Михайлов или Михась?

После размышлений я пришел к выводу, что я не должен отвечать на вопросы, географически не касающиеся Швейцарии. Я отказываюсь таким образом отвечать на вопрос следователя, имел ли я в 1992 году банковские счета за границей. Но я отвечаю, что в

1992 году я не имел банковских счетов в Швейцарии.

Вопрос следователя г-ну Михайлову:

Подтверждаете ли вы, что в 1992 году вы не заключили ни одной сделки в Швейцарии и за границей?

Ответ г-на Михайлова:

Я подтверждаю, что не заключил ни одной сделки в 1992 году ни в Швейцарии, ни за границей. В то же время я хочу сформулировать следующее заявление.

Я готов отвечать на все вопросы судебного следователя, связанные с моей коммерческой деятельностью в Швейцарии. Но я не намерен отвечать на вопросы следователя, касающиеся моих коммерческих дел за границей.

Я не хочу сказать, что я вообще не собираюсь отвечать на вопросы, но я хочу сказать, что я не хочу отвечать на вопросы о моих частных делах. Я считаю, что я не совершил никаких преступных действий за границей.

Вопрос судебного следователя г-ну Михайлову:

Вы считаете, что сообщение следователю данных, касающихся банковских счетов или коммерческих дел, касаются только вас лично?

Ответ г-на Михайлова:

Я считаю, что вопросы, касающиеся моих банковских счетов, относятся к моей коммерческой деятельности, и я не намерен сообщать следователю сведения, касающиеся моих банковских счетов, и информацию о банковских учреждениях, расположенных за пределами Швейцарии.

Республика и кантон Женева Судебная власть

Кабинет судебного следователя

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА

Сегодня, 13 февраля 1997 года, между 17.00 и 17.05 позвонила какая-то женщина, говорившая взволнованным голосом и не представившаяся. Эта женщина говорила о том, что она прочитала в газетах, что господин Зекшен ведет поиск денежных средств по делу Михайлова. Она сказала, что знает, где находятся денежные средства в Женеве, и что некоторые люди боятся об этом говорить. Эта женщина звонила из телефонного автомата, и в послед-нюю минуту секретарь суда попросила ее быстро назвать место, в котором находятся упомянутые средства. Но женщина была так взволнована, что только сумела произнести отрывки каких-то непонятных слов.

Секретарь суда попросила ее написать письмо судебному следователю, на что женщина ответила: «Я сейчас это сделаю», – и на этом разговор прервался.

О чем и свидетельствую Секретарь суда Бедоне.

Через курьера

Господину Жоржу Зекшену, судебному следователю Дворец правосудия, площадь Бург де Фур, 1

Женева, 28 июля 1997 года

Касательно: № Р9980\96, господин Сергей Михайлов Господин следователь.

Настоящим письмом я извещаю вас, что господин Михайлов намерен воспользоваться отныне своим правом на молчание, вследствие чего он отказывается участвовать в назначенном на завтра заседании.

При этом мой клиент согласен участвовать во всех актах состязательного следствия, которого он собирается добиваться.

Его позиция мотивирована следующими обстоятельствами: Медленное ведение следствия (на что повторно указывается). Его сугубо обвинительный характер с незначительными вопро-

сами.

Отказ слушания любого свидетеля со стороны защиты. Условия, выдвигаемые судебным следователем на слушании, со-

блюдение которых означало бы допущение давления со стороны судебного следователя.

Статья, появившаяся в русской прессе 22 июля (оригинал прилагается к настоящему письму), свидетельствующая в очередной раз о нарушении секретности следствия (публикация фотографий и показания Левинсона).

Вам уже было предложено дать объяснение по поводу того очевидного на сей раз факта, что кампания по дискредитации, жертвой которой стал господин Михайлов, получает поддержку из женевских источников.

Примите, господин следователь, уверения в моем совершенном почтении.

Ральф Освальд Изенеггер, адвокат.

* * *

Каждый допрос Зекшена превращался для Михайлова в психологический поединок. Несмотря на возражения самого Сергея и его адвокатов, его по-прежнему вывозили на допросы, предварительно облачив в два бронежилета. Они натирали тело, образовывая незаживающие язвы. Особенно тяжело было переносить эти бронежилеты летом. Но следователь оставался неумолим. Каждый раз, выслушав очередные претензии своего подследственного, Зекшен заявлял с неизменной улыбкой:

– Господин Михайлов, это делается в ваших же интересах. У нас есть сведения, что на вас готовится покушение, и мы обязаны вас оберегать. Я ведь тоже принимаю меры необходимой безопасности – езжу, например, теперь только в бронированной машине. Но я же не жалуюсь.

