Учительница нежная моя

Придя на КПП, он огляделся. Думал, что Женя где-то здесь. Но кроме двух дежурных солдат и сержанта, поигрывавшего штык-ножом, никого не было. Сверившись со списком, сержант кивнул Ярославу:

– Иди к своей бабушке.

Это прозвучало двусмысленно. Никакой бабушки у Ярослава не было. Обе уже благополучно отбыли в мир иной: одна задолго до его рождения, вторая восемь лет назад.

Ярослав хотел уточнить, но сержант уже ушел.

Он стоял один перед турникетом. Впереди была странная неизвестность.

Он ткнулся в вертушку и вышел на улицу. Огляделся. К нему по тротуару споро катила инвалидная коляска. В ней сидела старуха, замотанная в серый шерстяной платок до самого носа, как у матрешки.

Он сделал шаг в сторону, пропуская пожилую инвалидку. Но та внезапно затормозила рядом.

– Здравствуй, Ясенька, – проворковала она. – Ты меня не узнал? Это неудивительно. Ведь ты меня ни разу не видел. Я твоя бабушка Нана.

Ярослав молчал. Со смешанными чувствами смотрел на эту сумасшедшую.

– Да-да, не удивляйся, – продолжала старуха. – Ты мой внучатый племянник. Я старшая сестра твоей бабушки Тамары.

– Вы?

– Разве Тамара тебе ничего не рассказывала обо мне?

– Нет.

Старушенция рассыпалась тихим смехом. Заглушаемый платком, он звучал несколько зловеще.

Странно, подумал Ярослав. Его покойную бабушку действительно звали Тамарой. Неужели сестра? Но откуда? Хотя кто её знает. У бабушки были какие-то сестры, про которых она что-то рассказывала. Даже фотографии какие-то показывала, но он был ребенком, плохо запомнил.

Но почему она вдруг здесь? Как узнала, что он служит в Жесвинске?

– Я живу в этом городе, – словно отвечая на его мысли, сказала старушка. – Я много о тебе знаю, Ясенька. Тамарочка мне много писала о тебе в своих письмах. Ты был ее любимый внучек.

Она стала рассказывать о его бабушке, какие-то захолустные истории из коммунального прошлого. Какой-то молодой офицер НКВД, в которого обе были влюблены, духовой оркестр в парке, многолюдный каток.

А потом Нану репрессировали, и Тамаре пришлось ее «забыть». Через двадцать лет они встретились. Обе уже были совсем другими: у одной семья и дети, у другой язва и ревматизм. Но первая счастливая умерла в 67 лет от рака, а вторая несчастная живет до сих пор.

– Мне скоро 80, а я все живу, живу. Ну, пойдем, – сказала она ему.

Он пошел, а она поехала. Старуха говорила без умолку. Пару раз она вцеплялась в него своей судорожной рукой в варежке. Ярослав напрягался и улыбался. Пару раз помог ей перевалить через высокий бордюр. А так она довольно бодро крутила колеса.

На улице было ветрено, солдатская шинель грела слабо. Так что он даже обрадовался, когда дорога пошла в гору, и появилась возможность согреться, толкая коляску.

Они ползли вдоль серого забора какого-то глухого предприятия, очевидно, засекреченного, с грозной колючей проволокой наверху. Старуха командовала, куда ехать. Они свернули вбок и внезапно оказались в квартале с двухэтажными старыми домиками. Бараки, вросшие в землю. Рядом с полусгнившей лавочкой торчала водяная колонка – облезлый столбик с хоботком. Невзирая на мороз, пахло прелыми помоями.

– Здесь! – бодро махнула рукой старуха в сторону кривого одноэтажного домика.

Обгрызенная штукатурка, коряво-размашистые надписи на стенах. Самая приличная надпись бахвалисто разлезлась гармошкой: "Район Кулаковка – сила! Заходи не бойся, уходи в соплях".

Шаткое крыльцо дома пугало. Ярослав кое-как втащил коляску с бабулей по ненадежным ступенькам. «Как же она сама сюда взбирается? Соседей просит?» – подумал он, озираясь.

Окрестные домишки казались безжизненными, у одного были выбиты стекла. Видимо, этот район шел под снос и уже был частично расселен.

В доме старухи пахло затхлостью и сырым деревом. В середине комнаты стояло ведро, с потолка в него плюхались увесистые капли.

– Проходи, не стесняйся, – любезно проворковала старуха, катя по выцветшему половику.

– А где включается свет? – спросил он.

