Змея

Думай, Марианна.

Окажись в подобном положении Бронн, у него был бы план. Он бы знал все закоулки, все выходы из дворца. Я провела тут перед свадьбой не один день, однако не догадалась продумать план побега. Убийца из меня и впрямь никудышный.

Возможно, окажись при мне всего один или два стражника, я бы побилась с ними и ускользнула. Но, приняв во внимание то, что произошло в прошлый раз, когда меня недооценили, они больше ничего не пускают на самотек. Ко мне приставлена дюжина охранников. Будь я даже в лучшей своей форме, это стало бы серьезным испытанием. При моей нынешней слабости это просто нереально.

Когда меня бросают в мою сырую темницу, все вообще становится неважно. Без ключа я тут в ловушке до тех пор, пока они ни придут снова, чтобы отвести меня на виселицу.

Я соскальзываю по стене, борясь с отчаянием. Судилище научило меня лишь тому, что король ставит власть превыше всего, включая сына.

Торин. Всякий раз, когда я о нем думаю, мое сердце сжимается от страха самого худшего. Какая участь его ждет? Не заставит ли отец его заснуть вечным сном? Или хотя бы на долгие годы? Сможет ли его тело выжить в таком неестественном сне, будучи уже ослабленным раной?

Поток мыслей сворачивает к моей собственной судьбе. Я ощущаю кожей веревку, грубую, царапающую, ощущаю, как она затягивается и выдавливает из меня жизнь. Какое-то мгновение мне представляется, что Бронн прорывается на место казни, спасает меня и сжигает дворец дотла. Но я тут же улыбаюсь собственной глупости. Он не станет рисковать командой ради такого бессмысленного предприятия. Что толку, если мы погибнем оба? А может, он придет посмотреть, и тогда его лицо станет последним, что я увижу перед тем, как меня поглотит темнота?

Нет. Я больше никогда его не увижу. Мой всхлип отдается в ночи одиноким эхом.

Но если мне суждено умереть, я не покажу своих страданий. Я Гадюка, нравится это королю или нет, я выстою до конца. Я молча вспоминаю имена всех присяжных, подписавших мой смертный приговор. Они еще пожалеют, что встали на сторону короля. Даже если мне не удастся прийти за ними с того света, я уверена, что Бронн найдет способ расквитаться с ними за мою смерть.

При звуке приближающихся шагов я вскакиваю на ноги. До рассвета еще далеко, и я не могу взять в толк, с какой целью меня кто-то решил проведать. К моей камере направляется незнакомый стражник с блюдом в руке.

– Последний ужин, – говорит он хриплым и резким голосом.

Я хмурюсь, но подхожу, чтобы рассмотреть содержимое блюда.

– Зачем королю разбазаривать еду на покойников?

– Не уверен, что это можно назвать едой, – отвечает он с ухмылкой.

Я протягиваю руку к принесенной буханке хлеба, ударяю ею по железу решетки, и хлеб отзывается так, как если бы был из камня.

– Жду не дождусь, – говорю я, собираясь положить дары обратно на блюдо, но стражник уже отходит.

– Не подавись, – говорит он и поворачивается, собираясь удалиться, – а то испортишь завтрашнее представление.

Он уходит раньше, чем я успеваю задать ему наболевшие вопросы. Есть что-то странное в том, как он предупредил меня, что-то неестественное, что вызывает во мне подозрения, почти рождает надежду… и, если к этим ощущениям вообще стоит прислушаться, сейчас самое время.

Я впиваюсь в черствый хлеб ногтями, что непросто, и расковыриваю до тех пор, пока не укалываю палец обо что-то, прячущееся внутри. Игла.

Шарп. Должно быть, он нашел способ передать ее мне, вот почему я не видела этого стражника раньше. Я молча благодарю его. Он дал мне шанс, и я не упущу его.

Тюремщик и двое других охранников сидят в дальнем конце тюрьмы за столом и во что-то играют. Они уже наелись и напились, пытаясь не заснуть, и теперь не обращают никакого внимания на то, что творится в камерах, которые, как им кажется, надежно заперты.

Присев на корточки, я тянусь пальцами, пока не нащупываю замок на решетке, и между делом вспоминаю Грейс, которая вот так же спаслась из королевской темницы. В тот день она открыла замок шпилькой для волос, но игла тоже сгодится, а ощущение присутствия моей подруги настолько сильно, будто она сама стоит рядом и смотрит, как движется защелка. Я медленно и беззвучно перетягиваю цепь через прутья и собираю в ком. Это оружие лучше, чем никакого.

