bannerbanner
Михайлов или Михась?
Михайлов или Михась?

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
8 из 9

Уточняю, что Аверин и Михайлов оговорили каждому охраннику оплату в 2000 рублей в месяц. В дальнейшем кооператив “Фонд” перечислил Хекку из своего валютного фонда деньги за автомашины Аверина и Михайлова».

(Из допроса председателя кооператива «Фонд» Вадима Розенбаума. 1 декабря 1989 год, г. Москва.)

«…С 5 декабря 1989 года я нахожусь на излечении в психоневрологическом диспансере Фрунзенского района г. Москвы в связи с попыткой самоубийства. Мне выдали листок нетрудоспособности, и, по словам лечащего врача, лечение продлится до 20 января 1990 года. До попытки самоубийства я доведен действиями работников ГУВД. Если я покончу с собой или причиню себе телесные повреждения, то прошу во всем винить следователя Балашова и зам. начальника уголовного розыска Волкова.

Все было против меня сфабриковано и подтасовано данными двумя лицами, так как я отказался давать заведомо ложные показания против Михайлова и Аверина… Какие я давал показания, я не помню… с их стороны (следователя 3-го отделения следственного управления ГУВД Мосгорисполкома Балашова и зам. начальника уголовного розыска ГУВД Москвы Волкова. – О.Я.) постоянно в мой адрес слышались угрозы, что они закроют кооператив “Фонд”, а меня посадят».

(Из показаний председателя кооператива «Фонд» Вадима Розенбаума, 27 декабря 1989 год, г. Москва.)

«…Проверка подтвердила, что следователем Балашовым В.В. допущены процессуальные нарушения, в связи с чем перед руководством следственного управления ГУВД Мосгорисполкома поставлен вопрос о его ответственности и замене».

(Из письма прокуратуры г. Москвы № 16-627-90 от 24 апреля

1990 года.)


«Ходатайство

В соответствии со ст. ст. 201, 204 УПК РСФСР, ознакомившись с материалами уголовного дела № 32646… считаю необходимым заявить настоящее ходатайство о прекращении производства по делу в связи с отсутствием события преступления.

Постановление органов предварительного расследования о привлечении в качестве обвиняемого Михайлова С.А. – результат совместной деятельности по фабрикации уголовного дела органами предварительного расследования и Розенбаумом В.Г.

В соответствии с постановлением Пленума Верховного суда РСФСР под “организованной группой, предусмотренной в качестве квалифицирующего признака вымогательства, следует понимать устойчивую группу из двух и более лиц, объединенных умыслом на совершение одного или нескольких преступлений”.

Следствие, игнорируя руководящие указания Пленума Верховного суда, по-своему решило трактовать не только понятие – организованная группа, но и доказательства, подтверждающие этот признак. Оно обратилось к сообщениям прессы, и в контексте обвинения появилось понятие “Солнцевская” организованная группа. Выйдя за рамки решения Пленума, следствие вводит признак административно-территориального деления, привязывая участников обвинения к постоянному месту жительства. Ничего более достоверного, чем общее место жительства обвиняемых, в уголовном деле нет!

Подменяя требования ст. 20 УК РСФСР, уничтожая права обвиняемых на защиту, гонимые жаждой борьбы с “организованной преступностью”, периодически черпая силы из все тех же публикаций в прессе, органы следствия создают миф о так называемой конкретной преступной деятельности Михайлова С.А. и др.

Адвокат С. Пограмков».


Собственно говоря, в этом ходатайстве, написанном в 1990 году, адвокат Сергей Пограмков впервые забил тревогу по поводу появившегося в печати и в материалах следствия термина «Солнцевская преступная группировка», подчеркнув, что эта фальсификация основывается лишь на том факте, что все обвиняемые – жители одной местности, то бишь Солнцевского района Москвы, а вернее, в те, теперь уже десятилетней давности времена, города Солнцево Московской области. И дело кооператива «Фонд» применительно к швейцарскому процессу Сергея Михайлова интересно здесь именно потому, что о солнцевских тогда, в 1989 году, заговорили впервые.


От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Во время судебного процесса в Женеве, да и раньше, на предварительном следствии, прокурор Жан Луи Кроше каждый раз пользовался одним и тем же аргументом. Когда в связи со мной в деле появлялась какая-либо фамилия, будь то мой компаньон или просто товарищ по учебе, по спорту, прокурором тут же давалось определение этому человеку:

«криминальный». Все мои друзья по логике прокурора были криминальными личностями, защищавшие меня адвокаты непременно принадлежали к криминальным структурам, и даже репортеры, «осмелившиеся» написать обо мне хоть что-то объективное, тотчас причислялись к разряду криминальных. Железная логика, что и говорить.