– Света нет, отключили. Уже три дня ремонтируют. Так и живу, как крот, все никак свечи не куплю.

Ярослав присел на деревянный стул. Тот скрипнул и покосился. Пришлось крепко упереться в пол ногами.

В глухом полумраке угадывались очертания большого комода и рельеф громоздкого шкафа. Где-то в углу виднелось старое трюмо. Старуха подъехала к углу, где у нее висела какая-то занавеска, что-то там поправила. Она так и не сняла свой платок.

– Давно вы здесь живете? – спросил Ярослав.

– Давно.

– А как вы узнали, что я служу в этом городе? Мама написала?

Она захихикала.

– Нет, твои родители не знают, что я живу здесь.

– Тогда как же…

– Мне приснился сон. Вчера я увидела тебя. В военной форме. Точь-в-точь таким, какой ты есть.

Она снова захихикала.

«Сумасшедшая, – подумал Ярослав. – Почему она не снимает платок? Мерзнет?»

Мелькнула ужасная мысль, что она может быть чем-то больна. Например, проказой. Ярослав однажды видел прокаженную тетку в окне машины с надписью «Лепрозорий». Тетка смотрела в окно и была точно так же закутана в платок.

– Кушать будешь? – спросила бабуся. И, не дожидаясь ответа, порулила куда-то вглубь дома: – Сейчас, сейчас. Я испекла коржики и пирожки. Ты с чем больше любишь, с творогом или капустой?

Ярослав хотел ей помочь. Но почувствовал, что устал. Три наряда по роте и бесконечная маршировка на плацу (жертвоприношение к грядущему 23 февраля) кого угодно вымотают.

Чувствуя истощение, он положил голову на стол. Дерево приятно холодило ухо и висок. Он закрыл глаза.

«Да нет, никакая она не больная. Просто ей холодно. Всем старым людям холодно. Тем более в этом погребе. Как она здесь живет? За какие грехи ее сюда засунули?»

Его разморило совсем.

– Ты устал? Приляг, – услышал он нежный голос откуда-то из глубины, словно из колодца.

Он сам не понял, как оказался на диване, изрядно продавленном и оттого горбатом. От ветхого покрывала пахло старой пылью.

Вспомнилась бабушка, ее старый дом на сгибе улицы Карла Маркса. Сбегающая вниз улочка вдруг замирает. Вот она, стена бабушкиного дома! Недавно побеленная, но уже оббитая футбольным мячом, которым они лупили в эту стену с двоюродными братьями.

Ярослав уткнулся носом в покрывало, которое можно было легко раздергать на нитки. Улыбнулся. Тот же самый запах, что и у бабушки на Карла Маркса…

Он поплыл. Уже не был ни «солдатом», ни «внуком». Он просто бежал по траве. Сырая трава под ногами, а он в кедах. Перед ним резиновый мяч с полоской посередине. Он лупит по нему, мяч летит через ручей и плюхается на той стороне. Утки заполошно взлетают из кустов. Рыбак, морщинистый и меднолицый мужик по прозвищу Болтушка без эмоций роняет: «Вали отсюда, футболист». Удочка не дрогнет в его руке, изумрудная муха не взлетит с козырька кепки. Лишь пойманные маслянистые караси в садке всплеснутся аппетитно.

Ярослав поджал ноги. Ему уже ничего не снилось. Но все равно было хорошо. Время перестало быть. Только ощущение счастливого покоя. Ангел сна окутал его своим покрывалом и, приставив указательный палец к своим губам, прошептал во все четыре стороны: «Оставьте его, дайте ему отдохнуть».

Чей-то шепот на самом деле шелестел совсем рядом:

– Отдыхай, отдыхай.

– Спасибо, бабушка, – пролепетал он.

Почувствовал, как она склонилась над ним. Улыбнулся во сне. И в ту же секунду почувствовал ее прикосновение. Рука нежно провела по его щеке.

Он всегда боялся щекотки, а здесь почему-то было приятно. Он взял ее руку в свою. Судорожно сжал.

Как странно, рука мягкая. Он укололся об острый ноготь. Очнулся, приоткрыл глаза.

Густые волосы затопили его.

– Ирина Ле…

Он не успел договорить – она приставила палец к его губам, как печать поставила.

– Просто Ира.

Он сдался. Притянул к себе. Издал полувсхлип.

Вихрь этой новой, непонятной, сметающей все любви был слишком силен, чтобы ему противостоять. Ирина была смела и изощренна. К тому же он вспомнил, что когда-то в школе почти любил ее. Почти мечтал о ней.

