Алиса не боится… Или Амазонка и Тимфок

Алиса не боится…

Или Амазонка и Тимфок

И. Агафонов

© И. Агафонов, 2023

ISBN 978-5-0055-9870-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Записки Тимфока

(Далее называем Записки записульками – потому как они в основном о снах и грёзах, нечто вроде дневника – обыденное восприятие мимолётного вокруг и внутри себя стукнутого по голове субъекта – «или во мне или вовне» – как говаривал известный поэт.)

Так. И что у нас на сей раз?

Пациент, пожилой, останавливает в коридоре медсестру, молоденькую:

– Дорогуша, выходи за меня.

– Я замужем.

– И что? Бросай мужа и ко мне. Денег нет, но полагаю, нам будет не скучно.

– Я подумаю.

– Думай поскорей. Могу и помереть раньше…

Улыбнулась, побежала дальше. Обернулась:

– Живите, живите. Я же сказала, подумаю…

…Точно также осердился он ещё разок и позже – молочными зубками изорвал матери подол нового чудесного платья, отчего той пришлось воротиться «до дому-до хаты», придерживая этот самый подол от шалостей ветерка… Забыл вот только: с чего этот малыш тогда вспылил?..

Ты своей матери приписываешь необыкновенные качества? Не обыкновенные, не так ли?

Обиделся.

Да. Шёл, ел мороженное. Окружила ватага. Старший в ней паренёк забрал лакомство.

– Поел? Дай другим.

Нет, не вспылил, не кинулся в драку… обида захлестнула так, что ни до чего. Слёзы навернулись, махнул рукой и быстро поковылял прочь. Старший ватаги нагнал, протянул мороженное. Отмахнулся, двинулся дальше. Старший застыл в растерянности…

Рассказывают родственники.

Несёт его отец (не лиса) на руках, не потому что малец бегать не умеет, а торопиться надо куда-то. Ветрище в морду к тому же, дышать мешает. И вот выбивается из сил, останавливается перевести дух.

– Что, – спрашивает задышливо несомого, – не устал?

А пацанёнок не говорит до сих пор почему-то, уже к врачу намылились отвести с вопросом.

Вдруг ребёнок чётко и ясно:

– Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч. Ты волнуешь сине море, всюду веешь на просторе!

Отец едва не роняет его.

– Как это ты? И эр проговорил ясно-понятно и всё остальное, а? Разве так можно без предупреждения?

Ребёнок помалкивает опять. Очевидно, не понял взрослого юмора.

– Ладно, пойдём своими ногами, по-людски. Упарился я с тобой. Да и куда спешит теперь, да? Зачем нам врач, зачем всё такое… мутатень эта.

Всё же для меня диковато видеть пациента с купюрой в руке – в поликлинике… Не приучен? И не приучусь?.. Хотя врач вполне уже привычен к сему. Или то с незапамятных времён эскулапствуют так? Чехова в сей роли, правда, представить себе не можу… или Булгакова…

…почему повторяется загул? Потому, наверно, что я, с похмелюги, начиная соображать, мыслю: эге, и после такой передозы жив остался… Ну, так и чего?.. продолжим…

В нынешнее утро меня десантировали… в буквальном смысле. Записываю по горячему ещё отпечатку в мозгу, дабы не «обнаружить» ненароком в следствии некий амбивалентный символ, так сказать.

