Алиса не боится… Или Амазонка и Тимфок

Сам себя (про себя) Тимофей величает Тимфоком, или Фок, иди на фук.

Не удобнее ли будет и нам к сему невзрачному гражданину с кроличьими зубами – обращаться так же? Ну, не лох, разумеется, – Тимоха-ха… ап-чхи! – на два вздо-хаха. Покороче будет, да и теплее как-то – по-свойски.

…Тимоха замирает и перестаёт жевать резинку, выплёвывает её в мусорницу, трёт пальцем передние зубы и озадаченно разглядывает женщину, будто бы знакомую, пытаясь вспомнить, где он сталкивался с этой брюнеткой? Но, сообразив, что не знает он её, нет, – «лох» ему почудился. Женщина попросту выдохнула: о-ох – ах. Не оскорбился посему. Спрашивает осторожненько:

– Почему не пустят? Куда?

– Как? – Брюнетка разбрасывает свои пальчики из щепотки в раскрывшийся тюльпан ноготков своих перламутровых и вновь собирает их бутоном, мило улыбается и оглядывается на подъезжающий автобус: – Пенсионеров – под домашний арест!.. Кто не привился, проездной тому заблокировали – дома сиди. А мне на процедуру по другому поводу… Дура я, да?

– И как же, если не пустят?

– Да так, водителю ручку позолотить. Ему-то как раз в масть – заработок ему дополнительный определил губернатор наш… (Тим поводит глазами из стороны в сторону: не понял потому что… да вставить вопрос не успевает). А вот мой сосед, – торопливо продолжает брюнетка, следя за автобусом, – грузин по наци, с утра пораньше заявил: вай-вай, хорошо-то как! Никуда бежать не надо, ни в каких электричках трястись… Устал я с этой вашей работой ненормальной! Понимаете? – говорит. Грузин в электричке – смешно, правда ж?

Тимоха опять озадачен: «От жизни отстал?.. Или понравился я ей? – с сомнением уже думает он сам себе. – Не похоже, чтоб пенсионерка… Хорошо сохранилась… или сам я на пенсионера смахиваю? Неужели?!.» – И внимательнее приглядывается к попутчице: пока она ещё не вытащила из сумки разовую маску и не нацепила её на свои круглые розовые ушки.

– Маске рад? – подмигивает. – О-очень рада я!

Тимоха машинально каламбурит: «Маскарад… Забавно. А где моя тряпочка? – Расстегнул молнию ветровки. – Коли маскарад – так всеобщий».

Брюнетка подмигивает ему ещё разок.

В универсаме попал под неожиданный прессинг: строго-осуждающий дискант – торкнул и впился прямо в темечко:

– Зачем вы голыми руками трогаете?!. Я тоже, может, хочу семечек!

Оторвав пакет с висящего у его носа рулона, Тимоха, дунув на слипшийся край, надел его на ладонь и, покосившись на девицу со сверкающими за стёклами очков зрачками, поспешно переступил к лотку с черносливом. «Хотеть не вредно. Хоти на здоровье, кто мешает… безмозглое отродье, вырастила хотелку… И больше ничего ей не буду говорить! – Снял кепи, потрогал затылок: – Э-этой мадам я всё одно не понравился… так что: нуль – нуль! Правду говорят: убить словцом запросто… особенно по мозгам если! Главное, чтоб мозги остались в наличии… для экспертизы».

На кассе из-за сиреневого вирусоловителя (модного, скорее всего, и дорогого – с клапаном наподобие клюва попугая) кассирша невнятно проквохтала:

– Пока не приведёте себя в порядок, гражданин, обслуживать не буду.