После первого раза в гостинице он думал, что это лишь эпизод. Случайность. Приехала – уехала, а он пошел дальше служить, отбивать пятки на строевой, мыть сортир, совершать марш-броски, потихоньку озверевать и огрубевать, превращаясь в человеко-животное.

Но теперь нет. Их повторное соединение, срастание оказалось более глубоким. Выбраться из этой ямы было уже невозможно.

Потом они пили чай. Он не мог оторвать от нее взгляда. Она была красива, еще красивее, чем в школе. Ее глаза сияли плотоядным огнем удовлетворенной хищницы.

Едва запахнув наготу халатом, она сидела на диване с ногами. Придерживала на коленях блюдце. Прикрывая дьявольские глаза, едва касалась горячего чая. Втягивала его медленно, в такт подрагивающим ресницам.

– Ира.

Она приоткрыла блаженные глаза.

– Что, мой мальчик?

– Почему ты решила забраться в эту трущобу?

– Здесь нас никто не потревожит.

– Кто здесь живет?

– Никто. Это мне начальница местного паспортного стола удружила. Она оказалась хорошей знакомой отца.

– Здесь, в Жесвинске?

–Да, такое удивительное совпадение. Валентина Семеновна договорилась, чтобы мне дали ключ. Дом отселен и в ближайшее время сноситься не будет. Конечно, не хоромы, но перекантоваться можно. К тому же бесплатно.

– В гостинице было бы удобнее.

Она усмехнулась.

– Везде есть осведомители. Ну и вообще, могли появиться проблемы.

– Какие? У тебя на работе?

Она рассмеялась.

– Работа в прошлом. Я ушла из школы и больше туда не вернусь. Да и не возьмут. После того, что я сделала с Коняевой…

– А что ты с ней сделала?

– Не важно.

– И что ты теперь будешь делать?

Вместо ответа она подняла голую ногу, согнула, поболтала ею в воздухе. Ярослав залюбовался, как играет ее коленная чашечка, упруго колеблется бедро.

Она беспечно вздохнула.

– Да хоть на глиноземный завод пойду.

– Куда? – улыбнулся он.

– Ярослав, ну что за глупые расспросы. Лучше ешь. Печенье нашей кондитерки, специально для тебя привезла. Это все, что осталось – в магазинах хоть шаром. А ну дай я сама попробую…

Несколько минут они хрустели печеньем, пили горячий чай. Раскраснелись. Он снова почувствовал желание. Придвинулся к ней, воткнулся в ее усеянные крошками губы. Заелозил руками, разыскивая ее тело под халатом, она нервно смеялась. И не то отстраняла, не то жалась к нему, запрокинув голову. Он наконец совладал с халатом…

– Как ты узнала про мою бабушку Тамару?

– Я многое о тебе знаю.

– Почему?

– А ты не догадываешься?

Ему стало неловко и в то же время приятно.

– А бабушкина сестра Нана? Это правда?

– Импровизация, – хихикнула Ирина.

– Ну злодейка, – восхитился он. – А откуда у тебя этот старушечий маскарад? С помойки, что ли?

– Фу, Ярослав. Я же твоя учительница.

– Была.

– Эту одежку я позаимствовала у одного человека в гостинице. Не в той, где мы были, а в другой – «У Берендея». Там такая колоритная старушенция…

– В люльке.

– Откуда ты знаешь?

– Я был в этой гостинице с родителями. По-моему, она невменяемая.

– Совершенно точно. Зато ее внучка очень милая особа. Она мне по сходной цене все это продала – кофту, валенки, платок этот шикарный шерстяной. Оставалось только нанести грим. Это было несложно. Я ведь в юности ходила в драмкружок и знаю, как это делается.

– Сумасшедшая, – улыбнулся Ярослав.

В часть он возвращался, пошатываясь. Хорошо, что не попался ни патруль, ни кто-то из офицеров. Он не заметил бы никого и не отдал бы честь.

"Женя. Женя, – почти шептал он. – Прости меня. Это не я. Если бы ты знала, если б ты чувствовала…"

Fructus temporum

23 декабря 1989, газета «Известия»

Более 7 млн. тонн угля недодали шахтёры страны во время забастовок, а свыше 10 млн. тонн его горело не один месяц на складах только одного Кузбасса, не находя себе применения.

20.

Чтобы попасть в пединститут, Жене пришлось пробиваться через толпу митингующих. Человек шестьдесят студентов с плакатами орали, требуя вернуть бесплатные талоны на обеды в столовой. Жени это всё не касалось, она в институтской столовой не ела. Суп там был тошнотворный, картошка – жидкая размазня.