Не помню, снилось ли что-то ещё до этого момента. Только после многих дней тяжёлой с просыпу головы нынешнее утро встретило свежестью во всём теле. Не поверилось как-то, и хотел ещё поспать, но вот сам сон (Самсон! – чёртова символика) … я – ведь что интересно – не удивился даже. Так, слегка если, – лёгким облачком по периферии сознания. И вот, значит… Сидим в салоне автомобиля. Я… вроде как действительно я: и тело своё ощущаю и глазами повожу по сторонам, да. Женщина и ребёнок на заднем сиденье – вижу. Кто такие? Знакомые? – не пойму. Гляжу в стекло, смерч заходит на нас в лоб – чёрный столб, мощный, гораздо больший, чем видел когда-то… где? – не вспомню никак… закручивает к небу. Чудовищный! «Ой-ой-ой!» – это малыш голоском слабеньким… Тихо-тихо-тихо, говорю. Женщина помалкивает, ладошкой рот себя зажала. Столб ползёт мимо, мимо, мимо… прополз. Вдруг возвращается. Вкрадчиво. Спохватился, гад! Но… Аккуратно так подхватывает машину под днище, и начинает подвигать… вернее, по воздуху потянул, но именно как-то бережно, ласково, нежно. Мы дыхание затаили. Вот над каким-то сельским двориком опускают нас в мелкую лужицу и мы, не шевелясь, сидим некоторое время… рты пооткрывали, а дыхания не слышно. Замерли.

Всё?

Что опять за мутная, невразумительная символика? Освобождение от очередной иллюзии? От иллюзий не так просто, брат ты мой, отделаться. Верю-верю всякому зверю, как говорится… а тебе, ежу, верить по… погодил бы, да.

На квадроцикле к обрыву… И остановиться мог и спрыгнуть тоже мог… Так нет – бух сразу головой через руль. Тут же поток и подхватил… Холодная вода – нет ли, не понял, не почувствовал. Понял только – уносит от берега дальше, дальше… А под руками крошево из древесной коры вперемешку со льдом – загребать толком не получается… Почему-то не испугался.

Всё? – мелькнуло. – Всё.

Такие вот сны последнее время одолевают. Без итога. Без определённости.

– У-у – дру-у – чительно. Другого слова не подберу…

Поворочался с боку на бок… Продолжения сна не предвидится? Откинул одеяло…

Очередной дураковатый разговор с Артёмом:

Он: Они такие-сякие, говорят некоторые. Ну, мировое правительство… Мы же с тобой не знаем этого наверняка. А если они специяльно таким образом подталкивают общество к более справедливой организации дел? И предлагают, так сказать, России выполнить сию роль – роль лидера. Может, игра тоньше, чем можем мы с тобой предположить… тоньше, понимаешь? Не конспирология, а игра внутри игры – на потребу общественному сознанию. И все эти символы с цифрами и знаками лишь для обозначения своего присутствия и не более того… Игра. Тонкая.

Я: Не слишком тонкая? Не порвётся? Мир совершенно несовершенен. Грох, грох…

Он: И тем не менее… Всё будет не так, как мы с тобой думаем с нашими укороченными мозгами, говорю.

– Да говори, говори, кто мешает.

Не то чтоб я был мало информирован (инета, ясно-понятно, тогда не было), как все – сарафанным радио пользовался. Однако ж, оглядываясь, вижу: многие из сверстников старались меня надуть. Да только быстро теряли интерес, когда убеждались, что перед ними лох… и склонности к обману у меня нету. Сейчас другие времена. Да и сам я поднаторел в разоблачительстве… О чём это я? Ах да, про саблю хотел…

Почему я никому никогда не завидовал? Или мне ничего не надо? Может, я ненормальный?

И такое случается

В ожидании автобуса Алиса сидит на скамье, вытянув ноги (стройные, между прочим, изящные, коленки круглятся бронзовым отливом), прикрыла веки и расслабила лицо – без макияжа всё: и так хорошо; руки вдоль бёдер, ладони ковшиком вниз – медитирует девица… или ворожит – на жениха, допустим.

Слышит голос, достаточно приятный по тембру и, если не вполне трезвый, то в ту самую в меру, когда претендент на руку и сердце раскован на язык и готов изображать изысканного… ну, скажем, обожателя женских прелестей:

– О! Ноги! – И притоп, и прихлоп при этом, как кнутом по лопухам. – Привет, длинноногая.

