Вспомни меня. Книга 1

Глава 14. Тайник

White Rabbit – Jefferson Airplane Surreal

Ей стало плохо не сразу. Прошло, может быть… минут тридцать-сорок. Вначале появилось красное пятно на плече.

– Что это?

В её глазах испуг, но паники ещё нет.

– Я не знаю, – говорю. – Может, ты оцарапалась где-нибудь?

– Нет! Я точно помню. Ну, то есть, я хочу сказать, с памятью у меня конечно, проблемы, как и у всех, но я не царапалась!

– Хорошо-хорошо! Всё пройдёт, не переживай.

Пятно краснеет на глазах.

– Пойдём к ручью… попьём, – предлагаю. – Можно попробовать сполоснуть водой это место, ну а вдруг поможет?

Что ещё я могу придумать?

У ручья она начинает нервно чесать живот, и я понимаю, что дело дрянь.

– Посиди здесь, я Умника найду.

Когда мы прибегаем к ручью – уже втроём с Умником и Рыжей – Цыплёнок едва способна понять наши вопросы – всё её тело покрыто алыми пятнами, практически на глазах превращающимися в малиновые.

– Это аллергическая реакция, – констатирует Рыжая. – И похоже, сильная.

Умник кладёт руку себе на лоб и выдаёт протяжное «У-у-у» – как будто хоронит уже кого-то, Рыжая отступает на полшага назад. Я припоминаю, что такое аллергическая реакция – это не должно быть заразно, но в режиме выживания лучше принять меры предосторожности.

Спустя ещё минут десять у Цыплёнка появляется отдышка, а через час мы видим первые судороги.

– Ей крышка. Без медицинских препаратов мы ничего не сделаем, – с прискорбием сообщает Рыжая.

В ней есть определённая доля чёрствости – это я уже успела понять, но сейчас ей так же тяжело быть свидетелем нелепой смерти, как и нам с Умником.

– Предположим, что мы – часть эксперимента, – рассуждаю вслух. – Пусть у него разные цели, но все они объединены словом «социальный». В таком случае, наша смерть не является целью, она может быть только побочным эффектом. Поместив нас в суровые условия выживания, они должны были позаботиться дать шанс тем, у кого есть смертельно опасные заболевания. То есть, если, к примеру, у человека астма или больное сердце – у него должны быть при себе лекарства, снимающие приступ. Это как… уравнять его шансы на выживание и борьбу за место в социуме с остальными.

– Если бы это было так, ещё пару часов назад над нами кружил бы вертолёт с командой спасателей.

– И весь эксперимент сорван? Двадцати людям стёрли память, представляешь объём работы?

– Это не хирургическое вмешательство – ни у кого нет шрамов на черепе.

– Даже если использовали гипноз, не думаю, что это так просто.

– И сьто? Про медикаменты? Продолжай! – напоминает мне Умник.

– Про медикаменты… у неё должно быть что-то с тобой. При себе.

– Может быть, – соглашается, наконец, Рыжая. – Обыщите её.

– Я? – вытягивает лицо Умник.

В общем, мне становится очевидным, что обыскивать подругу придётся самой.

В течение всего последнего часа Рыжая восседает, скрестив ноги, в двух метрах от нас – на всякий случай, чтобы не заразиться. Умник всё это время гладит больную по голове, по мягким цыплячьим волосам. А я стараюсь не спрашивать себя, в чём моя проблема? По крайней мере, не сейчас. Я заставляла себя хотя бы взять подругу за руку, но так и не смогла. Потом мне пришло в голову, что за все последние дни я ни к кому другому не прикасалась. Ни разу. Мне это неприятно.

И сейчас дотрагиваться до тела подруги – биосистемы, выделяющей тепло, мочу и фекалии, а также слюну и иное… – мне противно до такой степени, что я закрываю глаза и думаю о холодной воде в заводи.

В её карманах ничего нет.