Однажды, когда Михайлова привезли на очередной допрос во Дворец правосудия, он увидел, что следователь сидит у открытого окна и любуется природой.

– Господин Зекшен, вы так осторожны, ездите, как вы мне сказали, на бронированном автомобиле, а окно оставляете открытым. Я вот сделаю сейчас два шага и выпрыгну в окошко, тем более что высота здесь небольшая, – сказал Сергей.

– Благодарю вас за подсказку, господин Михайлов, – сухо заметил Зекшен.

А когда Сергея привезли на очередной допрос, он увидел, что стекло в кабинете отливает синевой.

– Бронированное, – самодовольно улыбнувшись, пояснил следователь, заметив взгляд Михайлова. – Так что выпрыгнуть в это окно вам теперь будет затруднительно.

Для Зекшена то были дни его взлета, дни триумфа. Сразу же после того, как стало известно, что судебный следователь Жорж Зекшен возбудил уголовное дело против русского Сергея Михайлова, газеты запестрели пространными сообщениями. Стараниями журналистов Зекшен в один день превратился в одного из самых талантливых, перспективных и подающих надежды юристов Швейцарии. А один из репортеров даже разразился таким цветистым сравнением: «Наш молодой магистр юриспруденции не только выловил у берегов Женевского озера крупнейшую рыбу международной пре-ступности. Он сумеет эту рыбу очистить и зажарить».

Готовясь к каждому очередному допросу, Зекшен был прежде всего озабочен тем, чтобы расставить ловушки для Михайлова. То он зачитывал ему записку о телефонном звонке неизвестной женщины, которая якобы знает, в каких местах Михайлов прячет свои деньги, и ждал, какова будет реакция. То заявлял, что в преступной организации, которую возглавлял Михайлов, теперь идет борьба за передел власти, а один из ближайших друзей Михайлова убит. Произнеся эту тираду, Зекшен замер: ему чрезвычайно важно было, что ответит на это подследственный. Ведь все ответы Михайлова после допросов становились предметом тщательного изучения психологами. И если бы, допустим, Сергей поинтересовался, кто именно из его друзей убит, то наверняка психологи сделали бы соответствующий вывод о том, что-де Михайлов допускает возможность убийства какого-то из друзей, так как в криминальном мире, к которому он принадлежит, такие события не редкость.

Но на все эти «ловушки» Сергей не реагировал, чем порой доводил Зекшена до исступления. «Господин Михайлов, ну почему вы молчите?!» – срываясь на бабий визг, кричал следователь, вмиг теряя свой внешний лоск и респектабельность. Но именно в такие моменты Сергей успокаивался, понимая, что выиграл у следователя очередной психологический раунд.

Собственно говоря, спокойствие пришло к Сергею после того, как во время одного из первых допросов полицейские сделали попытку его завербовать.

– Господин Михайлов, мы знаем, что вы в России человек очень влиятельный, вхожи в высокие сферы. Мы хотели бы, чтобы вы поделились с нами своими сведениями о преступном мире России, о высших чиновниках государства. Если вы не хотите возвращаться к себе на родину, мы могли бы изменить вам внешность с помощью пластической операции, выдать новые документы и отправить вас жить в какое-нибудь отдаленное, но весьма привлекательное местечко.

– Вы, вероятно, имеете в виду мое экономическое влияние, – уточнял Сергей, словно не замечая того, что его пытаются так топорно вербовать.

В те дни он и предположить не мог, что его заключение в тюрьме Шан-Долон растянется на долгих два с лишним года. Зато Зекшен после нескольких допросов прекрасно понял, что в общении с этим человеком ему нужны серьезные аргументы, а запугиваниями и шантажом он попросту ничего не добьется. Он пытался вывести Михайлова из себя тем, что бесконечно повторял одни и те же вопросы, на которые уже получил исчерпывающие ответы. Так, допросы по поводу нарушения Михайловым визового режима и попытки незаконного приобретения недвижимости продолжались целых полгода, хотя к этому моменту в распоряжении следствия были и прошение Михайлова о предоставлении ему вида на жительство в Швейцарии, и документы, подтверждающие, что покупку виллы он предполагал осуществить при помощи адвоката.