Я подползаю к стражникам сзади и, застигнув их врасплох, обрушиваю цепь на затылок тюремщика. Он заваливается вперед. Двое других вскакивают на ноги, но они пьяны и плохо соображают. Я хлещу цепью по пальцам того, кто ближе, и он кричит, а его меч звякает об пол. Не давая ему времени на размышления, я снова взмахиваю цепью, удар приходится в лицо и валит его с ног. Третий только наблюдает, застыв от страха, и теперь смотрит на меня умоляюще. Я могу позволить ему убежать, но тогда он поднимет тревогу. Жалость неуместна. Я подбираю упавший меч, готовая к поединку, но он жалобно поднимает руки и сдается. Я упираю лезвие ему в грудь.

– Ключи есть? – спрашиваю, указывая на железяки, все еще стесняющие мои запястья.

Он кивает.

– Тогда открывай.

Он трясущимися руками ищет нужный ключ, наконец находит, вставляет в замок, и кандалы падают. Резкий удар рукояткой меча в висок, и он больше не проблема. Смотрю на всю троицу, с которой оказалось так легко справиться, и качаю головой. Сколько же они выпили?

Правда, их недееспособность пошла мне на пользу. Меняя меч на кинжал, что висел у тюремщика на поясе, я обдумываю свои дальнейшие шаги.

Прежде всего, мне нужно найти Торина, увидеться с ним, по возможности помочь. Замок спит, так что легко двигаться через тени незамеченной. По коридорам в недрах замка ходят редко даже в оживленные часы. У меня появляется обманчивое чувство безнаказанности, и я представляю себя единственным привидением, которое бродит по ночным залам. Но стоит мне добраться до крутой винтовой лестницы, соединяющей главную часть замка с подземельем, как я слышу голоса. Множество голосов. Приникнув к полу, я заглядываю за угол, и мое сердце обрывается. Самоуверенно оставив всего троих стражей у камер, король определенно не поленился обезопасить остальной замок. Никакие средства предосторожности не позволят мне пробраться мимо целого полка, расквартированного в этом проходе, а если я вздумаю предпринять попытку прорваться силой, то встречу смерть раньше времени. Ругая себя последними словами, я спешу обратно вниз по лестнице. Должен же быть другой выход. Я бегу тем же путем, каким попала сюда, но все двери оказываются запертыми, так что возвращение в камеру неизбежно. И тут только я замечаю его. Прямо перед входом в темницу – узкий проход, уводящий влево. На стене с этой стороны нет факелов, однако далеко впереди я вижу маячок серебристого света и бегу к нему. И только в самом конце прохода я понимаю, почему король не позаботился о дополнительной охране. Лунный свет пробивается через крохотное окошко с западной стороны замка. За ним отвесная горная пропасть. Это не выход. Это верная гибель.

– Заключенная сбежала!

Крик мчит ко мне, отскакивая от каменных стен, и я шепчу проклятие. Нужно было укокошить этих стражей, а не просто отрубить. Они знают, что я где-то здесь, как зверек в западне. Снова смотрю на окно. Если я не хочу оказаться пойманной, это мой единственный шанс.

Я и так уже покойница. Так уж лучше смерть на воле. А потому я подтягиваюсь на каменном уступе и распахиваю окошко.

4

Должно быть, идет дождь. Не проходит и нескольких минут спуска, как я вымокаю насквозь, сорочка облепляет тело, пальцы, цепляющиеся за скользкие поверхности камней, леденеют.

Я втыкаю кинжал в узкие щели, и это дает мне пусть ненадежную, но опору, но щелей мало, и я двигаюсь медленно. Однако другого пути, кроме как вниз, у меня нет, так что я продолжаю начатое, понимая, что пройдет совсем немного времени, и на мои поиски бросится все королевство.

При этом я не могу отделаться от ощущения, что выбрала неверный путь. Я бросаю Торина. Спасая собственную шею, оставляю его на сомнительную милость отца. Я клянусь, что, если мы оба выживем, я вернусь за ним, но эта клятва никак не успокаивает мою совесть.

Ветер дует снизу, и я серьезно жалею о том, что не прихватила накидку стража и не забрала его меч. Промерзшая до костей, я дрожу и трясусь, пытаясь не выпустить кинжал и смаргивая слепящие капли дождя.

