалами, Фрунзе в середине мая приказал Усманову срочно перебросить один татарский полк на помощь защитникам Оренбурга. Усманов пробовал отговорить Фрунзе, доказывая, что бригада ещё не готова к ведению боевых действий и было бы преступно посылать необученных людей на верную гибель. Самым странным было то, что Фрунзе, до сих пор защищавший позицию Усманова, вдруг сам же приступил к растаскиванию созданной с таким трудом бригады. Трудно, очень трудно понять такую перемену… И вот молодой комиссар Шамиль Усманов, с великими трудностями организовавший такое крупное национальное воинское формирование, как Поволжскую Отдельную Стрелковую Татарскую Бригаду, предпочёл уехать с одним полком на фронт, нежели продолжать преодолевать интриги в отношении оставшихся ещё в тылу других татарских частей. Прав ли он был? Ошибался ли?..

…Плывя на пароходе из Казани в Сызрань или мчась на поезде в сторону Оренбурга, Усманов ни на минуту не терял бремя ответственности и не давал волю чувствам. Времени в пути было хоть отбавляй, и комиссар иногда навещал тех артистов из татарской труппы, кто оказался в составе полка. Артист – он везде артист, народ непривередливый, при первой же возможности начинает репетиции и забывает обо всём на свете! К тому же среди артистов оказалось несколько красивых девушек. Представляете? Теперь им от джигитов нет отбоя. Все как один влюбились в юных артисток, каждый Юсуф «сохнет» по своей Зулейхе и ревниво оберегает её от посторонних нескромных взоров. А батыры все как на подбор – бравые ребята, настоящие пахлеваны4! Конкуренция у них из-за девушек прямо-таки огромная! Послушаешь их разговоры с очаровательными гуриями и удивляешься: откуда у вчерашних крестьян такой изысканный язык, учтивые манеры, такой лоск и изящество в обхождении?! Впрочем, у комиссара нет времени обращать внимание на подобные забавные эпизоды в их путешествии.

…Немного не доезжая Оренбурга, Шамиль решил пройти через весь состав до паровоза. Здесь, стараясь не мешать работавшему в поте лица кочегару, он жадно всматривался в знакомые окрестности. Запах родины пьянил его. Оренбург… Город его детства и отрочества… Город первых грёз, волнений, потрясений… Шамиль вспомнил, как подростком он не в шутку увлёкся радиоделом, прочитывая бессонными ночами горы специальных журналов и книг… Золотое, волшебное время! Тогда ему казалось, что нет никого счастливее его, что жизнь прекрасна и уж по крайней мере будет длиться вечно!..

Шамиль улыбнулся. Он знал, что улыбка шла ему. Стройный, красивый джигит в новенькой форме и фуражке, из-под которой непокорно вылезали чёрные кудрявые волосы, своей улыбкой мог заворожить любую красавицу. То-то терялись юные артистки, когда приходил к ним молодой красивый комиссар с ангельской улыбкой. Девушки вмиг забывали заученные роли, и даже плясали невпопад, заливаясь краской то ли стыда, то ли смущения, не забывая, правда, при этом бросать жгучие, выразительные взгляды на Шамиля. Эх, молодость!.. Было бы мирное время… Тогда Шамиль знал бы, что делать…

Сердце его забилось сильнее… Неотрывно смотрел он на проплывающие мимо окрестности Оренбурга и погружался в воспоминания, связанные с этим городом, хотя последний раз он уезжал из Оренбурга всего-то меньше года назад. Но за этот прошедший год произошло столько событий, столько битв в этом городе и его окрестностях, столько крови пролито, столько злости и жестокости выплеснуто… Да, дутовцы были свирепы и коварны… А если вспомнить действия разрозненных красных отрядов, волосы дыбом встают. Наспех сколоченные партизанские отряды делали что хотели, творили беззаконие, возбудили ненависть населения и совсем утеряли даже остатки авторитета, превратясь в банды. Шамилю с февраля до лета 1918 года пришлось воевать в этих краях во главе отряда, собранного в Сызрани. Бои шли тяжёлые, затяжные. Шамиль хотел собрать воедино разрозненные партизанские отряды, но это оказалось очень трудной задачей. Каждый отрядный командир мнил себя Наполеоном, не слушался общего командования, в итоге нарушалась воинская дисциплина, процветали самоуправство, произвол.