Потом Зекшен резко сменил тактику. Он не вызывал Михайлова на допросы по нескольку недель, а когда Сергея привозили во Дворец правосудия, следователь капризным тоном вопрошал, поправляя прическу плавным, чисто женским движением: «Господин Михайлов, ну почему вы никогда не скажете, как я выгляжу?»

Среди заключенных тюрьмы Шан-Долон ходили упорные слухи о своеобразных сексуальных пристрастиях Зекшена, и Сергей старался не реагировать на подобные вопросы, попросту оставляя их без внимания. Был однажды период, когда следователь не вызывал Сергея на допрос в течение двадцати дней, а когда наконец вызвал, то, лучезарно улыбаясь, словно сообщая приятную новость, заявил:

– Сегодня, господин Михайлов, наш допрос будет чрезвычайно коротким.

– Господин следователь, вы не вызывали меня на допрос двадцать дней, а теперь заявляете, что допрос будет коротким. Вы, должно быть, забываете, что я нахожусь в тюрьме.

– Вот видите, господин Михайлов, вы думаете только о себе.

Вы даже не поинтересуетесь, где я был все это время.

– Да я знаю, что вы были в отпуске, – ответил Сергей, – но я вправе рассчитывать, что после отпуска вы проведете допрос и я смогу вам дать исчерпывающие ответы, доказывающие мою невиновность.

– Нет, господин Михайлов, – возразил Зекшен. – Сегодня у меня нет времени для долгого допроса. Мне нужен дантист, и я вынужден вас покинуть.

– Гинеколог тебе нужен, – не выдержал Сергей, и переводчица бесстрастно перевела его реплику.

– Он так и сказал? – изумился следователь и, покрывшись красными пятнами, выкрикнул: – Допрос окончен. Сейчас вы вернетесь в тюрьму.

Наконец настал тот день, когда следователь задал Михайлову первый вопрос о его конкретных коммерческих делах. Но напрасно Сергей решил, что эти допросы ускорят дело. По поводу только одной из его фирм Зекшен допрашивал его ровно три месяца. «У меня пять фирм, и если на вопросы по поводу каждой у него будет уходить столько времени, то только на допросы, связанные с моими фирмами, у него уйдет полтора года», – сделал вывод Михайлов. Именно после этого он отказался отвечать на вопросы Зекшена, заявив, что предпочитает использовать свое право на молчание.

* * *

И был судья из их судей.

Из «Сказок 1001 ночи»

Документы уголовного дела № Р9980\96

Решение Федерального суда Швейцарии № 1Р.279\1997

СУД ОБЩЕЙ ЮРИСДИКЦИИ

17 июня 1997 года

Вынесенное на основании протеста, предъявленного Сергеем Михайловым, в настоящее время заключенного в тюрьме Шан– Долон, против постановления Обвинительной палаты апелляционного суда кантона Женева от 11 апреля 1997 года в рамках процесса генерального прокурора кантона Женева против кассатора.

Решением от 11 апреля 1997 года Обвинительная палата апелляционного суда отказала в удовлетворении ходатайства о предварительном освобождении и продлила предварительное заключение Михайлова до 11 июля 1997 года. Рассматривая известные обвиняемому материалы дела в закрытом судебном заседании, Обвинительная палата апелляционного суда решила, что обвинения, предъявляемые кассатору по ст. 260 УК, являются убедительными, учитывая, в частности, свидетельские показания Упорова, сотрудника МВД, регионального управления города Москвы по борьбе с организованной преступностью, который подтвердил, что Михайлов является руководителем преступной организации «Солнцевская».

В данном случае Обвинительная палата апелляционного суда указала на материалы, на основании которых она сделала вывод о наличии достаточных подтверждений нарушения ст. 260 УК. Она не проигнорировала документы, представленные по этому поводу кассатором, но отклонила их, так как они не могли доказать, что Михайлов не является лидером преступной группировки «Солнцевская», и оправдать его немедленное освобождение.

Кассатор представил документы от различных российских органов власти, из которых следует, что против него не возбуждено уголовное дело в России. Но этих документов недостаточно для того, чтобы отвести подозрение в виновности. Документ, в котором говорится, что на кассатора не заведено досье криминалистического учета, свидетельствует лишь о том, что на основании российского законодательства он не был осужден в течение последних трех лет с момента выдачи данного документа, который в свою очередь не указывает на возможные предыдущие осуждения по уголовному делу.