Я родился и рос в Солнцевском районе, здесь учился в школе, здесь начал заниматься спортом. Здесь мои школьные друзья прозвали меня Михасем. У нас так было принято, да, насколько я знаю, не только у нас, а повсюду большинство школьных прозвищ становились производными от фамилии. Я никогда не принадлежал к криминальному миру, никто и никогда не присваивал мне никаких уголовных кличек. Но даже детское прозвище Михась журналистами впоследствии было использовано как еще одно доказательство моей причастности к преступной группировке.

Закончив школу, я работал, учился. Ни одно из мест моей работы или учебы не было связано с Солнцевским районом. Да и все мои друзья работали и учились в других районах Москвы. Конечно, мы продолжали встречаться, но нас объединял спорт, и только спорт. В свое время некоторые из нас порознь делали свои первые шаги в бизнесе, некоторые проекты мы осуществляли сообща, но это было уже в зрелые годы, когда пришел опыт коммерческой деятельности. Таких компаний в нашей стране да и в любой другой миллионы. Так неужто каждую такую компанию, где дружба зарождалась в детские и юношеские годы, следуя логике прокурора Кроше и ему подобных, нужно причислять к организованной преступности?

В кооперативе «Фонд» я, друг моего детства Виктор Аверин и еще несколько наших друзей стали работать тогда, когда нам всем уже было почти по тридцать лет. У каждого за плечами был некоторый опыт коммерческой деятельности, мы успели осуществить несколько международных проектов. Собственно говоря, сотрудничество с «Фондом» нас привлекло в первую очередь потому, что этот кооператив получил право на международную деятельность. Начав работать в «Фонде», мы первым делом занялись осуществлением именно международных проектов и добились весьма непло-хих результатов. Арест, возбужденное уголовное дело, Бутырская тюрьма – все это обрушилось на нас, как снег на голову. Мы не знали и не чувствовали за собой никакой вины. Кооперативная деятельность была разрешена официально, в кооперативе «Фонд» мы работали, не нарушая никаких зако-нов – ни советских, ни международных. Когда мы с Виктором поехали в ФРГ и купили там себе автомашины «вольво», магнитофоны, видеокамеры, еще кое-что для дома, то за все эти покупки при пересечении государственной границы СССР заплатили соответствующие пошлины. У нас и в мыслях не было что-то спрятать от таможенников. Покупая вещи за границей, мы прежде всего исходили из того, что приобретали то, что невозможно было достать в те годы в Советском Союзе. Только от следователя, а впоследствии из газетных публикаций узнали мы, что нас теперь называют «Солнцевской преступной группой». Но даже тогда мы еще не представляли всех масштабов, вернее сказать, той озлобленной силы, с какой началась на нас настоящая травля.

В стране происходили события, перевернувшие жизнь всех людей. Рухнул Советский Союз, Россия стала самостоятельным государством, было образовано СНГ, приватизированы заводы и целые промышленные отрасли, слово «бизнес» перестало быть ругательным. Неизменным оставалось одно – травля меня и моих товарищей. Любое громкое преступление, будь то убийство или ограбление, связывали с нашими именами. А когда находили истинных преступников, никто и не думал извиниться перед нами. Все это и стало причиной того, что в результате я вынужден был покинуть Россию.

«Фонд» действительно был одним из первых советских кооперативов. К тому же он создавался под эгидой советского Фонда культуры и курировался непосредственно Раисой Горбачевой. Быстро набирая коммерческие обороты внутри страны и осуществив с помощью Сергея Михайлова несколько крупных международных проектов, давших существенную прибыль, кооператив достаточно мощно обеспечивал материальную поддержку советского Фонда культуры, придавая финансовую независимость этой общественной организации и становясь чуть ли не эталоном или, вернее, эталонным показателем воплощенных в жизнь реформ Горбачева. И именно поэтому «Фонд» становился бельмом на глазу, фактором постоянного раздражителя для политических противников последнего генсека КПСС, первого и последнего Президента СССР. К тому же, нанося удар по кооперативу, оппозиционеры убивали сразу двух зайцев: дискредитировали в глазах исполнительной власти и народа не только горбачевские реформы, но и направляли свои стрелы в жену главы государства. Пользующаяся, как и ее муж, симпатиями на Западе, Раиса Горбачева не без помощи все той же оппозиции скоро стала объектом желчных и мелочных укусов прессы, умело распространяемые о ней анекдоты и слухи сделали ее чуть ли не ненавистной в глазах обывателя. То, чем восхищался Запад, жене советского лидера не хотели прощать в ее стране. Раиса Максимовна раздражала толпу, именуемую официозной прессой «великий и могучий советский народ», своим умением модно одеваться, образованностью, знанием иностранных языков, собственным мнением, которое она не всегда считала нужным скрывать. Вот если бы вместо нее, всегда со вкусом одетой, рядом с генсеком находилось, как это было до Горбачевой, откормленное до бесчеловечных размеров, бесформенное существо, обряженное в диких расцветок платье, вот тогда все бы было, как всегда, и не вызывало в народе никаких отрицательных эмоций. А «эта» лезла, куда ее не просят, создавала какие-то фонды, твердила непонятные слова о возрождении культуры, сверкала на телевизионных экранах коленками, доводя до бе-шенства «простую советскую женщину-труженицу», замордованную мужем-алкоголиком и многочасовыми очередями за колбасой. Причиной всех своих бед и всеобщего зла считали тогда советские люди Горбачева и его жену, не ведая, что именно консервативные силы в КПСС и правительстве с помощью саботажа в снабжении населения продуктами питания и первой необходимости создавали в стране ситуацию, при умелом использовании которой они смогли бы опрокинуть и саму перестройку и ее «архитектора».

