Паргоронские байки. Том 4

Да, он просто тянет время… или, возможно, надеется его отговорить. Но Маруху вдруг остро захотелось объясниться. Он взглянул в пытливые глаза смертного-однодневки и подумал, что они имеют право. Хотя бы в лице одного своего представителя – имеют право знать, что он не желает им зла, что он несет спасение.

– Рассказ будет долгим, верно? – как-то догадался Айзевир. – Пойдем туда, ниже по течению. А то здесь ты все так выжег, что даже присесть негде.

Марух пропустил мимо ушей укоризну. Молча кивнул, вырос в несколько раз и зашагал по борозде. Айзевир, которому эти рвы и овраги были непроходимы, чиркнул пальцами, сотворил новое облаце и воспарил в воздухе.

– Ты волшебник? – спросил Марух, глядя на это.

– Нет, – отмахнулся Айзевир. – Мне эту штуку эльфийская колдунья дала.

– Но сейчас же ты сотворил ее сам.

– Нет, просто она исчезла, когда я влез тебе в ухо, а теперь снова появилась.

– Разве магия облац так работает?

– Магия – это магия. Сраное волшебство. Оно работает, как тебе хочется.

Дойдя до зеленой травы, Марух и Айзевир остановились. Титан уселся прямо на землю, скрестив ноги, человек спрыгнул с облаца и скинул со спины котомку.

– Чай будешь? – предложил Айзевир, доставая фарфоровый кувшин и пергаментный сверток. – Отличный, эльфийский.

Марух не отказался. Вновь масштабированный до минимума, он глядел, как Айзевир разводит костер, как кипятит налитую в реке воду и сыплет в нее сушеную траву.

– Впервые я задумался о сути страдания, когда попал в темницу Таштарагиса… – начал он долгий рассказ.

Чай оказался терпким и бодрящим. Прихлебывая горячий напиток, Марух рассказывал свою историю и думал о том, что это последний раз, когда он с кем-то говорит. Последний час, который он посвящает чему-то, кроме следования жребию.

– …Так я понял, что жизнь – это ужасная ошибка, – закончил Марух.

– Какой глубокий вывод, – покивал Айзевир. – Но тебе не кажется, что ты слишком поспешил решать за всех? Я вот не считаю, что жизнь – это ошибка. И никто из моих знакомых так не считает. Давай проведем опрос и узнаем, сколько людей с тобой согласится, а? Вон, за рекой мужик какой-то на коне скачет – давай хоть его спросим.

– Жребий – это не то, о чем спрашивают у других, – терпеливо объяснил Марух. – Жребий – это внутренний огонь титана. К нему приходят самостоятельно, и он касается только меня одного.

– Не, вот тут ты ошибаешься. Тебя одного касается, что съесть на обед. И то лишь при условии, что ты не собираешься съесть меня, как тот огр. А если у тебя такой жребий – он, [цензура], касается и меня, и того мужика на коне, и вот этих муравьев, которые ползают у меня по штанам. Он всех касается.

– Нет, никого из вас это не касается. Особенно вас, людей. Я еще понимаю эльфов, которые были здесь задолго до моего рождения, но вы, люди… это не ваш мир. Вы только гости здесь. Всего пятьдесят два года назад на Камне не было ни единого человека.

– Но сейчас нас уже много. И станет еще больше. Мы очень быстро распространяемся.

– Я уже вижу. Истребление вас в самом начале будет благом для всех.

– Вот это – единственный пункт, в котором с тобой некоторые согласятся. Особенно эльфы. Но ты же не собираешься ограничиться только людьми. Или хотя бы разумными существами, которые, согласен, часто бывают теми еще муднями. Ты планируешь вычистить Камень вообще от жизни. Кстати, что насчет других титанов? Их ты тоже убьешь?

Марух не ответил. Это было больным местом в его жребии. Титан не убивает титана, это слишком глубоко сидит в подсознании.