Тот неопровержимый факт, что в настоящее время против Михайлова не возбуждено ни одного уголовного дела в России, ОБЪЯСНЯЕТСЯ БЕЗДЕЙСТВИЕМ СООТВЕТСТВУЮЩИХ ОРГАНОВ ВЛАСТИ В РОССИИ. ДАЖЕ МОЖНО СКАЗАТЬ, ИХ БЕССИЛИЕМ (выделено мной. – О.Я.), и никак не уменьшает силу предъявленных ему обвинений.

На основании вышесказанного Обвинительная палата апелляционного суда на данной стадии процесса никак не могла не отметить существования серьезных подтверждений причастности кассатора к преступной организации (ст. 260 УК).

Напротив здания швейцарского Дворца правосудия сгрудились журналисты. Спасаясь от хлынувшего дождя, они укрылись под аркой старинного особняка, «ощетинившись» мощными телевиками своих фотоаппаратов и кинокамер. Перед дверью в зал судебных заседаний трое полицейских производили тщательный досмотр всех входящих, включая адвокатов. И диктофон, и фотоаппарат были изъяты у меня самым решительным образом. Один из полицейских кивнул на табличку, извещающую, что в зал нельзя проносить никакую аппаратуру, работающую от батареек. На мои попытки объяс-нить, что для прессы должны быть сделаны исключения, полицейский вполне резонно возразил:

– Мсье, мы не издаем законов и приказов, мы лишь их исполняем. Поторопитесь, мсье, заседание сейчас начнется.

Я глянул вверх, туда, где на лестнице стояли с десяток автоматчиков-полицейских, и вошел в зал, где в этот момент усаживались на свои места судьи Обвинительной палаты. Открылась боковая дверь, вооруженные охранники ввели высокого, крепко сложенного человека, одетого в строгий темный костюм.

– Здравствуйте, господин Михайлов, – поприветствовал его председательствующий судебного заседания. – Мы начинаем.

Вот так я впервые увидел Сергея Михайлова. И хотя он сидел лицом к суду, а следовательно, спиной к залу, успел заметить, насколько он бледен. За несколько часов до судебного заседания я узнал, что в тюрьме Шан-Долон, где содержится Сергей, он длительное время лишен прогулок на свежем воздухе. Чего уж тут удивляться бледности его лица.

Между тем судебное заседание шло своим чередом. В довольно просторном зале, отделанном светлым деревом и с огромным зеркальным стеклом-окном за спинами судей, первыми начали выступать адвокаты. Таков порядок. Сначала выступают представители стороны, подавшей ходатайство. В данной ситуации защита Сергея Михайлова обратилась в суд с просьбой рассмотреть их ходатайство об освобождении своего подзащитного, и потому все три адвоката, присутствовавшие на заседании Обвинительной палаты, выступали прежде, чем слово предоставили прокурору. Очень мне хотелось увидеть следователя Жоржа Зекшена, но по существующему закону следователь в зале суда не присутствует.

Буквально накануне, когда стало известно о дате слушания дела в Обвинительной палате, Жорж Зекшен вызвал на допрос Сергея. Прилетев в Женеву, я, даже не заезжая в гостиницу, отправился на бульвар Филосов, где размещался офис адвоката Ральфа Изенеггера. Отворив тяжелую дубовую дверь и привычно улыбаясь, секретарша проводила меня в просторную комнату ожидания, сообщив по дороге, что мэтр Изенеггер уехал рано утром, с тех пор не звонил, и потому неизвестно, когда вернется. Но поскольку она предупреждена о приезде господина журналиста, то я могу обождать возвращения мэтра в его офисе. Терпеливо выждав, пока я выбирал себе местечко поуютнее, секретарша осведомилась, какой я предпочитаю кофе, на мое желание выпить чаю отреагировала весьма своеобразной фразой: «О, понимаю, должно быть, мсье в дороге простудился», – и удалилась. Кляня себя, что не заехал в гостиницу, я прождал Ральфа больше двух часов. Он явился, явно чем-то озадаченный, и, едва со мной поздоровавшись, прошел к себе в кабинет, куда меня пригласили только полчаса спустя. На ломаном русском языке Изенеггер объяснил мне, что сегодня произошли «непонятные вещи» и ему нужно было самым срочным порядком проконсультироваться со своими коллегами – Алеком Реймоном и Ксавье Манье. Ральф сообщил, что он только что вернулся из тюрьмы, где присутствовал на допросе Сергея Михайлова следователем Зекшеном.

