Коммуналка на Петроградке

И снова 30 января. Вепрева пишет:

Два раза подряд выбило пробки. Я готовила на кухне лапшу, и там меня подхватила Оксана. Сказала: «Пойдемте со мной, а то одной страшно». Я покорно последовала за ней на черную лестницу, где обнаружился щиток среди разводов и плесневелых подтеков. Мы обе были слишком низкие, чтобы достать до него рукой, поэтому я принесла ей табуретку, на которую она залезла и робко потянулась к щитку. Сказала: «Если меня убьет, скажете, что погибла во благо народа». Боязливо подняла тумблер. Стали слышны вопли ее сына, который радостно кричал: «Мама, мама, свет появился!» Сибирячка Оксана слезла и сурово произнесла: «Вот так, я и баба, и мужик». Я унесла табуретку.

31 января. Вепрева пишет:

Мы опять облажались с уборкой. Только я хотела развернуть поломойные войска, в бой вступила Зинаида Геннадиевна, коварно все за нас помыв с неимоверно возмущенным лицом. По словам соседей, «было слишком грязно, и она не вытерпела». «Окей», – подумала я и решила затеять уборку внутри комнаты. Три часа я пыхтела, выметая из щелей грязь, переставляя вечно падающий матрас, протирая подсвечники и намывая половицы, параллельно стирая постельное белье, веревка под которым тяжести не выдержала и выдрала свой гвоздь-основание из стены, обрушившись, благо, на чистый пол.

Окончательно заебавшись, я вытерла остатки пыли со своего лица и решила больше ничего не делать.

Февраль

5 февраля. Осминкин пишет:

Коммунальная кухня иногда выполняет функции рабочей курилки. Утром на ней курят те из жильцов, у кого сегодня нету смены.

Вера курит, глубоко втягивая скулы и глядя в пол. Входит Зинаида Геннадиевна.

– Ой Вера, я думала, ты сегодня на смене…

(Вера работает горничной в одном из отелей Петербурга.)

– Нет, у меня три через два график, так как я на временном контракте. Скоро зубы на полку положим. С нового года ничего не платили, а девочкам, которые без выходных второй месяц работают, выдали по 15 тыс.

– Ой, не говори. Нам голый оклад начислили. Вот за январь и ни копейки больше. Как хочешь, так живи. Новый год – все деньги проедены. А муж чего это у тебя тоже дома?

– Валера тоже неделю без работы сидит. У их поставщиков забастовка, и начальство решило по домам распустить на время забастовки, чтобы не платить за простой. Вот так вот мается Валера мой. Руки некуда приложить.

Зинаида Геннадиевна наспех делает последние несколько затяжек и выносит вердикт: «Кризис, милая, чего же ты хотела, бог терпел и нам велел. Бывали и похуже времена».

Вера остается понуро сидеть, глядя в пол. Потом вдруг спохватывается и подбегает к плите, чтобы засыпать в кипящую воду макароны-рожки для себя и мужа Валеры.

6 февраля. Осминкин пишет:

Утро субботы. Вид из окна нечаянно совпал с этим абзацем из читаемой натощак книги Фуко «Слова и Вещи»: «Однако отношение языка к живописи является бесконечным отношением. Дело не в несовершенстве речи и не в той недостаточности ее перед лицом видимого, которое она напрасно пыталась бы восполнить. Они несводимы друг к другу: сколько бы ни называли видимое, оно никогда не умещается в названном; и сколько бы ни показывали посредством образов, метафор, сравнений то, что высказывается, место, где расцветают эти фигуры, является не пространством, открытым для глаз, а тем пространством, которое определяют синтаксические последовательности».

6 февраля. Вепрева пишет:

Выйдя на кухню с утра, чтобы приготовить завтрак, я пришла в ужас, так как весь пол был усеян пыльными перекати-полями. Еще вчера днем этого не было! Я испугалась, ибо подумала, что сейчас кто-нибудь выбежит с тряпкой и криками «как же грязно!» и начнет убираться вместо меня, и мне потом уже четыре недели подряд придется прибираться. Я решила форсировать ситуацию и, стремительно бросив завтрак, схватила веник. Веник, к слову, был совершенно идиотский – маленький прямоугольный кусок щетины на длинной палке. В этот момент вернулся Витек, кажется, совершенно пьяный, и упал в своей комнате спать, даже не закрыв дверь. В коридоре стало светло. Я закончила экстренную уборку, твердо решив сделать парадный отмыв сегодня вечером, а не завтра, благо Зинаида наша Геннадиевна отбыла на смену. Однако я не продержалась и полутора часов. Мифическая Угроза с Тряпкой лезла во все мои дела, желая украсть мое дежурство, поэтому я психанула и начала уборку. Я мыла пол на кухне, в санузлах, а сами санузлы заливала белизной. Витек проснулся, сбегал в туалет, и пришлось после него опять перемывать. За этим делом меня застала Оксана, хихикнув, что мамино отсутствие отличный повод сделать уборку на опережение без претензий и надзора. Я торжественно закончила и оставила пол в коридоре на сладкое Роману. Уверена, что он будет рад приобщиться.

Было тихо. За дверьми смотрели телевизоры, Витек храпел, а из комнаты Никиты доносились звуки тату-машинки.

6 февраля. Вепрева пишет:

В коридоре грохот.

«Да еб твою мать!» – кричит Ольга на своего сына.

16 февраля. Вепрева пишет:

Последние дни прошли в каком-то хаосе, поэтому воспоминания сумбурные. У соседей обнаружился маленький котик, который все время норовил выскочить в приоткрытую дверь и обследовать пространство коммуналки. В один из дней Рома обнаружил его и, словив, бережно отправил в исходную комнату. Шнур душа стал протекать, но был починен Вадимом за пятьдесят рублей с каждой комнаты (350 р.). Бонусом привинтили держатель, а значит, теперь можно мыться сразу двумя руками. Кажется, с концами сломался газовый нагреватель, его развинтили, и вот уже второй день все моются дьявольски ледяной водой. По-прежнему приготовление еды (даже пятиминутное) совмещается с насильственным выкуриванием 1–3 сигарет. Еще пришли квитанции за коммуналку, с которых мы просто охуели, так как стоимость отопления выросла в два раза в сравнении с январем. А еще солнце стало выходить чаще.

18 февраля. Вепрева пишет:

Наконец-то отдала соседу Вадиму пятьдесят рублей за починку душа, караулила его два дня. Позавчера он отказался давать сдачу, и сегодня, когда я наконец-то разменяла деньги, мне уже не терпелось ему их отдать. Я выскакивала на кухню с деньгами в руке, услышав любой шорох. В итоге мне удалось подкараулить его в туалете, где он проводил время, тяжело дыша. Я имитировала приготовление завтрака, периодически прислушиваясь, как он там, скоро ли. Он вышел, такой большой и грузный человек в одних шортах, но я держала себя в руках и подождала, пока он помоет руки, и только потом побежала прямо на него с полтинником в руке, хотя мне на самом деле достаточно неловко и страшновато от того, что он меня больше в три раза. Он сказал мне «привет», взял двумя большими мокрыми пальцами долгожданную бумажку и ушел в комнату. Я с облегчением выдохнула.

Потом я еще плиту мыла, выколупывая жир из ручек зубочисткой.

19 февраля. Вепрева пишет:

Я пошла на кухню пожарить сухарики-гренки с чесночком. За моей спиной прошла хмурая Ольга и стала зловеще натачивать нож. Выскочила Оксана и бодро спросила, нет ли у меня, случайно, топорика. Я на мгновение зависла, обрабатывая запрос, но она уточнила, что он ей нужен для мяса, и для наглядности продемонстрировала пару бойких радостных ударов. Ольга продолжала точить нож. Топорика у меня не было.

Я натерла хлеб чесноком и порезала его, закинула на сковородку и начала жарить, отметив краем глаза гигантский кусок свежего красного мяса на их столе. Тут вышел большой Вадим, опять в одних только шортах, взял сковородку, забитую сочащимся мясом, и поставил на соседнюю плиту.

Так и стояли мы рядом, он нажаривал мясо, а я, скукожившись, ржаной хлебушек.