Тимоха оторопело («…в какой ещё порядок?!») покосился на затянутых в марлю стоящих за ним посетителей и торопливо вынул из кармашка свою беленькую маску, при этом подумал: «Ладно ещё, за перчатками не погнали…»

Ворчливо заметил всё же, из справедливой вредности:

– Почему у вас работает одна касса всего? – Оглянулся, пальцем посчитал: – Из четырёх – одна! Саботаж? Остальные кассиры завирусели, что ли? Нехорошо-с! Заведующую вызвать?.. Вы, случаем, не пята-шеста-седьма колонна?.. Да ну вас!.. – и пошёл прочь, оставив покупки у кассы…

Первая встреча с Алисой

Выходя из автобуса, Тимоха сунул маску в кармашек.

У подъезда своего дома глянул в лицо выходящей навстречу высокой женщине: «Краля…» – машинально отметил. Обернулся, забыв, что намеревался придержать дверь, и она хлопнула:

– Прошу прощения… Вы не курьер? – и сделал шаг на сближение, невольно желая померяться с незнакомкой ростом, и с удовлетворением убедился: «Вровень…»

– Да… А? – «краля», наоборот сделала устраняющий сближение, но запоздалый шаг в сторону. – То есть нет. Живу здесь. С недавнего времени. А что?

– Просто подумал, раньше прибежал… Вернее, наоборот, позже… И курьер… то бишь вы… думал… не дождались, уходите уже…

– А, поняла, поняла… – наморщила женщина лоб под отбившейся кудряшкой и даже помотала слегка головой, встраиваясь в логику незнакомца.

А у Тимохи продолжался неконтролируемый выплеск:

– А вы, случайно, не банкир?

Женщина погладила кончиками пальцев ямочку на подбородке и сотворила на лице недоумение: что-де за вопрос? – и бровью мохнатенькой этак пошевелила.

Тимоха смутился:

– Извините… не знаю, почему спросил… глупо, да?

– Медработник я. И зовут меня Алиса… это предупреждая ваш следующий вопрос.

– Спасибо!

Забежав в распахнутый лифт («Тих-тиби-тох-тох-тох!»), Тимоха, с усмешкой поглядел в треснувшее зеркало и подъелдыкнул сам себя: «Запыхался?.. Желаете значительным выглядеть, сэр!.. Да-а? Курьер к нему, понимаш… да с депешей!.. Но, простите, сэр, он разве не дождался бы вас, а?.. сразу так бы и отчалил?.. А посмел бы?.. раз вы такая важная птиса… ой, значительный… Да и созвон был наверняка предварительный… А-а?»

Лифт двигаться не собирался, стоял себе и ни намёка на расторопность.

Испуг

«Что сделал не так?.. Не доделал что?..» – возникла мелкая мысленная паника.

Иногда что-то незаметно смещается в житейском восприятии, даже после мелочи какой-нибудь – психика устаёт вроде как внезапно, рывком. Согласимся, бывает. И внезапно всё вокруг представится несуразным, незнакомым, непривычным, незнаемым даже вообще, смутным… Да, нет?

И вот ещё что явилось на ум – но это уж по иному поводу: оно, конечно, произносить «Тимоха» удобнее, поскольку экономнее, а главное, теплее, приватнее, приветнее, однако чересчур всё ж запанибратски, не солидно с нашей стороны по отношению к персонажу: всё же Тимофей Емельяныч человек взрослый и кое-что в жизни повидавший. Поэтому остановимся на усреднённом варианте: «Тимофей» – так оно получше! – а?.. Ну или Тим. Вот и пусть будет…

…Тимофей услыхал голос сверху, жалобно-игривый:

– Лю, не пора ли нам пора, что мы делали вчера?

– Чё ещё?

– Да потрах-трах, чё.

– Отвали, дурак!

– Хо! Вчера был умный, а ноне дурак?

– И так быват. В самый разец.

– Думаешь? А вот интересно, для чего ты думаешь?

– Чтоб не быть такой дурой, как ты.

Тимофей замедлил шаг – соображение как бы зависло на присказке: «Далеко идти, тяжело нести – это не для меня…», и совсем остановился, пережидая тревожно забившееся сердце: голос собственной дочери трудно было не узнать, – затем с осторожностью продолжил подъём, но теперь с опаской посматривал вверх.

