Нежелание славы

Когда, склонив ко мне томительные взоры

И руку на главу мне тихо наложив,

Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?

Ты знаешь, что здесь происходит? Пожалуй, ее чувство к нему ближе к моему чувству к тебе! Страх суеверный у нее – сильнее, чем у него. Хотя – исповедь от него! Какая душевная обнаженность обеих! Ты не эгоистка, но для кого ты живешь, не живя для меня?

Другую, как меня, скажи, любить не будешь?

Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?

А я стесненное молчание хранил,

Я наслаждением весь полон был, я мнил,

Что нет грядущего, что грозный день разлуки

Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,

Измены, клевета, всё на главу мою

Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,

Как путник, молнией постигнутый в пустыне…

Вся стихия, вся бездна любящего человеческого сердца в этих стихах! Пушкин достигает самых больших глубин, не просто психологичности – духовности – любовного чувства! И вместе с тем, смотри – какая здесь точная дифференцированность. Для любви женщины – награда вся в ответной любви мужчины. А для мужчины – и этого мало! Любовь женщины обязывает его мужество, его доблесть!

Но об этом – в следующих строках. Здесь же – весь душевный трепет, каждое чувство изображено, названо по имени – и «стесненное молчание», и «наслаждение», и та же суеверная «мнительность», и весь миг – как вся жизнь («нет грядущего»!). И внезапный страх, что вдруг все оборвется, унесено будет роком, любовь не продлится в грядущем, на смену ей придут «измены», «клевета» – и поэтому уже сейчас: «слезы», «муки»… Все вдруг – стало пустыней!

Вот как суеверно счастье! И как обороть, перелукавить этот вал мнительности, суеверия, ужаса?.. «Обрушилося вдруг» – и человек несчастен посреди счастья… И чем тут рассудок поможет душе? Счастье так велико, что стоит лишь на миг вообразить, что оно отнято, как вся душа падает с солнечной выси в самую мрачную пропасть!..

И всё передо мной затмилося! И ныне

Я новым для меня желанием томим:

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне,

Чтоб, гласу верному внимая в тишине,

Ты помнила мои последние моленья

В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

Желание славы – не тщеславие его… Оно как обеспечительное средство, как спасение и страховка – от страха: лишиться вдруг любви! Оно продиктовано женским инстинктом и прочтено мужским сознанием… Ведь женщина не просто любит, а заряжает мужское сердце энергией творчества!..

Герой Пушкина, юн, он может мечтать о славе, может искренне верить в ее особую ценность. Но что же делать нам, особенно мне, когда не люблю славу?.. Кажется, никогда не любил ее, тем более ныне, когда так истерт (точно поповская риза в дешевом приходе) ее блеск, так сомнительны подступы к ней!.. Когда и ты это понимаешь – но, по-женски, все же предпочла б ее безвестности и безымянности моей? Чем могу добиться, чтоб «Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне»?

«…Спасибо за Пушкина… Ведь знала эти стихи. Считала, что знаю. Пошла в библиотеку (почерк у тебя, прости, как у всех гениев – неразборчивый), еще и еще прочитала. Потом и примечания прочла, весь комментарий. Потом снова за письмо. Стихи, вероятно, посвящены Амалии Ризнич? Сперва подумала: мне бы ее заботы!.. Дочь банкира, жена банкира и негоцианта… То есть, ни в «капитале», и в «товаре» не нуждалась… Удостоилась быть внесенной в пушкинский «Дон-Жуанский список». А прожила бедняжка всего-то ничего: двадцать два года. Поистине – не в богатстве счастье…

Но, может, и двадцать два не так уж мало, если быть любимой Пушкина!.. Долго смотрела на ее портрет. По-моему, весьма ординарная внешность. Что-то южное, томное, романтичное? Может, тут все в воображении Пушкина?..

Но, может быть, стихи посвящены Воронцовой. И она мне не кажется – красавицей. Правда, очень высокая, стройная шея, горделиво посаженная головка, видать, такова вся осанка… Впрочем, мужчины говорят: мы, женщины, не можем судить о женской красоте. Мол, ревность забегает вперед. Но почему же – нахожу ведь красивой Марию Раевскую, например. Или, «Клеопатру Невы», с ее «тяжелой женственностью» Аграфену Закревскую. Но ты, верно, знаешь, кому посвящено «Желание славы»? Что касается твоего личного «желанья славы» – ты здесь меня вполне окружил ею! Никто не получает каждый день по письму! Никто не верит, что от мужа. Вольно им думать, что хотят… Но ты не забывай и дом. Хоть немного «славы» удели цветам. Лучше поливай их утром! За квартиру и телефон не забудь уплатить. На моем столике – квитанция: получи мои туфли из ремонта. В общем, чтоб – «Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне»! Целую!».