– Посмотри бельё, – командует Рыжая.

– Бельё давай ты! – рявкаю я в ответ, да так, что та аж деланно откидывает голову и спину назад.

– Полегче, эй!

Я пробую докричаться до сознания Цыплёнка, но оно какое-то невменяемое. То есть, оно как бы есть, она даже иногда открывает глаза, но словно не слышит ничего.

И я представляю себе, как мы её хороним. Как вырываем большущую яму на берегу, как Главный вместе с Ленноном укладывают туда её тело, как Умник говорит слова прощания. В моих глазах появляется вода, в носу щиплет, и на этой волне я лезу в её бюстгальтер. Он сделан из кружевной ткани – очень красивый, в отличие от моего. Но ни в какой его части нет потайного кармана, ничего из того, мы надеялись найти.

Трусы… их практически нет. Тоже кружево, но здесь его ещё меньше, чем в районе груди.

– А у неё секси-обмундирование, – комментирует Рыжая. – Умник, хватит пялиться!

– Она умирает! – с возмущением напоминает тот.

И я с ним согласна: как можно думать о чём-то ещё, кроме как спасти человека, когда он явно отдаёт богу душу?

– Да ладно, может, ещё очухается. Штанины проверяли?

– Штанины? – переспрашиваю.

– Да. Низ джинсов у неё посмотри какой широкий. На её месте, если бы я что и хотела спрятать, то положила бы это туда.

Она права. Штанины закатаны и держатся не сами по себе, а при помощи хлястиков на кнопках. При этом они настолько широкие, что при желании там можно было бы спрятать не только таблетку, но и целую аптеку.

В правой мы находим кольцо. В левой – то, что искали. Только, это не таблетка. Это два шприца и две пластиковые капсулы.

– Я думаю, это оно, – Умник практически вырывает находку у меня из рук.

– А если нет? А если это что-то другое? Наркотик, например? Очень похоже, – Рыжая даже приближается к нам, нарушив собственные принципы, чтобы рассмотреть капсулу поближе.

– Да… осень похоше на наркотик, – кивает Умник.

– Но у нас нет альтернатив. Либо мы вкалываем это сейчас, и оно поможет, либо она в любом случае умрёт.

Мой взгляд на вещи простой – нужно действовать.

– А если нет? – снова вносит сомнения Рыжая. – Что если это наркотик, и ты сейчас введёшь ей слишком большую дозу? Тогда она гарантированно умрёт. А аллергическая реакция не всегда фатальна, она ещё может отойти. Вот, смотрите, и дергаться уже перестала.

– Наркотики не бывают в капсюлах!

Умник раздражён. Он явно не верит в версию наркотика.

– Мы теряем время, – говорю я. – Если это лекарство, она должна принять его вовремя, иначе и оно не поможет.

Умник надламывает капсулу и набирает полный шприц.

– Вот, – протягивает мне. – Коли.

От вида маленького шприца в моей руке я покрываюсь мурашками. Потом меня бросает в жар, и на мгновение я даже задумываюсь, не может ли и у меня быть аллергической реакции?

– Коли! – приводит меня в чувство Рыжая. – Если она не очухается после этого, мы будем наверняка знать, что во второй капсуле кайф! – подмигивает.

Ну, у каждого свои недостатки, думаю. Мне вот ещё нужно понять, что ещё кроме отвращения к чужим телам и прикосновениям, прячется в моей голове.

Я ввожу иглу в её вену вод наклоном, постепенно выдавливаю из шприца лекарство. Аккуратно вынимаю и кладу на траву. Шприц нужно во что-то завернуть, в широкий лист, например, где-то спрятать, лучше закопать. Откуда в моей голове это желание – сейчас раздумывать некогда.

– Ну, теперь ясно, кто из нас медсестра, – снова подначивает меня Рыжая. – Я вот, например, понятия не имела, куда это засовывать и как.

Действительно. Когда мне поручили сделать инъекцию, я даже не задумалась о том, как это делается.