20 февраля. Осминкин пишет:

Пабабам! Это свершилось – только что с Анастасией наконец-то сдали все пластиковые и бумажные бутылки из-под кефира и ряженки, которые собирали три месяца в ожидании открытия экопункта по приему использованной тары на 2‐й линии Васильевского острова в магазине «Семья-24». В подтверждение этому мы тут же сфотографировали квитанцию на 17 руб. 50 копеек, которую нам выдали за сданную тару! Не обошлось без казусов: при сминании бутылок наша комната было наполнилась запахами такой кислотности, что пришлось нараспашку раскрыть наше большое окно и двери. Комната стала похожа на цех по производству молочнокислых продуктов – вот что значит если не все бутылочки мыть сразу же после использования и хранить длительное время в закрытом виде. Но теперь мы учтем прежние ошибки, и к тому же пункт приема работает каждую субботу и до него всего двадцать пять минут пешком через Тучков мост. Но плюсы этого хлопотного дела очевидны: в мире стало меньше мусора, совесть стала немножко чище, а капитализм немножко менее дикий. Революция начинается с помытой баночки из-под йогурта. Делай вместе с нами! Делай как мы! Делай лучше нас!

23 февраля. Осминкин пишет:

Кухня с утра оккупирована женской половиной, но Настя рано утром ушла на защиту родины и я, позабыв о должной маскулинности, жарю манные блинчики с какао.

Оксана в бигудях нетерпеливо смотрит на часы и на остывающую еду.

Валера заходит на кухню и косноязычно подначивает Оксану: «Ну чё, где мужик-то твой, ишь наготовила, а он не идет гхм … неблагодарный, хе-хе, загулял».

Оксана с апломбом: «Мой Вадимка деньги зарабатывает, мне на стрижку».

Валера: «Что ж за стрижка такая… 70 тыщ, что ли, стоит?»

Оксана: «Да, 70 тысяч плюс трусики».

В это время дверь в квартиру раскрывается и вваливается, пыхтя, дальнобойщик Вадим.

Вадим: «Ну и чего вы тут толпитесь-то у входа?»

Оксана: «Ой Вадимка, а мы же тебя заждались, все остывает, ты же голодный, кто тебя там покормит».

Валера с издевкой: «А чего без подарков-то, Вадим, а, гхм.. гэгэ?»

Вадим: «Почему без подарков, вон внизу полная фура подарков, иди посмотри».

25 февраля. Вепрева пишет:

Помимо навязчивого желания постоянно мыть плиту, обратила свое внимание еще и на ванну. Похоже на вариант адаптации.

28 февраля. Осминкин пишет:

Возвращаешься ты с лекции по эстетике, которую читал для «Школы ангажированного искусства» в ДК Розы Люксембург, а в родной коммунальной комнате прямо посреди рабочих будней Насти Вепревой расцвело свое искусство— цветастые полотенца с банальными изображениями девочек, цветочных вазочек и фруктиков, вперемешку с реди-мейдами трусиков, будто бы иллюстрирующие тезисы французского философа Жака Рансьера о том, что сегодня мы определяем, что является искусством, а что – нет, не в зависимости от техники и объекта изображения, а от принадлежности к определенному способу чувствования.

Март

2 марта. Вепрева пишет:

Выходит Оксана на кухню, открывает Оксана дверцу, а оттуда вся посуда вываливается и на пол падает, вдребезги.

«Да еб твою мать!» – восклицает Оксана среди кусочков вазочек и блюдечек.

Затем добавляет парадоксальное: «Берут, блять, мясорубку, а на место не возвращают!» – и идет ругаться в соседнюю комнату.

4 марта. Вепрева пишет:

Вчера скакало электричество. Я валялась с соплями на матрасе и пыталась смотреть образовательную передачу, как вдруг вылетели пробки и квартира погрузилась во тьму. Через секунду пооткрывались двери всех комнат и куча ног затопали по коридору. Свет включился на долю секунды и снова потух. Я поняла, что мне бессмысленно даже вставать, обложилась платками и тяжело вздохнула. Через пару минут свет включили. Все облегченно начали топать в сторону комнат, но свет выключился снова. Топот обратно. Свет снова включился. В коридоре истерически начала материться Зинаида Геннадиевна: «Выключите свою сраную, блять, машинку, пробки вылетают, блять!» Ей меланхолично ответил парень Никита: «Вы тут не материтесь, совсем, что ли, нервы ни к черту?» Зинаида Геннадиевна прыскает, топает и хлопает своей дверью. Никита аккуратно закрывает свою дверь. Свет вырубается снова. Я выкидываю использованный платок и беру новый. Свет включается. Свет выключается. Свет включается. Свет выключается. Каково холодильнику, думаю. Свет включается. Холодильник потрескивает. Свет выключается. Кто-то одиноко топчется. Свет включается. Я сбиваюсь со счету. Внезапно открывается дверь в комнату, я в ужасе подпрыгиваю, что пришли за мной. Но это Рома, решивший прийти пораньше. За ним слышен голос Вадима, вопрошающий с надеждой: «У вас включено что-нибудь? Чайник?» Рома, находящийся в комнате долю секунды в верхней одежде и ботинках, перенаправляет вопрос мне. Я слабо издаю вялый писк, который, по моему замыслу, должен все отрицать. Вадим расстроенно уходит. Свет больше не выключается.