«… Ризнич? Воронцова?.. А вот, что мне пришло в голову только сейчас. Скорей всего стихи – лицейские воспоминания о Карамзиной! О женщине, которую Пушкин любил всю жизнь, которую одну – из многих женщин! – призвал проститься перед смертью. К слову сказать, у Тынянова, в его романе о Пушкине, они – поэт и жена знаменитого историка – встречаются именно в саду, «во тьме ночной». И не по следам ли это «Желания славы»? Тынянов был не просто ученым – он был вдохновенным человеком, стало быть, прозорливцем! Пушкину было семнадцать, ей, Катерине Андреевне, тридцать шесть – а стихи написаны в Михайловском, в двадцать пятом году. Единственная любовь Пушкина, о которой он никому – и так всю жизнь! – и не поведал ни словечка…

«Она узнала в этот месяц с мальчиком то, о чем и не подозревала, о чем только смутно догадывалась и что вслед за тетками привыкла называть адом и развратом… Она не соглашалась на одно: впустить его к себе ночью… Она содрогалась, она в само деле дрожала перед этим безумством, которое передавалось ей. Нет, пусть лесок, пусть берег озера, пусть тень старинного театра, пусть все эти места, которые она покидала в измятой одежде, с приставшими листьями, при ежеминутной опасности быть здесь застигнутой, как девка, сторожем. Но только не ее комната…

Самый звук ее имени не должен был быть никому известен… Она одна его понимала…».

Царь присылал ей корзины цветов, вставал, уступая ей место, когда она появлялась в бальном зале, и – никакого успех: она любила Пушкина! Она купалась не в богатстве – в славе своего великого мужа. Не поэтому ли – желанье славы и у Пушкина? Который тогда лишь был лицеистом, лишь начинающим поэтом… В стихах – два чувства времени, и лицея, и Михайловского, как бы дважды пережитого, сперва въявь, сердцем, затем воспоминанием, мыслью, ретро… То есть – безвестного еще поэта, и уже известного ссыльного поэта. «Безмолвно пред тобой коленопреклоненный» – и у Тынянова о том же: «И однажды они встретились… Пушкин увидел ее вдруг – и вдруг рванулся к ней… Вдруг, задыхаясь, обняв ее стан, он стал опускаться, и, упав, прижался губами к ее узкой стопе… Он ничего не говорил, лежал у ее ног, и она не нашлась, как и что сказать ему. Он обезумел. Поднявшись, задыхаясь, он от нее не отрывался. Он не обнял ее. Он пал к ее ногам как подкошенный, как падают смертельно раненные». А эта строка – «И руку на главу мне тихо наложив, шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?» – так, в сомнениях суеверно, могла спрашивать лишь женщина, на много старше любимого, которая помимо всего прочего еще испытывала к нему материнское чувство… Да и все стихотворение – скорей по поводу любви, чем о самой любви, так говорят с любимой, которая и опытней, и старше. А Амалия Ризнич была моложе Пушкина на четыре года! «Другую, как меня, скажи, любить не будешь?» – ведь была еще в это же время близость у Пушкина с Авдотьей Голицыной, точнее, с Евдокией Голицыной, Катерина Андреевна знала об этой связи – не потому ли – «Другую, как меня, скажи, любить не будешь?». Три последние строки стихотворения, видно, следует отнести к последнему лицейскому свиданию – «в саду, во тьме ночной, в минуту разлученья». Почему-то крепнет уверенность во мне, что стихи – Карамзиной. Жену историка и великого писателя Пушкин хотел бы одарить – как любимую – славой великого поэта! А он уже был им в Михайловском!..

Между лицейскими свиданиями с Карамзиной – и написанием стихов прошло много лет, видать, это и вводило в заблуждении исследователей… Не сделал ли я случайное открытие? Хотелось бы – не ради собственной славы. Ради Пушкина! Себя забываешь, когда речь о нем! И вообще желание славы – и любовь к Пушкину – разве это совместимо?».

Интерес к предкам

Отец: Есть вещи, которые надо делать – как все, и есть вещи, которые не следует делать как все…

Сын: Не понимаю…

Отец: Это объяснить нельзя. Тем более составить перечни… В этом весь человек. То есть, как распределяет для себя это – «как все» и «не как все»…

Сын: Ты говоришь о характере? Или о личности?