– Ах вы, гады-лоботрясы, уложить вас на матрасы, – пришептывал сухими губами, – надавать вам по мордасам, шелкопёры – тра-та-та…

При этом невпопад сопутствием: «Почему мне постоянно снится этот странный сон: не сумел, вишь ли, закончить институт. На самом деле закончил же! А угнетаешь! Мы подскочим и помчимся… на оленях утром ранним?..»

Тут звучит неожиданно и неприятно:

– Сделать удобоваримым! – как давно употребляемое словосочетание – чётко, выразительно, смачно, – будто лопатками к стенке припечатали. И немедленно захотелось узнать: чей голос такой противный, и понять: про что, собственно, речь?

Достигнув второго этажа, Тимофей заглянул в комнатку консьержки, машинально мазнув глазом незнакомую табличку на двери: «Засунутый Евлампий Изидорыч». Озадачился, неловко пытаясь увязать понятия «консьержка» и мужское имя Евлампий. «Чудо-юдо… Консъерж вместо?.. Привратник? Он… кто-о он?!.» – и вновь сопутствием: «Я вроде бы здоров… уже. А?»

Услышав тут какое-то шебуршание позади себя, быстро обернулся и увидал на подоконнике межэтажного окна тощего паренька – тот замкнул свои губы большим и указательным пальцами, как прищепкой: молчу, мол, помалкиваю себе в тряпочку.

– А-а, ты-ы!… – в некоторой оторопи разлепил высохшие уста Тимофей, но уже без прежнего испуга-недоумения. Расслабился: – Чр-р… чревовещатель?.. – А про себя: «Червь подколодный…»

Паренёк расцепил пальцы на губах, при этом издал мокрый звук – чмок:

– Дядя, сигареткой угости… – и уставился нагловато-заискивающе (если можно соединить заискивание с наглостью), как озябший галчонок склонил головку набок и нахохлился, лишь глазок блестит – осмыслено или бессмысленно? – не ясно.

Рядом с ним пошевелилась девица в бейсболке на рыжей шевелюре, она прячет свой лик под козырьком да с безучастным отворотом головы за оконную пасмурность двора.

– Ты, конечно, меня не послушаешь, – начал было Тимофей, но осёкся, вспомнив вдруг себя таким же глупым, упрямым, но беззащитным. Полез в карман, после чего, не обнаружив искомое, виновато пожал плечами. – Бросил, брателла, извини. Не угощу, стал-ть… – и подделываясь опять под нелепый сленг: – А ты, ваще, откуль?.. А Марья… м-м, Фёдорна, – потыкал пальцем за плечо – на табличку с «Евлампием» – откуда-де взялся такой замысловатой консьерж.

– А чё? – подтягивая колени к подбородку со скрипом подошв кроссовок по подоконнику и отворачивая лицо так же, как и подружка, – в мутное стекло окна, где прорисовывалось отражение всех троих – и взрослого мужчины в том числе, с белой обувной коробкой в левой руке… или в правой?.. зеркало, как всегда, врёт.

– Да… так.

«…начнём нову жизь?.. правильну?.. аль праведну?.. Да, када?.. – спрашивает чуть погодя Тимофей уже сам себя, поднимаясь в квартиру: лифт – „гадёныш паршивый“ – нынче не… глагол подставить самостоятельно, подсказка по типу ЕГЭ: не фурычит, филонит, бастует, вредничает, валяет дурака, сволочится?.. – Главное, впросак не попади опять… Чья бы кукушка квакала… мычала то бишь. Т-фу!.. Шагай давай… Застрял на мыслях?.. На каких?.. Нету мыслей, не-ту… и не грусти… Человек, он же ж ч… Шо в космос его занесёт, собаку, шо в ад опрокинет, ему у-сё равно… Хватит базарить!..»

Идущий одышливо перебрасывает с руки на руку коробку с женскими сапожками, приподымает на уровень глаз – обнова перехвачена крест-накрест лимонной ленточкой – на ней золотом с ошибочкой: «Люсьен—Люссен».