– Может, я врач? – спрашиваю себя вслух.

– На врача ты по возрасту не тянешь.

– Сколько мне… ну, на твой взгляд?

– Лет…семнадцать– восемнадцать. Ну, в крайнем случае, девятнадцать. Но не больше.

– В семнадсять она не может быть медсесьрой. В восемнадцать и девятнадцать тоже. А есьли это сосиальный эксперимент, то все мы – совершеннолетние. Её кто-то научил. Кто-то… из близких.

Близкие…

Об этом я много думала в последние дни, вернее, ночи. К трём утра обычно так сильно холодает, что я всегда просыпаюсь, и уснуть обратно уже практически нереально – слишком сильно бьёт дрожь. Что интересно, мёрзнем все, но никто ещё не простудился.

Родители. Кто они? Есть ли они? Живы ли они? Есть ли у меня братья и сёстры, или я одна? Был ли у меня парень? Любили ли меня? Почему мне невыносимы чужие тела? Что со мной не так?

Цыплёнок открывает глаза часто, поэтому момент, когда он становится осознанным, мы пропускаем.

– По крайней мере, она больше не задыхается и не дёргается, – говорю. – Значит, мы всё сделали правильно.

– Или она скоро окочурится, – не унимается Рыжая.

– Посему ты такая? – наконец, не выдерживает Умник.

– Какая?

– Жестокая, – уточняю я.

Рыжая на пару секунд задумывается, но ответить не успевает.

– Ребята… – слышим мы шипение вместо голоса.

– Уф, ну Слава Богу! – подскакивает Рыжая.

– Ка-а-ак ты? – Умник хватает её ладонь и крепко сжимает. – Лучсе? Мозесь дысать?

– Могу… но трудно…

– Мы сделали тебе укол, – говорю ей я. – Нашли капсулу в твоей штанине.

– А…. да… – кивает она и пришибленно улыбается. – Там было что-то… я забыла.

Глава 15. Держать ответ

Парни не возвращаются в этот день. Только на следующий, ближе к вечеру. За это время я успеваю обдумать очень многое и о многом пожалеть. Когда их фигуры появляются в поле моего зрения на фоне возгласов и даже вскриков остальных членов нашего коллектива, сердце готово выпрыгнуть от счастья и у меня.

Кроме того, что все четверо всё-таки вернулись живыми и относительно здоровыми, в нашем мире случается новый поворот – рюкзаки. На каждом из парней по пять, то есть, всего двадцать – столько же сколько и нас. Радость встречи очень скоро превращается во всеобщую истерию – каким бы ни было содержание сумок, жизнь каждого из нас преобразится.

Все четверо выглядят уставшими и измотанными. И грязными. От них разит потом так, что у меня слезятся глаза. Но и сквозь эти слёзы мне, наконец, видно, почему все в нашей группе так заворожены единственным её участником.

Всё вокруг меняется с его появлением. Вечер становится теплее, костёр ярче, люди улыбчивее, лес уютнее. Словно в давно пустующем доме вдруг загорелся очаг. Или же огонь в нём разжёг необычный человек: всего лишь вошёл в дверь, но от ударной волны его энергии холодные угли вдруг вспыхнули пламенем. В эти дни я поняла, что будь он в лагере, первым, к кому я побежала бы за помощью, когда Цыплёнку стало плохо, был бы он. Но его не было.

– Ну, как дела? – обдаёт он нас улыбкой.

Вернее, Цыпу обдаёт, а нам – мне, Рыжей и Умнику – достаётся то, что от неё отразилось. Он смотрит на неё не так, как на остальных. Совсем не тем взглядом, каким регулярно «обследует» членов нашего коллектива – ровно три секунды на каждого. Он смотрит на неё долго, мягко и улыбается не только ртом, но и глазами. Они становятся такими… притягательными, когда он щурится.

