Тайна Анджелины Фруд. Серия «Мир детектива»

– Да, я так и понял.

– Этот мистер Фордайс задумал поставить одну пьесу, и главную роль в ней предложил мне. Несколько раз он обсуждал эту идею со мной и Николасом (так зовут моего мужа). Эти встречи проходили у нас дома, и оба они были друг с другом весьма дружелюбны. Мистер Фордайс вообще очень приятный, трезвого ума человек, настоящий джентльмен. Той ночью у меня была репетиция в театре, и мистер Фордайс, поскольку шел дождь, предложил отвезти меня домой на машине. Он хотел еще раз все обсудить со мной и моим мужем. А еще он хотел увидеть мою фотографию в определенном сценическом костюме, и когда мы приехали, я сразу же побежала наверх, чтобы отыскать ее. Однако Николас видел наше прибытие из окна и пришел в состояние ужасающей ревности. Как только я вошла в комнату, он запер за мной дверь и набросился на меня, словно дикий зверь. Что было дальше, я знаю не больше вашего, потому что я потеряла сознание, а когда очнулась, Николас рыдал в углу, а мистер Фордайс стоял возле выломанной двери, черный от гнева.

– Ваш муж ревновал раньше к мистеру Фордайсу?

– Никогда! Но в этот раз… он был какой-то странный. Я думаю, он что-то выпил или принял какое-то вредное для здоровья вещество.

– Например, кокаин, – резко сказал я.

– Да, да! Ах, доктор Стренджвей, дорогой мой, вы опять совершенно правы! Причиной всех наших несчастий был кокаин! У Николаса всегда был тяжелый характер, он был очень эмоциональным, легко возбудимым, эксцентричным и не склонным к умеренности человеком, а после того как пристрастился к наркотикам, он и вовсе покатился по наклонной. Он перестал следить за собой и бросил всякую работу, так что, если бы не мои крошечные гонорары, нам пришлось бы голодать.

– То есть, он жил за ваш счет?

– В последнее время – да. Но если бы я продолжала выступать, то мы бы как-нибудь справились. Некоторый талант у меня есть, хотя кочевая жизнь мне не по душе. Но, разумеется, после того скандала все изменилось! Я просто стала бояться жить с ним, он стал опасен! Я постоянно дрожала бы от страха за собственную жизнь!

– А раньше он проявлял к вам жестокость?

– Нет, я бы так не сказала. Конечно, он и раньше грозил мне разными ужасными карами, но я смотрела на это как на пустое сотрясение воздуха. Но последний скандал был совершенно другого рода! Я едва избежала смерти! Так что на другой же день я покинула наш дом. К сожалению, это ничего не дало мне. Николас не согласился на развод, продолжал донимать меня и преследовать. Поэтому мне пришлось отказаться от ангажемента и уйти из театра, не оставив никому моего нового адреса.

– Думаю, вы переехали к родственникам?

– Нет, – ответила она, – у меня, честно признаться, нет никаких родственников. Моя мать умерла, когда я была еще ребенком, а отца я потеряла, когда мне было не больше семнадцати. Он жил в Австралии и служил в должности окружного комиссара по делам колоний.

– А я подумал было, что вы как-то связаны с Западной Африкой, – сказал я. – Когда вы подписывали договор, я заметил на вашем пальце кольцо со знаками Зодиака. Такое же точно кольцо я однажды купил в Кейп-Косте, когда в качестве судового врача плавал вдоль берегов Африки.

– Еще одно странное совпадение, не так ли? – ответила она, снимая кольцо и передавая его мне. – Но я редко ношу его. Оно мне слишком большое и легко сваливается с пальца. К тому же я вообще не люблю кольца.

Я осмотрел переданную мне вещицу. Она была довольно грубоватая, из желтого самородного золота; по ободку были изображены выпуклые зодиакальные символы. Внутри я заметил гравировку – буквы А и К.

– Полагаю, вы приобрели его еще до замужества, – сказал я, возвращая кольцо владелице.

– Да, – ответила она. – Это мои девичьи инициалы: Анджелина Картью.

Она взяла у меня кольцо, но вместо того чтобы снова надеть его, убрала в маленький кошелечек, который положила в карман.

– Да, положение ваше не из приятных, – заметил я, возвращаясь к теме разговора. – Но почему вы не подали в суд заявление о раздельном проживании? Я полагаю, для такого заявления нашлось бы немало оснований!