Отец: А ты как думаешь? Чтό есть характер, чтό есть личность?

Сын: По-моему – характер у каждого, личность – редкость. И у личности не просто – крепкий характер. Главное – он направлен на общее добро… Если не так – и у негодяев ведь – сильный характер! Но не хочу их называть – личностями! Пусть и сто раз прописаны в истории…

Отец: Что ж, можно понять такой максимализм… Но это – знать, когда – как все, а когда – не как все – это у меня от деда! Твоего прадеда.

Сын: Интересно! Ты мне о нем никогда не говорил!

Отец: Не говорил. Потому, что раньше не услышал бы это: «интересно!» Прежде все знали род свой не из «интересно».

Сын: Бабки-герольды? Теперь собачек холят. Так чего во мне нехватка?

Отец: Многого. Опыта и пережитого. Когда сам себя почувствуешь личностью. Или хотя бы научишься ценить – не из инстинкта самосохранения! Не из эгоизма! Из зрелости – внутреннего человека в себе…

Сын: В общем – понимаю. Сознаю. Чувствую… Ну, наконец, догадываюсь – о чем ты… Но – о прадеде! В самом деле интересно. Откуда есть пошла русская земля…

Отец: Нет. О другом… Я мальцом был. Отец, твой дед, то есть, был репрессирован… Так это тогда называлось. Участник гражданской войны, три ранения – и вдруг: «враг народа»… Но не об этом тоже. Мать с девочками – то есть, твоя бабка с тетками – упокой господь их душу, даже фотографий не осталось… Да снялись с места, уехали куда-то на Урал, а меня взял с собой мой дед, твой пра, на строительство в Среднюю Азию. Индивидуалист был прожженный, а добряк! Все отдаст – а доброго слова от него не услышишь. Угрюмый всегда, молчаливый, в стороне. Знал людей, насторожен был, недоверчив…

Сын: Характер, стало быть… Или с задатками личности? То есть, как я ее понимаю?.. Ведь все при нем, «Но ты останься тверд, спокоен и угрюм…» Если б такой характер нацелить на добро!

Отец: Не отвлекайся. Не перебивай… А плотник был – художник! И после работы – сидит топор оселком ласкает. Точно кошку на коленях держит. И на лице – доброта, задумчивая улыбка… А мне с ним – каторга. И забота, и то-усё, наставляет-вразумляет – а в душе я его «кулаком» считаю… Хотя бы это: все живут в бараке – он вырыл себе землянку невдалеке. И меня от барака отваживает… Отвадился? Как бы ни так!.. Чуть свободная минута – я туда. Ведь и кормились отдельно. Заставлял меня хозяйством заниматься. Временами я его ненавидел, «кулака»… Поедим, помою котелки – меня уже нет! «Куда?» «В барак!» Не удерживал, правда. Там и гармонь, и лектор, и вообще: молодежь… В комбинезонах – подруги кудрявые… Я успел подрасти.

Однажды басмачи пробрались ночью в барак. Лампочки не гасили – от тарантулов вроде бы защита. Тарахтит движок – и лампочки горят, хотя все на нарах спят. Вот басмачи – бритвой вдоль нар прогулялись… По горлам молодых…

Я эту ночь случайно в землянке остался. Вот тогда изрек мой «кулак»: «Есть вещи, которые надо делать как все, а есть вещи, которые не надо делать как все»… Странно, всё забыл из тех дедовских наставлений – когда по ночам вьюга завывает – и оба не спим, разговариваем. Или что-то «из старой жизни» рассказывает – и это помню…

Сын: Что ж, мысль в общем-то верная. И ничего в ней не вижу «индивидуалистского»… Скажем такое – Ленин ли не был коллективистом! А все же любил одинокие прогулки. Да и на охоту шел с редкими друзьями – не брал с собой весь совнарком!.. Но хорошо, что мне рассказал о прадеде. И вправду – у нынешних поколений – темп жизни, что ли? – ослаб он, ослаб интерес к предкам… Не говори с тоской – их нет, но с благодарностию: были.

Отец: Это откуда?

Сын: Оттуда ж – из классики, батя. Жуковский. Выходит, не так уж мы беспамятны, потомки? Ведь поэзия – она – что? Она, между прочим, жизнь без возраста, без старости, без смерти! В ней и живут они, предки… Ну, пусть без конкретики, так сказать, в духовном интеграле – а живут! Значит, не брани меня родная!