Траекторию и силу удара, направленного на кооператив «Фонд», рассчитывали и планировали не в прокуренных кабинетах московских редакций и даже не за казенными канцелярскими столами, заваленными уголовными делами и оперативными сводками. Этот удар планировался в тиши огромных кабинетов на Старой площади, под шуршание золотой опавшей листвы на подмосковных дачах, въезд и покой которых охранялся специально обученными людьми КГБ. А милиции и журналистам просто бросили по «сахарной косточке». Первым позволили проявить свое беззаконное геройство и оперативную «смекалку», вторым «собственными» силами раскопать сенсацию и завопить на всю страну: выявлена организованная преступная группировка. Именно – организованная, исключительно преступная, несомненно – группировка, вот как нагнеталась эта сенсация щелкоперами, презревшими презумпцию невиновности, забывшими, поскольку им позволили об этом забыть, что только суд в правовом государстве может назвать преступника. Но ведь то в правовом! Если бы хоть один из «фактов» этой тщательно спланированной инсинуации был доказан, тогда можно было бы сказать народу открыто: это Михаил Горбачев своими реформами создал предпосылки для появления в стране под крышей кооперативов организованных преступных группировок, а его жена покровительствовала им. И когда снаряд правового беспредела пронесся мимо, вот тогда злость и ярость этих «артиллеристов» в милицейских мундирах была направлена на тех, кто не захотел после двух лет незаконного тюремного заключения безропотно пойти «на этап».

Юристы помогли мне разыскать в архивах то самое злополучное уголовное дело № 32 646 по обвинению Сергея Михайлова, Виктора Аверина и еще четверых работников кооператива «Фонд», виновных, по меткому выражению адвоката Пограмкова, только в том, что они являлись жителями одного населенного пункта – Солнцева. Все в этом старом уголовном деле поражает даже не вопиющим беззаконием, а той беспечной вседозволенностью, с которой фабриковалось уголовное дело. Подтасовывались номера банковских счетов и даты денежных переводов, привлеченные для проведения финансовой экспертизы бухгалтеры и экономисты не столько выполняли порученную им работу, сколько занимались выводами о служебном несоответствии тех лиц, в отношении которых они проводили экспертизу. Прямые угрозы и запугивания со стороны следователей и оперативных работников уголовного розыска, незаконное содержание в тюрьме, фальсификация документов – вот характерные детали уголовного дела № 32 646. Но хотя и было оно явно заказным, но подтасовки оказались столь очевидными, что прокуратуре не оставалось ничего иного, как закрыть это дело даже не за отсутствием состава преступления в действиях обвиняемых, а в связи с отсутствием события преступления. Иными словами, не было никакого преступления.

Издавна известно: где ничего не положено, там нечего взять. Но взяли, да еще как взяли. Звон пошел не то что «по всей Руси великой», а по всему миру. Теперь уже «артиллеристы» в милицейских погонах почли делом чести доказать всем и каждому, что «Солнцевская» преступная группировка – не плод их распаленной амбициями фантазии, а реальность. Немногочисленные газетные публикации, в которых журналисты пытались объективно разобраться в происшедшем, потонули в оглушительном грохоте, созданном мощной пропагандистской машиной. Той самой машиной, «винтики» которой за 70 с лишним лет привыкли не анализировать, почему они крутятся и откуда берется смазка, а крутиться и смазку получать. Если день начинается восходом и заканчивается заходом солнца, то оперативные сводки и заметки криминальной хроники почти всех российских газет начинались и заканчивались солнцевскими. Министр юстиции с голыми девками в бане развлекался – значит, баня принадлежит солнцевским. Убили тележурналиста – след ведет к солнцевским. Ограбили банк – ищи преступников все там же, в Солнцеве. Вспоминаю один из не очень давних телерепортажей. Речь шла о том, что возле одной из московских гостиниц был убит некий средней руки бизнесмен. В выводах автора телевизионного репортажа сомнениям места не было: поскольку всем (!) известно, что эту гостиницу контролирует «Солнцевская» преступная группировка, вещал журналист, то милиция следы убийства должна искать среди солнцевских. И никак иначе. Следы солнцевских вели во все сферы криминальной деятельности – распространение на Западе русской проституции, торговля оружием и наркотиками, заказные убийства и рэкет. Известно, что гениальный актер, рухнувший на сцене под «смертельным» ударом бутафорского кинжала, может заставить рыдать весь зал. В существование «Солнцевской» преступной группировки поверил в итоге весь мир. Руководители отделений Интерпола в европейских странах не раз поясняли, что многочисленные факты о «преступной деятельности» Сергея Михайлова они почерпнули из СМИ. Миф о солнцевских уже стал похож не столько на снежный ком, сколько на обрушившуюся с гор лавину. Женевский судебный процесс развенчал этот миф. До конца ли?