– Разумеется, – согласилась она. – Но и это не помогло бы мне избавиться от преследований мужа.

– Тогда вы имели бы право обратиться за помощью к полиции.

– Без сомнения. Но жизнь под присмотром полиции не назовешь приятной.

– Да, боюсь, это так. Но это все ж таки лучше, чем страдать от постоянного преследования.

– Возможно и лучше, – согласилась она без особой уверенности, а затем со слабой улыбкой добавила: – Полагаю, вы спрашиваете себя: «Что же, черт возьми, заставило ее выйти замуж за такого человека?»

– Мне кажется, что его счастье не соответствовало его личным качествам, – ответил я.

– Он не всегда был таким, как сейчас, – возразила она. – Я вышла за него замуж десять лет назад, и тогда он был вполне ничего себе. Он был неплохо образован, с приятными манерами, а мне было всего восемнадцать, и я была довольно впечатлительна. Он зарабатывал на жизнь писательским трудом: публиковал в журналах сентиментальные любовные истории и иногда стихи. Теперь-то я понимаю, что это была второсортная литература, но поначалу он казался мне непризнанным гением. И лишь после того как мы поженились, начало накапливаться разочарование, да и то не сразу, а по мере появления у него этих отвратительных привычек.

– Кстати, что же привело его сюда? Чего он хочет? Полагаю, чтобы вы вернулись к нему?

– Этого тоже. Но в первую очередь он хочет от меня денег. Мое положение ужасно! – добавила она с внезапной страстностью. – Мне так стыдно прятаться от него в то время, как он, бедняга, не имеет, наверное, и пары шиллингов на еду! В конце концов, он остается моим мужем, а ведь у меня теперь появился кое-какой доход.

– Не знаю, как на еду, а на кокаин и табак у него деньги еще есть. А так же и на выпивку в таверне, – сухо заметил я. – Хотелось бы надеяться, что он никогда не отыщет вашего адреса.

– Я тоже надеюсь на это, – сказала она. – Если он найдет меня, то мне придется уехать отсюда. Я проделывала такое дважды, и повторения мне не хочется. В этом городе я живу не более пары месяцев и нахожу его очень приятным и тихим. Вы видите, доктор Стренджвей, что если я поступлю так, как посоветовал мне мистер Джепп, то вы приобретете совершенно безнадежного пациента. Для супружеских проблем не существует лечения.

– Это так, – согласился я, вставая и беря шляпу. – Но с их физическими симптомами вполне можно справиться. Если вы согласитесь стать моей пациенткой, то я пришлю вам тонизирующее средство, да и потом, если вы разрешите мне, буду навещать вас время от времени. Возможно, я смогу помочь вам преодолеть хотя бы некоторые из ваших трудностей.

– Это было бы очень мило с вашей стороны, – ответила она, встала и тепло пожала мне руку. И хотя я попросил ее не провожать меня до двери на улицу, она вышла со мной в прихожую и улыбнулась на прощание.

Спустившись по ступенькам, я некоторое время постоял в нерешительности, а затем, вместо того чтобы идти домой, свернул на улицу, ведущую к собору и мосту. Я шел медленно, глубоко задумавшись и размышляя над историей, которую только что услышал. Это была история, достойная сожаления, а спокойная и сдержанная манера рассказа Анджелины делала ее еще более трагичной. Все мое существо восставало против этих преследований, доставляющих несчастной женщине столько страданий. Ее так называемый «муж» был, без сомнения, жалким негодяем, и никакой надежды, что он когда-либо исправится, не существовало. Подобные люди безнадежны с самого своего рождения, да и рождены-то они лишь затем, чтобы самим терпеть несчастья и приносить их другим. Но печальнее всего, что в ту бездну, в которую они обречены упасть, – и спасти их невозможно! – они тащат за собой и нормальных, разумных и здоровых людей, которым от рождения завещано совсем другое, а именно счастливая и полная радостей жизнь. Я думал о женщине, с которой только что попрощался, – женщине красивой, возвышенной, энергичной и, возможно, даже талантливой. Какое будущее ее ждет? Неужели всю жизнь она должна будет терпеть преследования этого накаченного наркотиками ничтожества, пока милосердная смерть не разрушит их опрометчивый союз?!