Тимофей доволен был, что подружка паренька на подоконнике оказалась не его дочерью…

Альбион не намерен ждать

Скинув башмаки, Тимофей задвинул их под обувную полку. Тапок на своём привычном месте не обнаружил. Коробку с сапожками задвинул за шкафчик и заскользил на кухню в носках, как на коньках:

– У-у? А-у! Бу-бу-буки, где нотбуки, где собаки – наши бяки? Хотя бяки не собаки… Надо глазки поберечь, надо что-то там извлечь… Всё-о! В логос-рифму больше не попадаю. Люси, ты где?.. – и по-командирски: – Фокусники, на арену! Всеобщий сбор! Живо! Представление начинается!

Тишина в ответ. Полная. Обычно, когда дочь дома, она по квартире порхает: прибирается, пыль смахивает, рукодельничает даже, ну или за «бякой-буком-ноутбуком» – с подружками лясы точит. Но в любом случае, отца встречать выбегает.

Тимофей заглянул в малую комнату. Плачущая дочь повергла его в кислое недоумение. Возможно, потому, что это было из ряда вон… Как-то разок, правда, жаловалась: «На меня никто не смотрит!.. – Да что ты? Не может быть! Ты ж у меня красотуля… – И Вовка не глядит!»

После долгих тогда уговоров, удалось уяснить: девочку не замечают по очень простой причине: не модно одевается.

Что же сейчас? Подсел, прижал к себе, по голове погладил:

– Э-этого ещё не хватало… слёзки на колёсках!.. Вовка-оболтус изменил, что ль? Так это в порядке вещей!.. Мужики они такие – беспартошные. За любой юбкой побегут. Акселераты-дегенераты. Все мужики такие, повторю жёстко и беззастенчиво, поскольку такова их природа – бестолочи-забияки! За формами не видят ни шиша… ничего не видят, короче, окромя округлостей и ложбин…

– Олимпиаду выиграла. В Англию посылают.

– И-и… что? Почему я про это не знаю? Почему не говорила ничего?.. – поперхнулся Тимофей и мгновенно перескочил на другие рельсы: – Не понял! Не хочешь в Англию? Да и пошла она тогда, эта Англия… как там в кино… Англия подождёт! Прекрасная мысль, прекрасные актёры, чёрт возьми, прекрасная киношка! Нужен тебе этот затуманенный, сырой и неуютный, Альбион? Разве у нас не лучшее образование в мире?

– Когда-то, может, и лучшее. Ты что, не видишь, какие страсти вокруг? Пап, ты совсем не видишь?!. Ты слепой?! Ты совершенно не приспособлен для жизни в этом мире! Ты надёжный, умный, справедливый, честный… даже противно! Слушать противно, вот.

– А что такое? Чёго там? – Тимофей нарочито поозирался.

– Ты ютюб не глядишь? Барнаул, Беларусь, Казахстан… повсюду на бэ – бордель, бардак сплошной. Тебя чего, совсем не колышет политика?

– А тебя колышет? Тогда чего ты целишь в неприятельский вертеп?..

– А научить их пользоваться маски-шоу! Слыхал, главный ихний, кто у них?.. премьер? Против карантина возник… и тут же сам заболел.

– Та-ак, не будем ходить кругами. В чём причина, Лю, скажи прямо… чтоб я прозрел, наконец. Ну, бестолочь я! Не по-ни-ма-ю! Урод! Таким родился, да, ты права…

– Мне не в чем ехать, вот в чём дело! И не с чем!

– То ись?

Лю вскочила и убежала на кухню, откуда понеслись её мокрые всхлипы…

Своя мечта у каждого

Всю ночь Тимофей ворочался, размышлял: «…ну да, а чего? Пятнадцать… и ва-аще, мальчики – девочки, девочки – мальчики… Себя не помнишь?..»

