Михайлов или Михась?

После того как мне запретили выходить на прогулки с другими заключенными, мое общение было крайне ограниченным. Тюремные новости я теперь узнавал только от своих соседей по коридору, когда мы вместе завтракали или ужинали. Тюремная администрация мне не раз предлагала питаться в камере. Эти предложения объяснялись заботой о моей безопасности, но я всякий раз отказывался и продолжал питаться вместе со всеми. Я не искал чьей-то дружбы или более тесных контактов, но и находиться постоянно в полной изоляции было тоже тяжело. К тому же иногда от других заключенных можно было услышать какую-то полезную информацию.

Вскоре после ареста мне довелось встретиться с консулом Израиля в Швейцарии Стеллой Раап. Эта дама приехала в тюрьму специально для встречи со мной, а к тому времени у меня кроме российского уже было израильское гражданство. Я ожидал, что она примет какое-то участие в моей судьбе, а вместо этого она привезла какую-то анкету, в которой было, если мне память не изменяет, семнадцать вопросов. Я ответил на все эти вопросы, и мадам консул, практически так меня и не выслушав, уехала. В Шан-Долоне некоторое время находился еще один заключенный израильтянин. Он говорил на русском языке, но наши встречи с ним ни у кого не вызывали подозрений. Тюремная администрация получила указание, чтобы было исключено мое общение с гражданами России. А поскольку этот человек являлся гражданином Израиля, хотя и русскоговорящим, то нам общаться никто не запрещал. Он тоже встречался с консулом. Однажды он подошел ко мне после обеда и сказал: «Знаешь, Сергей, консул опять приезжала, я ей сказал, что меня беспокоит судьба еще одного израильтянина. Она спросила, о ком я говорю, и я назвал твое имя. А консул мне говорит: “Кроме вас, в этой тюрьме других израильтян нет. Во всяком случае, я так считаю”». После этого разговора я понял, что на помощь мадам консул мне рассчитывать не приходится.

Были в тюрьме и просто интересные встречи. Однажды, а это было в то короткое время, когда мне еще разрешались совместные прогулки, ко мне подошел очень высокий худой человек. По-русски он спросил, на каком языке мне удобно с ним разговаривать. Я ответил, что русский язык меня вполне устроит. Этот человек пояснил: «Я слышал, что у вас есть израильское гражданство, поэтому, если хотите, можем говорить на иврите. Можно также говорить на английском, на немецком, на французском и даже на китайском. Все эти языки я знаю, как родной». Я удивился такому обращению и повторил, что русский язык меня вполне устраивает. После этого человек довольно церемонно представился: «На разных языках мое имя звучит по-разному, вы по-русски можете называть меня Владимир, а фамилия моя Дзержинский». Я на него взглянул, ему бы бородку – и вылитый Феликс Дзержинский. Необычна и интересна судьба этого поистине необыкновенного человека. Он сын старшего брата Железного Феликса. В начале тридцатых годов Владимир Дзержинский вместе со своей матерью был отправлен Менжинским в лагеря. Но матери удалось каким-то образом переправить Сталину письмо. Это был один из тех редких случаев, когда Сталин кого-то освобождал. Но мать долго не прожила, и Володю усыновила жена Дзержинского. На семейном совете решили, что парень должен пойти по стопам своего дяди, и он закончил высшую школу КГБ. Но чекистом так и не стал. Начались его мытарства по свету. Он учился в университетах Америки и Англии, потом отправился в Китай, где изучал восточную медицину. Человек блестящих способностей, он растратил свою жизнь впустую и сам это прекрасно понимает. Запутался в своих семейных отношениях: жена и дети в Швейцарии, жена и дети в Китае… После учебы в Китае занялся врачеванием, сошелся с одной из своих пациенток, а та обвинила его в изнасиловании. Вот так он и оказался в Шан-Долоне. Здесь с ним сыграли злую, я бы даже сказал, бесчеловечную шутку. Следователь, который вел дело Владимира, сказал ему на последнем допросе: «Господин Дзержинский, я убежден, что вы не насиловали свою пациентку, а связь ваша произошла по обоюдному согласию. Следствие по вашему делу закончено, подпишите вот этот протокол, и через несколько дней вас освободят. Только обещайте мне, что впредь будете более разборчивы в ваших связях с женщинами». Владимир от радости прослезился, горячо и долго благодарил следователя за то, что тот сумел разобраться в истине. Он вернулся в камеру, а на следующий день ему объявили, что его ждет суд и судить его будет большое жюри присяжных – 12 человек. По швейцарским законам большое жюри присяжных заседает только тогда, когда предполагаемый срок подсудимого не может быть меньше пяти лет. Потрясение обманутого было столь велико, что Дзержинский оказался в реанимации. Врачи его выходили, и ему все же пришлось предстать перед судом присяжных, которые признали его виновным. Сейчас, насколько я знаю, он отбывает срок наказания в одной из швейцарских тюрем и пишет книгу воспоминаний. Если эта книга увидит свет, не сомневаюсь, что она будет интересной и поучительной. Но мне с Дзержинским удалось встречаться только на прогулках в течение двух недель, а потом следователь Зекшен настоял на том, чтобы я гулял в полной изоляции, и меня для прогулок стали выводить на крышу. Крыша тюрьмы Шан-Долон представляет собой бетонный плац шириной метров пятнадцать и длиной более двадцати метров. На высоте двух с половиной – трех метров натянута металлическая сетка. Вот там я все два года и гулял в полном одиночестве. Если, конечно, не считать надзирателя. Понятно, что ни о какой моей безопасности никто и не думал, да и какие были основания предполагать, что в тюрьме на меня может быть совершено покушение? Глупость все это. Скорее всего, это просто была дополнительная мера психологического воздействия. Внизу играют в футбол грабители, убийцы, наркоманы, а ты в одиночестве под этой сеткой ходишь взад-вперед, ну точно как по клетке.

