Коммуналка на Петроградке

Артемий: «Да ты че, еб твою мать, а знаешь, как на восьмере они зверюги! Уух ебать колотить рвы берут на шару йобт и мощь брони хуй тебя загасят в лобовой».

Никита (глубоко затягиваясь и нервно гася сигарету): «Короче, блядь, пойду сейчас попробую восьмеру установить, если не потянет, верну семеру».

Артемий: «Давай шлепай, я вот сыну пельмени доварю и захуячу курскую дугу, седня Рождество выходной ебт…»

P. S.: Артемий и Никита, как оказалось, обсуждали популярную онлайн-игру «World Of Tanks». Подумал, что это хороший способ отвлечь диванные войска от слива Новороссии.

7 января. Вепрева пишет:

Разбирали загруженные антресоли, и вместе с облаком пыли оттуда посыпались носки, в которых Осминкин признал давно утерянные свои. Экспертиза помогла сопоставить данные и восстановить полную картину: наша соседка, Зинаида Геннадиевна, возмущенная той чудовищной антисанитарией, которая возникала от оставленных осминкинских носков в осминкинских ботинках, устроила носочный геноцид. Вдоволь нанюхавшись его верхней одежды (о чем он жаловался осенью на своей странице в фейсбуке), она смелой рукой зарывалась в теплоту его еще не остывших носочков, изымала их из ботинок и ловко забрасывала на антресоли, воображая себя, наверное, здоровенным мускулистым баскетболистом и, вероятно, почихивая или покряхтывая от пыли.

8 января. Осминкин пишет:

Впервые застал очередь в вечерний туалет. В это время обычно все соседи либо уже, либо еще спят. Сын Ольги Славик пулей вылетает из комнаты в туалет, дергает дверь, а там занято, бежит по кухне, включает кран с водой и убегает обратно в комнату, хихикая.

Ольга из туалета: «Слава, убью… перестань носиться».

Выходит хрупкая Илона и, глядя на меня, вопрошающе кивает на закрытую дверцу туалета. «Там Ольга», – говорю я Илоне. Илона, смущенно комкая кусочек туалетной бумаги в руках, облокачивается на свой кухонный пенал и терпеливо ждет.

Я: «А вот я читал, что по нормам, если в коммунальной квартире больше 4–5 комнат, то должно быть два санузла».

Илона закатила глаза, представляя второй санузел.

Снова вбежал пулей сын Ольги Слава, снова включил кран с водой и хохоча убежал в комнату.

Ввалился заспанный Артемий и сразу на автомате схватил ручку туалета. «Там занято», – говорю я. «Олька, ты, что ли, там?» – проворчал Артемий. «Ну я, – процедила Ольга, – что ж вы все там взбеленились, что ли? Спокойно сходить в туалет не дадут».

Илона попыталась обозначить свое присутствие Артемию, пошевелив туалетной бумажкой в руках.

Я: «А вот я читал, что по нормам, если в коммунальной квартире больше 4–5 комнат, то должно быть два санузла».

Артемий хмыкнул: «По нормам много чего должно быть», сел на табурет и закурил.

На кухню вплыла сибирячка Оксана: «Ох, когда же уже эти праздники-то кончатся. Скоро одну перловку жрать будем. Это что вы все в очередь в туалет, что ли?»

Я: «Кроме меня».

Оксана: «Ну слава богу, минус один. А кто там вообще?»

Артемий: «Олька там засела».

Оксана: «Ольгаа, так она там и уснуть может… ха-ха».

Я: «А вот я читал, что по нормам, если в коммунальной квартире больше 4–5 комнат, то должно быть два санузла».

Оксана: «Ха… нам еще повезло, что ванная не на кухне, а отдельно, и вообще то, что она есть, а не кабинка душевая».

В это время дверь туалета наконец открылась и оттуда с достоинством вышла Ольга, и, покрутив у виска в сторону Артемия и Оксаны, удалилась в комнату.

Илона испуганной ланью прошмыгнула в заветную кабинку.

На кухню пыхтя ввалился муж Оксаны Вадим и, глядя на всех присутствующих, съязвил: «У вас тут что, кухонные посиделки полуночников?»

Я хотел еще раз сказать про то, что по нормам в коммунальной квартире больше 4–5 комнат должно быть два санузла, но, заметив краем глаза выражение лиц туалетных ожидантов, решил не накалять донельзя нервозную обстановку и ретировался.