Вдовец пятидесяти трёх лет Тимофей Емельяныч Фокус, как утверждала Мадонна, не понимал женщин совершенно, хотя и сподобился дважды жениться. Любить, вестимо (словцо из вальяжных романов подходит как никакое другое, на наш взгляд), любил, а понимать – нет?.. Так вот. Даже дочь свою?.. каковую, разумеется, и любил и лелеял, как умел… выясняется, не очень-то понимал. Как написано опять же в американской книжке (на тумбочке у дочери) – он с Марса, они же-с, сударушки, с Венеры-с. Поэтому, наверно, до сих пор Тимофей Емельяныч не сообразил, почему от него ушла первая супруга – вернее, скрылась, оставив ему пятилетнюю Люсьен, и начертав всего-навсего: «Не рыщи. Твоя Мадонна».

Тогда ещё в памяти у него всплыла её чёткая реплика, которой он не придал значения на начальном этапе совместной жизни: «У всех, – говорила она, – чуть ли не соломенные крыши, а у него хоромы – паркет, горячая вода, сауна с бассейном… Вот и я хочу так. Завоевать должность только надо… или удачно выйти замуж! Да-да!»

«Или украсть пару липардиков, – сказал бы сейчас Тимофей. А тогда всего лишь спросил: – Стало быть, вариант в моём лице выпал не вполне удачный?..» – «Почему? Удачный и даже вполне, пока в телевизоре мелькал…» – был ответ.

Вторая жена не обижала его дочь, но взяла, да и померла в одночасье.

После того, как Тимофей Емельянович покончил с прежней профессией, он работал в разных местах, а в настоящее время на предприятии, где платили столько, сколько необходимо, дабы заплатить за квартиру да за пропитание. И, что называется, не высовывался никуда более. И хотя и говорится, что оглоушенная рыба всплывает – брюхом кверху… Надо было что-то делать, подумалось Тимофей Емельянычу. И как-то с утра пораньше, стал прикупать он с зарплаты билеты разнообразного лото. Но не везло. Правда, и сам он всякий раз, прикупая очередной бумажный прямоугольничек симпатичной расцветки, посмеивался:

– Вот интересно, – спрашивал у хозяйки почты, – одним везёт, другим нет… отчего так?

– Невезучий, вероятнее всего, – отвечали ему щадящим слогом, но с прищуром.

И всё же, как всякий нормальный человек, он, конечно, мечтал хапнуть по-настоящему, не всерьёз мечтал, себя душевно погреть хотелось, и всё же, всё же…

Как-то постепенно он остывал от благ житейских, прячась меж волн, как выражаются, соцкатаклизмов. Психологически он попал как бы между приливом и отливом. Чтобы осмыслить происшедшее с его государством, мешало оцепенение, как и многим людям его возраста, оказавшимся не у дел: чтобы забузить, лета не те уж, казалось ему, здоровье пошатнувшее… Можно сказать без преувеличения, ему не везло регулярно, и попадало всё по лбу почему-то – отсюда также затяжной упадок сил и разочарования. С надеждой поглядывал он на более молодых и менее травмированных психологически, которые в основном, к сожалению, маловато думали, да много прыгали на дискотеках и предпочитали толкаться за новыми айфонами, даже в морозные ночи, что гляделось диковато… Всё стало поэтому казаться ему мишурой – пустяшным и неестественным, не только какие-то материальные поползновения, модная успешность и прочее, и все эти рекламные подскоки – сэлфи и… Для кого пустяшны? – задавал он себе издевательский вопрос и оглядывался вокруг: – Всем этим? Ну всё, всё, всё – довольно глупых разборок! Субъективизм отставим…

Словом, Фокус не оправдывал своей фамилии и постепенно вовсе отстал от бурной жизни – все бегут, суетятся, а ему стало не то чтобы лень, а тягомотно как-то… Он смирился окончательно с тем, что имел… на грани безразличия. Ну не везёт, не получается – и ладно. Нет, ну, только начнёшь налаживать себя и поступки свои, и тут же, скажем безотносительно к конкретике, – бемц по башке тебе, натурально – в лобешник, или по темечку… Выкарабкался чуть – снова бац… И так с каждым начинанием. Сказал бы кто в самом начале: не суйся, дурашка, не твоя стезя… А так, сколько времени и сил впустую… Э, врёшь, была, однако, подсказка…

Фокус-старший не раз мечтательно повторял отпрыску: «Мне б с умишком нынешним да в молодость вернуться… ну хотя б на чуток, натворил бы я дел». Что, любопытно, имел он в виду?.. «Да ладно, бать, не горюй».

