Полная версия
Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса
Работа настоящего мистагога по сплетению вокруг себя эпоса начинается с туманных посланий, прилетающих из пещер Тибета. Но благодаря активным действиям всех участников, чреде полезных знакомств и просто совпадений разматывается в завораживающий приключенческий квест с регулярными подробными подсказками, исходящими от живущего глубоко под землей гималайского телепата.
Спиритические откровения оккультного существа имеют форму довольно жестких инструкций. Рерих в письме к Шибаеву в Ригу раскрывает смысл своей миссии, продиктованной махатмой Аллал-Мингом (он же М. М., он же Мория): «Теперь его message мне – ввести духовность в искусстве Америки, основать школу искусства имени Мастеров и основать общество Cor Ardens. Общество уже основано. Школа, Бог даст, будет открыта осенью. А духовность моего искусства здесь глубоко понята, и намечается много учеников и последователей»[318]. Ситуация дошла до стадии, в которой махатма возлагает на Рериха всеамериканскую миссию и превращает его в оккультного «понтифика» с самыми широкими полномочиями.
Действительно, в какой-то неустановленный день апреля 1921 года Рерих вместе с американским художником Раймондом Джонсоном (1891–1982) учреждает в Чикаго духовно-художественное братство Cor Ardens («Горящее сердце»). Построенное по примеру тайного общества, с точки зрения живописи оно стало трибуной модернистских исканий, так как, несмотря на симпатии Джонсона к Рериху, своим художественным идеалом американец считал Василия Кандинского.
Одиннадцатого июля 1922 года Рерих основывает еще одну организацию, названную Corona Mundi («Корона мира»). Джонсон становится и ее секретарем. Это учреждение должно было заниматься покупкой и продажей картин и выставочной деятельностью. Буклет международного объединения художников открывается словами, достойными и Индианы, и Дункана Маклауда, и Калиостро, и Алистера Кроули: «Рерих должен быть причислен к тем немногим, кто на протяжении исторических эпох выделялся как высший пророк своего времени»[319].
В начале 1922 года гималайские махатмы приступают ко второй эзотерической атаке на семью брокера Хорша. И подробности этой затеи весьма интересны. Дневник «пифии» 29 апреля сообщает нам: «Молитва поможет N[ettie] Hohrc…»[320] Затем, 23 июня, обнаруживаем еще один случай: фамилии Хоршей и Фрэнсис Грант[321] написаны красным цветом, а потом старательно подтерты. Буквально через десять дней, 3 июля, красные чернила возникают вновь, и на этот раз начертано: «Не сказать ли М. М. чего-либо Хоршу»[322]. Махатма Мория не случайно интересовался желаниями брокера, он, как мы знаем, имел для него важные сообщения, связанные размерами денежных сумм, которые были необходимы Рериху.
Но решающая встреча с Луисом Хоршем состоялась лишь 24 июля того же 1922 года на живописном скалистом острове Монхеган, ставшем для Рериха излюбленной локацией для пленэра. Фраза из дневника Зинаиды Лихтман от 23 июля указывает на дату важного визита: «Завтра приезжают Хорши и Грант…»[323]
Двадцать четвертого июля – поворотный момент, который в течение года настойчиво пророчил махатма Мория всей семье. «Приехали Хорши, и мы сегодня провели пять часов, обсуждая дела. Хорши дают деньги на рекламу и на перегородки для Школы. Очень хорошие люди и Школа дорога их сердцу. Нас теперь семь человек. М. М. уже давно сказал нам про семерых»[324], – запись Зинаиды подтверждает пророчества. Семь теперь – это супруги Рерих, супруги Лихтман, Фрэнсис Грант, а также супруги Хорш. Те, кого потом в переписке художник назовет «кругом».
Лихтман-Фосдик раскрывает и подробности первых инвестиций брокера в рериховские затеи: «Хорш дает семь с половиной тысяч для Школы и несколько тысяч для “Корона Мунди”. Поразительно, как активно они и Грант взялись за дело, удивительна их любовь к Школе. Во всем рука М., его любовь и забота о Школе. Как трогательно отношение Рерихов к этой поддержке. Это они принимают как дар, посланный М. на Его дело. Это не радость пришедшим деньгам, а умиление перед силой М., приведшего новых людей для Своей Школы»[325].