Это последнее соображение придало моим мыслям новый поворот. С какой целью, спросил я себя, этот негодяй разыскивает ее? Просто ли для того, чтобы выклянчить немного денег, или с какой-то другой, более зловещей целью? Я вспомнил его лицо – злое, лживое, мстительное. Одно я знал о нем определенно: этот человек уже пытался убить свою супругу, а теперь он постоянно имел при себе холодное оружие. Для чего оно ему – для простого ли принуждения или для мести, для совершения убийства?

Размышляя таким образом, я медленно прошел еще несколько кварталов, пока вдруг не обнаружил себя перед средневекового вида строением с крышей о трех коньках, походившим на какое-то богоугодное заведение. Лампа перед входом освещала каменную плиту с довольно длинной надписью на ней, и я подошел поближе, чтобы прочитать ее. Оказалось, что в здании располагалась знаменитая ночлежка, основанная еще в шестнадцатом веке достопочтенным Ричардом Уоттсом. Согласно завещанию основателя, каждую ночь в этом заведении могли найти бесплатное пристанище «шесть бедных путешественников», которые, и это оговаривалось особо, не были ни беглыми преступниками, ни проезжими «торгашами». Я размышлял (как, без сомнения, и многие до меня) о странной нелюбви Ричарда Уоттса к классу торговцев, как дверь ночлежки резко распахнулась, и какой-то человек выскочил на улицу, едва не сбив меня с ног. Он взволнованно обратился ко мне:

– Эй, начальник, не подскажешь, где здесь найти лекаря?

– Вы уже нашли его, я врач, – ответил я. – Чем я могу вам помочь?

– Здесь какой-то парень бьется в падучей, – сказал он, отступая и придерживая для меня дверь.

Я вошел. В просторной, почти необставленной комнате я обнаружил четырех мужчин и одну женщину, одетую как сестра милосердия. Они с тревогой смотрели на пятого мужчину, корчащегося на полу.

– Я привел лекаря, хозяйка, – сказал пришедший со мной.

– Замечательно, Симмонс! – воскликнула та. – Похоже, вы не теряли времени даром!

– Мне просто повезло, мэм, – ответил тот, кого назвали Симмонсом. – Словил его прямо у выхода.

Тем временем я подошел ближе к лежащему на полу мужчине. С первого же взгляда я узнал его: это был муж миссис Фруд. И чем бы ни была его «падучая», она определенно не была эпилептическим припадком или обмороком! Если бы речь шла о женщине, то можно было бы говорить об истерике, но я помнил о бумажном пакетике с порошком, который я видел у него год назад, и не мог назвать его припадок ничем иным, как наркотической интоксикацией. Эмоциональный аспект был очевиден. Лежащий на полу мужчина пытался выглядеть теряющим сознание, но таковым он точно не был. Плотно зажмуренные глаза, вывернутые наружу губы, скрюченные пальцы, царапающие пол, – все это наводило на мысль о симуляции, возможно, наполовину бессознательной.

Некоторое время я, наклонившись, наблюдал за ним, а все остальные присутствующие в комнате наблюдали за мной. Я пощупал его пульс: он был, как я и ожидал, быстрый, слабый и прерывистый. Затем я достал из кармана стетоскоп и стал слушать его сердце, стараясь как можно меньше прикасаться к его грязной одежде.

– Итак, доктор, что вы скажете? – спросила меня хозяйка ночлежки.

– Без сомнения, он болен, – ответил я. – Сердце его бьется слабо и с перебоями. Думаю, это последствия неумеренного курения, хотя, возможно, он страдает и другими пороками. И он, похоже, давно не ел.

– Мне он сказал, что почти нищий, – согласилась хозяйка.

– Ну конечно! – ухмыльнулся Симмонс. – Небось, потратил все свои деньги, чтобы нюхнуть… ароматных цветочков!

Прочие «бедные путешественники» переглянулись и захихикали. Хозяйка бросила на них укоризненный взгляд.

– Вы можете рассказать мне, из-за чего с ним случился припадок? – спросил я ее.

– У него вышел небольшой спор с Симмонсом, – ответила она. – Сначала они говорили тихо, а потом он вдруг сильно возбудился и упал без чувств. Из-за какого-то пустяка.

– Я в шутку спросил его, как звали цирюльника, который соорудил ему такую прическу, – вмешался Симмонс. – Дескать, хочу сделать похожую и себе. Он подскочил, будто его ужалили, и принялся ругать меня, пока я не пообещал дать ему по морде. Тогда-то он и свалился в истерике.