Цыпа тоже ему улыбается. Причём так… что я даже начинаю подозревать, а не влюбилась ли она? Я бы не удивилась. Он и близко не мачо, но, когда рядом с тобой вдруг возникают эти плечи, руки, вся эта высота его роста, как бы ты не заставляла себя быть бдительной и недоверчивой, чувство безопасности рождается и неумолимо растёт само собой. Рядом с ним спокойно. В нём, вне его и вокруг него живёт уверенность.

Леннон тоже высокий. У него также широкие плечи и крепкие руки, но… мужественность – это ведь не только о телосложении? Есть что-то ещё… неосязаемое, но куда более мощное, определяющее. И это ощущают все: и девочки, и мальчики.

– Просто супер! – пытается перетянуть на себя часть его внимания Рыжая.

Но он даже не смотрит на неё. И на меня тоже не смотрит, но, не глядя, подошёл так близко, что я ощущаю щекой тепло, исходящее от его плеча, обтянутого влажной и серой от пыли футболкой. От запаха его пота у меня начинает кружиться голова. Но не в том направлении, в каком она кружится от ароматов всех других немытых людей в этой деревне. В противоположном.

– Вы ели? – спрашивает он у единственного интересующего его человека.

Она тупит взгляд и перестаёт улыбаться. Остальные тоже не решаются выдавать подробности происшествия.

– Что случилось? – теряет он терпение.

– Ели. Но кое-кто едва не отдал богу душу, – докладывает Рыжая.

– Кто? – тихо уточняет он и, наконец, впервые одаривает Рыжую своим вниманием.

Та не теряется:

– Она, – кивает на Цыпу.

Я начинаю уважать Рыжую. Эта, похоже, самая бесстрашная тут из всех.

– Она, – теперь кивает на меня, – накормила её орехами. И мы тут едва не стали свидетелями быстрой смерти от анафилактического шока.

Он разворачивается ко мне всем телом. Впервые с тех пор, как вернулся, его глаза смотрят на меня. И моя шея втягивается в плечи автоматически, то есть абсолютно против моей воли. Ему даже говорить ничего не нужно – всё в его взгляде.

Все молчат. Наверное, молча поют мне реквием.

– Что? – защищаюсь, потому что кроме меня делать это, как обычно, не кому. – Я же не знала, что у неё аллергия! На лбу у неё это не написано!

– Да, – как-то утробно рявкает Рыжая. – Как и то, что у неё припасено лекарство на случай приступа. Это какой дурой надо быть, чтобы спрятать его и никому об этом не сказать?! А если бы мы… она не догадалась? – Рыжая снова кивает на меня. – Фактически… она спасла твою… подружку от смерти. Если бы не её вечное упёртое стремление во всё засунуть свой нос и разобраться, Курёнка сейчас уже жрали ли бы черви.

Он хмурится и вглядывается в лица каждого из нас. А я краснею от такой поддержки.

– И к тому же, орехов она могла нажраться в любой другой день и набрать их своими руками. Хотя это вряд ли – в лесу нужно уметь ориентироваться, рисковать попасться на глаза крупному животному или… не животному. И думать там надо хорошо, а не хитрить.

Во мне бушует такая мощная эмоциональная буря, что я понимаю только отчасти глубокий смысл сказанного. Больше даже как намёк, потому что всё то, что Рыжая вменяет сейчас Цыпе, станет мне очевидным позднее. Я не умею видеть людей насквозь, а вот у Рыжей, похоже, в этом талант. И я даже начинаю немного её опасаться.

– Хорошо, что у тебя нет аллергии на моллюсков, – стараюсь увести разговор в другую сторону.

– Не знаю, – пожимает плечами Цыплёнок. – Может, и есть. Я не знаю.

– Ну, не было же в тот вечер, когда мы все их ели?

– А я не ела.