Вероятно, со временем он придет к решению. Жребий адаптируется, противоречие будет разрешено.

– Ладно, вижу, ты еще не решил, – догадался Айзевир. – Но что все-таки ты будешь делать, когда закончишь? От горы черепов ты отказался… зря, кстати, охеренно бы смотрелось. Что же тогда? Просто сядешь посреди пустого места и будешь вечно сидеть и таращиться? Или убьешь самого себя?

– Так далеко я не заглядывал.

– А почему только Камень? Почему только эта планета? У нас тут нет монополии на страдание. Мир, откуда явились мы, жалкие людишки… знаешь, если верить моему покойному бате, там страданий еще больше. Не хочешь туда заглянуть? Может, вообще начать оттуда?

Марух молчал.

– А что насчет звезд? – указал на темнеющее небо Айзевир. – Я там не был, но болтал с мудрецами гномов – они говорят, что там тоже могут жить всякие типы. Наверняка они все идиоты… но вдруг они тоже страдают? Начни со звезд, не трать время на нас. Я вообще согласен, чтобы нами ты закончил… будет трудно, конечно, страдать тут все это время, но мы потерпим как-нибудь, ради благой-то цели.

– Ты насмехаешься надо мной, – спокойно сказал Марух. – Нарочно выставляешь мой жребий нелепицей в надежде, что я отрекусь от него.

– Нет, про нелепицу ты сам сказал. И раз сказал – значит, тоже об этом думал. Кстати, ты титан, ты должен знать – что там для нас всех планируется после смерти? В нашем старом мире были жрецы, которые обещали, что все будет так же, как здесь, только немного лучше. Но после того, как мы переместились сюда, они стали все переписывать, так что я теперь не знаю, чему верить.

– После смерти? – озадаченно спросил Марух.

– Да. Я там не был, я не знаю. Там ничего не будет? Если да, вопросов нет. Но если будет – ты никаких страданий не прекратишь, а просто переведешь всех в другое место. Или после смерти все будут под вечным кайфом? Скажи мне, титан.

Марух хранил гробовое молчание. Смертный задавал неудобные вопросы. Те самые, насчет которых он и сам неоднократно размышлял и надеялся в будущем разрешить… но пока не успел.

– Слушай, ты что, решил начать как получится, а мелкие детали продумать по ходу дела? – участливо спросил Айзевир. – Это несколько радикальный подход, тебе не кажется? Все-таки жизни миллионов. Если потом поймешь, что ошибся – уже не исправишь.

– Я не ошибся, – снисходительно молвил Марух. – Это мой жребий. Мир полон страданий – я слышу их.

– Ты так зациклился на страдании, что не слышишь ничего другого. А ведь кроме страдания есть и радость. Есть удовольствие. Есть счастье. Есть любовь. Ты испытывал когда-нибудь счастье и любовь, могучий титан?

– Когда-то испытывал, – проронил Марух. – Но страданий было гораздо больше.

– У тебя, – ткнул пальцем Айзевир. – Я, знаешь, тоже не всегда бываю пьян и весел. Я и голодал, и замерзал, и чуть не утонул один раз, и в котле меня сварить пытались…

– Поэтому ты и умрешь, – пообещал Марух. – Чтобы больше этого не происходило.

– Но хорошего в моей жизни тоже было полно! Я прямо сейчас пью вкусный чай – думаешь, я хочу этого лишиться? Я согласен претерпевать страдания, если это обязательная часть жизни! Потому что жить я люблю больше, чем не жить! Все любят!

– Но почему ты считаешь страдания обязательной частью жизни? – спросил Марух. – Кто сказал, что мир без них невозможен совсем?

– Ну это просто. Если не будет зла, то и добро перестанет быть добром, а станет нормой. Если оно станет нормой, то любое отклонение от нормы будет либо сверхдобром, либо злом. Понятия «сверхдобро» не существует. Поэтому всегда будут добро и зло.