11 января. Вепрева пишет:

Сегодня было тихо. Изредка на кухне кто-нибудь грустно курил и молчал. Вечером все сидели по комнатам и не выходили. Я помыла плиту.

13 января. Вепрева пишет:

Возвращаюсь, значит, я сейчас из магазина, открываю дверь в свою расчудесную коммуналочку, а на меня оттуда пьяный человек выпадает. Смотрит на меня с пола благоговейно и выдавливает: «Приветик». «Приветик», – раздраженно говорю я и перешагиваю.

Иду дальше. Свет везде предусмотрительно включен, хотя обыкновенно тьма кромешная, в которой нечаянно можно пощупать других соседей, частенько левитирующих в ночи, словно бы темнота отменяет чудовищные скрипы деревянных перекрытий без капремонта с момента их создания. Слышу, как за стенами комнат идет тихое торжество. Скромные хохотушечки, сдавленные грохоты, милое такое веселье, которое вроде бы и веселье, но стремящееся себя отконтролировать и приручить. Только начинаю открывать дверь своей комнаты, как из соседней выпадает еще один пьяный, тоже начинает барахтаться и всем своим видом словно бы извиняется за свою плохую подконтрольность.

Запираюсь.

15 января. Осминкин пишет:

В одну из комнат после новогодних праздников вернулись из Донецкой области съемщики: переехавшая в Питер еще до начала событий Майдана и АТО семья из Донецка, Вера и ее муж Валера. Крупная короткостриженая брюнетка Вера с характерным восточноукраинским акцентом в первой половине дня курит каждые полчаса:

– Что это вы унитаз расшатали совсем?

– Это не мы, это Витек с него падал по ночам, засыпая.

А узнав про историю с украденной уткой, разохалась и запричитала, что неужели так можно взять и съесть чужую утку, а узнав про белую горячку у съевшего утку Вити, затянулась так, что послышался скрип ее легких, поджала губы и стала молча смотреть в окно на падающий снег.

Муж Веры Валера, поджарый, рукастый мужичок лет сорока, тут же подложил под унитаз брусок, и теперь унитаз не кренится на правый борт при каждом его использовании.

Из ванной раздаются позывные «Дорожного радио». Я, чтобы разрядить обстановку после разговора про белую горячку, пытаюсь пошутить: «Кто-то в ванной под музыку моется?»

Вера: «Это мой муж Валера бреется с транзистором. Он всегда бреется с радио, привычка с армии. Так веселее, говорит, щетину скрести».

На кухню входит Зинаида Геннадиевна и усаживается на именной табурет у окна, автоматически подкуривая утреннюю сигарету натощак. Двоих курящих мое обоняние уже не выдерживает, и я быстро ретируюсь.

Завтра попробую деликатно узнать у Веры и Валеры об обстановке на востоке Украины.

16 января. Вепрева пишет:

На кухне стоит несколько стиральных машин, но одна из них – самая лютая. Перекрытия у нас деревянные, капитального ремонта ни разу не было, и все ходит ходуном от обычных шагов. А когда стирает эта машина, кажется, что сейчас кухня схлопнется в одну точку. Вибрации проникают внутрь, кровь закипает и сворачивается, когда ты стоишь и трешь морковку у своей стойки. Эта машина должна играть в грайндкор-группе и отправлять всех слушателей в ад напрямую. Но хозяева очень любят свое маленькое чудовище. Кормят регулярно и поглаживают. А когда машина, в очередной раз захлебываясь и лютуя, заводится в своей агрессии и ненависти ко всему миру, угрожая выплюнуть вертящийся раскаленный барабан наружу, из комнаты выбегает Зинаида Геннадиевна и бросается на стиральные амбразуры, покрывая своим телом это чудовище и нежно прижимаясь к нему щекой. Так они и вибрируют вместе до конца.

18 января. Вепрева пишет:

Зинаида Геннадиевна ловит меня в коридоре:

– Давайте договоримся, что в следующий раз, сдавая дежурство, вы будете заодно и трубы средством заливать. А то никто этим не занимается, только я одна.

«Хорошо», – отвечаю.

Потом слышу, как она же говорит Вере:

– Представляете, никто, вообще никто не чистит трубы, одна только я этим занимаюсь.