Главный, уже успевший повернуться к нам спиной, чтобы ретироваться по своим делам, останавливается, как вкопанный. Рыжая тоже аж уши оттопырила. И все мы получаем хороший такой кусок романтики от нашего группового любовного торта:

– Я отдала свой Альфе.

Меня начинает подташнивать.

– Как это? Ты отдала ему тот… большой. А маленький разве не съела?

– А маленький кто-то стащил, пока я жарила у костра большой.

– То есть, ты моллюска вовсе не ела? Так? – уточняет, нахмурившись, Рыжая.

– Так.

И он, наконец, оборачивается. В его глазах… тепло.

– Если б я не знал, как ты отреагировала на орехи, сейчас бы отругал тебя за этот поступок. Свою еду НИКОМУ отдавать нельзя! НИКОМУ! Если хочешь выжить. Пойдём, у меня кое-что для тебя есть.

И они уходят туда, где у него кое-что для неё есть. Не держатся за руки, но их ладони находятся так близко, словно они хотят, но не решаются при всех это сделать.

– Спасибо, что поддержала, – говорю Рыжей.

– Да ладно! – хмыкает та. – За вами так забавно наблюдать. Такой цирк!

Я снова не понимаю, о чём она. Но это, в общем-то, обычная вещь. Когда дело касается Рыжей, такое со мной часто случается. И, подозреваю, не только со мной.

Невзирая на всеобщую истерию по поводу рюкзаков, Главный объявляет, что их раздача будет проводиться завтра при свете дня, потому что содержимое каждого персонифицировано. Никто не хочет, чтобы его личные вещи достались кому-то другому, поэтому скрипя сердцем люди соглашаются.

Ближе к сумеркам происходит неожиданное – меня на короткое время навещает сам центр нашей маленькой Вселенной. Он усаживается рядом на песок за барханом, где я прячусь от ветра и рисую пейзаж на песке. Так, балуюсь Главное, здесь ещё не так холодно, как в лесу – песок отдаёт накопленное за день тепло, и я тихонько греюсь.

– Как ты? – спрашивает.

На его голову надет капюшон его толстовки – он чаще всего именно так и ходит – прячет свой уже не такой и голый череп.

– Прекрасно, – вру. – А ты?

– Тоже. Этот… – он кивает в сторону лагеря, – больше не таскался за тобой?

И хотя он не называет никаких опознавательных признаков обсуждаемого персонажа, мы снова оба знаем, о ком речь.

– Один раз. Когда я за орехами ходила.

– И?

– Я спряталась. Он подождал какое-то время, потом ушёл.

И я не уточняю, насколько долгим было это время. Опускаю детали о том, как Хромой «вымораживал» меня часа три, а точнее, «поджаривал» на солнцепёке.

– Хорошо, – кивает. – В лес одна не ходи. Я же предупреждал! Это опасно.

– Знаю. Еды не было, – объясняю.

– Это понятно. Но расставляй приоритеты! Голодная смерть наступит ещё не скоро, а что на уме у этого… я не знаю.

– Никто не знает.

Как и то, что на уме у тебя. Он ещё довольно долго сидит рядом, хоть и молча. Цыпа гуляет одна по берегу и пару раз бросает в нашу сторону взгляды. У меня возникает чувство, словно я без спросу взяла чужую вещь.

Глава 16. Имя

Shallou – Silhouettes (Audio) ft. Vancouver Sleep Clinic

Утром Альфа объявляет нам, что все двадцать рюкзаков на месте, и вскоре каждый получит свой. Но вначале нужно выяснить, где чей, потому что их содержимое отличается.

– Похоже, что все мы собирали свои рюкзаки сами и запасались тем, в чём нуждаемся больше всего, – говорит он.

Безрадостно, но все в лагере соглашаются с тем, что нужно подождать и разобраться. Каждый хочет получить именно свои вещи, а не просто чьи-нибудь. Хотя за эти первые дни мы так наголодались и намёрзлись ночью, что, я честно говоря, была бы рада любому рюкзаку, лишь бы в нём оказались тёплая куртка, шампунь и зубная паста.

