Тайна Анджелины Фруд. Серия «Мир детектива»

Да, ему не удалось отыскать жену, и все выглядело так, будто он полностью отказался от ее поисков. Но теперь я был совершенно уверен, что ошибался на его счет. Ведь каким-то образом он обнаружил, что она в Рочестере! Из того же источника он мог получить и ее адрес, да и в любом случае я уже не сомневался, что завтра же он возобновит поиски и, в конце концов, найдет ее! А потом… но в этот момент я понял, что стою у крыльца дома миссис Фруд, а возле дверей видна миссис Гиллоу, и она как раз поворачивает в замке ключ. Когда дверь распахнулась, я тоже взбежал по ступенькам, и экономка, кисло улыбнувшись, позволила мне войти вослед за собой.

– Я предала миссис Фруд ваше сообщение во время ланча, – сказала она подавленным тоном. – Думаю, теперь она как раз вернулась с прогулки.

Закрыв входную дверь, экономка тихонько постучала в гостиную, и сейчас же голос, который так не нравился Банди, пригласил миссис Гиллоу войти.

– К вам пришел доктор, мадам, – ответила та.

Я воспользовался этим объявлением и вошел.

– Я не слышала, как вы стучали! – воскликнула миссис Фруд, вставая и протягивая мне руку.

– Я и не стучал, – признался я. – Я пробрался сюда под прикрытием миссис Гиллоу.

– Это было весьма осмотрительно с вашей стороны! – улыбнулась она. – Вы заставляете меня чувствовать себя этакой женской версией шотландского принца Чарли, которого весь свет считает бездыханно лежащим в пещере грабителей, в то время как он гуляет по Парижу, рассматривая витрины модных магазинов. Но во время своей прогулки я старательно оглядывалась по сторонам.

– В этом уже нет никакой необходимости, – заверил ее я. – Осада снята.

– Вы имеете в виду, что муж мой уехал?! – воскликнула она.

– Да, это так, – и я сделал краткий отчет о событиях этого утра, умолчав лишь о случае личной благотворительности.

– Как вы думаете, хозяйка ночлежки оплатила его проезд из собственных средств? – поинтересовалась она.

– Уверен, что это не так, – ответил я, может быть, слишком уж поспешно. – Насколько мне известно, ей предложил деньги какой-то местный альтруист, но немного – всего несколько шиллингов, знаете ли.

– Тем не менее, я чувствую себя обязанной возместить этому альтруисту потраченные им для моего благополучия шиллинги, – заметила она.

– Уверен, что это невозможно, – ответил я с легким нажимом. – Такое нельзя сделать, не раскрыв при этом свою личность, да и благотворитель при этом перестал бы быть таковым. Нет уж, лучше оставьте эту идею, по крайней мере, на ближайшее время.

– На ближайшее время! – с горечью воскликнула она. – Мне уже кажется, что мне суждено скрываться от мужа до конца моей жизни! Как это ужасно – жить в состоянии постоянного бегства, словно преступник, и даже не осмеливаться завести здесь знакомство!

– Разве вы никого не знаете в Рочестере?

– Ни души, – призналась она, – за исключением мистера Джеппа, который является сводным братом моей покойной тетушки, да еще его партнера, моей миссис Гиллоу и вас. И только вы четверо знаете о моем несчастном положении.

– Так миссис Гиллоу тоже знает, как обстоят дела? – спросил я с некоторым удивлением.

– Да, – ответила она. – Я подумала, что будет лучше рассказать ей это – по секрету, разумеется, чтобы она поняла, почему я веду жизнь затворницы.

– А ваши прежние друзья? Неужели вы разорвали все знакомства?

– Почти все. У меня вовсе не так много настоящих друзей, но я тайком поддерживаю связь с парой моих старых товарищей по сцене. Но я заставила их поклясться хранить все в секрете, хотя, похоже, секрет этот каким-то образом все же просочился. Разумеется, все они знают моего мужа.

– И эти друзья рассказали вам, что думает ваш муж по поводу вашего бегства?

– Конечно. Прежде всего, он думает, что я с ним отвратительно обошлась. Потом, он наверняка предполагает, что у меня был какой-то особый мотив, чтобы сбежать от него. Как будто одних его дурных привычек тут недостаточно! Весьма простой мотив, на самом деле, а вовсе не какой-то особенный!

– То есть, говоря словами Сэма Уэллера, он подозревает у вас «отвязную привязанность» к кому-то другому?

– Да, по натуре он ревнивый и подозрительный человек. У меня было довольно проблем с ним еще до того памятного случая, хотя в отношениях с другими мужчинами я всегда была очень осмотрительна. Ах, может, женщина и не должна жаловаться на небольшую ревность! Это обычный недостаток каждого мужчины – в разумных пределах, конечно.

– Но привычка подходить с шелковым галстуком к женской шее, мне кажется, далеко выходит за рамки обычных мужских недостатков, – сухо заметил я, после чего миссис Фруд рассмеялась и согласилась со мной. После короткой паузы она сменила тему:

– Как вы думаете, бывшие пациенты доктора Партриджа вернутся к вам?

– Полагаю, что нет – или только немногие. Кстати, ваши слова напомнили мне, что я еще не поинтересовался здоровьем моей пациентки. Стало ли вам лучше?

Задавая этот вопрос, я внимательнее вгляделся в ее лицо и отметил про себя, что она выглядит все такой же бледной и изможденной, а темные круги под глазами, насколько я мог судить в полумраке комнаты, не уменьшились.

– Боюсь, из меня получится плохая реклама ваших врачебных талантов, – ответила она со слабой улыбкой. – Но трудно ожидать быстрых улучшений в такой нестабильной обстановке! Вот если бы мой муж не просто уехал, а сбежал с какой-нибудь другой женщиной, я бы вылечилась мгновенно.

– Боюсь, устроить подобное выше моих сил. Не говоря уже о том, что такое было бы бесчеловечно по отношению к этой «другой женщине». Но я буду, если позволите, время от времени заходить к вам с врачебным осмотром.

– Надеюсь, что будете! – с живостью ответила она. – Если вас не утомляет выслушивать мои жалобы и приносить мне свежие сплетни, то, пожалуйста, поставьте меня на самый верх вашего списка посещений. За исключением мистера Джеппа, вы – единственное человеческое существо, с которым я общаюсь. Миссис Гиллоу, конечно, тоже хороший человек, но я почему-то не хочу вступать с ней в разговоры. Она сама довольно одинока и любит на это жаловаться.

– Да, фонтан ее красноречия заткнуть довольно сложно. Я и сам всегда очень осторожен с экономками и владелицами жилья.

Она бросила на меня озорной взгляд.

– Даже если владелица вашего жилья окажется вашей пациенткой? – лукаво поинтересовалась она.

Я тоже усмехнулся, вспомнив наши с ней двойные отношения.

– Это приятное исключение из общего правила. Владелица жилья становится пациенткой, а доктор старается стать другом.

– И у него это превосходно получается! – воскликнула она. – Да, очень добрым и полезным другом. Я хочу этим сказать, что вы были очень добры ко мне, добры к бесполезному и бесхозному созданию, встреченному на обочине вашего жизненного пути.

– Что ж, если вы и вправду так думаете, то противоречить вам было бы глупо с моей стороны. Но мне хотелось бы надеяться, что и мои будущие добрые дела будут такими же приятными, как это.

Она одарила меня чопорной улыбкой.

– Мы становимся чудовищно вежливыми! – заметила она, и мы оба рассмеялись.

– Тем не менее, из всего сказанного вытекает, что вы нуждаетесь именно в дружеском медицинском присмотре, – уверил ее я. – Время от времени я буду иметь удовольствие заглядывать к вам, чтобы поинтересоваться, как вы поживаете, и послушать, что у вас нового. Когда вас вернее всего застать дома?

– Ах, я почти всегда дома после семи вечера, но будет ли это удобно для вас? Я ведь не знаю, насколько вы заняты с другими пациентами.

– Дело в том, что в настоящее время вы одна составляете всю мою медицинскую практику. Поэтому я согласую свои посещения с вашим расписанием и буду приходить с визитами после семи или даже позже. Полагаю, вы гуляете для здоровья?

– О да. И гуляю довольно много. Ухожу за город, брожу по Чатэму и Джиллингему, а затем иду в Фриндсбери. По Вайтинг-стрит я дохожу даже до Кобхэма. Но по Рочестеру я не гуляю из опасения быть узнанной, хотя это тоже красивый старинный город, даже несмотря на все его «улучшения».

Пока она рассказывала о своих одиноких прогулках, мне пришла в голову мысль предложить ей свое общество, но я быстро заглушил ее. Ее положение здесь было деликатным – положение молодой женщины, живущей отдельно от мужа. Мое сопровождение могло скомпрометировать ее, что было бы поступком прямо противоположным дружескому, да и на мою профессиональную репутацию это повлияло бы отрицательно. Репутация врача, знаете ли, почти такая же нежная, как и у женщины.

Мы беседовали уже больше трех четвертей часа, и, хотя я охотно задержался бы еще, мне показалось, что я почти уже навязываю ей свое общество. Я встал и, пробормотав еще несколько формальных профессиональных рекомендаций, откланялся.

Тени сгущаются

Грядущая буря, чьи грозовые тучи незаметно собирались у меня над головой с того самого дня, как я приехал в Рочестер, все приближалась. Возможно, краем глаза я улавливал, что сумерки вокруг меня начинают сгущаться, и оттого какое-то неясное чувство нестабильности и незащищенности начало понемногу проникать в мое сознание. Возможно, так оно и было. Но, тем не менее, оглядываясь сегодня назад, я ясно вижу, что когда на меня обрушилась катастрофа, она застала меня совершенно ничего не подозревающим и неподготовленным.

С момента моей встречи с доктором Торндайком в соборе прошло две недели, и я с понятным нетерпением ожидал следующего его приезда. За эти две недели мало что произошло, хотя мелкие ежедневные события словно бы громоздились друг на друга горой, грозившей обрушиться и похоронить меня, – чего я, повторяю, вовсе не замечал. Обещание, данное миссис Фруд, я исполнял тщательно: каждым вечером я обнаруживал себя сидящим в ее гостиной перед маленьким столиком с лампой под красным абажуром, и старательно делал вид, что оказался у нее в гостях по чисто врачебной надобности.

Бесспорно, с моей стороны это было очень нескромно. Симпатия, которую я с первого же мгновения испытывал к этой женщине, должна была предупредить меня, что здесь было замешано то необъяснимое чувство единения душ, которое могло привести к последствиям как благословенным, так и бедственным. Первый же взгляд на нее должен был дать мне понять, что проводить много времени в ее обществе для меня неправильно и небезопасно, но вместо этого он стал магнитом, который неудержимо притягивал меня к ней.

Мне было ясно одно: если я поведу себя неблагоразумно, последствия будут плачевны для нас обоих. Но и она была вовсе не из тех женщин, с которыми можно позволить себе мужские вольности, поэтому и я был с нею безупречно сдержан. Что касается моих чувств к ней, то тут я не обманывался, но точно так же и не питал иллюзий относительно ее чувств ко мне. Во время моих ежевечерних визитов она приветствовала меня с той искренней простотой и симпатией, которая греет сердце друга, но невыносима для влюбленного. Мне было ясно, что ей в голову никогда не приходила мысль о возможности чего-либо, кроме простой и честной дружбы. И эти невинность и чистота наших отношений были для меня как успокоением и отрадой, так и давящими на меня оковами.

Наша дружба, возникшая (если отбросить историю в Риджентс-парке) в момент первой нашей встречи в Рочестере, быстро крепла. Между нами установилась та легкость отношений и то отсутствие сдержанности, которое отличает общение людей, любящих и понимающих друг друга. Я не опасался невольно обидеть ее или самому быть обиженным. В наших долгих разговорах нам не нужно было осторожно выбирать слова или делать скидку на возможные предрассудки собеседника. Мы всегда могли прямо сказать то, что имели в виду, и не беспокоиться, что наши слова будут неправильно поняты или встречены с возмущением. Короче говоря, если бы я мог удержать свои чувства на том же уровне, какими были и ее чувства ко мне, то нашу дружбу можно было называть идеальной.

Во время этих долгих и приятных для меня посещений я пристально наблюдал за своей пациенткой, и все больше и больше находил ее привлекательной, и не только внешне. Она была разумной женщиной, хорошо образованной и с живым умом. Она была доброй, любезной и уравновешенной и ни в коем случае не слабой или болезненной. Вероятно, при более счастливых обстоятельствах она могла бы проявлять больше жизнерадостности и веселья, потому что, хотя она обычно и была довольно серьезной или даже мрачной, время от времени у нее случались вспышки остроумия, свидетельствующие о ее живом характере.

Что же до ее внешнего вида – тут я повторю более подробно то, что уже говорил: она была довольно высокой женщиной, статной и довольно красивой (хотя в женской красоте я, пожалуй, не особо разбираюсь). В чертах ее лица была заметна неброская правильность, но выражение его было несколько суровым; губы были твердыми и слегка поджатыми, брови черными, прямыми и выраженными настолько хорошо, что почти сходились на переносице. Густые черные волосы, разделенные на лбу низким пробором и свободно спадавшие, закрывали виски и уши; она часто закручивала их в большой узел на затылке – в этаком формальном стиле замужней женщины, что еще больше подчеркивало серьезность ее лица.

Такой была Анджелина Фруд, когда я смотрел на нее в те незабываемые вечера, такой она предстает в моих воспоминаниях, когда я пишу эти строки, и такой она останется в моих мыслях, покуда я жив.

Но один поразительный инцидент за эти две недели все-таки произошел. Спустя примерно неделю после моей первой встречи с доктором Торндайком я переходил мост, возвращаясь после прогулки до Гэдс-хилл по Лондонской дороге, и остановился посмотреть на проплывающую под мостом баржу – она только-только прошла под аркой моста и теперь снова поднимала свою мачту. Я наклонился над парапетом, и тут какой-то мужчина прошел у меня за спиной; я лениво повернул голову, чтобы посмотреть на него – и тут же вздрогнул, словно ужаленный! Хотя он и был уже обращен ко мне спиной, я безошибочно узнал его. Та же изможденная фигура в потрепанной одежде, та же широкополая шляпа с копной волос мышиного цвета под ней, та же суковатая палка, которую он держал в руке словно дубинку. Хотя я ни секунды не сомневался в том, кто был этот мужчина, я все же осторожно прошел за ним до западного конца моста; там он остановился и оглянулся. Теперь любые сомнения исчезли: это был Николас Фруд собственной персоной.

Не знаю, заметил ли он меня, поскольку никаких признаков узнавания не отразилось на его лице; когда он отвернулся и двинулся дальше, я медленно пошел за ним, решив удостовериться в конечном пункте его следования. Как я и ожидал, войдя в Струд, он свернул по направлению к железнодорожной станции. Продолжая следовать за ним, я заметил, что шел он довольно решительно и казался полностью излечившимся от своей слабости, если только слабость эта не была фальшивой с самого начала. Увидев, что он вошел в двери станции, я перестал его преследовать, решив, что он снова возвращается в Лондон.

Но что он делал в Рочестере? Как долго он пробыл здесь и добился ли успехов в своих поисках? Эти вопросы я задавал себе, возвращаясь по мосту в город. Вероятно, он приезжал лишь на день, и, поскольку он возвращался в Лондон, разумно было предположить, что в поисках ему не повезло. Когда я вошел в город и бросил взгляд на большие часы, висевшие на стальной балке, укрепленной на здании зерновой биржи и похожие на медную грелку для кровати, я отметил, что было уже почти восемь часов вечера. Для моего визита к миссис Фруд было уже поздновато, но и обстоятельства были исключительными, поэтому я посчитал, что было бы неплохо выяснить, не произошло ли с миссис Фруд чего-либо неприятного. Все еще не зная, как поступить, я почти уже прошел мимо ее дома, как вдруг заметил выходящую из дверей миссис Гиллоу. Я тут же пересек улицу и обратился к ней.

– Видели ли вы миссис Фруд сегодня вечером, миссис Гиллоу? – спросил я после положенных приветствий.

– Да, сэр, – ответила она. – Я видела ее всего пару минут назад, она работала над одним из рисунков, которые заказал ей мистер Джепп. Сегодня она выглядела получше и даже улыбалась. Я думаю, ваши визиты влияют на нее благотворно, сэр. Для молодой женщины она ведет очень одинокую жизнь – долгими вечерами ей, бедняжке, ведь даже не с кем поговорить! Я всегда радуюсь, услышав ваш стук в двери, и она, думаю, радуется ему тоже.

– Приятно слышать такое, миссис Гиллоу. Однако, уже поздно, да и миссис Фруд, как я понял, сейчас занята, так что сегодня я, пожалуй, уже не буду стучать в ваши двери.

Я попрощался и продолжил свой путь в более приподнятом настроении. Пока что все выглядело неплохо. Тем не менее, появление в городе Николаса Фруда встревожило меня. Было ясно, что он не отказался от мысли отыскать свою жену, и, поскольку Рочестер от Лондона отделяют всего тридцать миль, ему будет несложно периодически наведываться в наш городок для продолжения своих поисков. Это делало положение миссис Фруд крайне небезопасным, и я не видел, как она может улучшить его, кроме как уехав из города, по крайней мере, на какое-то время. Это решение должно было бы мне понравиться, но не нравилось абсолютно.

Возможно, именно эти соображения побудили меня умолчать об инциденте. Правильным поступком было бы, конечно, все рассказать ей и этим предостеречь. Но я убедил себя, что правда только заставит ее напрасно беспокоиться – ведь она никак не сможет помешать мужу приезжать сюда, и у нее не получится совсем уж не выходить из дома. К тому же существовала некоторая вероятность, что ее муж больше никогда не вернется в Рочестер.

Действительно, больше я его не встречал. Всю следующую неделю я часами бродил по городу, заходил в магазины и распивочные, вглядывался в лица прохожих и даже появлялся на станции ко времени прибытия поездов из Лондона, но головы в форме груши и шевелюры цвета мышиной шерсти я ни разу не замечал.

И все это время тучи сгущались и гроза приближалась.

Дней через пять после моей случайной встречи с Фрудом произошло событие, которому я не придал тогда никакого значения, но которое, как выяснилось позднее, было первой сценой следующего акта пьесы. Оно произошло в субботу. Я могу это определить так точно потому, что доктор Торндайк должен был приехать в понедельник, и мне пришло в голову, что я мог бы угостить его бутылочкой местного вина. Поэтому я зашел к мистеру Джеппу, знавшему в городе всех, чтобы посоветоваться с ним по поводу выбора виноторговца.

Когда я вошел в контору Джеппа и Банди, было около полудня. Еще с порога я заметил у них посетителя, в котором узнал начальника строительной бригады, работавшей на городской стене. Он стоял понуро, опираясь кулаком о столешницу, Банди по-совиному разглядывал его сквозь свои огромные очки, а мистер Джепп сидел выпрямившись, брови его были нахмурены, а глаза строго смотрели на бригадира.

– То есть, – вел допрос Банди, – ты снова оставил ключ в воротах?

– Это Эванс его оставил, – хмуро ответил бригадир. – Перед началом смены меня вдруг вызвали в ратушу, так что я дал Эвансу ключ от ворот с наказом пойти и впустить на стройку рабочих. Когда я вернулся, ворота стояли открытыми и парни уже работали, и я не вспомнил о ключе, пока не пришло время запирать ворота на ночь. Я спросил Эванса, где ключ, и он ответил, что оставил его в воротах. Но когда я пошел искать, ключа в замке не было. Кто-то, должно быть, вынул его и унес.

– Маловероятно, чтобы кому-то понадобился этот ключ, – сказал Банди. – И я уверен, что ключ отыщется. К нему была привязана бирка с нашим адресом. Должен ли я дать ему дубликат, мистер Джепп? Ворота ведь требуется запереть.

– Полагаю, что нам придется так поступить, – ответил Джепп, – но ключ вы должны немедленно принести сюда снова. Вы поняли меня, Смит? Принести немедленно и вернуть мистеру Банди или мне. И вот еще что, Смит. Я предложу вознаграждение в десять шиллингов за находку ключа, и если его отыщут, и мне придется заплатить, то я удержу с вас эти деньги. Понятно вам это?

Смит с досадой сказал, что все понял, взял у Банди дубликат ключа и отправился наводить порядок на вверенной ему территории.

После его ухода я получил возможность поздороваться и изложить свое дело. Банди тут же заинтересовался.

– Решили прикупить винишка, а, доктор? – сказал он, снимая очки и вставляя в глаз монокль. – Думаю, Таккер вам поможет, не правда ли, Джепп? Он тут лучший торговец вином, старина Таккер. Забавный и приятный малый – толстенький, старый, с корочкой снаружи, но мягкий внутри. Я готов пойти и познакомить вас. Ведь вы захотите сначала устроить дегустацию, не правда ли, доктор?

– Но я же не собираюсь покупать вино оптом! – ответил я с улыбкой, желая немного охладить его энтузиазм. – Мне всего-то и нужно, что дюжину кларета да пару бутылок португальского!

– Тем не менее, мы обязаны сначала всё попробовать! – воскликнул Банди. – Иначе вы можете купить кота в мешке. Попробовать обязательно придется, и я помогу вам в этом. Две головы лучше ни одной. Пойдемте! Ты ведь тоже рекомендуешь нам Таккера, да, Джепп?

– Я бы порекомендовал вам его, – ответил Джепп с улыбкой. – Но ты не дал мне и слова сказать. Но Таккер подойдёт; только он не позволит вам пробовать что-либо без денег.

– Не позволит?! – вопросил Банди. – Это мы еще посмотрим! Пойдемте, доктор.

И он буквально вытащил меня за рукав из конторы; мы спустились по ступенькам и двинулись в сторону моста, но не успели преодолеть и сотни ярдов, как Банди вдруг юркнул в узкий переулок и оттуда поманил меня с загадочным видом. Я вошел вслед за ним.

– В чем дело? – спросил я, подходя. – Зачем мы сюда пришли?

– Я хочу, чтобы вы взглянули на эту стену, доктор, – торжественно объявил Банди.

Я внимательно осмотрел стену какого-то дома, но не обнаружил на ней ничего примечательного.

– Что ж, – сказал я после паузы, – стена как стена, ничего необычного.

– И я того же мнения, – ответил он, выглядывая из переулка.

– Тогда какого черта… – начал я, но Банди не дал мне договорить.

– Всё в порядке, она уже ушла, – сказал он. – Та девица в розовой шляпке. Я спрятался, чтобы с ней не столкнуться. Дело в том, – принялся объяснять он, покинув переулок и озираясь с видом индейца, вышедшего на тропу войны, – что я боюсь этих женщин как чумы. Они всегда пытаются завести со мной разговор о каких-нибудь глупостях вроде чая, благотворительных базаров или садовых праздников, а эта дама в розовой шляпке среди них самая злостная.

Осторожно оглядываясь, Банди быстро привел меня к магазину виноторговца и заскочил внутрь с деловитостью арлекина, выбегающего на манеж цирка. Познакомив меня с мистером Таккером, он тут же приступил к изложению моих потребностей. Мистер Таккер оказался ровно таким, как его описывал Банди: сухим снаружи, как его амонтильядо, и мягким, словно херес, внутри, так что юноше не составило никакого труда уговорить его на дегустацию. Не успел я и слова сказать, как уже стоял в темной и низкой подсобке магазина, наблюдая, как мистер Таккер наполняет стаканы вином из покрытой плесенью бочки.

– Хм-м… – сказал Банди с видом знатока, сделав пару глотков. – Да… Может быть… Или, скорее, нет. На мой вкус, оно слегка выдохлось.

– Выдохлось?! – воскликнул Таккер, изумленно уставившись на Банди. – Как оно могло выдохнуться, если его только что налили из бочки?!

– Я имел в виду, задохнулось, – поправился Банди.

– Я никогда не слышал, чтобы вино могло задохнуться, – покачал головой Таккер. – В виноделии нет такого понятия.

– Разве нету? Ну… тогда не знаю. Может, мне и показалось. А что думаете вы, доктор?

– По-моему, это неплохой кларет, – ответил я, мысленно посылая моего переменчивого друга к черту, поскольку понял, что успокоить оскорбленные чувства виноторговца мне удастся, лишь купив вдвое больше, чем планировалось.

Я заплатил, и только мы вернулись в торговое помещение магазина, как в его двери вошли две дамы – того возраста, который вежливые люди назвали бы почтенным, а все прочие – «мафусаиловым». Банди со сдавленным стоном попытался спрятаться за моей спиной, но опоздал: одна из дам заметила его.

– Так это вы, мистер Банди?! – воскликнула она. – Да, это точно вы! Но где же вы прятались все эти дни?! С той поры, как вы последний раз были у нас в гостях, прошло уже немало времени! Не так ли, Марта? Когда же точно это было?.. – она задумчиво уставилась на свою компаньонку, а Банди с кривой улыбкой попытался протиснуться мимо нее к открытой двери.

– Вспомнила! – торжествующе сообщила дама. – Это было на празднике в пользу слабоумных детей, когда мы все вместе пили чай. Тогда еще мистер Блот показал детям фокус с золотой рыбкой – ну, по крайней мере, попытался его показать, но стеклянная банка с рыбкой застряла у него в кармане под фалдами фрака, а потом и вовсе упала и разбилась…

– По-моему, ты ошибаешься, Марион, – прервала ее другая дама. – Это было вовсе не во время чая со слабоумными. Это было после того, как мы помогли Джубери-Браунам устроить тот благотворительный пожар…