Та отвечает: «Какой кошмар».

Что же это – индивидуальный подход или исключение? Или уровень общения? – со мной по делу, с остальными о душе. А вообще, так и с ума можно сойти, когда все разговоры в коммуналке только о том, какие все грязные и загрязняющие. Вот тебе и бытовая ксенофобия.

19 января. Вепрева пишет:

На днях Оксана хвастается, что они с Вадимом на Крещение идут в прорубь нырять, и спрашивает Валеру, будет ли он на Крещение в проруби купаться. Валера вздыхает: «Один раз окунулся уже, с воспалением слег, в этот раз «груз 200» получать будете».

Пауза. Понимающие взгляды.

20 января. Вепрева пишет:

Уже дней пять, как кто-то украл туалетный ершик. В туалете стали находиться дольше, однако никто не подает виду, не признается и не приносит новый прибор.

А сам унитаз, который ранее был накренен влево после того, как Валера подпер его правую сторону деревянным бруском, отныне стал угрожающе качаться в обе стороны, окончательно лишая пользователей остатков спокойствия и безопасности, под навязчивые покашливания ожидающих с другой стороны.

22 января. Осминкин пишет:

Сегодня должны были прийти фотографы из The Village, Виктор и его жена Ирина, чтобы снимать нашу коммуналку и нас на ее фоне. Настя попросила их взять с собой сменные тапки, чтобы быстро переодеться и прошмыгнуть в комнату, пока Зинаида Геннадиевна и другие жильцы не почуяли неладное. Но соседи как назло все повылезали из своих комнат и позаканчивали свои смены. Даже запойный Витек решил намыть недельную горку своей грязной посуды. По кухне скачет стиральная машина. Над нашим пеналом огромная протечка с кровли. Зинаида Геннадиевна вернулась со смены. Оделась в розовую пушистую пижаму, наделала бигудей. Бегает по кухне, обзывает всех свиньями.

Зинаида Г. закуривает и тараторит Вере на жалобы последней о том, что у ее мужа Валеры прихватило почки:

– А все почему? Потому что каждый год надо обследоваться. Компьютерную томографию делать, рентген, анализы сдавать, то да се (глубоко затягивается). А то вот поступила к нам одна пациентка, ишь ты поехала на горных лыжах кататься, а самой писать больно уже полгода как, и что ты думаешь – оказалось смещение позвонков, и нейрохирург ее на стол сразу срочно положил. Вот тебе и почки. Обследоваться надо, а то писать больно полгода, а она на горных лыжах кататься поехала, дура.

Вера только нервно кивала и поддакивала в ответ.

Вепрева пишет:

Осминкин упустил, что, когда гости заходили в темноту под грохот стиральной машины, он пугливо выбегал из туалета в дырявых колготках. Позировал он, кстати, тоже в них.

25 января. Вепрева пишет:

Сегодня утром пятно на кухне решило окончательно лопнуть и превратиться в настоящую протечку, чтобы методично поливать нашу тумбу, розетку и стиральную машину. Мы изолировали все полиэтиленом и поставили кастрюльку. Надо было звонить в аварийку, но я застеснялась, поэтому Рома позвонил сам, лишь проворчав: «У тебя что, проблемы с коммуникацией?» На той стороне ответили, что у них много дел и нам перезвонят. Через два часа я обнаружила, что один ручеек превратился в четыре, и стала звонить сама, уверяя, что у нас тут практически полный пиздец. Женщина там поохала, спросила, где именно течет, поохала снова и сказала, что надо звонить начальникам. Пообещала перезвонить и положила трубку, а телефон мой не спросила.

Итак, каждый час я опорожняла кастрюльку с грустным видом под озабоченные взгляды соседей. Вера курила и говорила: «Да они там все на лапу хотят в этих жэках, а работать не хотят». Оксана и Ольга подтвердили, сказали, что надо сразу звонить в 004, они и приедут быстрее, и аварийке местной еще надают. А то, мол, место это из гипсокартона, еще как провалится, однажды там балки какие-то провалились, в общем, ад и палестина, всегда в этом месте все лилось.

Позвонила я в 004 часов в шесть, там мне мгновенно ответили, заявку приняли, по срокам ничего не обещали, сказали ждите. Вот и жду, пока ничего не изменилось.