Помнится, в начале лета к нему в штаб прибежал взволнованный отрок, за которым поспешал шумно дышавший мужчина. Отстранив подростка, мужчина выступил вперёд и с достоинством представился:

– Я – Гумер Давлетъяров.

При этом он многозначительно посмотрел на Шамиля: дескать, знай и цени, что к тебе такой большой человек пришёл. Впрочем, на всякий случай мужчина уточнил:

– Я в здешних краях слыву за человека учёного, радеющего за нацию. Таких, как я, здесь немного…

Он показал рукой на беспокойного паренька:

– А этой мой племянник Ахметсафа, из села Каргалы. Плохую весть он принёс, очень плохую…

– Что за весть? – серьёзно обеспокоился Шамиль.

В начале разговора степенный Гумер абзый не очень-то склонен был доверять этому молоденькому смазливому комиссару, но увидев его спокойную решимость, предельную сосредоточенность, серьёзные и пристальные глаза, услышав его твёрдый голос, который мог принадлежать не юному офицерику, но зрелому мужу и командиру, он проникся к нему доверием.

– Я уже обращался по этому вопросу к двум или трём командирам, но мне сказали, что вопрос может решить только Усманов. А дело в том, что красноармейцы собрали в Каргалах группу молодёжи, объявили их дезертирами и готовят самосуд. Об этом и рассказал мне Ахметсафа.

Подросток едва дождался окончания степенной речи дяди и горячо заговорил:

– Угрожают расстрелять! «К стенке, – кричат, – поставим!» Никого из деревни не выпускают. Безобразничают, как с цепи сорвались. Такие и расстрелять могут… Там остался мой старший брат Гусман, и ещё Хальфи абый, сын бабушки Таифе, и ещё…

Шамиль прервал взволнованную многословность подростка:

– Ну этот Хабри! В эти дни только он со своим отрядом за Сакмару ходил. Толком воевать не умеет, да и не хочет, ему бы только над мирными жителями командовать да издеваться!.. Пора его приструнить!

– Да-а, – подтвердил Ахметсафа. – Командира ихнего зовут Хабри. Всю деревню в тюрьму превратил. Никого не выпускает.

– А ты как смог выйти? – прищурился Шамиль.

– Так ведь наши Каргалы, дядя, село большое, всех лазеек не перекрыть, – с достоинством ответил паренёк. – Меня дядя Давли через Сакмарку переправил и до самого Кушкульского озера на лошади проводил. Сам поспешил вернуться, очень беспокоился за наших арестованных джигитов. А я прямиком к дяде Гумеру побежал. Вот…

– Значит, надо преподать урок этому зарвавшемуся Хабри.

Шамиль открыл дверь и крикнул:

– Эй, Фёдор! Сколько у тебя человек?

– С утра было двадцать конных да сорок пеших.

– Хватит и конных. Собирай отряд, выступаем немедленно. В Каргалы… Там Хабри снова бесится, самосуд чинит.

– Что он на этот раз вытворяет?

– Я послал его проводить пропагандистско-разъяснительную работу среди населения, чтобы привлечь в наши отряды новых джигитов. А Хабри выбрал самый лёгкий путь – стращает парней расстрелом, чтобы добиться своего и пополнить отряд.

– Он и вправду расстрелять может… Помнишь одного паренька, расстрелянного в одной деревне, тоже за Сакмарой? Дело рук Хабри. Сам он, правда, не сознаётся в этом, божится, что не убивал. Сущий дьявол… Думает, что если пристрелить пару людей, то остальные на коленях к нему приползут, умолять станут, чтобы их в отряд приняли.

Тяжело было на душе Усманова, пожалел он, что отправил на задание такого недостойного сумасбродного человека, как Хабри.

– Ну, я покажу этому нечестивцу! – в сердцах воскликнул он и поднялся, проверяя на ощупь кобуру.

– Хорошо, Гумер абзый, – обратился он к книготорговцу. – Меньше слов, больше дела. Мы выезжаем… Я ведь тебя сразу узнал, бывало, не раз приходил в твой магазин за книгами.

– То-то и твоё лицо мне знакомо, – ответил немного смущённый Гумер. – Действительно…

Усманов с улыбкой обратился к Ахметсафе:

– А ты, паренёк, возвращайся через свои же лазейки. Мы поедем через мост, открыто, чтобы Хабри видел, кто нагрянет к нему в гости. Не то, не ровен час, пальнёт в нас, приняв за лазутчиков.