Кроме того, Хорш помог закрыть все долги и успокоить волнения в семье по поводу финансового кризиса. Брокер даже выделял деньги на обучение сыновей Рериха – старшему из которых было двадцать, а младшему восемнадцать лет. Он оплачивает занятия Юрия в Гарварде на отделении индийской филологии – это оказались инвестиции в судьбу будущего советского востоковеда. Хорш делает и отчисления на учебу второго сына Рерихов – Святослава, сначала на архитектурном отделении Колумбийского университета, а затем на скульптурном – университета Массачусетса. Хорш финансирует и переезд школы из однокомнатной студии в специально купленный им особняк. На этом месте позже будет построено здание, ставшее штаб-квартирой рериховских учреждений в Америке, – «Мастер Билдинг» (то есть «Дом Мастера»).
Одной из причин такого рериховского успеха было яркое впечатление, которое произвела на брокера «русская пифия». В своих мемуарах Хорш вспоминал об этом так: «Она была красивой женщиной, очень хорошо одетой и очень хорошо разбирающейся в восточной философии. <…> Возможно, она была одной из самых умных женщин, когда-либо посещавших эти берега, [женщина] межнационального типа – она говорила по-французски и по-английски с очаровательным акцентом»[326].
И самое знаковое событие – Луис Хорш стал первым крупным американским покупателем: он приобрел две картины Рериха за две тысячи семьсот долларов. Приобретение полотен, можно предположить, было не только инвестицией, но и результатом веры в исцеляющую силу произведений – и не в художественном, а именно в знахарском смысле. Ведь 6 сентября 1922 года во время очередного сеанса с гималайскими махатмами Елена Ивановна чревовещает принципиальное сообщение: «Хочу дать картинам Рериха дар исцеления явления болезни. Кроме рисунка костюма и декораций. Осторожно уложите картины, написанные сегодня. Чуда не открой, кроме Моего Круга. Урусвати, можешь спокойно ехать в N. York. Довольно»[327]. И тут же от махатм получается «технологическое» объяснение воздействия: «Присутствие картины подобно дезинфекции. В случае опасной болезни пристально и долго погрузить глаза в картину. Спроси о каждой»[328].
Более того, махатма сообщает, какие именно картины обладают исцеляющим эффектом: «Серия Sancta, “Сам встретил”, “Вестник”, “Сыны Неба”, “Экстаз”, “Белый Монастырь”, “Сказка”, “Cor Ardens”, “Ростов Великий”, серия “Океан”»[329].
С точки зрения маркетинга идея о том, что картины Рериха имеют не только художественную ценность, но и терапевтическую, оказалась очень перспективной. Вера в это среди адептов сохраняется до сих пор, пример тому статья рериховца В. М. Элькина «Рерих нашего подсознания»[330].
Шестого сентября, в тот же день, когда были получены сообщения об исцелении картинами, всем членам так называемого «круга» Николай Рерих рассылает письма следующего содержания: «Сейчас у нас был message чрезвычайной важности: “Хочу дать картинам Рериха дар исцеления болезней”. И были преподаны некоторые условия пользования. Указано сохранить эту тайну в пределах нашего кружка»[331].
Именно в этот момент «Индиана» и «пифия» переходят этическую черту. Их план, пусть и оправданный критическим материальным положением, уже не просто мошенничество, он может привести к реальным жертвам. Рерихи знали, что семья Хорш искала панацею для своей трехлетней дочери, страдавшей астмой и воздушными инфекциями, – и американцы поверили в лекарственные свойства картин, рекламированных махатмами. Это были родители, которые ради излечения своего ребенка готовы были на все.
Впрочем, мошенники обычно не верят в свои выдумки, а круг «русской пифии», вероятно, действительно искренне верил и поэтому казался особенно убедительным для покупателей.
Вера Рериха в исцеляющую силу своих картин (с трогательной оговоркой «кроме костюмов и декораций») возникла не на пустом месте.
Селиванова указывает на первый эпизод, связанный с этой «целебностью», который произошел в Лондоне. Тогда «некий доктор Янг пришел к художнику после выставки и сказал ему, что его картины особенно хороши для цветотерапии пациентов. И выразил надежду, что позже сможет приобрести их для своей больницы»[332]. Это произошло еще в 1920 году на вернисаже в лондонской галерее Гупиля. Имя этого врача несколько в иной транскрипции упоминает и сам Рерих: «Д-р Ионг предлагал мне остаться в Лондоне для совместных работ»[333].