Все происходит в одно мгновение. Нога соскальзывает, кинжал не успевает войти достаточно глубоко, чтобы удержать резкую прибавку в весе, и я соскальзываю, падаю, падаю быстро, так быстро, что у меня перехватывает дыхание. Я отчаянно пытаюсь за что-нибудь ухватиться, но дождь превратил поверхность камней в гладкое стекло, а скорость скольжения мешает контролировать падение. Я почти не ощущаю боли, пронизывающей меня. Кожа рвется, кости бьются о каменную поверхность. Могу думать лишь о том, как спастись. Я часто-часто ударяю лезвием о камень, отчаянно надеясь попасть в какой-нибудь зазор, но поверхность скалы слишком тверда, слишком неуступчива.

Когда кинжал в конце концов застревает в щели и резко останавливает мое падение, от неожиданности я чуть не выпускаю его, и рывок снова выдергивает сустав в моем недавно вывихнутом плече. И вот я вишу, вцепившись в рукоятку одной рукой, которую пронизывает болью, и болтая ногами. Поначалу я слишком испугана, чтобы что-то предпринять, но потом смотрю вниз, и меня снова охватывает паника. Пролетела я немало, однако подо мной по-прежнему огромный провал. Я пытаюсь подтянуться, в надежде закрепиться как-нибудь, но прозябание в камере не прошло даром, и мои силы уже не те, что раньше.

Что делать?

Полностью истощенная, не зная, сколько еще смогу продержаться, я прижимаюсь телом к камню и на мгновение замираю, ощущая под щекой холодную поверхность. Несмотря ни на что, даже на опаснейшее положение, в котором оказалась, я закрываю глаза. Как же я соскучилась по воле, по аромату воздуха! Я делаю медленные вдохи и выдохи, позволяя природе успокаивать мою душу, пока страх не начинает отступать.

Сквозь завывания бури я различаю негромкий шум. Легкое жужжание, исходящее прямо от горы. Я напрягаю слух, поскольку звук этот теплый и знакомый, как будто меня зовет друг. Так много времени прошло, что я не сразу узнаю то, что слышу, – робкий шепот волшебства.

Упиваясь жужжащим теплом горы, которое питает меня лучше любой пищи, я наконец понимаю ту неудовлетворенность, которая росла во мне с тех самых пор, как я покинула Запад. Отрицание той части себя, что тянулась к волшебству, создало во мне пустоту. Пустоту холодную и темную, которая ширилась с каждым днем. До сих пор я этого не замечала. Теперь это пространство заполняется и вызывает приток чистой радости даже в столь отчаянных обстоятельствах.

Волшебство почти полностью покинуло Восток, и позабытые остатки сохранились лишь в самых глубоких и темных уголках, но сейчас я каким-то непостижимым образом вытягиваю эти остатки из камня. Беда в том, что у меня нет знаний, чтобы совладать с ними или как-нибудь использовать. Эстер подсказала бы, что делать. А я могу только их чувствовать.

Или не только?

В последний раз я пыталась призвать волшебство в западных водах, и тогда отчаяние и жажда мести помогли мне пробудить из спячки морских хищников. Сейчас моя жизнь снова в опасности, и, если я ничего не предприму, с горы мне живой не спуститься.

– Вейтья!

Мои губы касаются камня, когда я выдыхаю древнее слово в ухо горы. Не знаю, вспомнит ли она этот, давно мертвый язык. Я-то почти ничего не помню из тех слов, которые почерпнула давным-давно из пыльных томов в темной библиотеке Шестого острова. Но это застряло у меня в памяти. Спаси. А поскольку этот архаический язык принадлежал волшебникам, я надеюсь, что мне повезет и он сработает.

Ничего не происходит. Дождь струится по моему лицу, облепляет волосами кожу и напоминает о том, что, если я не упаду с горы, то совершенно точно околею до смерти.

– Вейтья!

На сей раз я не просто шепчу, я произношу слово всеми фибрами моего естества, каждой клеточкой тела, приникшего к горе, стараясь, чтобы камень услышал призыв, исходящий из самого моего нутра.

И я слышу его ответ.

Жужжание делается громче, это уже рев, проходящий сквозь гранит, проникающий в пальцы и вибрирующий в костях. Мы с горой становимся одним целым. Она ждет моего приказа. Восторг от ощущения этой магической связи заставляет меня забыть об опасности, в которой я оказалась, – ну, почти, – и я осторожно глажу поверхность утеса ногой.