Ахметсафа в душе надеялся, что вернётся в деревню вместе с отрядом, верхом на коне, рядом с комиссаром. Хотелось ему увидеть, как вытянется от страха физиономия этого бандита Хабри. Но делать нечего, придётся возвращаться теми же тропами. Ничего. Главное, чтобы Усманов подоспел вовремя, освободил каргалинских джигитов, жизнь которых висит сейчас на волоске. Особенно беспокоился он за старшего брата Гусмана. Только бы успел Усманов. Тогда и Ахметсафа будет считать себя освободителем джигитов. И, забыв даже поблагодарить комиссара, Ахметсафа юркнул за дверь, спеша вернуться в село.

Когда маленький отряд Усманова входил в село, обстановка там была накалённой до предела. Головорезы Хабри выстроили у стены новой мечети с десяток деревенских юношей и ждали лишь приказа своего главаря. Увидев скачущий к ним отряд во главе с самим Усмановым, Хабри сразу же затрусил, оробел, потеряв всю свою грозность.

– Ты чего тут вытворяешь, Хабри? – голосом, не предвещавшим ничего доброго, спросил Усманов.

– Так это… Товарищ Усманов, – залебезил было тот. – Разъяснительную работу, значит, веду… – Ага… Так как не хотят они записываться в красноармейцы… Ну, я и… Малость того…

– Понятно! Ты не разъяснительную, а подавительную, подрывную работу ведёшь, кровопивец! Ты у народа только ненависть возбуждаешь. Дальше своего носа ничего не видишь. Оружие, мой дорогой, приносит пользу лишь в руках умного человека. Мы ошиблись, доверив оружие такому балбесу, как ты!

– Да я что… Я приказ выполняю… Кто больше меня народу в отряд мобилизовал?

– Сегодня ты их тащишь в отряд на аркане, а недели через две-три они разбегаются кто куда. Это ты называешь мобилизацией?

– Это уже, товарищ комиссар, ваша забота. Воспитывайте, просвещайте, внедряйте, так сказать, революционную дисциплину.

– В том-то и дело, Хабри, что революционная дисциплина, революционная сознательность должна начинаться с нас самих, с тебя, с других. Ты посмотри на себя – на кого похож? На голове папаха казацкая, на ногах – узбекские ичиги, сам одет в гимнастёрку. Пугало какое-то, а не командир.

– Ты не смейся надо мной, товарищ Усманов. Нет у меня времени следить за собой, за своей внешностью…

Усманов продолжал бушевать.

– Посмотри на своих подчинённых – это солдаты революции или разбойники с большой дороги? Немедленно собирай свой отряд, пусть приведут себя в порядок, а я с народом буду говорить.

Усманов повернулся к юношам, понуро стоявшим у стены мечети, но жадно ловившим каждое слово комиссара.

– Ну, что поникли, джигиты? Что голову повесили? – крикнул Усманов. – Идите по домам, а то родители, небось, заждались. В Красную Армию насильно никого забирать не будем, так и знайте!

В мгновение ока арестованные растворились в собравшейся толпе, остались стоять лишь двое юношей.

– А вы чего ждёте?

Один из хлопцев вышел вперёд, почесал голову и сказал:

– Спасибо, товарищ комиссар… Огромное спасибо, что приструнили хабриевских головорезов. Я сам буду сын старухи Таифе, Хальфетдином зовут. Матушка моя в обморок упала, когда нас на расстрел тащили. Надо побыстрее успокоить её. Но прежде дозволь слово сказать.

– Говори. Слушаю.

– Вот мы с Гусманом, сыном Мучтая… то есть Мустафы абзый, подумали и решили записаться в ваш отряд.

Для Усманова не имело значения, кто такие старуха Таифе или Мучтай абзый. Важно было то, что парни добровольно шли в его отряд. Сердце комиссара радостно забилось. Он бросил ещё один гневный взгляд на Хабри, с недовольным видом стоявшего в сторонке, а ребятам сказал:

– Правильно надумали, молодцы. Ситуация теперь такая, что негоже нам прятаться по чердакам да сеновалам…

Заметив, как покраснел и опустил голову Гусман, комиссар добродушно улыбнулся:

– Никак я угадал, Гусман?