– Это все демагогия, – отверг рассуждения Айзевира Марух. – В жизни есть лишь три настоящих вещи: любовь, страдания и смерть. И смерть – самое фундаментальное. Она подводит черту. Пока мы живем – мы живем в ожидании смерти. Все наши чувства и чаяния подчинены мыслям о смерти. Никакого добра. Никакого зла.

– Только смерть, – закончил Айзевир. – И страдания, правильно?

– Да.

– А любовь ты куда дел? Ты сам ее назвал первой. Куда ты спрятал любовь?

Марух издал приглушенный смешок. Смертный смотрел так требовательно, словно и в самом деле подозревал Маруха, что тот украл и куда-то спрятал любовь.

– Любовь очень быстро гаснет в мире, полном боли, – сказал титан. – И она бессильна перед смертью.

– Ладно, допустим. Но почему тогда ты играешь на стороне смерти? Неси нам любовь!

– Это бессмысленно. Многие титаны так делают – но число страданий не уменьшается. Этот путь – ложный и бестолковый.

– А почему ты считаешь, что жребий должен привести к некоему абсолютному успеху? Разве ваш жребий – не просто способ существовать? У него не должно быть конечного эффекта. Вот я встречался с одним из ваших, по имени Диагрон. К его жребию я отношусь с уважением. Я бы такой же себе избрал, родись я титаном. И он, заметь, не имеет конечной цели, он не стремится разом обрюхатить всех на планете. Просто делает что может, в своем темпе.

Лицо Маруха разгладилось. Он вспомнил добряка Диагрона, что тоже потерял всю семью в Тысячелетие Мрака, но нашел свой жребий в возрождении жизни.

– А парень по имени Кораглий сажает везде деревья, – продолжил Айзевир. – Восстанавливает леса там, где были замерзшие пустоши. Уже засадил целые континенты! Ты что же, хочешь саботировать их жребии? Жребии всех своих братьев?

В глазах Маруха что-то вспыхнуло. С такой позиции он об этом еще не думал.

Конечно, бывает, что жребии титанов противоречат друг другу. Что титаны хотят прямо противоположного. В этом случае они либо держатся друг от друга подальше, либо начинают противоборствовать.

Но они все равно не убивают друг друга. Это скорее похоже на соревнования.

Но жребий Маруха…

Он уже не думал о том, чтобы поскорее изложить смертному свои взгляды и вернуться к тому, что делал. Вопросы со стороны разбередили его собственные сомнения. Болезненные размышления, которыми он и без того был охвачен. Зашло солнце, потом снова наступило утро, а титан с человеком продолжали спорить.

– Марух, существование хорошо уж тем, что оно есть, – говорил Айзевир. – Как вещь в себе. Оно позволяет нам оценивать его. Небытие, да, не позволит нам страдать – но только потому, что не будет нас самих. Никто не порадуется подобному избавлению от страданий.

– Я знаю. Но это все же будет избавление.

– Избавление – дело каждого разумного существа и должно быть продуктом свободного выбора. И страдание – не абсолютное зло. У него тоже есть цель и смысл.

– Цель и смысл?.. Какие?..

– Вот посмотри – мне сейчас хочется пить, – сказал Айзевир. – Я страдаю от жажды.

– Да, – кивнул Марух, пристально глядя на него. – Я слышу твое страдание.

– И я сейчас… поем селедки, – достал из котомки вонючую рыбину Айзевир. – Она о-о-очень соленая.

– Она не утолит твою жажду.

– Даже усугубит, – впился в нее зубами человек. – Теперь мне хочется пить еще сильнее.

– Да, твое страдание усилилось.

– И вот теперь… я попью, – отхлебнул воды Айзевир.

Марух внимательно смотрел. Он слышал, как стихает страдание смертного. Как сменяется… удовольствием.