Побуждаемый этим повторяющимся воспоминанием, Тимофей ещё в пору становления своего интеллекта сочинил фантастический сценарий, где… там отец хотел передать сыну свой опыт и знания через изобретённый им прибор, что обещало небывалый прогресс в цивилизации. Но вышла закавыка: отпрыск не сумел в один присест, что называется, скушать и переварить дармовой опыт и спятил. Прежде чем застрелиться, отец выяснил посредством того же аппарата, что мозг сына предназначен был природой для иных дел, чем те, что ему пытались навялить.

…Но, оказывается, не до такой степени он ослаб, чтобы не порадеть родной дочуре. Защемило вот.

Включил под утро телевизор. Попалось шоу с детьми дошкольного возраста – блогерами-миллионщиками. Детки, собственно говоря, не понимали значимости своего положения. Зато родители сей пробел в их осознании восполняли с лихвой…

«Может, и мне к ним податься? – мелькнуло у Тимофея Емельяныча в голове спасительным озарением. – Блогеры, вперёд! Время рыцарей и мушкетёров минуло безвозвратно! Ату всех отступающих!»

Жаль только – далёк он от цифры… Цифирь – это ж надо знать, куда пальцем тыкать…

Незаметно заснул.

Вновь про «величайшего»

При виде тусклого номера лицо его скисает, появляется робость – два раза заносит он ногу через порог и не может переступить. Резкий взмах руки – он вталкивает себя насильно и воинственно озирает серый интерьер. Уже решительней направляется в ванную, щёлкает выключателем – скудный от слабой лампочки свет, сумрак по углам, трещины поблескивают юркими ящерками, основательно рыжеет щербатая эмаль ванны.

Величайший проводит запястьем по кончику носа, включает бравурную мелодию в мобильнике, кладёт его в карман, отчего мелодия звучит не столь показушно-браво; вяло пробует пальцем трубу. Отдёргивает руку, как от горячего. Усмехнувшись, прикасается всей ладонью и держит показательно долго – удостоверяя как бы возможных соглядатаев: ошибся я, мол, братцы, с температурой. Хмыкает, подмигивает себе в треснувшее зеркальце над скукоженной раковиной:

– А чего ждал? Роскоши? Вот ты, понимаешь ли… постарайся для себя… Ты о чём? Да о том, о том же всё…

Возвращается в комнату, у окна закладывает руки за спину. В черном стекле отражается его лик, и величайший тыкает в него пальцем:

– Ну ты, клон! Или ты кло-ун? Правда, что ль, не в деньгах счастье? А в чём тогда? В общественном положении?.. Или как у кинобрата – в правде? Так у тебя ни того, ни другого. Скрипишь теперь: «жизь не удалась»? Да ла-адно, поехал и поехал… Не грусти. Авось прорвёмся. Возрастной крыз… как там его называют?

Тянется задёрнуть шторы, но… их нет – потрясает кистью и по-театральному роняет руку – безнадёга, мол.

– Невезуха, короче, господа, за невезухой… и невезухой погоняет. Кривляешься?

Скрип двери. Величайший вздёргивает плечи, как при толче в спину. «Клоун» в окне округляет глаза и губы – задерживает дыхание. Величайший облегчённо выдыхает облачко пара на стекло, в этом мутном пятнышке прорисовывается администраторша. Шмыгая носом, она поправляет чепчик и завозит на визгливых колёсиках обогреватель. Говорит также противным голосом:

– Электричество наладили. Вот вам. Чтоб совсем не околели, мужчин-на… Привыкли у себя в Москве – тепло чтоб!