Но напрасно она спешила. Лекцию отменили. Профессор Самсонов слег в больницу. Староста группы Света Волосова по старой дружбе щебетнула ей, что все дело в политике. Старик Самсонов был идейный коммунист и давеча в курилке сцепился с молодым доцентом Лаврухиным, который уничижительно высказался о Сталине. Слово за слово, пошло-поехало. Больше всего Самсонова потрясло то, что никто из коллег за него не вступился. Оскорбленный до глубины души, Самсонов сунулся к ректору, но не был принят. И пошел он, ветром гонимый, к себе домой. А вечером перепуганная жена вызвала врача…

Женя побрела в библиотеку. Хотела взять что-нибудь по педагогике. Но зацепилась взглядом за паренька у окна. Сидя на подоконнике, тот напряженно вглядывался в раскрытый роман Фолкнера.

Она грустновато улыбнулась: к Фолкнеру ее пристрастил Ярослав. Что-то было завораживающее в тягучем громоздком повествовании этого странного американца. Она продиралась к сути, словно покоритель Дикого Запада с киркой. Они с Ярославом продирались вместе. В этом был особый кайф.

Вместо книги по педагогике она взяла в библиотеке фолкнеровский «Особняк». Пошла по коридору, на ходу листая страницы.

Словом, вот как обстояло дело. Девочке исполнилось тринадцать, и четырнадцать, и пятнадцать лет, она старалась хорошо кончить школу, аккуратно посещала занятия, упорно учила уроки, чтобы перейти в следующий класс, и, наверно, почти не обращала на него внимания, а может быть, даже и не узнала бы при встрече, если бы вдруг не заметила, что, неизвестно почему, он пытается как-то вовлечь ее в свою жизнь или хоть немного войти в ее жизнь, считайте как хотите. А ведь он был холостяк, вдвое старше ее, и у всех на виду, потому что был прокурором округа, уж не говоря о том, что Джефферсон – город маленький, и стоит вам пойти постричься, как об этом к ужину будут знать все ваши избиратели. Так что они только и могли после школы посидеть вдвоем с четверть часа за столиком у окна в кондитерской дяди Билли Кристиана, пока она ела сливочное мороженое или банановый пломбир, а перед ним, в нетронутом стакане кока-колы, таял лед…

Женя вспомнила те времена, когда она была с Ярославом. Все было по-другому, не так, как с деловитым искусителем Семёном. Она чувствовала себя с Ярославом какой-то другой, воздушной. Они едва касались друг друга. Их поцелуи были нежными, лишенными плотоядного подтекста. В них не было гормонов, а сплошная гармония. Переливчатая музыка душ.

С Семёном было иначе. Он легко делал с ней то, чего Ярослав, кажется, не сделал бы никогда. В первое же свидание Семён поцеловал ее так, что у нее потом полвечера болели десны. Дальше – больше. Они стали встречаться как мужчина и женщина. Женя провалилась в омут полноценного романа, став натуральной самкой, размашистой и требовательной. Даже походка у нее изменилась. Она попробовала тайком от матери закурить, но Семён отговорил. Мол, изо рта у нее тогда пахнет "прокисшим дымом". Хотя сам продолжал курить.

Зато как он играл на гитаре Цоя!..

Научи меня всему тому, что умеешь ты,

я хочу это знать и уметь,

Сделай так, чтобы сбылись все мои мечты,

мне нельзя больше ждать, я могу умереть.

Он так имитировал цоевские металлические интонации, его холодность и отстраненность, что временами, когда Женя закрывала глаза, ей начинало казаться, что это ОН. За одно это она готова была распластаться перед Семёном, сделать все, что он прикажет.

Но в последнее время у них что-то разладилось. Семён все чаще пребывал в меланхолии, пропадал в гараже, где чинил свой мотоцикл. Возможно, починка была просто поводом уединиться. В гараже он выпивал, играл на гитаре, что-то сочинял. Когда Женя являлась, он хмурился и давал понять, что она не вовремя.

А потом он огорошил ее новостью. Бывшая жена подкинет ему на зимние каникулы сына. Женя округлила глаза.

– У тебя есть сын? Ты был женат?

– Как видишь, – заметил он, с гримасой что-то подкручивая в мотоцикле.

– Обманщик! – бросила Женя-самка.

Она так лязгнула дверью гаража, что мотоцикл стал падать, и он его еле удержал, свирепо чертыхаясь.