Позднее, Альфа, Леннон и ещё трое парней располагаются на краю лагеря и что-то бурно обсуждают. Мне, естественно, нужно знать, что, поэтому я якобы по делам прохожу мимо. Неторопливо так. Услышать успеваю только то, что они говорят о социуме. Один из парней произносит «религия – важная часть в построении этой системы». Завидев меня, они умолкают и ничего не говорят, хотя девушки среди них тоже есть – это Цыпа и Рыжая. Цыпа сидит рядом с Альфой и держит в руках тонкие прутья, пока он маленьким ножом обрабатывает прут подлиннее и прочнее. Рыжая занята тем, что помогает в том же Леннону. Я понятия не имею, что они делают, но как-то смутно догадываюсь – это оружие… для охоты. Откуда у них ножики? Ведь решили же, что имущество в рюкзаках персонифицировано, и трогать его нельзя, пока не будет найден какой-нибудь способ выяснить, кому какой принадлежит. Я что-то пропустила?

Кто-то что-то говорит так негромко, что мне не разобрать, потом другой голос ему отвечает ещё тише, словно бы нарочно, чтобы у меня не было и шанса услышать, о чём речь, а после этого все семеро разражаются хохотом. Меня аж передёргивает. Мысль, что смеются надо мной, больно стучится в виски, но я не даю ей хода.

Я грею в своей кружке воду, чтобы помыть волосы – за них уже противно браться.

– Спасибо, Эл, – окликают меня.

Это Цыпа. У меня нет времени на разговоры, но она проявляет настойчивость – в прямом смысле хватает за запястье, чтобы заставить себя выслушать.

– Я не знала, что это ты… ну, мне помогла, – заявляет.

А я думаю: вчера на признательность у тебя был целый вечер, но ты молча улеглась спать. Чего же прицепилась ко мне прямо сейчас?

– Вообще-то, мы все трое тебе помогали. Но, будь здорова. Чего это вы там так смеялись? – решаю воспользоваться случаем и выяснить это.

– Когда?

Она как-то так странно смотрит, что у меня возникает ощущение, будто бы прекрасно знает, о чём речь, но намеренно тянет время и не отвечает.

– Час назад примерно, у костра. Когда я мимо проходила, вы там ещё деревяшки затачивали.

– А, это Альфа лук делает для охоты. Он говорит, что мы вполне можем охотиться на крупных птиц – он видел гусей где-то в лесу у озера. Да, он там озеро нашёл.

– Ясно. Здорово. Я бы тоже научилась из лука стрелять.

– Он сказал, в лес ходить будут только мальчики.

– Ну, я не удивлена даже, что он так сказал. Тоже мне, законодатель.

– Да, и об этом тоже говорили, что лагерю нужны законы и система наказаний.

– А смеялись чего?

– Альфа пошутил. Всем смешно было… Эл.

– Почему ты называешь меня «Эл»?

– У всех уже есть имена, кроме тебя. Понимаешь? Это просто первым пришло в голову. Не знаю, почему. Я, кстати, вспомнила своё имя.

А вот это уже интересно.

– Серьёзно? И какое же оно?

– Альфия.

– Альфия?!

– Да. Меня звали Альфия, это точно

– Вспомнить своё имя – большое достижение. Никому ещё не удалось, так что ты впереди всех. И как же у тебя это получилось?

– В рюкзаке была куртка, а в куртке потайной карман – его не сразу найдёшь, потому что он спрятан внутри другого кармана – побольше. В кармане был кусочек бумаги и на ней написано карандашом «Альфия».

– Можешь показать этот кусочек?

– Какой кусочек?

– Бумаги с твоим именем.