«Ладно, хоть не корова…» – Алиса открывает глаза. Перед ней переминается парень с крупными кистями рук, напоминающие клешни, и пошевеливаются они у него, точно намерены сцапать либо перекусить добычу пополам. И парень этот, слегка поклонившись (и клешни качнулись из стороны в сторону), говорит достаточно опять развязно, но внятно и проникновенно:

– Разрешите па-аз-знакомиться, гражданка краля.

И, не спуская глаз с «крали», бочком присаживается на край скамьи, убирает под себя свои не промываемые ручищи (токарь, слесарь?). Алиса подымает дужками белёсые бровки:

– А чего надо-то?

Парень пожимает плечами, облизывает губы:

– Да вот, не климатит чего-то.

– На жизнь пожаловаться некому?

– Ну… где-то так.

И вдруг выпаливает:

– Пойдёшь за меня? – и сам пугается, откидывается корпусом, будто от неминуемой пощёчины: глаза округляются и слегка шалеют… но присутствует в этой пантомиме и нечто напускное – хитренькое, лукаво-игривое.

Алисе по темечку вроде как обушком – тюк («Сла-авненько, блямц…»): яркой вспышкой сон ей под нынешнее утро выпорхнул из недр памяти – в день и час своего рождения, на двадцать первый годок перещёлкнуло, точно в часах с кукушкой – чпок-пок распахнулось окошечко, и птица-синица высунула перламутровый носик: ку-ку, ку-ку!.. Вернее: чвик-чирик-вик! И в этом светлом сне: пред ясным взором – жёлтая песчаная пустошь, вширь и вдаль расстилается, и по жёлтому, значит, песочку ковыляет скорпион с загнутым кверху хвостиком, приближается к маленькому рачку, поднявшему над головкой свою клешню-лапку, поувесистей которая, – не то в защиту, не то в приветствии…

Алиса, вытягивая из себя слово за словом:

– А ты… случайно, парниша… не рак… по гороскопу?

Парень прищуривается: припоминаю, мол, – ракообразный я, да. Или подладиться под тональность незнакомки желает?

– Д-да. Как догадалась?

– Неважно.

– Так чего… пойдёшь? Щас сразу с мамулей помирю… сь… познакомлю.

– Вот так блямц, ей-ей! И сразу в загс?

– А чё!

– Да ничё себе! – И звонкий рассыпала смех. И сжав ладонь в кулачок, взмахнула им решительно: – А пойдём! Помен-дель-соним!

И вскочила со скамьи, цокнула каблучком по плитке тротуарной:

– Как тебя там?..

Парень огорошено – снизу вверх глядя, недоверчиво:

– Вик-тор.

И медленно, ошеломлённо выпрямляется. И оказывается, что, откуда ни возьмись свалившийся жених, – на полголовы ниже невесты… ну, на треть точно! Тут же Алиса нашлась и весело заметила (себе самой): «Как там матушка про „карманного“ муженька?.. Каблуки убрать!.. Ать—два—ать!»

И скинула с ног туфли, подхватила в обе руки за каблуки.

– Так вперёд, Тор… Вик!

И они пошли, Тор… то есть Вик-Тор сбоку и чуть в отдалении – смущённый неожиданным ростом нечаянной невесты.

Молча, переглядываясь – не передумал? не передумала? – до ближнего микрорайона, молча же (сказать, что торжественно не посмеем) – в подъезд пятиэтажной панельки…

«Хрущёвка», етить твою налево! – вздрагивает от внутреннего озноба Алиса. – Нет бы – дворец!..»

Сидя в маленькой кухоньке и помешивая чай, Алиса слышала, как мать жениха, щупленькая и с пугливыми, но любопытными мышиными глазками шептала в комнате сыну удручённо:

– Витюнь, ты чё такой… жениться с мутными бельмами? Ты хоть чё, не заметил, она тебя под мышкой могет унесть?..

– И нормально!

– Чё нормально?

– Не замёрзну. Зимой если упаду…

Мать бочком вошла в кухню:

– Ну чё ж, ну чё ж, решили раз… сошлось так, стал-ть. Будьм втроём жить… жуковать.