Она этого уже не слышала. Бежала, бежала. Пробежала два квартала, горло сперло от мороза. Она присела на заснеженное сиденье карусели и заплакала. От тоски и жалости к себе. Утирая замерзающие слезы, вспомнила Ярослава.

"Я не писала ему почти месяц", – изумленно подумала она, перебирая в памяти даты. Решила, что после зимней сессии отправится к нему…

– Ирочка, ты разве не приедешь на Новый год? Как же так?

– Папа, у меня здесь судьба решается.

– Какая судьба? Ты же говорила, что просто проведаешь своего лучшего ученика.

– Я проведала и остаюсь.

– Что происходит, Ира? Изволь объясниться!

– Дело в том, что…

– Алло! Плохо слышно!

– Он не только мой лучший ученик…

– Я ничего не слышу! Девушка на переговорном, сделайте что-нибудь!

– Папа, я люблю его.

– Кого?

– Его.

– Этого солдата?

– Да.

– Э-э…

– И он меня любит.

– Как?

– Как люди любят друг друга.

– Погоди, Ира… Но он же… Но ты же…

– Папа, не волнуйся. Я приеду, но позже. Сейчас я должна быть здесь. Не скучай.

– Легко сказать.

– Ну вот, ты расстроился.

– Придется на Новый год позвать Пельмухина и Кадыгроба.

– И прекрасно! Зови! Никто вам не будет мешать. Только не тягайся с Кадыгробом в выпивке, я тебя умоляю!

– Ну, Ира. Вот черти в омуте…

– Как там Ким? Как его лапа?

– Зажила, как на собаке.

– Ну вот, шутишь, значит, отошел.

– Смеешься, паразитка?

– Нет, папочка, плачу. От счастья.

– Эх, Ирка, ну что ты за чудо-юдо? Между прочим, Ким страшно скучает по тебе. Вчера полдня тягал твой тапок и скулил.

– Бедный.

– Представь, он подружился с Суровцевым – это бригадир на глиноземном заводе, предводитель митингующих. О, я ж тебе самое главное не рассказал. Я теперь не только председатель Комитета спасения завода, но и член областной комиссии по вопросу о закрытии предприятия.

– Господи. И что теперь?

– Буду добиваться встречи с Бодягиным. И пусть только попробует мне отказать! Это сейчас он первый человек в городе, а я помню его еще лопоухим инструктором райкома. Да не посмеет он меня отфутболить после моих резонансных интервью!

– Папа, осторожнее. Главное, не перевозбуждайся. У тебя же…

– Ирочка, у меня теперь давление, как у спортсмена. Столько сил, энергии. Уххх!

– И все же береги себя.

– И ты тоже. Может, все-таки вернешься в школу?

– Нет!

– Не в эту, в другую.

– Исключено. Во всех школах – свои коняевы. Хватит, наигралась.

– А дети? Может, хоть ради детей?

– Терпеть это издевательство над собой? Ты предлагаешь мне превратиться в жалкую подстилку? Я и так в нее уже превратилась наполовину. Себя почти ненавижу. Нет, папа!

– Как знаешь.

– После Нового года позвоню. Отправила тебе открытку. С наступающим, папочка!

– И тебя тоже с наступающим, дочура ты моя непутевая…

Fructus temporum

27 декабря 1989, «Литературная газета»

Выходит очерк «Петля. Повесился человек». Некто Отрезнов работал в трамвайном парке города Ростова-на-Дону. Был он человек как человек, ничем особенно не выделялся. Если чем и отличался, так это несдержанностью на язык – прилюдно ругал КПСС, власти, конституцию. И вот – повесился. Оставил предсмертное письмо – «Исповедь». Выяснилось, что Отрезнов был информатором КГБ, внедрённым в демократическое объединение: наблюдать, а по возможности – дискредитировать. В качестве платы ему была обещана отдельная однокомнатная квартира, каковой он никогда в жизни не имел и о которой страстно мечтал: вырос в детдоме, потом служил в армии, потом мотался по общежитиям и ютился по частным углам… Квартиры не дали, предложили комнату в коммуналке. В результате он повесился. Или повесили?..

21.

В гостиничном номере было холодно. Топили еле-еле, из оконных щелей дуло страшно.

Ирина окунула в стакан с водой спираль кипятильника и воткнула вилку в розетку. На диване лежала местная газетка «Вперёд». Взяв ее, Ирина еще раз пробежала объявление в рамке на странице «Разное»:

Воинской части №32752 требуется уборщица. Зарплата 85 рублей, предоставляется комната при магазине.