Вообще я думаю, что вся эта ситуация с якобы готовившимся на меня покушением была чистой выдумкой Зекшена. Он всем этим просто искусственно повышал значимость дела. Во время моих прогулок с внешней стороны тюрьмы постоянно дежурили три машины со спецназовцами. В тю-ремном дворе находился вертолет наготове. А в субботние и воскресные дни этот вертолет поднимали в небо над тюрьмой. На допросы меня вывозили в двух бронежилетах. Первый, легкий, предназначался для защиты от пистолетных выстрелов, а второй, тяжелый, – от автоматных. Возили меня на допросы всегда в бронированном автомобиле, это был либо «мерседес», либо БМВ, либо «ауди», а спереди и сзади шли еще две машины. Так что во Дворец правосудия каждый раз отправлялся целый кортеж. Во Дворце меня принимали четыре автоматчика и, не снимая с меня наручников, вели к следователю. Это путешествие было дополнительной издевкой. Меня не вели к следователю напрямую, а проводили по всем коридорам. С грохотом открывались двери, короче говоря, устраивался целый спектакль.

А какие на меня надевались наручники! Не простые, а прикованные к специальному поясу. То есть на меня надевали пояс, а потом руки заковывали в наручники, так что я рук даже поднять не мог. А перед допросом помещали в специальную клетку, где даже пошевелиться нельзя было от тесноты. Да что там пошевелиться, когда у меня руки прикованы, по сути, к поясу. Сижу, обливаюсь от жары и не могу даже пот с лица стереть. Иногда в клетке приходилось сидеть по нескольку часов, а перед допросом с Упоровым меня Зекшен продержал взаперти, скованного, целых семь часов. А на все мои протесты отвечали одно: «Мы не обязаны вам докладывать, когда начнется допрос».

Но что были эти допросы и унижения по сравнению с заседаниями Обвинительной палаты? На каждое из этих заседаний я отправлялся с надеждой. С надеждой на справедливость. Но, как выяснилось потом, все заранее было подготовлено. Никто не собирался слушать ни мои доводы, ни аргументы моих адвокатов. Меня не просто поражал, меня бесил неприкрытый цинизм Крибле, с которым он вел заседания палаты, с которым зачитывал решения по поводу того, что сейчас у следствия нет, но обязательно появятся новые доказательства моей вины.