Художник и раньше писал об особых свойствах своего колорита. В буклете, посвященном одной из рериховских институций Corona Mundi, звучат утверждения в духе нью-эйджа: «И для дальнейшего прославления этого аспекта Рерих черпает из окружающего его полного сияния; его произведения вибрируют высшей гармонией и пульсируют тем сиянием красок, которое заставляет человека поклоняться природе. Где в истории человек использовал такой массив чистых цветов с такой подавляющей силой? Неудивительно, что “Цвет Рериха” стал притчей во языцех»[334].
Цветотерапия не была новацией доктора Янга или Рериха. Оккультные рассуждения о целебности цвета встречаются у теософских вождей Анни Безант и Чарльза У. Ледбитера. В XIX веке появились целители, которые утверждали, что цветные стеклянные фильтры на очках способны лечить многие заболевания, включая запор и менингит.
А теософ Айва Берг Уиттен, в 1907 году пережив шок после тяжелой смерти мужа, стала слышать голоса: с ней связался человек, о котором она позже говорила как о старшем брате, члене таинственного «Великого белого братства». Он предложил ей выбор: смерть или жизнь в качестве светоносца мира. Она избрала второе и стала лектором Теософского общества на тему оккультного значения цвета. В результате ее путешествий и лекций в конце 1920-х годов была создана организация AMICA (The Amica Master Institute of Color Awareness), с которой начала свое развитие особая паранаука – хромотерапия, к которой серьезно относились так называемый «спящий пророк» Эдгар Кейси и основатель антропософии Рудольф Штайнер.
Во время болезни трехлетней дочери Хоршей Рериху удалось внушить родителям веру в спасительную силу своего искусства. «Профессор сказал, что, раз его картина висит в ее комнате, ей не нужна врачебная помощь и она будет исцелена»[335]. В своем дневнике Зинаида Лихтман рисует драматичное течение болезни девочки, в нюансы которой оказался вовлечен «цветотерапевт» Рерих: «7.II.23. Мы все провели очень тревожный день: Джин опасно больна, ей была сделана операция и вставлена в горло трубка для облегчения дыхания. Н. К., который уехал позавчера в Бостон, был вызван телеграммой для того, чтобы получить с Е. И. указание от М. Он и сам там настолько беспокоился, что взял заранее билет и решил уехать до получения телеграммы отсюда. У нас был сеанс, и было сказано направить нам все мысли на выздоровление ребенка. Поздно вечером по приезде Н. К. у них был сеанс, и Велено всем твердить: “Выживет”. Мама[336] видела днем видение – большого белого ангела с протянутой рукой, а по левую сторону от него черную тень»[337].
Прозрения «пифии» были оптимистичны. Она утверждала, что видит, как «ММ [махатма Мория] стоит у изголовья девочки с протянутой рукой над головой»[338]. Казалось, что уж теперь-то покровительство гималайского махатмы гарантирует выздоровление ребенка. Но от Хоршей приходили только печальные вести. И вот наступил момент, когда стало очевидно – картины не спасли ребенка. Всемогущий махатма Мория и его чревовещательница продемонстрировали свое полное бессилие перед Судьбой: это произошло, когда задыхавшейся девочке была уже сделана трахеотомия.
Вот что сообщает Зина Лихтман в записи от 12 февраля 1923 года: «Хотя у Джин падает температура, Е. И. предчувствует неблагополучный результат. Мастер сказал утром, что “сохранит Шораку в новом теле для Порумы”. Но это можно понять, что дух Шораки воплотится в следующего ребенка Порумы»[339]. Это безразличие махатмы всплывает уже в дневниковой записи Елены Рерих: «На мой вопрос, когда вынут трубку из горла девочки? Считаю, не надо Учителя тщетно тревожить»[340]. Наконец, 13 февраля наступила трагическая развязка. Лихтман-Фосдик рассказывает, как это было: «Все сидели у Рерихов в 8 часов, велено было сидеть до 11 часов вечера. Во время сеанса несколько раз звонил телефон от Хорша. Первый раз он звонил перед тем, как девочке должны были вынимать трубку из горла. Второй раз сказать, что трубку вынули, но Джин задыхается и хотят вставить опять. А последний раз, что Джин умерла. Е. И. и Н. К. немедленно поехали к Хоршам»[341].