– Непонятно, для чего следователю понадобился этот допрос, – поделился со мной защитник. – Вопросы были ничего не значащими, более относящимися к биографии господина Михайлова и уж никак не имеющими отношения к делу. Ты понимаешь, он расспрашивал его, когда родился, когда женился, с такой заинтересованностью, как будто в первый раз увидел. Понятно, что этот допрос, хотя допроса как такового вовсе не было, понадобился ему для какого-то тактического хода. Что-то он придумал.

– Почему ты так думаешь, Ральф?

– Не только я так думаю, так думают и Алек и Манье. Понимаешь, последнее время Зекшен Сергея почти не допрашивает. Да ему и некогда. Он все время в разъездах. То в Израиле, то в США, то в Австрии, то вообще неизвестно где. Но каждый раз перед заседанием Обвинительной палаты он проводит допрос, и потом в суде прокурор ссылается на то, что у следствия появились новые факты, которые они оглашать не хотят, но на основании которых требуют продления содержания под стражей.

– Так что же тебя удивляет? Ты же сам говоришь, что допросы Зекшен проводит накануне заседания Обвинительной палаты, вот и теперь он сделал то же самое.

– Не совсем. Раньше это были достаточно формальные, но все же допросы, на которых он хоть о чем-то спрашивал по делу. А сегодня, как я тебе уже сказал, он, видимо, просто вызвал Сергея, чтобы зафиксировать факт процедуры допроса.

– Значит, ты полагаешь, что Обвинительная палата отклонит ваше ходатайство об освобождении?

– Как ты любишь задавать неудобные вопросы, – недовольно поморщился Ральф. – Пойми наконец, даже в более простой ситуации я не мог бы тебе ответить однозначно или дать стопроцентную гарантию. Ведь решают судьи. Наша позиция ослаблена тем, что мы не знаем, что находится в досье у Зекшена. Да, мы скрупулезно собираем все документы, а они свидетельствуют о полной невиновности Сергея. Я надеюсь, что, рассмотрев эти документы, судьи поймут, что нет никакой мотивации держать Михайлова в тюрьме. Конечно, я не рассчитываю, что они освободят его полностью прямо сейчас, но вполне могут выпустить на свободу под подписку о невыезде или под денежный залог.

В тот послеобеденный час, когда мы беседовали в офисе Ральфа Изенеггера, ни он, ни его коллеги-адвокаты не знали, какой казуистический ход придумал Зекшен при поддержке Кроше. Только поздним вечером в адвокатскую контору, где работал Ральф, поступило сообщение из следственных органов, что Зекшен своей единоличной властью изъял из досье Михайлова все документы, опровергающие обвинение. Аргументация этого была столь же беззаконна, как, собственно, и само решение. Все представленные защитой документы, по мнению Зекшена, – фальшивка. Да, имеются печати и подписи ответственных работников, несущих за эти подписи и печати юридическую ответственность, но следователь неумолим: он допускает (только допускает!) мысль о том, что бланки, печати, подписи могут не быть подлинными. В таком случае Михайлов подкупил людей, предоставивших в распоряжение следствия аффидевиты. Каким образом мог это сделать человек, находящийся в тюрьме и даже на прогулки выводимый в одиночестве, следователь не комментирует. Он этого процесса не ис-следовал. Он в нем просто убежден. И призывает разделить свои убеждения и прокуратуру, и суд.

Но об этом решении вечером знали только адвокаты. Манье появился во Дворце правосудия минут за десять до начала заседания Обвинительной палаты. Был он хмур, против обыкновения, неразговорчив, облачившись в мантию, которую достал из портфеля, прошел к своему месту в зале суда и тут же зашуршал извлеченными из того же портфеля бумагами. Слово ему предоставили первому, и он сразу обрушился на судей и прокурора:

– Я допускаю мысль, что швейцарская юстиция осторожна, что она напугана некой угрозой со стороны Восточной Европы и пытается от этой угрозы защититься. Я даже могу понять, что, защищаясь от этой угрозы, швейцарская юстиция как метод защиты выбрала излишнюю строгость, – говорил Манье. – Но нет такой цели и нет такой ситуации, которые позволили бы нарушать закон. Откуда сложилось мнение, что Сергей Михайлов представляет собой какую-то опасность для Швейцарии? Это мнение сложилось только на основании выводов следователя Зекшена. Следователя, который вышел за рамки своей роли и вместо того, чтобы представить суду доказательства, обвиняет Михайлова, то есть берет на себя полномочия не следователя, но суда. Исчерпав свои аргументы, Михайлов отказался отвечать на вопросы Зекшена. И тогда следователь мотивирует свою просьбу перед судом о продлении заключения тем, что обвиняемый должен говорить. Но ни в одной демократической стране не отменено право на молчание.