Чуть позже вывешивают показания счетчиков (кто и сколько должен заплатить за свет), все становятся еще более раздраженными и постоянно гасят друг за другом свет.

8 марта. Осминкин пишет:

Воистину нужно было прожить в коммуналке год (первого марта была годовщина нашего заселения), чтобы лицезреть сегодня на кухне картину под названием «Двое мужиков у одной плиты»: круглый Вадим как всегда в своих «фирменных» шортах (больше на Вадиме никакой одежды по обыкновению не было) сразу на двух сковородках зажаривал мясо, которое свистело и стреляло во все стороны, так что плиту нужно было обходить не менее, чем за три метра. Поджарый Валера, прижав ухом мобильник к плечу, одновременно поздравлял своих донецких родственниц («У вас там солнышко? А в Питере как всегда пасмурно…»), шнырял от раковины к плите, подкидывая в кастрюлю только что очищенную картошку и стараясь лавировать между Вадимом и его горячими сковородками.

Одно успокаивает: подобную картину в нашей коммуналке, являющейся в миниатюре слепком сегодняшнего российского патриархального общества (семимильными шагами идущего к возрождению Домостроя), в следующий раз придется лицезреть через год. Вот где феминистское критическое вопрошание «один день женский, а остальные мужские?» работает с точностью до наоборот: на нашей кухне твердо есть один мужской день, а остальные женские. Впору мужчинам начинать бороться за свои ущемленные права на готовку еды – против кухонной дискриминации со стороны женщин.

9 марта. Вепрева пишет:

Устав от ряда феминистских инициатив за последние дни, наконец-то решила посидеть дома. Пошла на кухню наварить себе гречки, а там Вадим и Вера что-то жарили, ведя непринужденную беседу. Своим сиплым голосом я пробурчала им «здрасьте» и начала приготовления. Вера заботливо поинтересовалась, не заболела ли я, не мешает ли она мне готовить – я уверила ее, что мне надо мало и быстро, но она все равно подвинулась. Спросила, как прошло мое восьмое марта, я ответила, что на работе как в бою, она понимающе вздохнула. Пока гречка напитывалась кипятком, я сбегала за деньгами и отдала Вере шестьдесят пять рублей за замену батарейки в колонке. По кухне прошла мрачная Оксана, которая, кажется, простудилась, Вадим заботливо побежал за ней, выясняя, чем ей помочь. Вера внезапно спросила меня: «А как вы относитесь к драникам?» Я растерялась, сказала, что не знаю, их надо жарить, все такое. Вера улыбнулась: «Ну вот нам с Вадимом делать нечего, и мы как раз жарим драники, давайте я вас угощу». Я машинально даю ей свою тарелку с гречкой, она кладет четыре мощных драника и, довольная, возвращает мне тарелку. Я ошалело кланяюсь, говорю «спасибо, спасибо большое» и на автопилоте ухожу. Сижу вот ем. Жирненькие, конечно, но приятно, блин.

12 марта. Вепрева пишет:

Семья притащила какую-то огромную тумбу и отжала себе еще больше места на кухне, сдвинув две плиты вплотную друг к другу. Теперь уже не залезть между плитами, чтобы тебя никто не трогал, придется толкаться. Удивительно, как мне не хватило смелости тоже что-нибудь отжать или возмутиться, нам ведь тоже не хватает места. Но мне даже в голову такое не приходит.

13 марта. Осминкин пишет:

С утра на кухне блинная фабрика. Масленица у городского люда не менее популярна, чем у деревенского.

Вера курит и улыбается золотыми коронками. Ольга печет блины. Сын Ольги полощет в раковине пальцы минут десять как.

Ольга: «Ох, Славик, и в кого ты у меня такой ленивый». (С явным намеком на своего мужа Артемия, который целыми днями между дежурствами играет в онлайн-игру «Танки».)

Вера (понимая Ольгин посыл): «Наверное, в прапрапрабабку, ха-ха».