Отец: Хватит выламываться. Вот еще черта нынешней молодежи – боязнь чего-то высокого, духа и лирики…

Сын: Вот-вот! Обратная дуга! Много, значит, было липы, а то попросту за высокое выдавало себя низкое, за святое – подлое… Не буду, не буду, батя – не хмурься! Давай чай пить – жизнь продолжается! Жизнь яростна, жестока, но милостива!

Отец: Не говори красиво, брат Аркадий…

Сын: Нет-нет! Поэзия сама не выносит красивости – она сама серьезность! Это Блок, батя! Пей – пока горячий!.. И будем жить разборчиво – что как все, а что и не как все! Так что ли, батя?

Третья сила

Она: Странная эта поговорка… Ты не смог бы объяснить мне ее смысл?.. Растолкуй мне, пожалуйста, как понять: «Каждый человек стоит ровно столько, во сколько он сам себя оценивает»?

Он: Ни тарифов, ни разрядов, ни штатного расписания? Каждый сам по себе и отдел кадров, и плановый отдел, и отдел труда и зарплаты? Сам себе госкомитет по ценам? И ревизоров-контролеров не требуется? Хорошо придумано – не правда ли? А разве не чувствуешь – расценочный эгоизм в этом? Ставка на глупость, вернее, на скромность, терпимость, совестливость людей! Ошибка здесь, причем – историческая. Спесивое ничтожество, оценив себя по высшему тарифу, думает – люди все по его образу и подобию устроены! Бессовестность ни в ком не видит совести. Ограниченность и душевная грубость ни в ком не видит ни ума, ни тонкости чувств. Душевное пигмейство ни в ком не видит человечности, духовности, не оценит скромности, уступчивости, прет на рожон. Добиваясь своего – тщеславно пыжится, не догадываясь, что людям просто стыдно было связываться с ним!..

Она: Но я о другом спросила…

Он: Нет, не о другом! Но тут открытый, или самозаблуждающийся эгоизм. По крайней мере без лукавства. И совет эгоиста эгоисту. Неважно, каков ты, важно во сколько себя сам ценишь! Бери выше! В сущности – все прошлое воспитание здесь. Это и понималось под «собственным достоинством». Чувствуешь? Не просто «человеческим достоинством» – под «собственным достоинством»! Трудовой народ воспитывал в детях скромность, нетрудовые классы – «собственное достоинство». Не о личности забота была – о честолюбии! Сумей себя продать дороже, мир – тот же, мол рынок!.. Не прогадай! Всегда помни о выгоде! Чужой убыток – твой прибыток! Справедливости – нет, совести – нет, уважения и человеку – нет! Ты не обхитришь – тебя обхитрят!

Она: Постой… Что ж такое – эгоизм? Сила? Ум? Цепкость?.. Жизнестойкость?..

Он: Подлость он! Хотя – и сила… Недаром мир еще когда-то был поделен на бога и на сатану! Это – кто к кому ближе… Скажем так, человек силен телом, но и силен духом!.. Тело – это мышцы, мускулы, бицепсы… Дух – душа, и сильна она теми же «мышцами», «мускулами», «бицепсами» – чего? Совести! Для одних – совесть сила, живут для людей, творят добро… Для других она – либо обуза, которую изгоняют («Совесть потерял»), либо ее сначала как бы не было: рудимент, упоминание, то ли есть, то ли нет; стало быть, удобней: она выдумка! Ее вовсе нет!.. Служи себе, не жалей, не люби, не уважай людей! Они лишь созданы для твоей выгоды, чтоб служить твоему эгоизму… Вот и – «ты столько стоишь во сколько сам себя ценишь»!.. Философия? Психология? Кодекс и Завет?.. Как говорится, ловко устроился! Эгоизм – он всегда ловко устроится! А там и демоном станет, самим сатаной станет! И всегда, всегда неумный!

Она: Вся человеческая история, стало быть, этот вечный поединок между богом и сатаной?.. Ну, условно, конечно?.. Ведь – нет ни бога, ни черта? Есть человек и его отношение с людьми. Так я говорю? Эгоизм, жить для себя – неумно? Так я говорю?

Он: Так! Но теперь – что же? – копеечно высчитывать слово, мысль, поступок? Глядишь – с другого конца в эгоисты вышел! Скажем, иной всю жизнь высчитывает содержимое кошелька, до копейки дебет-кредит… А другой – по одежке – ножки, еще в долг даст! Почему? Не делает пошлых расходов! Главное – душа выше денег! Даже студентов таких встречал. Богатство души важнее богатства кошелька! Весь мир еще нищий – духом нищий…

Она: Ну, за мой счет он вряд ли разбогатеет… Философия – не женское дело… Спросила, уточнить для себя хотела…

Он: Оправдываешься?.. Почему женщины стыдятся мысли? Или равнодушны к ним? Все сами знаете? Не в этом дело? Ладью жизни правите куда-то к своим целям?.. Масоны вы в человечестве! «Уточнить» – но палец о палец не ударите, чтобы что-то здесь изменить в сторону добра! С кем вы? С богом, с сатаной?..

Она: Мы, если угодно, третья сила! И она, видать, главная… Мы так же чувствуем и добро, и зло, бога и сатану, но не впадаем в мужскую истерику… У нас свое добро, свое зло – все умножается на: женское. На природное! Жизнь должна продолжаться! Занятно все же мир устроен!.. Хоть немного понять хочется. Обидно жизнь прожить и дураком помереть… Точно таракан или муха… Почему же так мир устроен: и бог, и сатана, и совесть, и эгоизм, и добро, и зло…. Кто это так его создал?

Он: Думаю, все это наши человеческие категории, наши оценки, критерии… Все благое рождается в одолении сопротивления. Не было б зла – зачем тогда душа? На чем душе бы расти? Жизнь была бы пресной… Зло затем, чтоб его одолеть, умножив добро! Не в том беда, что есть зло – а в том, что ему удается стать целью, стремлением, даже эстетикой! А «муха»… может, чтоб человек чувствовал – высь! Чтоб знал – счастье родиться человеком!.. Во всем свой разум…

Она: А в человеке? Тоже ведь ограниченный?.. Какая же разница – больше или меньше, если все одно: ограниченный?

Он: Думаю, здесь не так!.. Всем видам – ограниченный; безграничный – у одной матери-природы… А человеку она дала – не то, не другое: дала возможность расширять его! Как у математиков – от нуля до бесконечности. А жизнь – время, часы, то есть, как на шахматном турнире… Вот тебе тайна, вот тебе энное число лет жизни, вот тебе мир с его борьбой между гармониями и хаосом, духом и мамоной, совестью и эгоизмом… Покажи на что ты способен! Приведи-ка в действие твои мышцы! На теле, на душе! А я украдкой, как мать за сыном, погляжу на тебя… Стоило тебя пустить в мир, родить тебя человеком, дать тебе душу живу, разум, волю, совесть… Или надо тебя было оставить неодушевленной материей: землей, облаком, камнем? Может, лучше выкроила бы из тебя десяток кроликов? Тысячу ромашек? Сотню муравьев… От тех – чего ждать?.. А я тебя создала человеком! Осознаешь ли меня, соединишься ве́щей душой, или будешь суетиться, жалить и обманывать ближних, жить в страхе и умирать в рабском трепете? Так и не поняв – кто ты? В чем твое назначение? Так и не услышав в себе душу?..

Она: Ну это уже даже не философия, не поэзия даже… Фантасмагория, бред…

Он: Бред? Как ты можешь! Как мы боимся души!.. Я уверен – смысл жизни не в материальных целях. Жизнь – духовная задача! Хотя бы это понять! Не массовые забеги бы, а марафоны б одиночной мысли. Без фанатизма, мистики, культа и мрака. Иначе тот же эгоизм – его организованные формы! Человек – он и храм, и молитва, и сам бог!.. А это – «ты столько стоишь, сколько сам себя ценишь», это оставь духовно-нищим, эгоистам, их вселенском масонству!..

Она: Но жить-то приходится с ними… Главное, всегда они над тобой… Всегда их выгода… Всегда…

Он: Ах, ты им завидуешь?.. Зато, что они… нелюди? Чтό они могут сделать тебе, если ты свободна? То есть – не подобие им, не мещанка, следуешь голосу своей души? Кто всегда мыслит – тот всегда свободен!

Она: Утешение?.. Впрочем… А в общем трудно…

Он: Трудно – значит: истинно!

Возвращение

Он: И какова же тема твоей диссертации?..

Она: Сатира в творчестве Андрея Платонова. О ней почти ничего нет… В этом и трудность, и актуальность диссертации. Но у меня уже порядочно написано. Во-первых, я изучила материал.

Он: Это Платонов – «материал»? А ты – творец?!.. Ну и ну!

Она: Слушай, хоть сегодня придержи свой язвительный пыл. У меня и так мало времени! В конце июня – защита, а у меня вот, пока одни… лохмушки… Голова как колода…

Он: Так сказать, самое творческое состояние… Вдохновенье-озаренье… из лохмушек и колоды!

Она: Все, что рекомендовал мне профессор Подпрыщин – я все же изучила самым тщательным образом…

Он: Как? Значит, ты-то и всего Платонова не читала? И собираешься стать ученым, «специалистом по Платонову»! О, боги милосердные! Что это вы с нами творите!.. И ты приходишь занимать ума для своей потрясающей науки – да ты же ненавидишь ее! – ко мне, журналисту провинциальной газетенки? Защитишься, получишь свою ставку, которая в три раза больше моих кровных, мозолями души заработанных рублей… Слушай, ты же не любишь литературу! Ты же была неплохой воспитательницей в детском садике!..

Она: Опять за свое… Ведь это ты из зависти! Кто тебе мешает?

Он: Кто меня пустит? Ты молода, красива, покладиста… Зачем я профессору Подгузину?

Она: Подпрыщину!.. А то ты не помнишь… не ты ли меня с ним познакомил?..

Он: Да… На беду свою… Думал тогда – выйдешь за меня… А теперь ты – эмансипэ… Зачем я тебе?..

Она: Вот видишь. Сам не святой. Тоже с расчетом жил. Ход королевой… А она – брык в сторону… К молодому офицеру…

Он: К старому Подседалину… Слушай, он ведь тупица! Заказал ему тогда статью о Тургеневе. Всю пришлось переписать! Только слова «проф. Подштанников» остались от статьи… Раз десять «певец русской природы» – и ни одной мысли! Даже списать, украсть каналья не может!.. Слушай, он хоть мужчина – или гусь в камилавке и козел на горшке? Или он с тобой то же, что «певец русской природы» в Куртанвеле с Полиной Виардо? Ханжеская платоника… Импотентная недосягаемость… А писал ей как близорукая старушка ему ставила клистир2!

Она: Ты наконец изрыгнешь свою желчь?.. Ведь вот же – обратился все же к нему? Нужно и тебе, и газете это – «проф»!

Он: Мне? В гробу я его видел! В белых тапочках! Вот, читаю «Записные книжки» Чехова. Очень поучительно… И современно. Вот послушай… Нет, обязательно послушай!

Она: Какой ты несносный! Мало ли наслушалась, когда лежала на этой же тахте?.. Или мало напросветил? Пойми – мне некогда… Это просто хамство с твоей стороны… Знаешь, все вытерплю – нужна мне твоя помощь. И пользуешься этим!..

Он: Да! Пользуюсь! Станешь кандидаткой – ни я, ни Чехов тебе будут ни к чему… Комиссионки, загранки, кафедральная суета и рауты… Надо же будет играть в светскость, ученость!.. Нет уж – послушай!.. «Если человек присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то он, за невозможностью стать художником, неминуемо становится чиновником. Сколько людей таким образом паразитирует около науки… То же самое, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому больше ничего не остаётся, как стать чиновником». Поняла? Но ты ведь женщина! Ты не чужда жизни! Оставь ты этого своего Подхалюзина («под» – подлый предлог!). Выходи замуж за меня! Я глубоко раскаиваюсь, что втолкнул тебя в эту грязь! И Платонова не пачкай!

Она: Грязь не грязь… А платят хорошо… Платили бы мне столько за воспитательницу – разве пошла бы?.. Раньше, если не замужество – женщина обретала независимость на панели… Ныне вы еще для нас придумали – работу и науку. Спасибо на том! Чего же ты ропщешь? Чтоб хорошо жить – мужчин обманывали. А теперь – и общество!

Он: И на том тебе спасибо… Еще не угасло в тебе мое просветительство. Еще не лжешь, как скоро это вынуждена будешь делать. Вот, кстати, и об этом у Чехова… «Интеллигентная или, вернее, принадлежащая к интеллигентному кругу женщина отличается лживостью»… Заметь это – «вернее, принадлежащая»… То есть, подлинная интеллигентность вам природой вашей – исключена. Запрещена!

Она: Стоп! Что перелистал, засмутился?.. Небось и мужчинам попадает? Дай-ка, дай-ка книгу! «Умный любит учиться, а дурак – учить»! Хорошо! Прямо про тебя!