Не в меньшей степени изощрялся и Зекшен. Он же не мог мне сказать открыто, что засадит меня за решетку. Но намекал достаточно прозрачно. «Учите французский язык, господин Михайлов», – советовал он мне всякий раз на прощание, давая понять, что еще долгие годы мне надо будет говорить в заключении по-французски. Частенько Зекшен попросту спрашивал: «Ну скажите сами, господин Михайлов, что вы ви-новаты, зачем вам меня мучить, я ведь все равно найду?» Да, этот цинизм следователя, прокурора, председателя палаты меня часто злил и даже выводил, хотя и не надолго, из равновесия. Но я не позволял себе расслабляться и никогда не впадал в депрессию. Моя камера была самой чистой в тюрьме, я каждый день драил ее до блеска. Занимался спортом, много читал, анализировал ситуацию, те документы, которые мне были доступны. Зекшен ждал, и говорил об этом открыто, моего срыва. Но напрасны были его ожидания. Я однажды ему даже сказал: «Господин Зекшен, вам проще убить меня, потому что сломать все равно не удастся».

Что мне помогло все это выдержать? Я обычный человек, меня иногда посещали и сомнения и отчаяние. Поддерживалали меня вера в собственную невиновность? Безусловно. Но я предполагал, что следствие может пойти на любой подлог и тогда невиновность доказать будет трудно, если не сказать – невозможно. А выстоять, выдержать все, по большому счету, помогла мне вера в Бога.

Глава третья

«ВЫ НЕ УБИВАЛИ ЛИСТЬЕВА?»

Документы уголовного дела № Р9880/96

Генеральная прокуратура Российской Федерации г. Москва, ул. Б. Дмитровка, 15а

11.08.97. №18/171837-97

Федеральный департамент правосудия и полиции Швейцарской конфедерации

Отдел по международным делам

Секция международной судебной взаимопомощи Господину П. Госэну

Уважаемый господин Госэн!

Генеральная прокуратура Российской Федерации свидетельствует свое уважение Федеральному департаменту правосудия и полиции Швейцарской Конфедерации и имеет честь сообщить следующее. В соответствии с обращением об оказании юридической помощи и в связи с имевшейся предварительной информацией о незаконном уничтожении уголовного дела, по которому Михайлов С.А. был осужден в 1984 году, а также об уничтожении базы компьютерных данных о его судимости и аресте в 1989 году, мною 9 июня 1997 года было возбуждено уголовное дело. Предварительное следствие по нему проводилось следователем по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Российской Федерации.

…2 августа 1984 года Президиумом Московского городского суда он (Михайлов. – О.Я.) был осужден по ст. 93 ч. 2 к трем годам условно. 7 декабря 1989 года Михайлов арестован следственным управлением Главного управления внутренних дел г. Москвы по обвинению в преступлении, предусмотренном статьей 95 часть 3, предусматривающей ответственность за вымогательство государственного, кооперативного или общественного имущества… Освобожден из-под стражи 30 июля 1991 года по постановлению прокуратуры г. Москвы. Данное уголовное дело в отношении Михайлова прекращено по пункту 2 статьи 5 УПК РСФСР за отсутствием в его действиях состава преступления.

Как следует из справки оперативно-справочного отдела ГУВД Московской области, гражданин Михайлов не значится в розыске, объявленном правоохранительными органами Российской Федерации.

Следствием установлено, что в зональном информационном центре ГУВД г. Москвы и информационном центре ГУВД Московской области сведения о судимости Михайлова С.А. в 1984 году… о его аресте в 1989 году и освобождении из-под стражи в 1991 году НЕ УНИЧТОЖЕНЫ (выделено мной. – О.Я.).

Принятое решение о прекращении дела по указанным основаниям признано законным и обоснованным. Тем самым считаю, что российская сторона в полном объеме выполнила обращение следственного судьи господина Жоржа Зекшена об оказании юридической помощи по делу, касающемуся Михайлова С.А.

К сожалению, с января 1997 года и до настоящего времени мы не можем получить от швейцарских компетентных властей ответ на обращение следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Петра Трибоя об оказании аналогичной помощи по поводу проверки банковского счета Владислава Листьева, убитого 1 марта 1995 года в Москве. По этому же вопросу через Министерство иностранных дел России в мае 1997 года за моей подписью направлялось обращение в адрес федераль-ного прокурора Швейцарской Конфедерации Карлы дель Понте. Но и это обращение осталось пока без ответа.