Ольга: «Ой нет, моя прабабка была ого‐го какая, двенадцать детей, спины не разгибала, а когда умерла, то так сгорбленной во гроб и поклали. Зато вот мамаша моя – это огонь была, сколько мы с ней за волосы друг друга потаскали, скоро день рождения ейное».

Вера: «Она овен, значит, а овны они такие упертые, что ни в жизнь. Вот моя мать товароведом работала. Постоянно полный дом гостей. Убираться каждый день заставляла. Чуть присядешь – тут же команда – поднимай паласы. Так ведь, мам, говорю, вчера же только вытрясали. Поднимай паласы, говорит, и все тут. Однажды я не выдержала и на хер ее послала. Так она сначала в ступор впала от такой наглости, а потом побагровела и говорит: „А ну вставай на колени, проси у матери прощения!“ Я как дернула во всю прыть из дома, двое суток пряталась от нее, но прощения не попросила».

Ольга: «А вот у Оксанки мамаша тоже была помешана на чистоте, каждый раз как приезжает, Оксана в панике все надраивает. Говорит, что та в каждый ящик заглянет, как накрахмалено, как поглажено, все обнюхает».

Вера: «А вот отец мой был полная противоположность мамке – гордый очень – парторг на заводе ордена им. Ленина и еще черт знает кого, пока работал все уважали, а как уволился, так в нищете и помер, ничего с работы не брал – такой был честный».

Ольга: «Да все они на голову были ебанутые в этом эСэСэСэРе, вот моя мать однажды после очередной взбучки говорит мне, что я тебя, Олька, назло своему козлу родила, чтобы доказать ему, что и без него могу дите воспитать, и он мне на хер не нужен, а так бы аборт сделала, и не было ни тебя, ни проблем у меня с тобой никаких».

Вера (замечая мое присутствие): «Ты, Рома, прости нас, теток грубых. Сегодня прощеное воскресенье, кстати. Мать моя, прости меня (гыкает в кулак), за то, что я тебя послала на хер когда-то. (Обращаясь опять ко мне) Вот я тебе сказала: „Рома, прости меня“, – а ты что должен сказать?»

Я: «Простить должен?»

Вера: «Бог простит – ты должен сказать. Давай еще раз. Прости меня, Рома».

– Бог простит!

(Всеобщий сдавленный хохот.)

16 марта. Вепрева пишет:

Зинаида Геннадиевна пробегает сквозь кухню, присвистывая, и забегает в туалет. Потом выбегает и громогласно заявляет Вере, которая как раз моет посуду: «Смотри, как я быстро хожу в туалет! Не то, что некоторые по два часа сидят, у меня все быстро! Это коммунальная квартира, а не отдельная». Вера сводит все на шутку: «Это только вы так можете». Зинаида Геннадиевна, присвистывая, убегает довольная.

17 марта. Вепрева пишет:

Данные прослушки из ванной показали, что в коммуналке мы проходим под кодовым именем «ботаны».

Осминкин дописывает:

Настя Вепрева собрала все лайки, а ведь это я, Роман Сергеевич Осминкин, был в это злополучное утро в ванной и собственноушно слышал, как те самые «другие», те непонятные «обычные люди», «иные» называют нас ничтоже сумняшеся «ботанами». До этого мы – левые маргинальные художники/поэты – оставляли себе право на репрезентацию других в своих искусствах и поэзиях, отдавая взамен все остальное – деньги, постоянную работу, размеренную жизнь, телевизор на диване по вечерам и ужин в одно и то же время. Но тут случилось самое страшное – «они» тоже имеют право на объективацию нас! И, может быть, даже включили нас в свои будущие пьесы. То, что Сартр говорил про «другого», во взгляде которого всегда ад и бездна, вот эти ад и бездна, оказалось правдой. Ад и бездна раскрылись передо мной в то утро в ванной комнате коммуналки. Мир теперь никогда не будет прежним. Мы объективированы, профанированы коммунальными соседями. Наше исключительное право раздавать имена и экзотизировать казалось бы нерефлексирующие социальные группы пассивных недосубъектов раз и навсегда низвергнуто. Мы просто-напросто «ботаны», нелепые персонажи, говорящие на птичьем языке и щебечущие непроизносимые еврейские и французские фамилии. Ботаны, у которых в комнате нету кровати, но зато есть найденный на помойке забитый книгами шкаф.