«Смерть девочки последовала в 10 1/2 вечера 13 февраля»[342], – подтверждает и «пифия» в своих записях. На шесть дней после этого махатмы умолкли, видимо понимая, что их советы будут бестактны.
Конечно, возникает вопрос: а видели ли Елена Ивановна и Николай Константинович свою ответственность за смерть маленькой девочки? Ответ будет отрицательным, так как уже 19 февраля на новом спиритическом сеансе махатмы стали давать советы, что деталь с телом ребенка: «Сохраню Шораку в колыбели сто дней». Шорака – это эзотерическое имя, данное дочери Хоршей. Обвинение в смерти ребенка будет преследовать Рериха много лет. Он сам приводит такой случай в одной из своих мемуарных статей, говоря о диалоге двух своих знакомых: «Стерн сказал: “А что вы скажете на тот факт, что Хорши потеряли девочку, которая умерла оттого, что профессор сказал, что, раз его картина висит в ее комнате, ей не нужна врачебная помощь и она будет исцелена”»[343]. Стерн был адвокатом, который защищал интересы Рериха, однако Николай Константинович не сдержался и еще привел цитату, где того именуют «ничтожный Стерн»[344].
Трагический инцидент не развеял магических чар Рерихов, а лишь усилил их гипнотическое воздействие на чету опечаленных миллионеров. Впрочем, громкие исторические реинкарнации Рерихов, озвученные махатмой, оказывали теперь недостаточно сильное воздействие. Поэтому гималайские учителя дополнительно пробуждают в самой «пифии» особый оккультный дар. Они дают об этом такое пояснение: «Явил лики бывшей жизни вашей. Можете видеть лики других, если найдете минуту покоя»[345].
Елена Ивановна сообщает, что теперь способна физически видеть лики прошлых реинкарнаций Рериха прямо на лице мужа. Эти великие разглядывания происходят, например, 6 и 7 марта 1922 года. Главный источник этих утверждений – все те же спиритические послания Мории и его скрупулезные разъяснения.
Пророчества об экстраординарных прошлых жизнях Рериха и разглядывания (то есть узнавания) ликов прежних жизней в его лице – часть обновленной легенды пророка.
Вот как в дневнике «пифии» от 6 марта 1922 года раскрывается процедура опознания ликов и их согласование с пророчествами о реинкарнациях супруга: «По окончании беседы с М. М. мы остались сидеть в гостиной и, обсудив сказанное, на несколько секунд замолчали. Мы сидим друг против друга. Внезапно комната начала наполняться золотым туманом, скрывая все предметы, оставляя видимым лишь лицо Н. К. Но это лицо стало меняться, принимая совершенно иное выражение и изменяясь до полной неузнаваемости. Успела рассмотреть лишь три лика, как была выведена из этого странного созерцания словами Н. К: “Что этот Полушкин думает?”. Видения исчезли, туман рассеялся. Я была страшно огорчена, и, рассказав мужу, решили попробовать еще раз привести себя в состояние покоя. Нам это удалось. Комната опять стала наполняться туманом; опять появились те же лики, и один из них особенно ярко и долго держался. Лик молодого монгола с довольно широким и коротким лицом, большими, но монгольскими глазами, черными волосами и черной бородой, пробивающейся на щеках и отсутствующей на подбородке. Вся фигура на золотом троне, в золотом одеянии и производила впечатление мощи и силы. Этот лик сменился добродушным и большим толстым носом, красно-лиловыми щеками и длинною бородою, ликом славянина»[346].
Седьмого марта чревовещательно махатма Мория объясняет, кто был этот «монгол»: «Чую Урусвати умеет читать Нашу Волю, перечитывая наши сообщения, поминает характер Нашего творчества. Там, где могу предупредить, там намекаю. Кем был явлен монгол? Фуяма – китайский император III в. Второй лик тоже монгол? Далай-лама, жрец Храма Световита»[347]. Мы уже видели эти имена в списке реинкарнаций художника, теперь же к ним присоединились и видения внешности прежних рождений.
Тридцатого апреля Рерих расшифровывает Шибаеву подробности своего обновленного статуса: «Жена моя видит перевоплощения. На мне она видела до 10 ликов. Особенно яркий китайский – III в. до Р. Х. и тибетский около 200 лет назад. Особенно поразительно, что эти предсказания подтверждены ясновидящей из Чикаго и гороскопом Джи Де Веу – очень замечательная голландка, доктор по профессии»[348].
Двадцать седьмого августа Луис Хорш тоже удостаивается откровения махатмы. Вердикт оккультного существа неожиданный: «Кем был Хорш? Нужен ныне первый сын императора. Умер 10 лет»[349]. Получалось, что между Хоршем и Рерихом были близкородственные отношения в Древнем Китае, причем обратите внимание на то, кто был подчиненным. Следствием таких сообщений становится и необычное поведение Николая Константиновича. «Сам Рерих теперь стал облачаться в тибетские молитвенные одежды, утверждал, что он – реинкарнация древнего китайского императора, а Хорш – его сын»[350], – пишет Роберт Уильямс, автор книги «Русское искусство и американские деньги», посвященной ситуации в межвоенной Америке. Этот исследователь из США брал интервью у Хорша и получил от него документы и мемуары, некоторые из которых опубликованы на сайте Музея Востока, посвященном семье Рерих.
Великие разглядывания стали очередным шагом по охмурению богатого брокера: так как в прошлой жизни он был сыном Рериха, то теперь помочь «отцу» с организацией экспедиции в Тибет, туда, где живут махатмы, – его прямая задача. Цель этого путешествия была паранаучной: художник и его жена проверят существование мастеров, которые посылают ему оккультные послания. «По пути он обещал нарисовать картины того далекого и высоко поднятого мира Гималаев, где все еще жили мастера, перевоплощения мудрецов всех веков»[351], – разъясняет Уильямс.
Эти обстоятельства доказывают, что для Рериха создание в Америке многочисленных художественных инициатив первоначально не было ключевой целью. То был лишь метод выжить в американских условиях. Его idée fiхe – именно экспедиция в Центральную Азию.
Хоршу же сама затея показалась коммерчески интересной.
«Услужливый Хорш вскоре собрал необходимых подписчиков, и сам Хорш получил 300 000 долларов в виде подарков, займов и припасов. Это была, по сути, американская покупка русского искусства. Хорш покупал практически все картины Рериха, созданные во время его поездки, и помещал их в Музей Рериха»[352].
Показательно, что цель своего путешествия Рерих прямолинейно объявил в интервью Давиду Бурлюку, русскому художнику и публицисту, обосновавшемуся в Нью-Йорке: «…проникнуть в таинственные области Азии, в тайны философии и культуры безмерного материка, что возможно найти неприкосновенным лишь в Тибете, ревниво оберегающем свои сокровища древних эпох от любопытных европейцев непроходимыми пропастями, горными ревущими потоками и перевалами, где лежат вечные льды, воют снежные бури…»[353]
И тут мы подходим к важному скрытому мотиву всех действий Рериха, который часто ускользал от исследователей его судьбы.
«Экспедиция прикрылась разными названиями, – признавался впоследствии Хорш во время расследования по делу Рериха о налоговом мошенничестве в 1938 году, – покупкой произведений за границей. Например, научной экспедицией, теософским паломничеством и способом добраться до Москвы несколько окольным путем»[354].
Да, как это ни покажется странным, все эти нагромождения фантазий и странных речей с телепатией, махатмами, реинкарнациями означали только «путь домой» и, видимо, даже не в Москву. А в ту академическую квартиру в Петрограде на Мойке 83, где осталась не только часть жизни, но и ценности, которые очень хотелось сохранить…
4Квартира Рериха на Мойке – мечта любого художника. На одной из фотографий, созданных в 1915 году, Николай Константинович отрешенно позирует, задумчиво сжимая палитру и кисть. На больших мольбертах стоят «Мехески – лунный народ» и «Дом духа». Во время этой фотосессии был сделан и еще один снимок: почти в том же ракурсе, но на этот раз уже в кабинете, на фоне письменного стола, депозитария и бюро, – Рерих вглядывается в объектив камеры.
Высокие потолки, голландская печь, трехметровые двери плюс рабочее место сразу за стеной – аудитории и мастерские Общества поощрения художеств, куда можно попасть, просто открыв дверь своей академической квартиры. Каким потерянным раем представился этот дом в далекой и чуждой Америке? Мысли о нем никогда не покидали эмигранта. И это личное пространство было заполнено картинами старых мастеров прошлого, коллекцией, которую он создавал, трепеща над каждой вещью как над величайшей драгоценностью. Революция смешала планы Рериха. Он остался без накоплений, без своего дорогого хобби и, самое важное, без уютного дома.
В эмиграции он не забывал о драгоценных полотнах. В июне 1921 года в The American Magazine of Art так со слов Рериха описывали ситуацию с его собранием: «Помимо того что Рерих был знатоком искусства, он также был страстным коллекционером старых полотен. В Петрограде у него была ценная коллекция, судьба которой неизвестна, потому что он не принял высокий пост, предложенный ему большевиками»[355]. Очевидно, это рериховская версия событий, в ней потеря картин выглядела как тяжелая жертва ради принципов, как важная утрата, о которой Рерих горько жалеет.
План возвращения этих картин у Рериха имелся. В отличие от многих эмигрантов, рассчитывавших вернуть свои коллекции в момент падения власти большевиков и реставрации царизма, рериховский план был экстраординарным. И тем не менее самому хозяину казался реалистичным и осуществимым. Возможно, эта идея и стала главным стимулом, побудившим Рериха начать контакты с большевиками – прежде всего с Николаем Вавиловым.
Но когда художник изливал душу The American Magazine of Art и горевал об оставленных в Петрограде ценностях, в колыбели революции стали происходить те радикальные события, которых следовало ожидать. Приближалась осень 1921 года – начало отопительного сезона. Советская страна не могла обеспечить всех жителей города на Неве теплом. Тем более что Петроград в момент окончания Гражданской войны был городом пустых богатых квартир, принадлежавших преимущественно врагам советской власти: бывшим царским чиновникам, капиталистам, деятелям Государственной думы и купцам, тем, к кому новый строй относился репрессивно.
Уже с 5 ноября 1918 года в молодой стране действовал Декрет о запрещении вывоза за границу предметов искусства и старины. В отчете Художественно-исторической комиссии по охране памятников старины утверждалось: «Занятие ряда частных домов-особняков для нужд различных правительственных и общественных учреждений вызвало необходимость по охране неприкосновенности тех из них, которые по своему архитектурному значению и по ценности собранных в них художественных сокровищ, заслуживающих сохранения, как культурное народное достояние. На эти особняки правительственная власть нашла возможным выдать по представлению Комиссии “Охранительные листы”»[356].
Но самым важным документом, регулировавшим все эти процессы, был Декрет СНК о составлении государственного фонда ценностей для внешней торговли от 7 февраля 1921 года. Вот его пункты: «1. В целях составления государственного запаса художественных ценностей и предметов роскоши и старины, могущих служить предметами вывоза за границу, Народному комиссариату внешней торговли предоставляется право образовать в местах, где он найдет нужным, экспертные комиссии, действующие на основании положений, утверждаемых Народным комиссариатом внешней торговли по соглашению с Народным комиссариатом просвещения и Народным комиссариатом финансов. 2. На экспертные комиссии возлагается отбор, классификация, оценка и учет могущих служить для экспорта предметов художественных и антикварно-исторических, а также предметов роскоши. В состав экспертной комиссии входят представители соответствующих отделов Народного комиссариата просвещения (Главного комитета по делам музеев и изобразительных искусств). 3. Всякая разгрузка складов, магазинов и вообще каких бы то ни было хранилищ, где могут быть обнаружены указанные предметы, производится на местах, где учреждены экспертные комиссии, лишь при условии обязательного предварительного оповещения местной экспертной комиссии о предполагаемой разгрузке. 4. Все учреждения и лица, в ведении коих находятся склады, магазины, помещения и вообще какие бы то ни было хранилища, за исключением музеев республики и хранилищ государственного музейного фонда, состоящих в ведении Главного комитета по делам музеев, обязаны беспрепятственно допускать представителей комиссии к осмотру, отбору, учету всех вещей, относящихся к предмету ведения последней. 5. Предоставить Народному комиссариату внешней торговли право изъятия и хранения для целей внешней торговли предметов, отбираемых экспертными комиссиями»[357]. И подпись – «Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».