Пока Симмонс говорил, я заметил, что мой пациент на полу, похоже, внимательно прислушивался к его словам, хотя и не переставал при этом корчиться, скрипеть зубами и царапать ногтями пол. Мне подумалось, что он с беспокойством ожидал моего диагноза.

– Весь вопрос в том, – сказала хозяйка, – что же нам с ним теперь делать? Как вы думаете, ему грозит какая-нибудь опасность?

Вместо ответа я поманил ее к двери, и она вышла вслед за мной. Как только мы оказались на улице, я сказал ей:

– Лучшим местом для этого человека был бы больничный изолятор. Он не болен, просто наркоман. Он нюхал кокаин и, вероятно, у него в карманах припрятана еще доза. Пока что он вне опасности, но если он примет еще, то может умереть.

– Сейчас поздно, и больница уже закрыта, – заметила хозяйка. – Да и не люблю я запирать кого-то в изолятор. Бедный парень! Похоже, ему не везло в жизни, а ведь он выглядит образованным! Как вы считаете, смог бы он остаться у нас до утра, если бы получил от вас какое-нибудь лекарство?

– Думаю, если как-то завладеть его одеждой и не выдавать ее, то ничего плохого с ним до утра не случится.

– С этим-то я справлюсь! – заверила меня хозяйка. – А что насчет лекарства?

– Пусть Симмонс сходит со мной, и я дам ему лекарство. Я купил практику доктора Партриджа.

Мы вернулись в ночлежку и обнаружили, что обстановка немного разрядилась. То ли подействовало слово «изолятор», то ли насмешки окружающих, но мой пациент демонстрировал явные признаки выздоровления: теперь он сидел на полу, дико озираясь по сторонам и интересуясь, куда это он попал, а Симмонс упражнялся в остроумии, давая ему намеренно абсурдные ответы. Еще раз взглянув на моего пациента (и получив в ответ его мутный и агрессивный взгляд), я сделал весельчаку Симмонсу знак следовать за собой и, пожелав хозяйке спокойной ночи, покинул ночлежку. Всю дорогу до дома мой спутник развлекал меня живописными, нелестными и удивительно проницательными комментариями о виновнике происшествия.

Стимулирующую микстуру для больного я приготовил быстро и, передавая ее Симмонсу, вспомнил, что на обратном пути в ночлежку он должен будет пройти мимо дома миссис Фруд. Ей я тоже должен был доставить лекарство, и я хотел было уже попросить Симмонса сделать и это, но вовремя прикусил язык, поняв, какую ужасную ошибку мог совершить. Ведь, вероятно, «бедные путешественники» называли в ночлежке свои имена, и совпадение фамилий одного из постояльцев и живущей неподалеку женщины, без сомнения, не ускользнуло бы от внимания Симмонса. Если бы он рассказал об этом Фруду, то только подлил бы масла в огонь его ненависти, и дело могло бы дойти до убийства!

Еще раз ужаснувшись тому, насколько опасным было положение несчастной женщины, скрывающейся от своего жестокого мужа, я отослал Симмонса и решил сам доставить миссис Фруд лекарство, причем сделать это незамедлительно. Завернув бутылочку в бумагу, я сунул ее в карман и, крикнув миссис Данк, что через полчаса вернусь к ужину, вышел из дома. До соседнего крыльца с колоннами в георгианском стиле не было и минуты ходьбы. Я постучал, и дверь мне открыла – очень неосторожно, как я тотчас же подумал – сама миссис Фруд.

– Я сам себе посыльный, как вы можете видеть, миссис Фруд, – сказал я. – В сложившихся обстоятельствах я решил не называть никому ваш адрес.

– Как это мило с вашей стороны! – воскликнула она. – Спасибо вам за доброту и заботу! Но, право, не стоило так беспокоиться на ночь глядя.

– Пятиминутная прогулка не может доставить кому-либо много беспокойства, – ответил я. – И, кроме того, мне есть что сообщить вам, – и я кратко пересказал ей свои недавние приключения и теперешнее состояние ее так называемого мужа.

– Часто ли с ним бывают подобные припадки? – спросил я.

– Часто, – ответила миссис Фруд. – Когда Николас чем-то расстроен, он ведет себя как истеричная женщина. Но как я была права! У него нет теперь и шиллинга. И это делает его появление здесь еще более странным… Вы не зайдете ко мне на минуточку? – вдруг спросила она.

Я вошел и прикрыл за собою дверь.

– Почему это так странно? – поинтересовался я.