Величайший всё ещё глядит на отражение в оконной черноте (клон изумлённо приподымает там брови): у администраторши на плечах вытертая шкурка (кошачья?), которая подмигивает окостеневшим мерцающим глазком-пуговкой.

Величайший благодарит:

– Спасибо за оперативность.

Администраторша разочарованно кряхтит и, закрывая за собой затрещавшую дверь, утробно шепчет:

– За спасибо лису не скроишь.

Визжат в коридоре ржавые колёсики. Величайший, опять приподняв в недоумении бровь, смотрит на оставленный ему обогреватель. Проверить догадку – быстро на цыпочках к двери. Подождав у дверной щели, пока, после невнятного разговора с кем-то, администраторша, шаркая, удалится, везя за собой другой обогреватель, говорит себе:

– Хорошо, соболей не запросила. Лисий ещё туда-сюда… хотя всё равно губа не дура.

В дальнем конце коридора женский взвизг, затем хриплый бас:

– Глазки-то разуй, Галь!

Что-то неуловимо быстро меняется в ощущениях восприятия.

В пыльных городских развалинах. Ветрено – порывисто.

Долговязый оператор (теперь он в клетчатой кепке) с камерой на плече – спотыкается, хрипло ругается:

– Леший бы вас об-сосал!

Объектив камеры ловит солнце, на несколько мгновений слепнет, затем – вдоль искорёженных домов вихрится известковая пыль.

В кадре «величайший». Ветровка, седые волосы упрятаны под спортивную шапочку. Держит микрофон у лица женщины в запачканном цветном халате, с чумазым ребёнком на руках, тот, во рту палец, таращит глазёнки, теребит на её шее медальон. Женщина всхлипывает, кивает на разрушенный дом…

Над головой раздаётся свист. Несколько взрывов один за другим – метрах в семидесяти от интервь-ю-е…

Величайший пригибаясь, бежит, ухватив за руку женщину, теряющей тапки – правый, левый… Взрыв.

Величайший открывает глаза. С трудом поворачивается на бок, моргает на детскую ручонку из развороченной дымящей земли…

Руками раскапывает ребетёнка. В ужасе отваливается. В кулачке малыша зажат медальон.

Солнце медленно гаснет…

В мутно-сивой завесе из гари и пыли люди в камуфляже несут на носилках корреспондента, с характерным звуком железа по железу загружают в люк вертолёта, раненый мычит:

– Где м-медальон?.. Какое число? Какой день недели?..

– Третье… Четверг, – ответил один из загружавших.

С утра «величайший» прямиком отправился в банк и взял кредит.

Люсьен, экипировавшись по современной молодёжной моде, через день улетела на туманный остров.

Записульки

Только вот размечтаешься… А ведь сколько раз говорил себе: не мечтай! Но как же тогда самостоятельно выкованное железо (куй железо, пока горячо)? Э-хе-хе-хе-хе-хе-хе… коль родился на трухе?

По телевизору.

Да, хлёстко вещает. Харизматичен. Жаль, слабо образован. И не больно умён, похоже. А так бы ничего… сошёл бы для подмостков.

– Гляжу, ты смелым стал. А то всё в пацифисты рядился.

– Обижаешь?

Так-то оно так. Но, к сожалению, в любом муравейнике появляются особи, кои воспринимают и малую шалость за сугубо серьёзное мероприятие. И тем портят всё дело.

– Какое-то никчемушное всё кругом ныне.

– Никчемушники одолели, что ли?

– Ты чего дырку на коленке залепил?

– Скотчем? А чтоб комарьё не добралось до моего суверенного организма и внутрь не пробралось, как седьмая колонна.

– Уже седьмая?

– Видишь человека с железками во рту? Знай, второго сорта.

– Почему?

– Да потому – бесплатные зубы. А бесплатные – сиречь дешёвые. От государства подарок. Пенсион.

– Вот послушали бы твоего Савелия да заслали бы вовремя в лагерь противника наших умных ребятишек, то не мы, а противники наши хлебали бы по полной программе…