– А, это… Я как раз и хотела, но где-то… потеряла. Он маленький был. Совсем. Выпал, наверное…

Я стараюсь не рассмеяться в голос. Господи, как же примитивно! Альфа и Альфия? Серьёзно? Вот такой простой расчёт приведёт к цели? Он, может, и вызывает у меня определённые подозрения, но вот в чём я его точно не подозреваю, так это в тупости.

– Ну… Альфия, так Альфия, – говорю. – Приятно познакомиться.

– А ты? Ты не… придумаешь себе имя?

И я соображаю, что она права: у большинства из нас уже есть имена, полученные разными способами, но работающие на своих обладателей. Всегда проще сказать: «Отнеси эту порцию жареных моллюсков Леннону», чем «…вон той девице с волосами цвета сушёной травы, но не той, у которой красная футболка, а той, у которой белая. С пятном. Потому что есть та другая, тоже с такими же волосами, но у неё на футболке, тоже белой, нет пятна.»

Мне срочно необходимо придумать себе имя. С именем я стану частью общества. Без него у меня как бы нет занятого места, отведённой под меня ячейки. На ум ничего не приходит ни с первой попытки, ни со второй. И я понимаю, что в моей памяти нет имён. Ни мужских, ни женских. Я не помню ни одного человека, у которого было бы имя, ни одного лица. Поскольку у меня есть более важные хлопоты на сегодня, я решаю отложить это важное дело – толком поразмыслить над ним.

– Слушай, мне нужно забрать рюкзак. Извини, в другой раз обсудим…

– А ты ещё не забрала свой? – с удивлением поднимает брови Цыпа. – У тебя какой номер? Я помогу.

– Номер?

– Ну, да. У всех же есть. У меня вот, например, второй.

Тут она прилично оттягивает ворот своей футболки со спины и на позвоночнике так низко, что почти уже между лопаток, тёмно-серой краской выведена цифра два.

– Обалдеть… – выдыхаю.

– Да. Альфа – первый. У Умника четырнадцать. У Леннона одиннадцать. А у тебя?

Я покрываюсь мурашками, когда она заходит за мою спину и оттягивает мою футболку: неужели мы всё-таки пронумерованы?

– Семь, – объявляет Цыплёнок. – Ты седьмая.

Альфа действительно умудрился смастерить лук. И судя по тому, как ловко у него получается попадать в кленовый лист, прилепленный чем-то к дереву, стреляет он не в первый раз. В отличие от Леннона.

– Не натягивай тетиву стрелой! – со смешком подсказывает ему Альфа. – И натянуть её на лук нужно было потуже. Вот, смотри: стрела находится между указательным и средним пальцами. Хват делаешь кончиками трех пальцев: указательного, среднего и безымянного. Чем меньше ты касаешься пальцами хвоста стрелы, тем точнее выстрел.

Он поднимает руки, прижимает к лицу тетиву, натягивая её пальцами, и мышцы на его плечах и предплечьях становятся такими… явными, чёткими. Потом он стреляет, и стрела попадает в точности в маленькую птицу, та, внезапно потяжелев, камнем падает Леннону под ноги. Я не в силах сдержать восторг и охаю.

– А знаешь, почему все смеялись? – неожиданно спрашивает меня Цыпа.

Мне сейчас не до неё – весь мозг занят инструкциями, которые Альфа выдавал Леннону по поводу тетивы и правильного хвата стрел.

– Почему? – машинально спрашиваю.

– Он сказал, что у тебя лошадиное лицо.

– Кто, он? – так же машинально уточняю.

– Альфа.

И вот тут только до меня доходит. Вначале опадает осадком где-то в зоне восприятия, а потом ударяет по сознанию мощной эмоциональной волной.

– Что, прямо так и сказал?

На самом деле, мне всё это неинтересно, но от шока включился робот, запрограммированный во что бы то ни стало поддерживать разговор.

– Ну… да. Один признался, будто бы помнит, что в прошлой жизни любил лошадей, сказал, они ему снятся и он балдеет от этого. Тогда Альфа предложил ему любоваться на тебя.