Примите, господин Госэн, уверения в моем весьма высоком к Вам почтении.

Заместитель генерального прокурора Российской Федерации М.Б. КАТЫШЕВ

Республика и кантон Женевы Судебные органы

Офис судебного следователя Женева, 22 октября 1997 года площадь Бург де Фур, 1.

Судебный следователь: г-н Ж. Зекшен Секретарь суда: мадам В. Портье

Протокол судебного заседания

В присутствии господина Питера Ж. Трибоя – следователя по особо важным делам прокуратуры Российской Федерации. Присутствует по решению от 27 мая 1997 года.

В сопровождении переводчицы – мадам Натальи Козиенко.

В присутствии переводчицы – мадам Коринн Биллод, приведена к присяге.

В присутствии адвокатов Ральфа Освальда Изенеггера, Алека Реймона.

Господин Сергей Михайлов обвинен, привезен из тюрьмы, дает показания.

Судебный следователь сторонам:

Сегодняшнее заседание проводится по просьбе Генеральной прокуратуры Российской Федерации.

Вопрос:

Где находился господин Михайлов в период с февраля по апрель

1995 года?

Господин Михайлов:

С середины 1993 года и по настоящее время я не возвращался в Россию. С февраля по июнь 1995 года я официально находился в Австрии. С июля 1995 года моя семья и я поехали на каникулы в Испанию. С сентября 1995 года моя семья переехала в Швейцарию.

Вопрос:

Знает ли господин Михайлов Владислава Листьева? Если да, то при каких обстоятельствах вы познакомились, какие между вами отношения?

Господин Михайлов:

Я знаю господина Листьева с момента его появления не телеэкране. Я не знаю господина Листьева лично, мы никогда не встречались.

Вопрос:

Что знает господин Михайлов об убийстве господина Листьева?

Господин Михайлов:

Я узнал об обстоятельствах убийства Листьева по публикациям в прессе.

Вопрос:

Как объяснит господин Михайлов информацию в российской и иностранной прессе о его причастности или причастности группировки «Солнцевская» к убийству Владислава Листьева?

Господин Михайлов:

Я ничего не могу сказать о группировке «Солнцевская» ввиду того, что я ничего не знаю о существовании такой группировки. Что касается слухов о моей причастности к убийству господина Листьева, то я считаю, что мои конкуренты хотят смешать меня с грязью.

Вопрос:

Может ли господин Михайлов посоветовать что-нибудь российским правоохранительным органам в отношении раскрытия убийства Листьева?

Господин Михайлов:

Мой ответ следующий. Надо действовать, как в криминальных романах: искать человека, которому выгодно это преступление. Я ничего не могу сказать точно.

Вопрос:

Есть ли у господина Михайлова знакомые или друзья в России или Израиле, которые связаны с телевидением? Если есть, какие вопросы они обсуждают вместе?

Господин Михайлов:

У меня нет таких знакомых и друзей.

Вопрос:

Есть ли у господина Михайлова знакомые или друзья с коммерческими интересами к телевидению?

Господин Михайлов:

У меня таких друзей нет.

Вопрос:

Следствие располагает информацией, что господин Михайлов обсуждал возможность трансляции российского телеканала 2х2 в Израиле. Он хотел пустить рекламу на израильские товары на русском языке. Что вы можете сказать по этому поводу?

Господин Михайлов:

Я помню, что ко мне обращались с предложением по поводу израильского телевидения, но оно было такое неубедительное, что я отказался. С такими обращениями ко мне обращались десятки лиц в Израиле, мне иногда приходилось отказываться от 10—15 предложений в день.

Вопрос:

Знает ли господин Михайлов Сергея Федоровича Лисовского?

Господин Михайлов:

Знаю только по сообщениям прессы, лично с ним не знаком.

Вопрос:

Знает ли господин Михайлов Вячеслава Иванькова по кличке

«Япончик» и Тохтахунова Алимжона по кличке «Тайванчик»? Какие у него отношения с данными лицами?