– В самую точку попали, товарищ комиссар, – встрял в разговор Хабри. – Мы его с чердака вытащили.

Усманов снова насупился:

– От злодейств твоих, Хабри, люди не только на чердак, но и в преисподнюю готовы спрятаться. С тобой мы ещё отдельно поговорим.

Тут осмелел и Гусман.

– Не знаем, кому и верить, – признался он. – Каждый командир гонит нас в свой отряд. Мой старший брат Гумерхан записался в полк Мусы Муртазина, который будто бы за красных. А недавно, слышим, он к башкирам подался. Кому же нам верить?

– Да, был такой промах. Ошибка вышла. Взаимопонимания тогда не хватило. Зато теперь и Муртазин, и другие башкирские командиры готовы перейти на сторону красных. Нам нельзя разделяться, распылять свои силы. Если мы теперь не сможем принести хоть какую-нибудь пользу татаро-башкирским мусульманам, грош нам цена будет. После битвы, как известно, героев много объявится. Как бы не вышло так, чтобы после войны, когда снова будет поднят национальный вопрос, Москва ткнула нас носом в наше собственное дерьмо и сказала: «Когда мы на фронтах проливали кровь за победу революции, вы, мусульмане, грызлись между собой, а теперь вознамерились требовать какие-то права для себя? Так не бывает!» Поэтому считаю, что нам нужно активнее участвовать в революционном движении. Кроме нас никто не решит и не должен решить нашу судьбу. С этой целью я и стал большевиком, начал организовывать красноармейские мусульманские полки, воевать с белоказаками. Хорошо, если бы и вы поняли это, и вместо того, чтобы прятаться по чердакам от разных несознательных хабриевцев, вступили бы в передовые ряды революционных бойцов. Если вы желаете сознательно и добровольно присоединиться к моему отряду, милости просим, всегда рады.

– Рахмат, спасибо, комиссар, – ответили парни, растроганные дружеским расположением и сердечным разговором с ними видного красноармейского военачальника, тем более мусульманина.

– Благодарите не только меня, но и того паренька, который сумел вовремя предупредить меня о готовящемся злодеянии, – улыбнулся Шамиль.

Народ начал расходиться, но услышав последние слова комиссара, остановился. Послышались любопытные голоса:

– И что же это за паренёк?.. Кто этот герой?.. О ком речь?.. Чей сынок?..

Мустафа довольно улыбнулся и признался:

– Да мой это пацан, мой сорвиголова, Ахметсафа… Давлиджан его до Кушкульского озера проводил, на лошади, а дальше он сам… Ловок, пострелёнок… А вот и он сам возвращается…

Действительно, к толпе приближался усталый, запыхавшийся, но счастливый Ахметсафа. Послышались одобрительные возгласы:

– Ну да… Это сынок Мучтая!.. Он самый! Проворный малый! Молодец! Удальца по походке видать!.. Сразу видно: из рода Каеш5, то есть ремешников! Крепок, как ременная кожа!

Ахметсафа, смущённый оказанным ему вниманием, спрятался за широкую спину отца. Мустафа обнял сына за плечи, шутливо подтолкнул его и нарочито громко похвалил:

– Молодец, сынок! Спас брата своего Гусмана!

– А где Хальфетдин абый? – вдруг встрепенулся Ахметсафа.

– Не беспокойся, все живы-здоровы. Домой побежали.

Народ, находившийся в невероятном напряжении в течение нескольких часов кряду, после освобождения своих сынов облегчённо вздохнул, расслабился. Каждый спешил домой, обрадованный благополучным исходом дела. Трагедии удалось избежать.

Усманов протянул руку Ахметсафе:

– Ну, джигит, ты показал себя молодцом! Так держать!

Видя, что народ стал расходиться, Усманов в два прыжка поднялся на крыльцо мечети и крикнул, махнув рукой:

– Народ! Прошу не расходиться! Ещё немного внимания!