26 января. Вепрева пишет:

В туалете появился ершик. После того как унитаз был окончательно засран. Осминкин хотел купить ершик первым, чтобы пристыдить соседей, но не успел.

Текущая стена к утру превратилась в ниагарский водопад. Мужики пошли исследовать чердак и обнаружили там прогнившую, текущую, но официально капитально отремонтированную кровлю. После пятисотого звонка аварийка зашевелилась и прислала мастерку, которая все сфотографировала, составила акт и пошла за снегоуборочными альпинистами.

Вскоре в дворовом колодце поднялся мат-перемат: «Кидай!», «Не кидай!» Постепенно перестало капать. В колодце кричали: «Ты че дурак все чистить?», им отвечали: «А че, не надо все чистить?», и им отвечали: «Нет, блять, только с краю, блять, чистить».

И снова повалил снег.

27 января. Осминкин пишет:

Сегодня поэт Роман Сергеевич Осминкин материализовал «единство и тесноту стихового ряда» Тынянова на внелитературном, бытовом материале под названием «Протечка». Осминкин отработал ночную смену (смену ведер и кастрюль буквальным образом), повинуясь главному конструктивному фактору тыняновской теории стиха – ритму. Но Осминкин не только повиновался внутреннему ритму падающей с потолка капели, но согласовал ритмические группы капели с синтактико-семантическими группами подставлямой под них тары. Для этого Осминкин прибегнул к нехитрой математической операции вычисления времени наполнения тары посредством умножения частоты падения капели на единицу времени. Получилось, что самое активно наполняющееся ведро оказывается полностью оформленным капельным рядом и, следовательно, обретшим тесноту, чреватую семантическим взрывом, спустя 1 час и 27 минут.

Поэтому Осминкин дождался полного наполнения тары (предельного соответствия формы своей функции), который наступил в 4.27 утра 27 января, опорожнил всю тару (обнулил прием) и тут же лег спать, предварительно заведя будильник на 5.57 утра. В вышеозначенное время Осминкин по первому звонку будильника поднялся и быстро проследовал на кухню, где, к его удовлетворению, тара оказалась на нужном критическом пределе своей наполненности (форма почти полностью выражала функцию). Осминкин, пребывая в состоянии полусна, автоматически опорожнил всю тару, подтер пол вокруг и тут же проследовал обратно в постель, заведя будильник на 7.33 утра (частота смены тары каждые 1 час 27 минут). В отличие от внутритекстовой конструкции, enjambement, являющийся несовпадением ритмических групп с синтактико-семантическими, в данном случае был недопустим.

В 7.33 утра данная операция опорожнения повторилась почти без изменений, с той лишь разницей, что Осминкин заметил, что тара была заполнена на треть меньше, то есть внутренний ритм капели замедлился и теснота стихового ряда обладала еще небольшим люфтом для обретения своего единства. То есть функция была недовыражена и потенциал формы не исчерпан. Но Осминкин решил учесть это замедление внутреннего ритма при следующей компоновке крупной формы и завел будильник с учетом ее растяжения (здесь Осминкин допустил небольшую вольность и математическому расчету предпочел свой глазомер, сочтя это допустимым интуитивным смещением строго-рационализированной операции формообразования).

Итак, последний элемент ночной смены – свой триптих, Осминкин завершил в 9.47 утра 27 января, когда окончательно проснулся и прибегнул к замене тары.

Таким образом ритмические группы капели, вступая в диалектическое взаимодействие с синтактико-семантическими группами тары, обусловили постоянную динамику произведения «Протечка», заключающуюся не только в постоянном освежении конструктивного принципа смены тары (метра), но и в деформации фактора внелитературного ряда – деформации жизненного цикла посредством его насильственной ритмизации и прерывания. То есть Осминкин достиг-таки наконец чаемого архаического принципа партиципации – когда ритмическая форма влияет не только на словесное содержание произведения, но и на повседневный жизненный уклад. (Там, где ритм танца подчинен ритму утаптывания зерна в поле, а все вместе они подчинены большому аграрному ритму смены времен года и сбора урожая – сродни тому как Осминкин ритмизовал отрезки своей жизни между сном и бодрствованием согласно ритму капели.)

Остается только добавить, что произведение «Протечка» в своем динамическом единстве было подчинено своей прагматике «недопущения потопа» (ср. как в архаических обществах ритуалы призваны были отсрочить приход Сына Погибели).