Сергей Михайлов обратился в европейский суд в Страсбург, – продолжал свою речь бельгийский адвокат. – Это обращение не является протестом против ваших мер. Это нормальная реакция человека, в отношении которого нарушается закон. Вы хотели привлечь к делу Михайлова внимание всего мира. Полагаю, что теперь, после обращения в Страсбург, на это дело сможет взглянуть весь мир.

Адвокат Алек Реймон был более лаконичен, но в его словах чувствовалась едва сдерживаемая ярость:

– Вы рассчитывали, что дело Сергея Михайлова спровоцирует чуть ли не революцию во всем мире и со всего света к вам посыплются просьбы о взаимопомощи и требования о выдаче господина Михайлова. Вы этого ждали. Но этого не произошло. И тогда вы решили взять на себя функцию всемирных обвинителей и наказать человека, чьей вины не признают ни в одной стране. Но вместо этого вы показали всему миру, что Швейцария является полицейским государством. Вы объявили себя полицейскими мира! – вот буквально такими словами завершил свою краткую гневную речь женевский адвокат Алек Реймон.

Теперь в суде настала очередь выступать прокурору Жану Луи Кроше. Всегда разный – то яростно атакующий, то иронично– насмешливый, он на сей раз предпочел краткую сдержанность. У господина Кроше были на то свои, и весьма серьезные, причины. Кто, как не он, прекрасно понимал, что принятое накануне решение об изъятии из следственного досье аффидевитов, доказывающих невиновность подследственного, акт столь же беспрецедентный, сколь и беззаконный. Вряд ли Кроше беспокоился, что судьи Обвинительной палаты упрекнут его в нарушении законов. Его, скорее, беспокоило, что палата, которая в этом деле явное предпочтение отдавала обвинению, может испугаться именно того, что подобного не было ни в одной демократической стране мира. И потому Кроше был сдержан. Лишние аргументы, ненужная горячность или неуместная ироничность сейчас могли только навредить. И он предпочел ни словом не упоминать о беззаконном решении.

– Да, правы те, кто упрекает нас в том, что следствие ведется медленно. Но, господа, такое следствие и не может вестись быстро. К тому же сам господин Михайлов изрядно тормозит дело. Он тормозит его тем, что отказывается сотрудничать со следствием. Господин Михайлов избрал неверную тактику, он обжалует все наши решения, а рассмотрение каждого такого обжалования требует немало времени. Мне кажется, господин Михайлов просто смеется над следствием. Но мы соблюдаем закон. И если господин Михайлов придерживается этой своей тактики, мы не станем ему мешать. Мы лишь должны дать время времени. И время все докажет и все расставит на свои места.

– Благодарю вас, господин прокурор, – произнес председательствующий Обвинительной палаты Мишель Крибле. – А теперь я предоставляю слово господину Михайлову.

– Вот уже год я в тюрьме. Считаю, что не виновен ни по одному пункту, предъявленному мне следователем, – заговорил Сергей. Он произносил фразы размеренно, давая возможность переводчице застенографировать каждое слово. – В речи прокурора прозвучала фраза, что я смеюсь над следствием. Но поверьте, мне не до смеха. Мой отец болен, он при смерти, а я не могу его увидеть. Мой бизнес остановлен, и я терплю огромные убытки. Мое дело полностью сфабриковано. Девять месяцев мое досье было закрыто, и ни я, ни мои адвокаты не могли узнать, в чем меня все-таки обвиняют. Недавно я узнал, что еще несколько месяцев назад из московского РУОПа поступил официальный документ о том, что в России против меня нет уголовных дел. Однако лишь неделю назад этот документ попал в мое досье. Вы можете лить на меня грязь, но я считаю, что в цивилизованной стране с должным вниманием должны относиться к официальным документам и актам экспертиз, в том числе и международных.