Сразу же подворачивается опора. Потом еще одна. Куда бы я ни потянулась рукой или ногой, скала как будто меняется, давая мне достаточно пространства, чтобы ухватиться, и снова меняясь по мере моего продвижения. Теперь я в состоянии двигаться быстро, соскальзывая так же легко, как дождевая капля по стеклу. Луна прикрыта тучами, так что под покровом темноты я в полной безопасности добираюсь до подножья ущелья. Я не даю себе ни секунды на удивление тем, что происходит, пока снова не становлюсь ногами на твердую почву, что сопровождается громким смехом облегчения и изумления. Я прислоняюсь к огромному каменному лицу, широко раскидываю руки и обнимаю его.

– Спасибо тебе.

Я не знаю древних слов благодарности, но надеюсь на то, что хотя бы чувство будет понято.

Связь слабеет, волшебство тает, и я с болью ощущаю возвращающееся одиночество. Несколько коротких, напряженных мгновений я чувствовала себя странным образом полной, словно частицей чего-то невероятно могучего. Я поверить не могу в то, что это случилось. Скала сдвинулась. Ради меня. По моей просьбе.

Я уже испытывала сильное влечение к волшебству прежде, но никогда так, как сейчас, когда оно не было окрашено страхом и злобой. Я бегу по дну ущелья, благодарная прикрывающей меня тени, и думаю, не ошиблась ли я, повернувшись к волшебству спиной. Если учесть, что я спасаюсь бегством, лишенная титула и как никогда далекая от восстановления мира, решение сделаться Гадюкой уже не кажется однозначно верным.

Добравшись до леса к западу от горы, я позволяю себе перевести дух. За две недели в камере я определенно потеряла былую форму. Однако скоро лес заполнится рыскающими по моим следам стражниками, так что я бреду дальше, обходя деревья, сучковатые ветви которых как будто указывают мне путь к свободе.

Мне нужно добраться до порта, бежать с этого острова, а потом выработать какой-то план. Но сначала – самое важное. Необходимо найти, где согреться и высушить одежду, не то до всего остального я просто не доживу.

Топот лошадей, мчащихся в моем направлении, доносится до меня раньше, чем я успеваю найти укрытие. Меня ищет королевская гвардия. В лесу можно спрятаться только в одном месте, и потому я взбираюсь по белому стволу ближайшей снегорки как можно выше, чтобы исчезнуть среди густой медной листвы. Скорчившись на ветке с риском сверзиться в любую минуту, жду, надеясь на то, что мои преследователи пересекут лес быстро, и почти не дышу, чтобы лишний раз себя не выдать.

Впереди шуршат листья, и мое сердце останавливается. Прямо ко мне, прекрасно замаскированный и гораздо более привычный к подобному окружению, медленно карабкается древесный медведь, разглядывая меня влажными черными глазами. Он элегантно обхватывает ветки в ожидании добычи, его когти остры как бритва, и я пытаюсь не смотреть на них, понимая, с какой легкостью они могут порвать меня на куски.

Я никогда раньше не видела медведей, но Грейс рассказывала мне о живущих на деревьях созданиях, на которых так безжалостно охотились ради их бурого меха, что они почти полностью вымерли. Они красивы, но непредсказуемы и, если им грозит опасность, быстро свирепеют, – а мое присутствие на дереве он запросто может расценить как угрозу.

Я выдерживаю его взгляд. Ни за что не уступлю и не выкажу страха. Однако одновременно я уже прикидываю, как дотянуться до кинжала, если он бросится в атаку.

Нос зверя дергается, обнюхивает воздух, и я слышу запах, который он уже учуял. Они спустили собак. Я падаю духом. Шансы на удачный побег тают, но сейчас я навела гвардейцев на медведя и, вероятно, подвергла опасности и его жизнь.

Я по-прежнему не моргаю, глядя глубоко в душу притаившемуся передо мной зверю. Наверное, медведь видит мой страх, видит, как расширяются мои зрачки по мере того, как опасность приближается, потому что он вдруг расслабляется. Мы не враги. У нас общий враг. На нас обоих ведется охота.

Собаки уже близко. Они легко взяли мой след. Свора кидается к дереву, царапает его когтями и отчаянно лает. Гвардейцы окажутся здесь с минуты на минуту. Если это лишь горстка солдат, у меня еще есть шанс, правда, собаки серьезно усложнят задачу. И хотя у меня преимущество в высоте, они верхом. Не говоря уж о том, что им тепло и сытно, не то что этому обессиленному мешку с костями, которым я себя теперь ощущаю. Лучшее, что я могу предпринять, это дать им бой. И надеяться, что они не обнаружат медведя.

Отряд гвардейцев галопом подлетает к нам. Они хвалят собак и стараются высмотреть что-либо через листву. К счастью, им не удается меня заметить, но их не меньше дюжины, и в моем жалком состоянии это проблема. Я грустно улыбаюсь древесному мишке. Если мне суждено умереть, я рада, что буду не одна, – и неважно, что моим единственным спутником был медведь.

Солдаты окликают меня, требуя, чтобы я показалась, а один даже стреляет вверх из арбалета, так что стрела чуть не задевает нас со зверем. Собачий лай усиливается, и что-то мелькает в глазах медведя – дикая ненависть, которая одновременно ужасает и возбуждает меня. Не успеваю я сообразить, что происходит, как он начинает действовать.

Медведь спускается по стволу, здоровенные когти впиваются в дерево и без труда удерживают его от падения. Он прихватывает ближайшую собаку, отрывает ее от земли и швыряет в соседнее дерево. Безвольная тушка падает на траву, остальные собаки скулят и пятятся, как и солдаты, которые съеживаются, когда медведь издает оглушительный вой.

Один из гвардейцев нервно смеется:

– Чертовы псы унюхали медведя. Двигаем, нам нужно искать ее дальше, не то король вздернет нас.

Собаки не хотят уходить, однако рычащий медведь убеждает их последовать за хозяевами, они вьются вокруг лошадей и устремляются в чащу.

Медведь забирается обратно, туда, где я все еще обнимаюсь с веткой, и лижет лапу.

– Спасибо тебе.

Я не сомневаюсь в том, что он только что спас мне жизнь.

Зверь поднимает ко мне морду и тычется в меня янтарным носом. Он советует мне не задерживаться. Продолжать бежать.

Я нежно дотрагиваюсь ладонью до его меха, пытаясь передать через прикосновение свою благодарность.

– Будь осторожен, – шепчу я ему, и он в ответ подхрюкивает.

Я совершенно уверена в том, что мы понимаем друг друга.

Двигаюсь быстро. Аккуратно спускаюсь по веткам и спрыгиваю на землю. Прислушавшись, нет ли погони, припускаю в противоположном от гвардейцев направлении. Я хочу поскорее найти воду. Это единственный способ сбить собак со следа, поэтому бегу так, как только позволяют уставшие ноги, поскальзываясь и спотыкаясь о камни и корни, в сторону речушки, которая, если я правильно помню, протекает параллельно лесу на юге. Мне туда вовсе не надо, поскольку так я только удаляюсь от побережья, но с этим сейчас придется повременить. Далеко идущие планы должны уступить сиюминутной необходимости выжить.

Когда я наконец влетаю в ледяную воду реки, сила течения чуть не сбивает меня с ног. Теперь остается лишь идти вперед по воде, и собаки перестанут быть проблемой. Поскольку я уже промокла под дождем, прогулка в потоке мало что меняет, но очевидно одно: мне нужно убежище, и чем скорее, тем лучше.

Только перед самым рассветом я замечаю жилье – первое с тех пор, как покинула замок. Выбравшись из стремнины, окоченевшая настолько, что не ощущаю конечностей, я плетусь в его сторону. Я не видела ни намека на гвардейцев с того самого момента, как сбежала из леса, и, хотя слышала вдалеке собачий лай, до сих пор мне удавалось обходить их стороной.

Никто в доме еще не пробудился к дневным трудам, так что я незамеченной крадусь через комнаты в поисках сухой одежды и еды. Одежда находится, а вместе с ней – сумка и кусок черствого хлеба. Остальное оставляю хозяевам. Не хочу, чтобы они из-за меня голодали. Направляюсь к ним в амбар, где снимаю грязную и мокрую сорочку и кое-как умываюсь в лошадином корыте. Я умышленно прихватила платье, надеясь сойти за неприметную крестьянку вместо Гадюки. Затем, вооружившись ножом, берусь за волосы. Я не могу обрезать их совсем коротко, чтобы не открыть родимое пятно на шее, однако можно укоротить мои обычные космы. Когда с ними покончено, мне не составляет труда надеть на голову простенький льняной чепец.

Это лучшее, что я могу придумать в качестве маскировки, а шерстяные чулки и сапожки – лучшая часть наряда, согревающая ноги и возвращающая мне тепло жизни.

Сжевав половину хлеба, я снова отправляюсь в путь, стараясь не останавливаться, поскольку понимаю, что король в ярости и тоже не остановится ни перед чем, чтобы лишить меня головы. Я бегу несколько часов кряду, держась подальше от дорог, пробираясь через канавы и меняя направление, чтобы запутать любого, кто идет по моим следам. Голова работает четко, я нацелена на то, чтобы выжить, однако в глубине сознания упорно роятся всевозможные мысли и вопросы в ожидании своего часа. Как только я окажусь в безопасности настолько, чтобы выпустить их на поверхность, мне придется обдумать все, что произошло, но сейчас на это просто нет времени.

Сперва мое внимание привлекает лошадь. Из укрытия в канаве, тянущейся вдоль длинной дороги, которая пересекает весь остров, я вижу, как животное беспокойно бьет копытом о землю. Голова странно задрана, глаза расширены, на губах – пена, и, когда я подхожу ближе, становится понятно, чем она так напугана. Повозка, которую она везла, лежит на боку и двигаться не собирается.

Я понимаю, что должна развернуться и бежать дальше, но как оставить бедное животное, для которого сбруя стала западней? Убедившись в том, что никого поблизости нет, я выбираюсь из канавы, и только тогда открывшееся зрелище заставляет меня пожалеть о своем поспешном поступке.

Это не обычная повозка, а дилижанс, перевозящий путников из одного конца острова в другой. На него напали и ограбили пассажиров, причем явно недавно. На земле валяются тела: невинные мужчины, женщины и дети, которые занимались своими делами, пока их жизни не оборвались внезапно и жестоко. На мгновение мне становится страшно, когда я понимаю, что злоумышленники где-то рядом, однако страх сменяется гневом. Бросив вызов мне, король практически дал добро бандитам на продолжение разбоя, потому что лишь я отваживалась оказывать им сопротивление. Под командованием своего короля флот утерял былую мощь, а королевская гвардия стала бесполезной. Заняв трон, Торин собирался это изменить, но теперь бандитам никто не противостоит, и понятно, что через какие-нибудь несколько недель все пойдет прахом. Я почти хочу, чтобы они вернулись на место преступления. Тогда я смогу напомнить, что по-прежнему жива и они не должны об этом забывать.

Испуганный конь стуком копыт требует моего внимания и не позволяет захлебнуться яростью. Приближаясь, я произношу слова, которые он не в состоянии понять, но которые, надеюсь, успокоят его. Возле него простерт второй конь. Кровь еще свежа на боку, в который угодила пуля.

Конь напрягается всем телом, когда я опускаю ладонь ему на холку.

– Все будет хорошо, – говорю я, проводя пальцами по сбруе и начиная ее отстегивать. – Я тебя освобожу.

Конь храпит, однако не сопротивляется, когда я тяну за пряжки, и в конце концов я вызволяю его из заточения. На мгновение он словно костенеет, отказываясь верить в то, что я сделала, но потом дает деру, устремляясь по дороге как можно дальше от этой бойни.

Я собираюсь последовать его примеру, но тут чувствую это. Покалывание волшебства, которое ни с чем не спутать, горячее, как сыпь на коже. Я оглядываюсь, пробегаю взглядом по трупам и ищу источник ощущения. Наконец я замечаю ее.

Женщина лежит чуть дальше от повозки, чем остальные. Возможно, она пыталась спастись бегством, когда ее сбили. Тело переломано.

Однако она еще жива.

Вокруг нее я ощущаю энергетические нити. Они колеблются и мерцают, гудение жизни покидает ее навсегда, и я бросаюсь выяснять, могу ли я хоть чем-нибудь помочь.

Она в полном беспамятстве, кончина неминуема, и я инстинктивно протягиваю руки к оставляющей ее жизненной силе. Но тут меня охватывает сомнение. Один маленький мальчик, которого я горячо любила, как-то предупредил меня, чтобы я не пыталась вернуть жизнь волчице. Возможно, Томас был прав. Возможно, и в волшебстве существует черта, которую не следует пересекать, – на Четвертом острове я успела усвоить немало других нелегких уроков. Но то было животное. А сейчас передо мной человек, пока что не совсем мертвый, находящийся на грани. В человеке я никогда еще не ощущала этого так сильно. Никогда. Как будто разговор с горой вновь пробудил во мне волшебство. И я не уверена, что не хочу прислушаться к его заманчивому зову. Хотя, наверное, мне надо отказаться от него именно потому, что он так заманчив.