19 марта. Осминкин пишет (частично со слов А. Вепревой):

«И запах Родины нам сладок и приятен…» Воистину стоило вернуться мне из короткой творческой командировки в город Вену, чтобы особенно явственно ощутить, как с порога коммуналки в нос шибануло жареными шашлыками (шашлыки в квартире!). На кухне восседала почти вся мужская половина квартиры: Вадим и Никита топлес, Валера в рубашке в стиле челночных девяностых. Окно нараспашку, на подоконнике стоит электрический мангал, на котором открыто жарится мясо, нанизанное на шампуры. Ветер заносит его запах в кухню и далее загоняет по прикомнатным щелям. Запах шашлыков везде. Голые мужские тела, открытый подоконник, пиво и незлобивый матерок. Весна в нашей коммуналке уже наступила, и не важно, что на улице минус пять градусов и ледяной ветер.

Город Вена – нейтральное место мировой постистории с ее обонятельными искушениями, настигающими твои рецепторы венскими шницелями, венскими сосисками, венским кофе и венскими штруделями на каждом перекрестке, так что идешь одурманенный, насытившись одними только ароматами. Но не такая наша Россия – здесь история продолжается и творится руками наших соседей по коммуналке субботним мартовским днем прямо на подоконнике. Крепкие и не очень зубы настоящих мужчин вгрызаются в мясо, выхлебывая последнее из пластиковых пивных полторашек. Мужчины обсуждают последние новости: вчера Россия праздновала «присоединение» Крыма к России. Торжества прошли во многих городах и собрали десятки тысяч восторженных горожан. Но уже сегодня наступило тяжелое похмелье – в Ростове-на-Дону разбился «Боинг» с туристами, летевший из Дубая. Праздник и Трагедия в России ходят рядом. Никакого нейтралитета постистории, никаких визгливых европейских ценностей. Только шашлык на подоконнике коммунальной кухни.

23 марта. Вепрева пишет:

С утра я проснулась от пиления. Вчера я была на пробах к фильму, где разгуливала в черном пальто и размахивала пилой, это сочетание показалось мне весьма необычным, однако суть оставалась все той же – в комнате Зинаиды Геннадиевны происходил акт пиления. Курить она не выходила, из чего я сделала вывод, что пилят либо ее, либо она уж очень увлечена своим делом.

Я умылась, сделала завтрак, а пиление все продолжалось. Стал доноситься голос внука «бабушка, бабушка». Я решила пошутить, что ЗГ пилит своего внука, а Роман решил добавить, что такими темпами она скоро нас самих отсюда выпилит. «Свиньи! Свиньи! Выпилю! Выкурю и выпилю!» – вошла в раж я, полностью отдавшись подражанию. А пиление продолжалось.

Прошло около часа, а она все пилила. Мы уже терялись в догадках, что происходит за нашими стенами. В коридоре стали появляться выпиленные полки, стойки, и я представила, как она, вместо того чтобы размонтировать свою мебель, злостно выпиливает ее со стен все утро.

Тут пиление стихло и началась долбежка. Казалось, что наша Зинаида ранее работала бурильщиком, и сейчас она снесет стену своими мощными ручищами. Вибрации от этой долбежки спокойно могли произвести мгновенную перепланировку в нашей квартирке с деревянными шаткими перекрытиями и без капитального ремонта со времен 1899 года. Еще где-то час продолжалось это мракобесие, а потом все стихло и она начала просто топтаться как обычно. Я отвлеклась.

24 марта. Вепрева пишет:

Решила вынести пакет с мусором на площадку, чтоб потом прихватить по пути на улицу. Открываю дверь, а она не открывается. Ничего не понимаю – толкаю, а дверь не открывается. Смотрю в глазок внимательно, вижу, что подперта чем-то. Ах это шкаф Зинаиды Геннадиевны, который она вынесла на площадку неделю назад и никак не может донести до помойки. Иду к ней, стучу. Слышу ее «да, да» и открываю дверь. Зинаида чаевничает с внуком, а ее собака Тотоша сразу бросается на меня и гавкает. Описываю ей ситуацию, она спокойно выслушивает, встает, говорит «Щас откроем», и мы идем к входной двери. Она бодро толкает дверь, шкаф сдвигается, она потирает ладони и говорит: «Да это наша соседка ебанутая, у нее совсем крыша съехала, не в первый раз такое». И уходит обратно чай пить.