28 января. Вепрева пишет:

Вчера нам заботливо, через записочку, сообщили о наступлении нашего двухнедельного дежурства. Вступили. Опасливо оглядываясь на подтечное пятно и внимательно прислушиваясь, за час я отмыла жирную и засохшую плиту, а также раковину.

29 января. Журнал The Village опубликовал материал о нашем опыте жизни в коммуналке на Петроградской стороне.

29 января. Вепрева пишет:

Эстетизировала нашу недавнюю протечку. Как отметили знакомые, все «как у Тарковского».

30 января. Осминкин пишет:

После публикации в The Village за сутки на наш паблик «Коммуналка на Петроградской» подписались сто с лишним человек.

Такова неумолимая логика снежного кома дистрибуции медиаобразов. Но расширение адресной базы влечет за собой ее размывание во всех социокультурных смыслах. Аудитория в определенной степени становится непредсказуемой, непредзаданной и анонимной. На пишущего для такой аудитории налагается не только пресловутая ответственность за слово, но и требование, задаваемое самой публичностью речи, – быть как можно более убедительным для как можно большего числа читателей. Но форма дневника, каковая была избрана для вышеуказанного паблика «Коммуналка», своим исповедальным, почти интимным нарративом всячески противоречит этому требованию наращивания публичности. Аналоговые дневники, писавшиеся в стол и публикуемые после смерти своих владельцев или по крайней мере в качестве предсмертных мемуаров, тоже предполагали своего читателя, но это был один-единственный трансцендентальный читатель – идеальный читатель – зеркальное отражение субъекта письма. Дневник, подключенный к средствам массовой коммуникации, – это априори расщепленный дневник, заимствующий интимную исповедальную интонацию у своего аналогового прототипа, но выворачивающий ее вовне публичного пространства как шкурку тюленя. И вот вопрос, не моральный, а сугубо телеологический, функциональный: стоит ли дневниковое письмо жизни тюленя, чтобы его можно было так легко вывернуть наизнанку и предать публичному чтению, чреватому непредсказуемым и бесконечным центробегом интерпретаций и искажений? Выходом из этой ситуации могла бы быть игра в дневниковое письмо – заимствование голой формы с холодной головой престидижитатора. Но есть риск вместе с изъятой формой похерить и саму основу дневника – прямое свидетельство, принадлежащее ведомству искренности, то бишь выдать свою метапозиционную сфабрикованность взамен прямого вещания изнутри экзистенциального опыта. Но если на карту ставится работа над истиной, то бишь пишущий дает себе установку публичной речи не просто как успешной/неуспешной, а как истинностной процедуры, процедуры производства истины самого письма, которое не может быть высказано и выказано иначе как через дневниковую форму, как интериоризированный в себя конструктивный принцип. Такое письмо перерастает рамки квазидневникового репортажа из глубины души и само задает себе правила и проверяет пределы возможностей дневника как способа говорить вообще, пределы дневниковой интимности, искренности, прямой речи. Лучший дневник – это дневник о дневнике – дневник самонаблюдения за своим желанием вести дневник, то бишь дневник, скрупулезно регистрирующий акты письма как ситуации несовпадения своей речи с окружающим миром слов и вещей.

30 января. Осминкин пишет:

Предыдущая квазитеоретическая телега на самом деле понадобилась мне лишь с одной только целью написать вот этот пост:

Сегодня утром наши с Настей будильники вошли в унисон – мой наигрывал бодрую мелодию, а Настин синхронно озвучивал голос женщины-робота, рефреном возвещавший о том, что сейчас «девять часов ровно». Я проснулся и кувырком, как я обычно это делаю, скатился с матраса и вскочил на подоконник в одном исподнем. Я глубоко вдохнул свежий предштормовой питерский воздух и начал изображать девушку с улицы красных фонарей Амстердама, танцующую в окне. Сегодня суббота и у работниц паспортного стола в доме напротив выходной, а то бы они смогли наблюдать за голыми ногами тридцатисемилетнего мужчины, форма которых была отточена в своих мускульных изгибах многолетними ежедневными хождениями пешком как минимум по 10 км в день. Я расправил плечи, слился с окном, повелевая раскачивающимися от ветра проводами и протеичными облаками. Солнце показалось со стороны Невы, озаряя лицо Насти. Ее веки вздрогнули, Настя проснулась. «Доброе утро, Настя», – сказал я. «Доброе утро, Рома», – сказала Настя. Мы налили по стакану воды, чокнулись друг с другом. Воду натощак мы пьем каждое утро. Мы улыбнулись друг другу так нежно и приторно, как улыбаются только голливудские звезды на красной ковровой дорожке перед вспышками телекамер. Это такой вид улыбки, который своей гипертрофированной нарочитой искусственностью, отрицающей всякую рефлекторную мускульную естественность, становится в какой-то момент более естественным, чем сама жизнь. Мы с Настей идеальные актеры Дени Дидро, вживающиеся в роль, но оставляющие холодной свою голову.