Величайший

Тимофею Емельяновичу снилось:

Разбомбленное шоссе вдоль оврагов с посечёнными тополями – подобием кривых телеграфных столбов.

Справа от водителя, чуть не носом по лобовому стеклу, мужчина в плаще и кепи. Бесстрастным голосом он предупреждает:

– Вон яма, гля! Ещё! Тормози! – И повисает на поручне при торможении, упирается в переднюю панель коленом. – Чё так резко, чё так грубо, парёная репа?!

Водитель ухмыляется:

– Шибче едешь – меньше ям.

Из салона ехидно откликаются:

– Больше дела слесарям!

– За бронником чешем – пылит зараза. Уворачиваюсь. Или пыль глотать прикажете, шеф?

Мужчина в кепи промаргивается, осмысляя сказанное водителем, смотрит на вихляющий впереди бронетранспортёр, на крученный серый шлейф за ним:

– А он что, специально так?

– Тоже ямки объезжает.

– Вот же! – оборачивается шеф, оглядывает вцепившихся в спинки сидений пассажиров, показывает свои передние кроличьи зубы:

– Ты, хриплый, ты здесь зачем, а?

Хриплый заправляет пальцем рыжую прядь волос за ухо:

– А чёо-о?

– А то-о – наматывай кино-о. Рубликов шиш заплатят, не то что капусту.

– А ты – о, величайший из сценаристов! – выдал ты мне сценарий разве – тоже шиш?

«Величайший» опять показывает зубы:

– Снимай, что в глаз попало, авось пригодится.

Хриплый прикладывает два пальца к виску и достаёт кинокамеру. Не оборачиваясь – сидящей за ним женщине в сиреневом берете, – командует:

– Галь, за холку держи! – И ёрнически: – Чтоб фокус не сбило.

Галя, пухлая мадам с детским выражением лица прихватывает его за ворот куртки.

Через оптику мелькают искорёженные обломки военной техники, дым горящего вдалеке селенья, рваные облака…

На въезде в город торчит кривой указатель: «Луга…»

Хриплый оператор, не отрывая от глаз камеру, напевает:

– Из полей да в луга-а!.. я бы скушал пирога!

Навстречу плывут разрушенные строения. Кругом ни души, лишь косматая собака шарахается с перекрёстка и провожает долгим тоскующим взглядом.

Резким виражом автобус обходит «бронник» и подкатывает к облупленному зданию, на крыше которого кривятся тусклые буквы «ГОСТ…»

Хриплый комментирует:

– Ёлки, и тут четыре! Мода такая здесь – на буковках экономить?

Галя вертит головой:

– Что? Где?..

– Глазки разуй, голуба.

Двери автобуса распахиваются ещё на ходу, из них, не дожидаясь полной остановки, высыпают пассажиры с вещами.

Бомж у входа в ГОСТ (иницу) стаскивает с головы капюшон и присаживается на корточки, и аплодирует бегущим по инерции мимо него приезжим:

– Оп-ля, оп-ля! Из какого жопля? Господа-а… Эй, да куда ж вы так бяжите? Подай. Дай. Кушать хоться!

Скрип автобусных тормозов смолкает. На щербатый асфальт сходит «величайший», глядит на бомжа, выбирает из кармана мелочь:

– Как вы тут?.. Убого?.. Рубли годятся?

Бомж рассматривает гостя придирчиво:

– «У Бога», в другом ли царстве-государстве – соц-кап али ап… так это… чёрт один знает. Погребок раньше недалече называли «У Христа за пазухой». Красивая такая вывеска… бля, была.

– Была?

– Да сплыла. Вдребезги. В гости к нам?

«Величайший» коротко касается козырька кепи и, отбросив по-военному ладонь чуть вверх и в сторону:

– Чёрт один, говоришь, знает?

Бомж сглатывает слюну:

– Когда заберёте нас… к собе? У вас и на помойке пожрать можно, сказывают.