Люди нехотя вернулись на примечетную площадь, настороженно и недоверчиво косясь на неугомонного комиссара: дескать, что ещё замышляет красный командир? Оглядев собравшихся возле него сельчан, Усманов снова улыбнулся:

– Уважаемые сельчане! Джамагат6! Как видите, я подоспел вовремя. А раз так, может быть, заодно и поговорим немного, побеседуем? Слово – не молоко, много не выдоишь, но и в воду его превращать негоже…

– Хм-м… Язык у него подвешен что надо, – хмыкнул кто-то в толпе…

Усманов продолжал:

– Вот смотрю я на этих джигитов, настоящих гренадёров, и думаю: ну, хорошо, мы сегодня уйдём, а завтра нагрянут, скажем, белоказаки, послезавтра – башкирские всадники. Каждый из них попытается забрать к себе в отряд наших джигитов. Раз отвертитесь, два… Но вечно так продолжаться не может. Вот и мы по приказу Ленина проводим мобилизацию солдат в Красную Армию. Уже с апреля идёт запись татар в нашу армию. Такие вот дела, джамагат… как же вы собираетесь уберечь своих джигитов от войны? Прятать их по чердакам и погребам? Между прочим, уклонение от мобилизации в военное время приравнивается к преступлению и подлежит суровому наказанию…

– Вот этого мы как раз и не понимали, господин товарищ комиссар, – прервал его пожилой крестьянин, чуть выйдя вперёд и взволнованно поглаживая свои усы и бородёнку. – То ли нам не объясняли как следует, то ли сами мы такие непонятливые. Верно, что к нам многие приходят, и все на словах ратуют за дела мусульман, речи говорят разные от имени мусульман. Не секрет, что мы как-то не приучены делить себя на татар и башкир. Я, например, до сих пор не знаю, кто я: татарин или башкир? Однако, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, я где угодно и когда угодно могу сказать и доказать, что являюсь правоверным мусульманином, әлхәмдүлилләһи7, у меня крепкая вера и чистая совесть истинного слуги Аллаха.

– Так ведь и мы являемся Мусульманской бригадой, – подхватил его мысль Усманов. – Вообще, вопрос, затронутый вами, очень сложен и запутан, и решать его предстоит, наверное, не один год. Именно из-за разногласий по поводу этого вопроса и возникли у нас трения и споры с господином Валидовым и его сторонниками.

– А этот Валидов – ещё кто такой? – сипло спросил какой-то мужик в толпе.

– Падишах башкирский, – быстро «просветил» его Мустафа.

– Вона-а-а… – удивлённо протянул мужичок, – и как это их так угораздило, горемычных?..

В толпе засмеялись. Усманов продолжал:

– Да, все мы мусульмане, я лишь советую не забывать одного: на самом деле исламский мир огромен, сложен и порой даже противоречив. Не хотелось бы отвечать за все мусульманские народы, да и не имею на это права, но что касается нас, живущих между Волгой и Уралом татар и башкир, то нам жизненно важно объединиться, сплотиться. К этому зовёт нас Султан-Галиев и другие вожди нашего народа. Сами видите: силе можно противопоставить только силу. Разве вам хорошо было при царе? Может, вас полюбили белоказаки? Или, возможно, вы думаете, что Валидов обеспечит вам райскую жизнь? Не будет этого, джамагат. У нас нет иного пути, чем объединение. Если мы хотим и надеемся стать полноправной нацией, нам нужно принимать срочные меры в этом направлении. Надо учиться действовать с прицелом на будущее…

– У рассвета есть неразлучный друг закат, а у прошлого года будет год грядущий, мил человек, – рассудительно, издалека начал говорить пожилой крестьянин. – Будущее привязано на длинной-длинной верёвке. Между тем жизнь нынче как-то разладилась, расстроилась, а уши наши совсем засахарены от сладкоголосых речей…

– И это правда. Дутовцы морочат вас идеей создания между Волгой и Уралом «Учредительной» республики, другие забивают вам головы своими проектами. А тут ещё Валидов, обещая народу златые горы, призывает соединиться с Дутовым…

И тут его перебил спокойно стоявший до этого густобровый плотный мужчина:

– Так в чём же дело? Они объединяются, так и вы к ним присоединяйтесь, вот и будет ваше любимое объединение и сплочение, братство и равенство. Всё шито-крыто! К чему пустопорожние разговоры? Или тебе, сынок, просто нравится так ораторствовать, витийствовать? Никто не мешает вам объединяться с кем угодно и как угодно. Чего же кота за хвост тяните?

– Гы-ы! – одобрительно хмыкнули в толпе. – А Давли верно говорит. Десять дервишей и в один чулан поместятся, а двум падишахам и целого континента не хватит, – говорили наши деды. – Чем больше царей, тем меньше земли.