– Приятно ли мне? – сказал Айзевир. – Да. Очень. Но было ли бы это настолько же приятно, если бы я не мучился от жажды?

Марух молчал.

– Если бы не было страданий, радости бы тоже обесценились, – сказал Айзевир. – Ты не узнаешь, что счастлив, если не будет, с чем сравнивать. Одно неотделимо от другого, одно невозможно без другого. Мы не радовались бы здоровью, не будь болезней. Мы не радовались бы сытости, не будь голода. Тысячелетие Мрака было кошмаром, но оно закончилось – и как безумно все счастливы! Белое лучше всего смотрится на черном фоне, а черное – на белом.

Марух молчал.

– Это и есть жизнь – сочетание плохого и хорошего, переплетение добра и зла. Бурлящая гуща вечной борьбы, рождающая бесконечные оттенки серого… и прекрасную многоцветную радугу. А если Свет и Тьма однажды перестанут бороться, если кто-то из них окончательно победит… наступит стазис. Вечный, неизменный… и мертвый. Именно этого ты и добиваешься, титан.

– Именно этого я и добиваюсь, – эхом ответил Марух. – Но пример, тобою приведенный – это малое страдание. Временное. Что может оправдать страдание необратимое? Пытки, геноцид, убийства детей? Что их может оправдать?

– Ты оправдываешь это прекращением страданий, – пожал плечами Айзевир.

– Это снова демагогия. Мы говорим не обо мне.

– Нет, о тебе. Здесь только ты да я – и мы говорим о тебе. Но можем и обо мне поговорить, если хочешь.

Солнце поднялось и снова зашло. Наступила вторая ночь. Айзевир рассказывал Маруху байки из своей жизни, делился тем, что успел повидать. В сравнении с тысячелетним титаном он действительно прожил ничтожно мало, жалкие полвека – но эти полвека оказались полны приключений. Айзевир действительно встречал других титанов, в том числе Аэтернуса.

– Он упоминал тебя, Марух, – сказал Айзевир. – Говорил, что беспокоится о тебе. Что ты плутаешь в потемках, и он опасается за твое душевное здоровье.

– Правда?

– Возможно. А возможно, я это выдумал, чтобы повлиять на ход твоих мыслей. Мы, люди, умеем лгать.

– Да, – кивнул Марух. – Все умеют, кроме титанов.

– Титаны тоже умеют. Я встречал одну титаниду, которая обрела жребий в сочинении сказок.

– Гидея, – кивнул Марух. – Знаю. Но выдумка – это не ложь.

– Грань очень тонка, титан. Но даже если оставить это в стороне – что будет, если жребий титана потребует лгать?

– Что это может быть за жребий?

– Не знаю, какой-нибудь жребий Великого Лгуна. Кто из нас титан – ты или я? Допусти на минуту, что какой-то жребий может такого потребовать. Что в этом случае одержит верх – жребий или титанова правда?

– Жребий, поскольку титанова правда – это не в буквальном смысле правда, которая есть отсутствие лжи. Титанова правда – это быть искренним с самим собой и идти по миру, не стыдясь того, что делаешь. Слушать свое сердце и следовать пути, который избрал. Как следую ему я.

– Ты следуешь ему честно, – согласился Айзевир. – Но прямо сейчас лучший способ для тебя уменьшить число страданий в мире – прекратить делать то, что делаешь. Ты уничтожаешь все живое, и тем умножаешь страдания. Прекрати свою деятельность – и число страданий уменьшится.

– Парадоксально, но по-своему истинно, – согласился Марух.

Солнце снова поднялось. Уже третий день человек и титан беседовали на берегу реки. Они все чаще соглашались друг с другом, все меньше спорили. Когда наступила третья ночь, Айзевир и Марух уже просто сидели, смотрели вдаль и время от времени кидали в воду камни.

– Давай, кто дальше, – швырнул свой Айзевир.

Марух хмыкнул и тоже швырнул камень. Тот улетел дальше… гораздо дальше. Он улетел на другой берег и скрылся за горизонтом.

– Какой ты сильный, великий титан, – чуть насмешливо сказал Айзевир. – Скажи, если ты настолько убежден в правильности своего жребия – отчего просто не уничтожишь саму планету? Это в твоих силах. Ты можешь. Но ты истребляешь жизнь медленно, неторопливо, давая возможность заранее увидеть тебя и убежать. Значит, ты сам внутри колеблешься.

– Я не колеблюсь, – возразил Марух. – Ты переоцениваешь титанову силу.

– Думаешь? А мне кажется, это ты ее недооцениваешь. Ты колеблешься. Или втайне надеешься, что тебя остановят. Что придет ваш Аэтернус или спустятся с небес боги и скажут: стой, Марух, не смей! Надеешься, что тебе помешают следовать твоему жребию.

– Аэтернус не придет, – угрюмо сказал Марух. – Ни один титан не помешает другому титану следовать жребию. Наоборот – мы делаем все, чтобы помогать друг другу в этом. Даже если жребий кажется ужасным.

– Кажется?..

– Не будем снова переливать из пустого в порожнее, – сказал Марух, глядя на занимающуюся зарю. – Мы уже трое суток говорим об одном и том же. Я был рад познакомиться с тобой, Айзевир, но…

– Но я тебя не переубедил. И теперь ты убьешь меня, чтобы прекратить страдания.

– Таков мой жребий.

– Ладно, не трудись, – сказал Айзевир, вставая с камня и подходя к воде. – Избавлю тебя от хлопот и убью себя сам.

– Что?.. – захлопал глазами титан. – Не надо!

– Почему? – вошел в воду Айзевир. – Какая разница, как я умру?

– Я… я бы сделал это быстро и безболезненно. И ты… это необязательно должно произойти сегодня. Я уже несколько лет следую своему жребию, но успел обработать только один материк. У тебя есть облаце, ты можешь… да и ты прав, мне необязательно начинать с Гульрании. Я могу оставить ее на потом… окончательное исполнение моего жребия займет века!

По мере того, как Айзевир входил все глубже, голос Маруха становился все тревожнее. Погрузившись по плечи, человек повернулся к нему и участливо спросил:

– У тебя ведь нет семьи, титан Марух? И друзей тоже нет? Кажется, во всем этом мире я единственный, кому ты не хочешь… прекратить страдания.

А потом он сделал еще шаг – и провалился в бочаг. Мгновенно ушел с головой. Марух вскрикнул, переместился следом – и выбросил Айзевира на берег. Мокрый, облепленный тиной, тот выплюнул струйку воды и укоризненно сказал:

– И вот ты снова не дал мне выбора. Вы, титаны, больше всего на свете цените свободу, но ты вначале не позволяешь мне жить, а теперь не позволяешь умереть. Зачем ты меня спас, если все равно планируешь уничтожить?

– Не знаю, – тихо ответил Марух.

– Мы тоже хотим быть свободными, титан, – еще тише сказал Айзевир. – Нам не нужна твоя помощь, чтобы расстаться с жизнью – каждый легко может сделать это сам. Некоторые так и делают – и это их личный выбор. Почему ты лишаешь нас этого выбора? Почему лишаешь нас свободы, Марух? Разве такова титанова правда?

– Иногда жребий зовет нас совершать то, чем мы не гордимся.

– В самом деле? А я-то думал, что жребий – это смысл жизни титана. То, чего он больше всего хочет и чем сильнее всего гордится.

Марух открыл рот, чтобы возразить. Но потом вдруг сказал то, чего говорить не собирался.

– Ты прав, – произнесли его уста. – Следуя своему жребию, я изменю титановой правде. А оставшись верным титановой правде, я изменю своему жребию.

– Это называется парадоксом, – хмыкнул Айзевир. – Я их всегда терпеть не мог. Сраные загадки без ответов. Хорошо хоть, они существуют только в нашем воображении – реальный мир не настолько тупо устроен.

– Этот парадокс существует внутри моего разума, – коснулся лба Марух. – Я не могу отринуть свой жребий. Это превыше меня. Но я и не могу ему следовать – ибо сознаю теперь его парадоксальность.

– Так может, тебе взять паузу? Переосмыслить свой жребий?

– Ты не понимаешь, – покачал головой Марух. – Я его уже обрел. Мой разум горит огнем, мое сердце желает продолжать. Трехдневной дискуссии недостаточно, чтобы я отвернулся от того, к чему шел пятьсот лет.

– Хочешь поговорить еще? Я никуда не тороплюсь.

– Нет. Я уже пришел… к решению.

– И каково же оно, твое решение? – пристально посмотрел на него Айзевир.

– Точку в этом парадоксе может поставить… моя гибель, – печально произнес Марух.

– Это будет грустный конец, – сказал Айзевир. – Но в то же время это будет соответствовать твоему жребию. Ты ведь должен прекратить и собственные страдания, титан Марух? Всегда нужно начинать с себя, если рвешься изменить мир.

– Да, – наклонил голову Марух. – Теперь ты понимаешь. Спасибо, что не пытаешься отговорить.

– Ты свободный титан, – повел рукой Айзевир. – Твои решения – только твои.

– К тому же моя гибель действительно избавит от страданий очень многих, – вздохнул Марух. – В том числе и тебя.

– Не стану лицемерить. Я тоже был рад с тобой познакомиться, титан, но если ты пойдешь топиться – я не стану тебя спасать.

– Топиться?.. Меня не убить воде, попавшей в ноздри. Меня… не уверен, можно ли вообще меня убить. Титаны не убивают титанов, а никто из смертных этого не сумеет.

– Думаю, я все-таки сумею, – сказал Айзевир, берясь за рукоять меча. – Не знаю уж, насколько это будет быстро и безболезненно… я, извини уж, херовый мечник. Но мне сказали, что на эту штуку достаточно надавить.

Он обнажил клинок – и Марух не смог удержаться от вздоха. В лучах солнца блеснул сиреневый металл… тот самый металл, что собирал повсюду Таштарагис, копил в своей ледяной цитадели. Тот самый металл, который достался Аэтернусу, когда тот взял цитадель штурмом.

Тот самый металл, для которого нет бессмертных.

– Адамант, – изумленно произнес Марух. – И оружие работы Макроденита. Я везде узнаю его изделие.

– Макроденит делал его столько же, сколько мы с тобой проговорили, – сказал Айзевир. – Три дня и три ночи. Закалял в собственной крови. А потом еще и ножны для него смастерил… из какого-то особенного дерева.

– И он отдал его тебе? Простому смертному?

– Титаны не убивают титанов. Ты сам это сказал.

Марух уселся лицом к солнцу и откинул волосы с шеи. Он внезапно испытал… облегчение. Какое-то удивительное спокойствие, которого не было с ним… да, с тех самых пор, как он попал в темницу Таштарагиса.

Сейчас он освободится по-настоящему.

– Мы о многом переговорили за эти три дня, – сказал Марух, глядя вдаль. – Об одном лишь я забыл спросить – кто ты вообще такой, Айзевир? Какой-то философ? Святой мудрец?

– Философ из меня говенный, а святости во мне меньше, чем в куске дерьма, – сказал Айзевир. – Я сын покойного короля, так что вроде как сраный царевич… но по сути я просто бомж. Меня так и прозвали – Принц-Бродяга. На нашем языке – Маши’б-Ухер.

Когда голова Маруха упала на землю, Айзевир убрал меч в ножны и некоторое время смотрел вдаль. Размышлял о бренности всего сущего, о сути мироздания, о пути в нем человека и титана. Думал о том, что нет начала без конца и нет конца без начала.

Ему подумалось, что если бы он был бессмертным и лучше понимал Маруха… или хотя бы был старше и имел больше жизненного опыта… быть может, тогда бы ему хватило мудрости и силы духа на большее. Не просто загнать титана в логический тупик и навести на мысль прекратить существование, а убедить его изменить жребий. Излечить его душу.

А может, дело и не в бессмертии и вообще не во времени. И даже не в мудрости. Есть вещи за пределами бытия, которых так остро жаждал Марух, но он был так ослеплен душевной болью и перенесенными в юности страданиями, что просто не смог найти свой настоящий жребий.

Ведь не зря же он назвал в числе прочего любовь.

Интерлюдия

– Не знал, что святой Машибухер – сын первого короля парифатских людей, – сказал Дегатти. – Хотя о нем ходит столько басен, что я не особенно и удивлен.

– Слушай, а под великим героем ты кого имел в виду-то? – спросил Янгфанхофен, наливая Бельзедору вина. – Маруха или Машибухера?

– Что за дурацкий вопрос? – моргнул Дегатти. – Марух-то уж точно не был героем.

– Смотря с чьей точки зрения, – возразил Бельзедор.

– Да с любой точки зрения.

– Не с точки зрения титанов, – покачал головой Бельзедор. – Он до последнего следовал титановой правде.

– Ах да, ты же тоже… ярыть, все еще не верится, что ты…

– Я Темный Властелин, – перебил Бельзедор. – Остальное неважно.

– И какой же у тебя… жребий?

– Избавлять мир от назойливых пройдох вроде тебя, Дегатти. Неплохой жребий, а?

– Полезный, – согласился Янгфанхофен. – Только ты уж верно ему следуй. А то разочаруешься, да и закончишь, как Марух.

– Марух был нестоек в своем жребии, – сказал Бельзедор. – Тот был порожден не решением разума и не душевным порывом, а ненавистью и разочарованием. Не будь у Маруха такой могучей воли, он просто пополнил бы ряды озверевших титанов. Но у него это стало жребием – однако не слишком прочным. Он не мог просто отказаться от него, но мог покинуть этот мир – что и сделал.

– А он правда мог уничтожить всю планету? – спросил Дегатти, с беспокойством глядя на Бельзедора.

– Неизвестно, – пожал плечами тот. – Титанова сила плохо поддается измерению. Но уничтожить на планете всю жизнь он точно мог.

– Все еще не верится, что такого великого, неуничтожимого титана убил простой смертный, – сказал Дегатти.

– Простой смертный с адамантовым мечом, – напомнил Янгфанхофен. – Существуют, знаешь ли, средства, которые не признают бессмертных. Адамант, яд Ралеос или тот же ларитрин. Нам самим неприятно, что они существуют, но это по-своему справедливо. Иначе у вас, смертных, не было бы вообще никаких шансов.

– Кстати, а что потом с тем мечом стало?

– Да ты же знаешь. Он перебывал во множестве рук, переменил множество владельцев, спустя тысячи лет осел в сокровищнице Парифатских императоров, а оттуда его похитил Клюзерштатен… и убил мою сестру. Теперь большая часть – в его трости, а осколки стали дамскими стилетами.

– Сколько вообще прошло лет между королем Одриахом и Парифатской империей?.. – задумался Дегатти. – Три тысячи с небольшим. Удивительно, как быстро люди распространились.

– Это вы умеете, – согласился Янгфанхофен.

– А еще удивительней, что мы когда-то прибыли на Парифат из-за Кромки. Мне казалось, что мы всегда там жили.

– Большинство из вас в этом свято уверены. Хотя у эльфов на Парифат прав гораздо больше. А у титанов – еще больше.

– А у Всерушителей – больше всех, – закончил Дегатти. – Не будем считать, у кого больше прав. Пришельцы из других миров постоянно навещают Парифат.