Объявление несколько раз было обведено ручкой. "Хорошо, что догадалась захватить из дома трудовую книжку", – в очередной раз подумала она.

Вода в стакане забурлила. Кипятильник был старый, но грел на всю катушку. Ирина всыпала в кипяток ложку чая. Она любила крепкий.

Отец тоже любил крепкий чай. Но ему было нельзя. Поэтому, чтобы не смущать его, она с ним за компанию пила слабый. А здесь смущать было некого.

Она взяла газету "Вперёд", начала рассеянно листать. Обычная бесцветная бумажонка на восьми страницах, читать нечего. Одни заголовки чего стоят: "Навстречу судьбоносным выборам", "Перестройка – дело каждого", "Здравствуй, племя младое…" Разве что подборка анекдотов про тещу да незатейливый кроссворд могли привлечь внимание. «Самая высокая гора Африки». «Животное семейства кошачьих, обитающее в Зауралье…» Она заполнила несколько пунктов. Но руки дрожали. Ирина в пятый раз обвела ручкой объявление про уборщицу…

В штабе было пусто – она попала на обеденное время. Один караульный осоловело торчал у красного знамени. Она пристала к нему с расспросами – тот мотал головой и мычал, как немой. Ирина Леонидовна знать не знала, что часовому по уставу не положено разговаривать.

Наконец появился дежурный капитан. Попросил у нее документы, выслушал. Объяснил, как найти отдел кадров.

Она отыскала его на первом этаже в угловой комнатке. Обрюзглый подполковник Зюзин обедал прямо на работе. Обложившись банками со снедью, он пожирал еду с неимоверным аппетитом. Пришлось долго ждать в коридоре, пока он насытится.

Утерев салфеткой маслянистые губы, Зюзин наконец позвал Ирину. Потянулся к её трудовой книжке. Слюнявя палец, жирный, как белый червь-хробак, он пролистал все страницы.

– ЧуднО. Преподаватель русского языка и литературы – и к нам уборщицей?

Он почесал свою большую голову неопределенной масти с перемешанными русыми и пегими волосами.

– Я разочаровалась в учительстве, – пояснила она.

– Здесь написано: «Уволена в связи с потерей квалификации».

– Это следствие разочарованности.

– И потому переехали к нам в Жесвинск?

Она пожала плечами.

– Почему бы нет?

Зюзин пожевал губами.

– Выглядит так, будто вы от кого-то бежали, – медленно изрек он, закрывая трудовую книжку.

Откинувшись на скрипнувшем стуле, он сложил короткие ручки на надутом пузе. С интересом заскользил по ней взглядом. "Барышня хоть и не первой свежести, но хороша".

Впрочем, эта мысль пронеслась в шаровидной голове подполковника скорее по инерции. Никаких амуров он уже давно не крутил, стар стал да ленив. К тому же смертно боялся супруги своей Антонины.

"Что ж, пускай работает. Право на труд гарантировано советской конституцией", – подумал он и протянул Ирине листок бумаги.

– Пишите заявление и оформляйтесь.

Ее обдало теплым счастьем. "Скоро она поселится в части! Она будет жить там же, где и Ярослав. Будет вдыхать тот же запах, ходить по тем же дорожкам. И время от времени сможет видеть его".

Она отогнала слишком смелые мысли, боясь спугнуть удачу.

Ирине было легко. Она неслась, словно в детстве, по улице Жесвинска, вдыхая холодный сырой воздух. Ей было тепло, даже жарко. Она размотала шарф на шее, волосы развевались. Два мужика посторонились и засмотрелись ей вслед.

Вот оно, счастье!..

– Папа, я здесь задержусь!

– Насколько?

– Не знаю.

– Ты с ума сошла! Что ты там будешь делать, в этом… как его… Свинежске?

– В Жесвинске я буду работать.

– Кем?

– Уборщицей в части.

– У меня нет слов. Ирочка, опомнись. Я тебя прошу… Ох, была бы жива мама… Это же ужасно.

– Ничего ужасного. 85 рублей плюс паек. Плюс возможность бесплатно столоваться. Кстати, на территории части есть книжный, там уйма дефицитной литературы. Соловьев, Ницше, Даниил Андреев. Я просто глазам не поверила.

– Но как же твое педагогическое призвание? Коту под хвост?

– Мое призвание здесь. И у него есть имя.

– Это тот самый боец?

– Да.

– Кажется, я слишком тебе баловал.