Но Усманов не привык уступать в споре:

– Но почему они решили объединяться? Их главная идея, цель – противостоять созданию Татаро-Башкирской Республики, то есть, прошу прощения за каламбур, объединение против объединения. Однако подумайте сами: неужели Дутов в случае успеха действительно поддержит Валидова с его «Башкирским государством»? Чепуха! Ничего подобного! Дутов, клявшийся на верность русской монархии, то бишь царю, и пальцем не пошевельнёт, чтобы хоть чуть-чуть помочь мусульманам. А к борьбе, то есть к войне в своих интересах, этих же мусульман зовёт, агитирует. «Борьба» – звучит мужественно и красиво, но только надо знать, за что и как бороться. Посмотрите на нашу Сакмарку, на её быстрое, стремительное течение. Я сам родился и вырос в Оренбурге, учился здесь. Помню, как красиво и величаво плыли по Сакмаре льдины во время весеннего половодья. С берега всё это выглядит действительно красиво. Но попробуйте войти в такую реку, и вас мигом унесёт, завертит, раздавит среди льдов. Эта ситуация очень похожа на бурлящую ныне в революционном движении Россию. Вас зовут на борьбу, сулят манну небесную, молочные реки и кисельные берега, но стоит только поверить им и окунуться в этот водоворот, и вряд ли кто из вас уцелеет…

– Другие посульщики, кажется, тебе и в подмётки не годятся, – усмехнулся Давли. – Гладко говоришь, видно, что язык хорошо подвешен. Так ведь язык без костей, мелет без умолку. «Земля не поднимется без коня, страна – без батыра», – говорили древние, но это лишь красивая присказка. Сказать легко. А как это осуществить? Сие одному Аллаху ведомо.

– Спасибо за высокую оценку моих ораторских способностей, – белозубо улыбнулся Усманов. – Не скрываю и не хочу скрывать, что цель моя – объединение в один мощный кулак мусульманских полков. Как человек военный, побывавший не в одной битве, скажу, что в этом мире вынуждены будут считаться только с тем народом, который един, хорошо вооружён и отважен. Если ты берёшь в руки оружие, должен знать, за что воюешь. Наш час пробил, мы должны завоевать свободу для мусульман, восстановить, возродить наше государство, о чём веками мечтали наши деды и прадеды! Говорю вам как комиссар созданного в Оренбурге Мусульманского батальона: сила на нашей стороне, народ на нашей стороне. С нами – Бог и правда! Мы победим!

* * *

…Раздался пронзительный гудок паровоза, и Усманов очнулся от воспоминаний, с удивлением и некоторым смущением обнаружив, что стоит с высоко поднятым кулаком: «Мы победим!» О, господи! Усманов осмотрелся вокруг: не видел ли кто-нибудь его? Нет, он стоял один. Облегчённо вздохнув, Шамиль стал пробираться в вагон, где размещался штаб полка. Эшелон подъезжал к Оренбургу…

III

Да, события восемнадцатого года крепко и надолго запали в память многих людей…

В день чудесного спасения каргалинских джигитов от головорезов Хабри Ахметсафа не стал дожидаться окончания импровизированного митинга, а поспешил домой. И всё-таки ему было непонятно, почему уважаемый Давли абзый так упорно спорил с комиссаром Усмановым? Этот комиссар напоминал Ахметсафе сказочных богатырей и пахлеванов. Вон как скукожился от страха Хабри, едва увидев своего командира!

Мальчик был донельзя горд тем, что именно на его долю выпало спасение каргалинских «никрутов» (так отец называл «рекрутов»). Радостное настроение не могли затмить ни тучи, двигавшиеся со стороны Яика, ни порывы холодного ветра. «Успел! Я успел! Ура! – пело внутри него. – Я спас Гусмана абый, хвала Аллаху!»

От радости он не чуял ног под собой, а избитая тысячами подошв, раскисшая от непрестанных дождей тропинка казалась ему не хуже центрального бульвара в Оренбурге. Мальчик забыл о своей усталости и вприпрыжку бежал домой. Сегодня праздник! Ура!

Он едва не столкнулся с Валькаем хаджи, неожиданно появившимся из-за переулка Ишановской мечети. В последнее мгновение лихой паренёк заложил крутой вираж и сумел избежать столкновения, и в этот момент из груди его помимо воли вырвался бесшабашный клич: