Тайна Анджелины Фруд. Серия «Мир детектива»

– Около шести часов вечера или, может быть, ближе к семи. Потом она ужинает и оставляет тарелки на столе в гостиной. И обычно это последнее, что я вижу.

Я приоткрыл дверь.

– Если вы встретите ее, то передайте ей, пожалуйста, что я зайду сегодня вечером около половины восьмого.

– Конечно, сэр. Я увижу миссис Фруд после ланча и передам ваше сообщение.

Я поблагодарил ее, пожелал доброго утра и спустился по ступенькам.

Уходя, я случайно взглянул на окно эркера в соседнем доме, принадлежащее конторе Джеппа и Банди. Над зеленой занавеской виднелась верхняя половина лица в больших очках в черепаховой оправе – это мой друг мистер Банди «глазел на меня», как говорил Сэм Уэллер, слуга мистера Пиквика.

Поймав мой взгляд, мистер Банди выпрямился, и я увидел над занавеской его широкую ухмылку; тут же я почувствовал, что покраснел безо всякой видимой на то причины. Однако я поднялся по ступенькам конторы и, отворив дверь кабинета, встретился как с самим улыбчивым субъектом, так и с его более сдержанным партнером.

– Похоже, доктор, вы даром потеряли время, – сказал мистер Банди. – Я видел, как прекрасная Анджелина час назад отправилась на прогулку. Кто вам открыл?

– Какая-то бледная и подавленная женщина. Полагаю, ее экономка.

– А, я ее знаю, – сказал Банди. – Выглядит как вдова гробовщика. Это миссис Гиллоу. Рифмуется с «хилою» и «милою». – И он пропел дурашливым гнусавым голосом: «Назову ли Гиллоу я своею миллою?..»

– Прекратите, Банди, – мистер Джепп со снисходительной стариковской улыбкой посмотрел на своего младшего партнера.

Банди зажал ладонями рот и смешно раздул щёки, и я воспользовался этим, чтобы объясниться:

– Я искал миссис Фруд, желая сообщить ей, что ее муж покидает город.

– Покидает город, вот как?! – воскликнул старший из партнеров, так высоко подняв брови, что лоб его стал напоминать венецианские жалюзи. – Вы знаете, когда именно?

– Утренним экспрессом на Лондон, в десять тридцать.

– Ура! – закричал Банди, взмахнув руками и едва не свалившись со своего высокого табурета. Восстановив равновесие, он, глядя на меня, засвистел первые такты генделевской оратории «О Ты, возвещающий добрые вести Сиону».

– Будет вам, Банди! – урезонил его мистер Джепп. Затем снова повернулся ко мне и спросил:

– Кто сообщил вам эти хорошие новости, доктор?

Я кратко рассказал им о событиях прошедшей ночи и сегодняшнем их продолжении. Они выслушали меня с огромным интересом. Когда я закончил, мистер Джепп сказал:

– Я благодарю вас, доктор, за вашу любезную помощь моей родственнице миссис Фруд. Для нее будет большим облегчением узнать, что теперь она может без опаски выходить из дома. Ведь останься этот человек здесь, он, без сомнения, рано или поздно отыскал бы ее.

– Он мог бы даже вломиться к ней домой, – добавил Банди, – и это было бы много хуже. Так что я предлагаю выразить доктору нашу благодарность музыкой и пением. «Сла-ався, славься во ве-еки веков!..»

– Довольно же, Банди, довольно! – взмолился мистер Джепп. – Да что вы за человек такой?! Соседи же будут жаловаться!

Банди наклонился ко мне и, взглянув на своего начальника, сообщил мне нарочито громким театральным шепотом:

– Что за скучный старый тип, всегда мешает веселиться! – а потом, внезапно полностью изменив манеру поведения, поинтересовался:

– Так что же насчет тех строительных работ на городской стене, мистер Джепп? Вы собираетесь взглянуть, как они продвигаются?

– Сейчас я занят, – ответил тот. – Я хотел встретиться с Булфордом; он скоро сюда зайдет. У вас есть ли какая-нибудь срочная работа?

– Только дело старика Джеффсона об аренде. Но оно может и подождать. Хотите, я пойду и взгляну на все это безобразие, которое они там развели?

– Да, сделайте это, Банди, – ответил старший из партнеров, после чего Банди снял с носа очки, заменил их моноклем, отыскал в столе перчатки, надел перед зеркалом шляпу и вооружился тросточкой. Затем он задумчиво посмотрел на меня.

– Вы интересуетесь археологией, доктор?

– В какой-то степени. А почему вы спрашиваете?

– Потому что как раз сейчас на городской стене проводятся ремонтные работы. Смотреть там особо не на что, да и от оригинальной римской стены осталось не так чтобы много, но если вы хотите немного прогуляться, то могли бы отправиться со мной.

Заняться мне было нечем, поэтому я с готовностью согласился, и мы вместе покинули контору. Всю дорогу Банди весело болтал.

– Я частенько думал, – говорил он, – как, наверное, было приятно и спокойно жить в средние века в таких вот обнесенных стеной городках, особенно после захода солнца, когда ворота в них крепко закрывали – при условии, конечно, что вы не оставались снаружи, а успевали зайти внутрь.

– Да, – согласился я. – Огороженный участок дает приятное чувство уединения, которое невозможно достичь в неогороженном городе. Будучи студентом, я одно время жил в Лондоне, в Степл-инне. Ворота двора запирались на ночь, и было очень приятно, вернувшись поздно, пройти через калитку, которую специально для вас отпирал сторож, найти двор пустым и тихим, замершим до утра. Сейчас, пожалуй, таких дворов и не найти.

– Именно, – подтвердил Банди, останавливаясь, чтобы взглянуть на старинный деревянный дом, встретившийся нам по дороге. – Как говорит старик Джепп, наши взгляды на архитектуру за прошедшие сто лет полностью поменялись. Посмотрите, к примеру, на этот дом. У него есть своя, не похожая ни на что, физиономия. Но когда мы перестроим этот переулок, мы заполним его одинаковыми домами, которые будут выглядеть так, будто их высыпали из одной упаковки, подобно спичечным коробкам.

Подобным образом переговариваясь, мы пробирались через всевозможные причудливые улочки и переулки. Наконец Банди остановился перед высоким забором и, толкнув створку деревянных ворот, жестом пригласил меня войти. Ключ от ворот, торчавший снаружи, он вынул из замка и положил себе в карман.

Мы оказались на пустыре, с трех сторон окруженном забором. Повсюду видны были остатки фундаментов и стен снесенных старых домов. С четвертой стороны пустырь ограничивала старая, почти уже осыпавшаяся городская стена, представлявшая собой скорее гору щебня, понизу которой были заметны остатки рядов кирпичей, уложенных еще римлянами. Первоначально стена была, наверное, значительной высоты и толщины; сегодня же можно было видеть большие полости внутри нее, заполненные землей, на которых теперь буйно разрослись вьюнок, валериана и другие растения, предпочитающие камни и скалы. Ремонтные работы, однако, велись лишь на одном участке: возле больших груд щебенки и старых кирпичей стоял сарай, заставленный бочками с известью, и было видно несколько рабочих.

Бригадир поспешил нам навстречу, и мой спутник первым делом передал ему ключ от ворот.

– Лучше держите его в кармане, – сказал Банди. – Мистер Джепп очень не любит, когда доверенные ему ключи оставляют в дверях или воротах. Работы, как я вижу, продвигаются не очень?

– Чего и ожидать, если к ним привлекают случайных людей, – отозвался бригадир. – Среди них нет ни одного каменщика или укладчика кирпичей. Кое-какие знания есть лишь у старика, который замешивает раствор. Но наша работа довольно грубая, так что мы справляемся.

Мы подошли поближе, и я увидел, что бригадир был совершенно прав: работа была очень и очень грубой. В тех местах, где стена обвалилась, рабочие сооружали примитивные тонкие стены из неотесанного камня, обмазывая их большим количеством раствора, а когда он застывал, заполняли полость внутри битым кирпичом, тем же раствором и кусками извести.

Я пробормотал, что подобный метод строительства не выглядит безопасным, и Банди, посмотрев на меня, согласно улыбнулся:

– Друг мой доктор, похоже, вы не понимаете цели этого строительства. Мы не ремонтируем стену, а создаем рабочие места. Это было четко заявлено городским советом. Но если просто создавать рабочие места, то ваша стена когда-нибудь рухнет. Что ж, тогда вы снова дадите задание возвести ее кому-нибудь другому.

Один из рабочих, проходя, чуть не задел Банди грязным ведром с раствором, и юноша, чтобы спасти свои брюки, резво отпрыгнул назад и едва не угодил туфлями в кучу дымящейся извести.

– Вы каким-то чудом спаслись, мистер! – заметил на это старик, смешивающий раствор, глядя, как Банди тщательно вытирает свои блестящие туфли карманным платком. – Известь быстро проела бы насквозь вашу шикарную обувь.

– Неужели?! – воскликнул Банди, еще тщательнее полируя туфли платком, а после принялся вытирать подошвы о траву.

– «Негашенка» – это жуткая штука, мистер, – подтвердил старик. – Пожирает все без разбору, чисто огонь, – он отложил лопату и принялся делиться воспоминаниями. – Был у меня приятель, работал шкипером на барже. Такая железная баржа, и однажды нужно им было взять груз извести, свежей, только что из печи. Ее загружали с помощью такой трубы. Ну, мой приятель подводит баржу трюмом прямо под трубу и посылает помощника следить, как баржа будет наполняться. А помощник, чтобы не скучать, взял с собой кое-что. Пиво или, может, виски. И довольно много. Что ж, через какое-то время шкипер видит, что трюм наполнился доверху, но помощника что-то нигде не видно. Он спускается в каюту, но его нет и там. Баржа наполнена, люки закрыты, надо выходить в море, а помощника все нет. Ну, мой приятель и предположил, что помощник, Билл его звали, чуток перебрал и свалился за борт. Он временно нанимает кого-то другого и отчаливает. Прибывает в порт назначения, подваливает к причалу, но оказывается, что грузчики бастуют, и разгрузиться не получится. Пришлось ждать три недели, пока забастовка окончится. Но, в конце концов, они устанавливают кран и корзину на тросе, и начинают лопатами выгружать известь. И все идет хорошо, пока они не достигают дна трюма. А там один из грузчиков вдруг цепляет лопатой человеческую кость. «Эге! – говорит шкипер. – Это еще что?!» Сгребает лопатой еще немного извести и достает череп с дыркой на макушке. «Разорви меня дьявол, – говорит шкипер, – если это не Билл! Лица, понятно, уже нет, но зубы мне знакомы!» В этот момент другой грузчик находит глиняную трубку в форме головы мавра, и шкипер узнаёт и ее тоже. «Это трубка Билла, – говорит он, – тогда и эти кости – они тоже Билла!» Так оно и оказалось. Они обнаружили его пряжку от ремня, его нож, пуговицы от штанов и гвозди от ботинок – и это всё, что от Билла осталось. Вероятно, он напился и заснул в трюме, а известь накрыла его с головой и сожрала. Так что, если вы цените свою обувь, мистер, никогда не вступайте ею в известь!

Банди с тревогой осмотрел свои туфли и, еще раз протерев их, отошел от опасной кучи подальше. Мы продолжили осматривать старую стену.

– Что за ужас рассказал этот старик! – заметил Банди некоторое время спустя. – Это правда, что известь такая едкая?

– Я не очень много знаю об этом, – ответил я. – Говорят, что она разъедает все, кроме металла. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне вспоминается, что в деле убийцы Криппена сообщалось, что он закопал трупы в подпол, засыпав их известью, и эксперт – кажется, его звали Пеппер, утверждал, что известь сожгла тела полностью, до костей. Но трудно поверить, чтобы такое могло случиться всего за три недели, как рассказал нам старик… Но посмотрите, как все же живописно выглядит эта старая стена, оплетенная вьюнком и цветами! Полагаю, она когда-то окружала весь город?

– Да, и очень жаль, что от нее так мало осталось, – ответил Банди. – Городские ворота – это ведь такое великолепное украшение! Вспомните о воротах Кентербери, Рея или Сэндвича, где вы, по сути, въезжаете в город через тоннель в одной из башен, и можете представить себе, каким был Рочестер до того, как его ворота и башни были снесены. Но вы должны послушать проповеди мистера Джеппа по этому поводу. Он просто какой-то пророк Иеремия от архитектуры… Между прочим, что вы скажете насчет миссис Фруд? Вы ведь встречались с ней прошлым вечером?

– Да, и она мне очень понравилась. Она очень милая, приветливая, непринужденная и симпатичная женщина. Я бы даже назвал ее красивой.

– Она неплохо выглядит, – признал Банди. – Но вот ее голос, он действует мне на нервы. Ненавижу такие скрипучие голоса.

– Он вовсе не скрипучий, – возразил я. – У нее высокий, скорее даже певческий голос, который, однако, не совсем вяжется с ее внешностью и манерами.

– Именно, – согласился Банди. – Для такого высокого голоса она слишком высока сама.

Я рассмеялся.

– Голос человека не зависит от его роста. Ведь это не гудок парохода, который тем ниже, чем больше его тоннаж. И я не назову миссис Фруд слишком уж высокой.

– А я бы назвал ее долговязой дылдой, – заявил Банди. – Во всяком случае, она выше меня.

– Можно легко ошибиться, сравнивая рост мужчин и женщин, – ответил я осторожно, не желая обидеть Банди, хотя и считал, что он не страдает из-за своего невысокого роста (когда он чистил туфли от извести, я заметил, что каблуки у него были почти плоские). Но осторожничать мне не было нужды, поскольку Банди даже при таком росте выглядел совершенно довольным своей внешностью.

– Вам не показалось странным, что этот человек, Фруд, согласился покинуть город так быстро? – спросил он после паузы. – Ведь он только вчера явился, чтобы разыскать тут свою мадам.

– Странно тут именно то, что он вообще явился в наш город вчера. Кажется, по пятнадцатым числам он получает в Лондоне ежемесячное пособие. Думаю, именно поэтому он и согласился уехать; но остается непонятным, почему он приехал к нам раньше, чем получил деньги.

– Если бы он убил свою жену, то забрал бы все ее деньги, – сказал Банди. – Интересно, как он вообще узнал, что она скрывается здесь?

– Думаю, в точности он ничего не знал, – заметил я. – Он не выглядел уверенным в том, что его жена живет именно в Рочестере. И то, что он вынужден был уехать так быстро, мне думается, не понравилось ему. Я не могу исключить, что, получив в Лондоне пособие, он вернется, чтобы продолжить поиски.

– Это вполне вероятно, – согласился Банди. – Думаю, мы видели его здесь не в последний раз.

– Пожалуй, это именно так, – вздохнул я. – Если мистер Фруд уверен, что его жена здесь, и если он сможет собрать достаточно денег, чтобы приехать и провести здесь неделю, он вполне способен отыскать ее. Поистине она в ужасном положении! Почему же она не обратится за полицейской защитой?!

– Сомневаюсь, что это было бы возможно, – сказал Банди. – В полиции от нее потребуют доказательств, а какие доказательства она может привести? Да, он не работает, не следит за собой, много курит, пьет, а по вашим словам, еще и принимает наркотики. Но внешне он не кажется жестоким или опасным и не находится в сомнительных отношениях с другими женщинами – по крайней мере, я никогда не слышал ничего подобного.

– Это верно, – согласился я, так как не рассказывал ни Банди, ни Джеппу о памятном происшествии в Лондоне. – Мне думается, он женился на первой же женщине, которая посмотрела на него с приязнью.

Банди ухмыльнулся:

– Ваши слова, доктор, режут как ваш скальпель. Но вы совершенно правы. Что ж, вот мы и снова у дверей нашей конторы. Зайдете к нам?

Но я счел за лучшее попрощаться, и он, повернувшись ко мне спиной, взбежал по ступенькам.

Джон Торндайк

Вопросы выбора брачного партнера или даже просто близость мужчины и женщины всегда представлялись мне чем-то загадочным и необъяснимым. Я имею в виду конкретный выбор людей, а не общее влечение полов друг к другу. По каким критериям один человек из огромной массы прочих людей выделяет другого как более предпочтительную для себя пару? Почему в каждом конкретном мужчине именно эта конкретная женщина, а не какая-либо другая, возбуждает чувство любви? Дело ведь не просто во внешней красоте или превосходстве ума! Если бы это было так, то мужчин и женщин было бы легко классифицировать как привлекательных или непривлекательных; тогда как на практике мы видим, что женщина, которая для большинства мужчин совершенно безразлична, для кого-то одного может стать предметом страстной любви. Обратное, кстати, тоже верно. При этом любовь вовсе не обязательно сопровождается какими-либо заблуждениями относительно ценности ее объекта. Наоборот, любовь можно испытывать и несмотря на ясное признание личных недостатков, и даже находясь в сознательном конфликте с суждениями и разумом.

Эти мысли, а также и другие, не менее глубокие, занимали мой ум в то время, когда я сидел на довольно неудобном откидном стульчике в нефе Рочестерского собора и (по настоятельному пожеланию миссис Данк) слушал послеобеденную мессу. Итогом этих размышлений явилось внезапное осознание того очень глубокого положительного впечатления, которое произвела на меня моя пациентка, миссис Фруд. Я вдруг осознал силу этого впечатления, но затруднился определить его причину. То опасное положение, в которое она попала, разумеется, вызывало у меня сочувствие и желание помочь. Но я сознавал, что не это было причиной того, что она занимала все мои мысли. Она не была женщиной выдающейся красоты, хотя я и считал ее красивой, но, к примеру, на Банди она не произвела особого впечатления. Но пусть я и виделся с ней до сего момента лишь трижды (включая мою первую встречу с ней больше года назад), все связанное с ней почти не покидало моих мыслей, и я знал, что ожидаю вечернего визита к ней с необъяснимым нетерпением.

Таким образом, мысленные поиски причин моей зацикленности на миссис Фруд перемежались у меня в голове с другими размышлениями, например о том, стоило ли вот эту староанглийскую арку соединять с контрфорсом норманнских времен, – пока я, почти усыпленный приятным голосом священника, что-то неразборчиво бормотавшего за перегородкой резного камня, с ленивым любопытством наблюдал за прихожанами. Однако когда голос священника умолк, заглушенный мощным вступлением органа, в церковь вошел посетитель, который сразу же приковал к себе мое внимание.

В нем сразу чувствовался характер, я имею в виду – настоящий характер. Это был высокий мужчина с прямой осанкой и, несмотря на седину, выглядевший спортивным, подтянутым и сильным. Его лицо сразу обращало на себя внимание не только потому, что было красивым, симметричным лицом греческого типа с ровными бровями, прямым носом и изящной лепки губами. Это было спокойное, даже странно неподвижное лицо, в котором угадывался могучий интеллект, внимательность и сосредоточенная сила.

Джон Торндайк. Иллюстрация Г. М. Брока (1908)

Стараясь никому не помешать, он присел на одно из свободных мест неподалеку от меня. Я с любопытством наблюдал за ним, попутно отмечая, как разительно отличается он от окружавших его обычных людей. Но мне недолго оставалось гадать, кто же он такой. Минуту спустя в церковь вошел еще один посетитель, на этот раз хорошо знакомый мне по студенческим временам. Это был доктор Джарвис, руководивший когда-то медицинским кабинетом моего дяди. Я знал, что он получил квалификацию адвоката и с некоторых пор специализировался в области судебной медицины в качестве помощника знаменитого доктора Джона Торндайка, медицинского эксперта-криминалиста.

Несколько мгновений Джарвис стоял у входа, оглядывая соборный неф и как будто кого-то ища. Затем он заметил первого незнакомца, подошел к нему и присел на место рядом; из этого, а также из той приятельской улыбки, с которой его встретили, я заключил, что приметный незнакомец был ни кем иным, как самим доктором Торндайком.

Джарвис, вероятно, не заметил меня, а если и увидел, то явно не узнал. Углядев, когда рядом с ними освободилось место, я решил возобновить наше старое знакомство с надеждой быть представленным его знаменитому спутнику. Я пересек неф и, присев рядом, назвал себя, и меня встретили сердечным рукопожатием.

Пока шла месса, разговаривать, разумеется, не представлялось возможным. Вскоре, когда запели завершающий службу хорал, Джарвис взглянул на часы и прошептал мне:

– Я буду рад услышать, Стренджвей, как идут ваши дела, а также познакомить вас с Торндайком. Думаю, мы могли бы успеть выпить вместе чаю перед нашим отъездом. Но тогда выходить надо прямо сейчас.

Я кивнул, он шепнул пару слов Торндайку, и мы поднялись и тихонько вышли; наш уход был прекрасно замаскирован заключительными аккордами хорала. Как только мы покинули собор, Джарвис представил меня своему коллеге и предложил немедленно найти какое-нибудь место, где можно было бы перекусить. Я пригласил их зайти ко мне домой, но Джарвис ответил:

– Боюсь, на такое у нас нет времени. Возле домика-над-воротами, в котором Диккенс когда-то поселил своего Джаспера, я видел очень симпатичную чайную. А оттуда вы сможете проводить нас на станцию.

Я согласился с этим планом. Через пару минут, когда мы обосновались за столиком у окна старинной комнаты с низким потолком и сделали заказ у молодой леди в переднике тоже столь старинном, что из белого он стал совершенно желтым, Джарвис приступил к расспросам.

– Так что же вы делаете в Рочестере, Стренджвей?

– Формально говоря, занимаюсь медицинской практикой. Я купил здесь кабинет после смерти его предыдущего владельца. Но это случилось только вчера, так что пока я совершенно свободен.

– Пациенты уже есть? – спросил Джарвис.

– Коротко говоря, всего двое. Один приехал со мной, а сегодня утром уехал восвояси. А вторая пациентка – его жена.

– Короткий ответ, сэр, но совершенно неясный. Думаю, мне требуется больше деталей.

Тогда я принялся снабжать его этими деталями, подробно описывая мой приезд в Рочестер, моего странного попутчика и мою последующую встречу с ним. О том, что касалось миссис Фруд, я сначала хотел умолчать, но затем, подумав, что двое моих знакомых могли дать мне какие-нибудь профессиональные юридические советы, отбросил колебания и предоставил им все факты, которые были мне известны – за исключением, конечно, инцидента в Риджентс-парке, о котором не чувствовал себя вправе рассказывать.

– Ну и ну, – сказал Джарвис, когда я закончил. – Если все ваши последующие пациенты будут с подобными проблемами, то нам с Торндайком придется открыть филиал в вашем городке. В этом деле полно неясностей. Не так ли, Торндайк?

– Я бы не сказал, что «неясностей полно», – было ему ответом. – Что для бедной женщины все это крайне неприятно – это-то как раз совершенно ясно. Выбор у нее небольшой: либо продолжать быть связанной с этим мужчиной, что представляется невозможным, либо провести остаток жизни в одиночестве и постоянном бегстве от него. По-моему, для молодой женщины последнее является ужасной перспективой.

– Это так, – согласился Джарвис, – но перспектива продолжать жить с подобным человеком представляется гораздо худшей. Он не только алкоголик, но еще и принимающий наркотики истеричный дегенерат. От таких людей можно ожидать чего угодно.

– Всегда остается надежда, что такой человек когда-нибудь наложит на себя руки, – заметил Торндайк. – Но, как вы правильно говорите, действия психически ненормального человека не поддаются прогнозу. Он может убить себя, а может и убить кого-нибудь другого. Или он, скажем, может присоединиться к другим таким же ненормальным, чтобы совершать акты беспричинного политического террора. Но мы будем надеяться, что мистер Фруд ограничит свою деятельность всего лишь преследованием жены.

После этого разговор с моих дел перешел на дела моих знакомых, и я рискнул спросить, что привело их в Рочестер.

– Мы приезжали в ваш городок из-за случая страхового мошенничества. Но заседание суда, к сожалению, пришлось отложить недели на две. Так что, возможно, мы будем иметь удовольствие встретиться с вами снова.

– Не будем оставлять такое на волю случая, – сказал я. – Давайте сразу договоримся, что в следующий ваш приезд мы вместе сходим куда-нибудь пообедать. Если вам, конечно, будет удобно. Время назначьте сами.

Мои знакомые посовещались и, сверившись с расписанием, назначили встречу на час дня ровно через две недели, и когда я записал эту дату в свой блокнот, мы допили чай и отправились в направлении моста через реку и железнодорожной станции Струд, возле которой я с ними и попрощался.

Возвращаясь вдоль берега и снова проходя по мосту, я с возрастающим беспокойством обдумывал слова доктора Торндайка. Хотя я и не сообщил моим знакомым о происшествии в Риджентс-парке, оба они считали, что в преследовании моей прекрасной пациентки ее мужем было что-то зловещее. Хотя более осторожный в выражениях Торндайк, казалось, приуменьшал возможную для нее опасность, его замечания лишь подтверждали мои собственные выводы: с этими ненормальными наркоманами небезопасно иметь дело. Нестабильное состояние их нервов может быть расстроено в мгновение ока, и кто может предсказать, что они в состоянии натворить?! Вполне возможно, что Фруд прибыл в Рочестер с совершенно мирным желанием убедить жену вернуться к нему. Но от мысли о том, что могло последовать за ее отказом, я внутренне содрогнулся. Мне не нравился его нож. Я испытываю нормальную неприязнь здравомыслящего человека к смертоносному оружию в любом виде, но особенно я не люблю его в руках тех, чей самоконтроль может в любой момент взять и испариться.