Господин Михайлов:

О господине Иванькове знаю только через прессу, лично с ним не общался. Господина Тохтахунова не знаю.

Вопрос:

Господин Михайлов может задать вопросы или сообщить следствию важные сведения?

Господин Михайлов:

Я хотел бы попросить господина Трибоя обсудить с генеральным прокурором России вопрос о происхождении ложных документов, которые были переданы в следственные органы Женевы по моему делу. В начале следствия были проблемы с переводом, и пресса воспользовалась этим.

В следственной процедуре используются документы, полученные из России не вследствие судебных поручений.

Я также заявляю о нелегальном приезде в Швейцарию майора милиции Николая Упорова, который дал против меня ложные показания.

Я прошу генерального прокурора России подтвердить, что в отношении меня нет никаких компрометирующих документов в РУОПе.

Я надеюсь, что настоящий протокол будет передан состязательной стороне. Я даю согласие на то, чтобы копия настоящего протокола была передана господину Трибою.

После перевода ознакомился, в чем и подписываюсь С. Михайлов.

* * *

Появлению в Женеве следователя российской Генпрокуратуры Петра Трибоя предшествовало множество событий. Еще в начале 1997 года на одном из допросов следователь Зекшен заявил Михайлову, что с ним хочет встретиться представитель прокуратуры России.

– Ну, что вы на это скажете, господин Михайлов? – по обыкновению растягивая слова, спросил Зекшен, вероятно, в полной уверенности, что Сергей откажется.

– Не вижу никаких оснований возражать против этой встречи. Если хочет поговорить со мной, пусть приезжает, – спокойно ответил Михайлов.

Зекшен должен был оформить соответствующие документы, но, получив согласие Михайлова на беседу с Трибоем, моментально потерял к этому всякий интерес. Вот если бы подследственный отказался встречаться с работником российской прокуратуры, тогда дело другое – можно было бы этот отказ объяснить тем, что в России Михайлов совершил злодеяние и теперь опасается правоохранительных органов этой страны.

В тот же самый период по своим адвокатским делам побывал в прокуратуре Сергей Пограмков. Запрашивая какой-то необходимый ему документ, Пограмков выслушал упрек: что вот, мол, документы требуете, а ваш подзащитный не хочет встречаться с нашим следователем. Зная от швейцарских адвокатов об ответе Михайлова по этому поводу, Пограмков уверил работников прокуратуры, что ни-какого сопротивления этой встрече Михайлов не оказывает. И вновь полетели в обе стороны официальные письма. Конечно, у женевских властей не было ни малейших оснований отказывать Трибою в допросе. Но женевцы хотели получить из России хоть какой-нибудь документ, подтверждающий вину Михайлова. И тогда Зекшен попросил Департамент полиции направить в Россию официальный запрос по поводу сведений о преступлениях Михайлова, якобы уничтоженных в компьютерной базе МВД. Эта очередная инсинуация против Михайлова была состряпана «гением» Упорова и Зекшена.

На одном из допросов Зекшен задал Упорову вопрос, почему, на его взгляд, правоохранительные органы России присылают в Швейцарию документы, из которых следует, что Михайлов не имеет судимости и правоохранительными органами не преследуется. Упоров ответил, что Михайлову удалось стереть из компьютерной базы МВД России все данные о себе и потому в информационных центрах он не числится. Выслушав такое утверждение, Сергей Михайлов задает резонный вопрос:

– Но ведь ответы приходят не только по линии милиции, но и из прокуратуры. Или вы полагаете, что и в прокуратуре Российской Федерации я уничтожил все данные о себе?

На этот вопрос последовал ответ, столь же глупый по форме, как «смелый» по содержанию: прокуратура-де в России не обладает полнотой юридической власти и не располагает должной информационной базой.