«Величайший» трёт ребром указательного пальца передние свои зубы:

– Да ты, гляжу, грамотный. Скоро уж. Потерпи малость… А сами-то чего? Шли бы гурьбой, как на Берлин в сорок пятом… чай, тогда все вместе шагали… а не Мазепу привечали.

– Спасибо за совет… Как прикажете величать вас?

«Величайший» раскрывает кулак с мелочью над ковшиком ладоней:

– Тебе зачем?.. величай Тимофеем, если так уж угодно.

Бомж разглядывает монеты:

– Да тут уже, Тим, таковские й-е. Глаз намётан, час назад зачалили. На массовку вот явился. Жду приглашения на банкет.

«Величайший» направляется к гостинице и вполоборота замечает:

– Ну, жди.

Бомж, передвигая пальцем по ладони монеты, почтительно:

– Удачи.

Тим, взявшись за кривую дверную скобу, – не оборачиваясь, себе:

– Не помешало б.

Полуобернулся: «Не лазутчик переодетый?»

Надо же, надо же! Ярко-то как, да в подробностях!.. Да-а, выпукло! – подумал Тимофей Емельяныч, просыпаясь: «Величайший… как будто вчера. Лет шесть-семь пролетело… Для кого пролетело, а для кого – тянешь-потянешь изо дня в день, вытянуть не можешь… Ишь ты, подишь ты!»

Записульки

– Как себя чу? – спрашивает меня Арт, как всегда осторожно, когда боится, что ли, спугнуть… или рассердить своим вопросом.

И я отвечаю, но… позже, когда его передо мной уже нет (ушёл), то есть мысленно отвечаю – самому себе уже. Запоздалое зажигание. Но вопрос-то от него… или сам себя вопрошаю?

Знаешь, – говорю, – то ничо-ничо, то… несогласно моё восприятие с окружающей действительностью. До изумления, право. Детского такого изумления: как, мол, так, мне же ж старшие, взрослые говорили – всё вокруг должно быть правильно, то есть справедливо! Я же набрался от вас, усвоил вашу педагогику! Почему теперь иначе? Почему не по моему (по нашему, получается, теперь, общему восприятию)? Опять разыгрываете меня? Комедию ломаете? Или, правда, крыша моя поехала? Опять уже не понимаю ничего?

И голова даже закружилась… Тьфу, рассуждаешь, да что за чёрт! А потом – ничего вроде, всё приобретает привычный вид, сходятся контуры, что ли, в одно нечто удобоваримое… стерпливается, приходит в равновесие как бы. В самом деле, как у ребёнка – представления расширяются… ум вырастает, что ли? Смех, да и только… Вот так я себя ощущаю последнее время, Артюш. И заканчивай ты задавать мне эти дурацкие вопросы? Наслышаны мы уже и про экономику новую, и про общественный строй новый… когда это будет? И про морковку перед носом ослика…

Из-под куста сирени на весёлый припёк лужайки с осторожностью вышагнул большущий кот и, полыхнув роскошной рыжей шевелюрой, грациозно замер – как драгоценное изваяние. Ну! Здрасте вам…

В организмус – да пессимизмусу чуток…

– Война – это понятно. Туда-сюда маневрировать, наступать-отступать… А вот наш быт человечий, – это сложнее или проще?

– Надо жить, раз уж сложилось так… появиться случилось, говорю.

– Вопрос на засыпку. А кто арбитр? А судьи кто? Или это вечный вопрос?

Что-то я слишком умным ощущаю себя последнее время! Ты не находишь? Может, мне в президенты податься?

А своё обращение к подданным я начну со слов: «А теперь сурьёзно, господа-товарищи!» И только после этого изложу своё «ко-о», типа: «…ко-ко-ко, типа-типа: ко-ко-ко-о, вы поклюйте молоко, или простоквашку – я вам не мамашка, и гуляйте близко – не утащит киска… И по делу, знач так: «Как поживаешь, народ? Тревожно? Это хорошо – это бодрит. Следите за ветром. Куды дым – туды и ветр… Или наоборот-с?»

Творцы или вытворялы? Попробуй разбери…

– Мастей этих самых мошенников не счесть. Только постигнешь про одну масть, как уже другая возникает. Откуд берутся? Поспеть немыслимо, невозможно, а, ведь так? Природа этого в природе эволюции цельной природы? – Арт подмигивает. – Эк я закрутил, а? Не поспеваем… Не поспевают умники за мошенниками? Так, может, не такие умники и мы с тобой, брателла?

Не-е, в человеке постоянно возникает это… то он постоянно взглядывает на часы и термометр… а то вообще про время и погоду забывает и наслаждается ощущением беззаботности… и тут вся гамма ощущений, а не только Луна с её физикой-метафизикой. Просто больше, объёмней собрано в тебе и вокруг. Гармония целостности. Ты будто готов к открытиям и свершениям… готов жить дальше. И теплее становится, точно весь космос повернулся к тебе своей доброжелательностью…

– …Знаешь, – говорит, – начнёшь завтрак готовить и вдруг… дезорганизация в голове наступает, устаёшь как бы резко, в мозгах муть начинает клубиться, узорами – как чернила на водицу плеснули… Плывёт всё… забывчивость этакая наворачивается – где ложечка, где чашка, сахар куда запропастился?.. Ну да – куда смысел затерялся? И раздражение – как чесотка. К кофе я привык, что ли? Пора отвыкать. Подорожал, между прочим, с этими санкциями… Сны ещё всякие… забываются, правда. Но осадок… ой! Сны, говорю. Снятся и снятся… За… долбали. Тупые какие-то. В раздражении просып…

Арт молчит, смотрит внимательно, как прям дохтур настоящий. Потом:

– Пройдёт. Всё проходит, друг мой, – говорит. Умник, короче.

– И молодость? – язвить пытаюсь.

– И молодость. В пот не бросает? Помнишь анекдот? Ну… поживёшь исчо. Но помрём все, без исключения, да-с. Не печалься.

– Я и не печалюсь. Так просто, трёп одолел.

– А захотеть не можешь? (Это про что?)

В примерочной. Дама примеряет… Одного рукава не находит.

– Что, мода такая нынче? – спрашивает.

Продавщица, критически осматривая данность, приподымает одну бровь:

– Ну да, – говорит. Находчивая попалась.

Дико нехорошо!

Но сначала мне показалось, что именно потому и хорошо, что дико.

– Скушай крошечку, крошечка ты мой, – говорит, а сама облизывается.

Разговор о классике с Тристаном… не думал, что нынешним детям дают такие имена. Французские, что ли?

– Что, не понравилось? А я в своё время вчитался вроде и воспринял. Кажись, не без пользы. Даже равновесие некое поймал, знаешь ли. Успокоился… не помню, что тогда со мной произошло в смысле быта… Посмотрел округ другими глазами, словно прозрел… или резкость навёл? Так что читай-читай, авось пригодится. Вчитывайся, не ленись…

Где Бог-природа – там расчёт по выживаемости. Где человек – там игра в природу…

Разговор врача с медсестрой.

– Подождёт! – рявкнула.

– Он ждать-то подождёт… да потом ка-ак ахнет.

– Ладно. Досадно, да ладно. Поняла, короче, приголубим.

– Да, – задержал в дверях. – Надеюсь, мы поговорили об этом в последний раз. Иначе это не твоё место…

– Поговорили, поговорили… я подумаю.

– Да уж, думай, голова, на то она и…

– Вы им либо сейчас растолкуете, а не потом, либо профукают всё опять. Народец, он таков. Профукивать они научились сами. Научите их думать прежде, чем… Главное, чтоб совсем поздно не было…

Разговор на соседней скамейке в парке.

– А ты что, умная? Мне баба умная не нужна. Мне нужна добрая, терпеливая, кроткая даже, покладистая и так далее… но ни в коем случае не умная. А то рожать перестанешь. Ишь, боксом она занялась. Шопинг я понимаю – это так, отдушина. Но не профессия. Хобби. И математика не профессия. Предоставь это тем, кому делать нечего. Мужикам. Не люблю я баб-снайперов. На дух не переношу. Понятно, нет? Ступай в свой магазин лучше. Не раздражай меня!

– Найти бы самую наиглупейшую современную темку да сочинить к ней простенький сценарик… Народец всё одно поглупел (как и сам ты, впрочем). К примеру: «Так ли всё так, чтоб не перетакивать?»

И не надо там вкладывать тогда в персонажьи уста никаких мыслёв и подтекстов. Зритель в любом безделье и сам найдёт идею и вообще всё что хочет домыслит (мистика в обиходе с натуралистикой). Сам-сусам! А уж о критике-спеце и говорить не приходится. Этот отыщет и фабулу, и такой язык эзопов обнаружит, что закачаешься… Так что лучше никаких мыслей, а то испортишь обедню…

Или попроще? Например?

Никто хаживать в должниках не любит. Хотя и тут не без эволюций… Чем тоже не темка?

ФИО

Фокусу (такая вот у Тимофея Емельяныча фамилия величавая); «Мы в киношники пойдём, пусть меня научат!» – был у Тима такой знакомый кинооператор, приколист, на студии документалистики, он повторял то и дело, зачастую без повода… хотя в мозгах его означенный повод был, наверно: «Фокус в нашей профессии ох как необходим!»

По тротуару мимо остановки идёт парочка (молодожёны?), придерживают друг друга под руку. Она в ярко-малиновом балахоне, от сапожков до беретика, сдвинутого на затылочек хохолком, и малиновой же маске на глазах, через которые моргают малиновые ресницы. Он в зелёно-синем: зелёные ботинки – синие джинсы, зелёный пуловер – синий шарф роскошным узлом, зелёная маска на глазах – синие большие очки сверху, даже перо на зелёной кепчонке раскрашено соответственно – один край зелёный, другой синий. Идут себе они плавной поступью, приподымая колени чуть выше, чем вроде бы необходимо для обычной ходьбы, с отрешённым каким-то взором, – поглощены будто экранами своих смартфонов, кои несут перед собой в ладонях.

Тимофей Емельяныч приоткрывает на сию парочку рот – не то чтоб ему это в диковинку – многие таким макаром ныне передвигаются, даже нередко пожилые и не продвинутые, казалось бы, граждане (по одёжке судить если), но была в этом шествии некая театральность намеренная – оттого, по-видимому, парочка и привлекала внимание окружающих.

А вот, пожалуй, и не намеренное. Через дорогу, утыкнувшись в айфон, бредёт подросток. Машина пикнула ему – скорее, насмешливо, коротенько и сипло, а не чтоб напугать. Паренёк совершил, однако, подскок. И дальше, к тротуару, поживее… На скамью под навес остановки, по-прежнему вперясь в экран…

– А чо, смешно, пожалуй, – говорит Фокус невольно.

– Хе-е-е! – изображает овечье блеянье стоящая рядом с Фокусом женщина, смутно знакомая по обличью. – Лицедеи, мо быть? – И смотрит внимательно на попутчика: – Сами собой любуются.

– Да-да, когда ещё только возникли мобильники, я тоже подумал: мир спятил. Идут, понимаешь, сами с собой разговаривают… пугают прохожих.

– А нас могут не пустить, гражданин… лох, – говорит женщина.

Как так, с какой стати лох?!.

Ну, так-то разве только Артём (кратко Арт – в настоящее время университетский преподаватель и в некотором роде домашний доктор – Артём Михайлович Казнев, – друг со школьной скамьи, называл и называет Тимофея по-свойски: «А наш Тимоха – сынок лоха-скомороха! А вовсе никакой не Фокус». Впрочем, как опытный медик, Арт постоянно обзывался и обзывается разнообразно и разно образно… Сначала, допустим, обзовёт Лохсуком – от известного всем сукиного сына (собакиного), и только затем уже более обтекаемо – Лохусом… проще выговаривать, видимо.