– Потому что завтра – день выплаты пособия. Я посылаю ему немного денег; совсем небольшую сумму, конечно, но это всу, что я могу для него сделать. Пособие выплачивается по пятнадцатым числам каждого месяца, но в банк он должен прийти сам или отправить посыльного с подписанным поручением. Завтра пятнадцатое, и потому возникает вопрос: отчего он еще здесь?! Разве не логичнее было бы сначала получить деньги, а уже потом выходить на охоту за мной?

– Если он общается с вашим банкиром, то нет ли опасения, что он узнает в банке ваш адрес?

– Нет, – ответила она. – Этот «банкир» является лондонским поверенным мистера Джеппа, и Николас не знает, от чьего имени производятся выплаты. В ином случае муж засыпал бы меня письмами с угрозами.

– Что ж, – сказал я. – Вам лучше будет пару дней не выходить из дома. Если его поиски будут безрезультатными, то он, возможно, отчается и снимет осаду.

Она еще раз искренне поблагодарила меня и на прощание сердечно и дружески пожала мне руку.

Занятия благотворительностью и археологией

На следующее утро сразу после завтрака я отправился в ночлежку Ричарда Уоттса, где узнал, что все «бедные путешественники» уже отправились по своим маршрутам далее, а моему пациенту разрешили остаться – для того, чтобы я смог осмотреть его.

– Но я буду рада, когда этот бедняга тоже уйдет, – сказала мне хозяйка ночлежки. – Потому что, вы же понимаете, мы здесь не можем создать больным нужные условия.

– Часто ли к вам приходят больные? – поинтересовался я.

– Не могу вам сказать. Видите ли, я работаю здесь временно, пока штатная дежурная сестра в отъезде. Но я не думаю, что бедняга, который и в пути-то всего лишь неделю или около того, может прийти к нам серьезно заболевшим.

– Он похож на бродягу, – заметил я.

– Не думаю, что он бродяга, – возразила она. – Судя по тому, что он рассказал мне, его оставила жена, и у него были основания полагать, что она остановилась в нашем городе. Поэтому он и приехал в Рочестер, чтобы попытаться найти ее. Он думал, что в таком маленьком городке ему не составит труда выяснить ее адрес. Но, похоже, его расспросы ни к чему не привели: никто в городе ничего о ней не слышал. Полагаю, вы тоже не знакомы ни с кем по фамилии Фруд?

– Я и сам приехал только вчера, и почти никого здесь не знаю, – уклончиво ответил я. – Но он действительно уверен, что его жена скрывается здесь?

– Мне так уже не кажется. Во всяком случае, он близок к тому, чтобы отказаться от поисков и вернуться в Лондон. Но я не знаю, как он доберется туда пешком, ведь он же едва в состоянии ходить.

– Что ж, если это единственная трудность, то она легко преодолима. Я заплачу за его билет на поезд, но хочу быть уверенным, что он действительно уедет.

– Уж об этом я позабочусь! – воскликнула хозяйка с явным облегчением. – Я сама пойду с ним на станцию, куплю ему билет и прослежу, чтобы он сел в поезд. Но было бы хорошо, если б вы на него еще раз взглянули, вдруг он пока слишком слаб для такой поездки.

Она провела меня в ночлежную комнату, где наш общий друг уныло сидел на стуле.

– Вот, мистер Фруд, доктор снова пришел навестить вас, – сказала хозяйка с напускной веселостью. – И он был настолько любезен, что согласился оплатить ваш проезд до Лондона – конечно, если вы уже хорошо себя чувствуете. Так что вашим неприятностям, похоже, пришел конец.

Бедняга бросил на меня быстрый взгляд и отвернулся, пытаясь скрыть мгновенно набежавшие слёзы.

– Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – пробормотал он запинающимся, но приятным голосом хорошо образованного человека. – Только по-настоящему добрый джентльмен поможет хромой собаке на ее пути. Я не знаю, как вас и благодарить.

Видя, что он вот-вот зарыдает, я поспешил сказать:

– Не надо меня благодарить. Мы все должны помогать друг другу в этом мире. Но как вы себя чувствуете? Я вижу, что ваша рука все еще немного дрожит.

Я пощупал его пульс и бегло осмотрел его. Конечно, он был жалкой развалиной, но я подумал, что сейчас он не в худшем состоянии, чем обычно.

– Возможно, вы и не в отличной форме, но короткое путешествие по железной дороге выдержите. Надеюсь, вам есть, где остановиться в Лондоне?