Российская прокуратура не стала заверять швейцарскую юстицию в том очевидном факте, что является органом надзорным. Здесь просто, как сказано в ответе заместителя прокурора России Катышева, возбудили уголовное дело, провели тщательное расследование и сообщили, что все данные о Сергее Михайлове, которые должны быть в информационных центрах, находятся на месте, никем не уничтожались. Ответом на упрек заместителя прокурора, со-держащийся в заключении письма, стало приглашение следователя Трибоя в Женеву.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Все допросы Упорова проводились посредством видеомонитора, но слышимость была хорошей, и я мог разобрать не только все вопросы и ответы, но и реплики, которыми обменивался Зекшен с Упоровым. Меня возмутило, что следователь конструирует вопросы таким образом, что в самих этих вопросах содержится ответ-подсказка. Однажды я не выдержал и прямо заявил об этом следователю: «Господин Зекшен, вы же подсказываете свидетелю ответы, разве так можно?» На что Зекшен мне ответил, что такова процедура ведения допроса и я не имею права в ход этой процедуры вмешиваться.

В октябре 1997-го Зекшен вызвал меня на допрос и представил мне следователя Генеральной прокуратуры России Петра Трибоя. После прохождения всех необходимых формальностей вопросы мне начал задавать швейцарский следователь. Я был удивлен и не счел нужным скрывать удивления:

«Петр Георгиевич, что происходит, почему вы сами не задаете мне своих вопросов? Дело в том, что я, пользуясь своим правом молчания, не отвечаю на вопросы следователя Зекшена, о чем мной сделано официальное заявление». Трибой ответил, что такова процедура ведения допросов в Женеве. Он добавил, что все вопросы, которые задает следователь Зекшен, подготовлены им, Трибоем, и убедительно попро-сил меня не отказываться от ответов. Я заметил, что буду считать, что вопросы задает мне российский следователь, и согласился отвечать. В ходе допроса я еще несколько раз обращался к господину Трибою и видел, как злило это Зекшена. Но на все вопросы я все же ответил: мне скрывать было нечего. Газетные статьи, связывавшие мое имя с убийством Листьева, я расценивал просто как очередную клевету, которая меня, собственно, не очень-то уже и удивляла. К тому времени я привык, что любое преступление в России непременно пытаются так или иначе связать с моим именем.

В газетах мне очень часто приходилось видеть рубрику

«журналистское расследование». Иногда я поражался тому, как журналисты способны раскопать факты, не известные никому. Но в отношении меня никаких журналистских расследований никогда не проводилось. Газеты и телевидение с удовольствием использовали любую сплетню или вымысел и не собирались ничего проверять.

Их не интересовало, что к моменту убийства Листьева я уже несколько лет как покинул Россию, что я никогда не был знаком с этим человеком и не имел никаких дел с телевидением. К убийству Листьева я имел точно такое же отношение, как и ко всем другим преступлениям, которые пытался «навесить» на меня Зекшен.

* * *

В декабре 1989 года в Москве арестовали шестерых работников кооператива «Фонд». Среди арестованных значился и Сергей Михайлов. Всем шестерым мерой пресечения было избрано содержание под стражей, и Сергей Михайлов провел в Бутырской тюрьме без малого два года. Именно к этому периоду следует отнести появление в оперативных сводках московской милиции и в советской печати многочисленных, изобилующих подробностями сведений о так называемой Солнцевской преступной группировке.

Документы уголовного дела № 32646

«…В феврале—марте 1989 года я был в командировке в ФРГ. 5 марта мне позвонила главный бухгалтер кооператива Майорова и сообщила, что за последние 10 дней имели место несколько случаев посещения кооператива неизвестными лицами с целью шантажа, вымогательства и угроз в мой адрес. Также было сообщено, что за членами моей семьи установлена слежка на машинах неизвестными мужчинами крепкого телосложения.

Я вылетел в СССР 10 марта 1989 года. Мой знакомый Аркадий Марголин порекомендовал мне людей, способных защитить меня и мою семью от подобных посягательств. На следующий день ко мне явились ранее мне незнакомые Виктор Аверин и Сергей Михайлов… указанные люди оговорили суммы платы охранникам. После этого шантаж и угрозы мне и моей семье прекратились.

Летом 1989 года Михайлов С.А. и Аверин В.С. выехали в ФРГ по приглашению моего партнера А. Хекка, где последний, по моей просьбе, оформил на них две автомашины “вольво-744”, то есть приобрел для них.