Настя проснулась с искринкой в глазах. Судя по всему, период адаптации к ее новому курсу антидепрессантов подошел к концу. Мы обнялись и застыли на мгновение. Я полушутя прижал Настю к себе чуть сильнее, и она тоже полушутя пискнула, как куколка. Сильнее прижимать Настю я не стал. Настя начала делать йога-зарядку на матрасе, а я включил умницу Александра Маркова, одну из его многочисленных лекций из курса по «Философии искусства», где Александр вещал об этимологии древнегреческих понятий мимесис, диалог, deus ex machina и др. Так вот мимесис не имеет ничего общего с подражанием кому-то или чему-то, а являлся для греков синонимом изображения – то есть нельзя подражать природе, вещи, человеческому действию, но можно буквально изображать то или иное природное явление, вещь или действие. Диалог в древнегреческом не имел никакого отношения к разговору между двумя участниками, и все поздние триалоги и полилоги – это ошибочные конструкты. Приставка «диа» означала на греческом «говорение через», то есть попросту процесс общения одних с другими; deus ex machina – это латинское переложение греческого принципа божественного вмешательства в ход трагедии, а попросту кран, или специальная театральная машина («эорема»), доставлявшая актера, изображавшего бога, на сцену (так как боги в Др. Греции обладают бесшумной походкой и, следовательно, не топают).

После зарядки Настя пошла нарезать апельсин и яблоко, чтобы потом смешать его с ряженкой и орешками – это наш стандартный зачин завтрака. В это время я быстро сделал свой комплекс йога-упражнений и оделся. Я пришел к Насте на кухню – сегодня на кухне на удивление было пусто, и мы даже станцевали с Настей небольшой менуэт, который выглядел весьма неуклюже, отчасти по моей вине, но сам факт танцев на коммунальной кухне искупал его неуклюжесть. Потом мы взяли свои тарелки и включили последний выпуск новостей на канале Euronews, по которому показывали много репортажей про беженцев и войну на Ближнем Востоке. Мы сочувствовали беженцам и негодовали по поводу войны на Ближнем Востоке. Репортаж про беспрецедентную засуху в Эфиопии и возникший в этой стране продовольственный кризис сподвигнул нас застыть с ложкой у рта, но, слава богу, ненадолго, так как жизнь продолжается и мы еще же молоды. Чем мы можем помочь несчастным эфиопским детям? Приютить одного из них в своей пятнадцатиметровой комнате? Надо подумать…

Потом я пошел на кухню и быстро отточенной технологией сделал наше второе блюдо – омлет от Романа Сергеевича Осминкина. Ах, что это был за омлет. Ни одна буковка не может передать его запах и уж тем более вкус, поэтому я лишь скажу, что Настя его очень любит и омлет вошел в наш ежедневный рацион. После омлета было кофе с украинской конфеткой, привезенной моей мамой с поминок дедушки Левко из села Слобода Шоломковская Овручского района Житомирской области.

Потом я быстро оделся, поцеловал Настю и побежал работать в библиотеку Маяковского, из которой сейчас и пишу вам этот текст. Настя все-таки художник и ей нужно больше пространства и естественного света, поэтому я оставляю ей комнату на день, а сам как поэт вполне удовлетворяюсь нейтральным библиотечным пространством, не отвлекающим по мелочам от написания важной статьи в журнал НЛО: ответа Марку Липовецкому на его статью обо мне как воплощении перформативной поэзии в сети Фэйсбук. Фэйсбучность по Марку Липовецкому привела к завершению конструктивный принцип (Тынянов) эволюции литературных форм, так как соединила акт письма с актом массовой коммуникации.