– Да, у меня там есть комната, – мрачно ответил он. – Конечно, не на Пикадилли, но все же крыша над головой.

– Это ничего, – уверил я его. – Мы все должны надеяться на лучшие времена. Хозяйка проводит вас до станции и поможет зайти в вагон, – тут я вручил ей банкноту. – Прошу вас, мэм, купите мистеру Фруду билет, и сдачу оставьте ему. Возможно, он захочет взять кэб, когда доберется до города.

Он посмотрел на меня с сомнением (и я подумал, что у него, должно быть, кончился табак), но снова поблагодарил, и тогда я, справившись у хозяйки о времени отправления поезда, распрощался с ним.

– Надеюсь только, – сказал я хозяйке, – что он не отстанет от поезда на первой же станции, сойдя, чтобы выпить в буфете.

Та понимающе улыбнулась:

– Я перевезу его трамваем через мост и посажу в Струде на лондонский экспресс. Мне тоже не хочется, чтобы он вернулся сюда сегодня же вечером.

Испытав огромное облегчение от того, что эта добрая леди совершенно правильно понимала ситуацию, я кивнул ей на прощание и, обдумывая свои последующие шаги, медленно двинулся по улице.

Этим утром я был совершенно свободен, и – поскольку у меня не было еще ни одного клиента, за исключением миссис Фруд – мысли мои невольно обратились к этой единственной моей пациентке. Мне тут же подумалось, что я без промедления обязан сообщить ей радостную весть об отъезде ее мужа. Будь я более самокритичным, меня должно было насторожить мое страстное беспокойство о благополучии малознакомой мне женщины, но в тот момент я предпочел думать, что мной движет исключительно долг добрососедства. Подойдя к двери ее дома, я громко постучал, заметив попутно, что медный дверной молоток был украшен маской Гипноса – греческого бога забвения. В сложившихся обстоятельствах я нашел это несколько неуместным.

Через минуту дверь мне открыла худощавая, средних лет, женщина с бледной кожей и волосами цвета пакли. Ее меланхоличные блекло-голубые глаза вопросительно уставились на меня.

– Дома ли миссис Фруд? – бодро спросил я.

– Боюсь, что нет, – ответила она с сожалением в голосе. – Я заметила, что она ушла некоторое время назад, и я не слышала, чтобы она вернулась. Но я проверю еще раз, если вы подождете минутку.

Я вошел в прихожую и с чувством нарастающего разочарования смотрел, как она стучит в двери – сначала гостиной, а потом и спальни.

– В комнатах ее нет, – сообщила она удрученно. – Но, может быть, она зачем-то спустилась в подвал. Сейчас я проверю и там…

Она перегнулась через перила лестницы и громким голосом, напомнившим мне крик подстреленной чайки, позвала свою хозяйку. Но ответа не последовало, и я почувствовал, что ее меланхолия передается и мне.

– Я сожалею, сэр, что вы ее не застали, – сказала женщина. – Вы ведь ее врач? – уточнила она.

Я несколько самоуверенно подтвердил, что это я и есть.

– Приятно сознавать, что у бедняжки появился кто-то, кто о ней позаботится! – воскликнула она. – Последнее время миссис Фруд постоянно грустит. Да, постоянно грустит!

Я повернулся к двери, но она последовала за мной, продолжая говорить:

– Она ведь столько неприятностей пережила, бедняжка, столько неприятностей! Нет, она не жаловалась, но я-то вижу! Я вижу морщинки печали и пережитого горя на ее лице, и это наполняет мое сердце болью. Да, это так, сэр!

Я пробормотал что-то сочувственное и сделал еще шаг к двери. Она подошла ближе и продолжила:

– Я не часто ее вижу. Она держится очень замкнуто, бедная птичка. Слишком замкнуто. Она все время одна. Очень редко, только когда она попросит, я приношу ужин в ее комнату. И это всё. Молодой женщине не пристало жить в таком одиночестве, и я очень надеюсь, что ваши визиты подействуют на нее благотворно.

– Но она же выходит на прогулку хоть иногда, – сказал я, вспомнив, что в настоящий момент Анджелина отсутствовала.

– Да, она много гуляет. Но всегда в одиночестве. У нее здесь нет ни друзей, ни знакомых.

– А в котором часу она обычно возвращается? – спросил я, подумав, что мог бы зайти позднее.