От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Кооперативной деятельностью я занялся в 1986 году. Чего я только поначалу не перепробовал. Открыл кооператив по торговле цветами, производил продукты питания, прохладительные напитки и мороженое. Я чувствовал, что мне многое удается, и потому расширял свой, как впоследствии стали говорить, бизнес. Я вообще-то сплю немного, а в те годы на сон оставлял самый минимум, работал очень много. Как я уже говорил, меня привлекала международная деятельность, и в кооперативе «Фонд» я прежде всего видел возможность выйти на международную арену. Я и представить не мог тогда, что окажусь в центре хитросплетений политической борьбы. Видимо, и именно по тем причинам, о которых я уже упоминал, я оказался очень удобной мишенью. Арест 1989 года это лишь подтвердил. Почти два года в Бутырке стали тяжелым испытанием. Но и тюрьма не смогла меня сломать. Выйдя оттуда, я снова занялся коммерцией. Но я чувствовал, как сгущаются вокруг меня тучи. Меня преследовали на каждом шагу, не давая мне работать. Стоило какому-нибудь задер-жанному в Москве человеку всуе упомянуть мое имя, как ко мне являлись с обыском. Работать в такой обстановке было чрезвычайно тяжело, к тому же я почти физически ощущал, что-то должно произойти. Возможно, против меня готовили какую-нибудь провокацию, может быть, даже покушение. Не знаю точно, а фантазировать не хочу. Одним словом, как мне ни тяжело было принимать такое решение, я решил уехать из страны.

Это было очень непростое решение. Одно дело заниматься международным бизнесом, много ездить по свету, совсем иное – жить за границей. На Западе сейчас живут сотни тысяч бывших советских граждан, но я уверен, что каждому из них решение об эмиграции далось с большим трудом. Конечно, времена изменились, теперь можно было сохранить российское гражданство, но уезжать было нелегко. Уехав в Европу, я по-прежнему очень много работал, у меня уже были кое-какие связи с западными партнерами, и я укреплял их, осуществляя различные контракты в Австрии, Бельгии, Венгрии, Израиле, США, Швейцарии, некоторых других странах. Бизнес, как, впрочем, и любое другое дело, без потерь не бывает. Не могу сказать, что все у меня складывалось гладко, но, в общем, я шел по возрастающей. Налаживался и быт семьи. Дочери учились в хорошем частном колледже в Швейцарии, я и сам подумывал о том, чтобы выбрать эту страну постоянным местом жительства. Открыв в Швейцарии фирму и счета в банках, я разработал проект, который сулил существенные прибыли. Суть проекта заключалась в том, чтобы при помощи швейцарских и еще ряда других европейских технологических фирм заняться заменой подземных коммуникаций и трубопроводов в разных странах, включая Россию. Этот проект вызывал на самом деле огромный интерес всех, с кем я сотрудничал. Мой адвокат подготовил документыхарактеристики, и мы подали прошение о предоставлении мне в Швейцарии вида на жительство и права на работу. Это прошение, как мне сообщили, было весьма благосклонно воспринято швейцарскими властями. Арест нарушил все мои планы, перевернул и мою жизнь, и жизнь моей семьи.


* * *

Когда 12 декабря 1998 года Сергей Михайлов после освобождения из женевской тюрьмы Шан-Долон прилетел в Москву, вместе с группой журналистов его в аэропорту Шереметьево-2 встречала небольшого роста, худенькая темноволосая женщина. Они обнялись, расцеловались, и эту сцену телевизионщики показали крупным планом. Имя Юлии Лебедевой, прозвучавшее в том телевизионном репортаже, мало кто запомнил, а вот эпизод теплой встречи запечатлелся в памяти многих. Сплетни, особливо пикантные, тем и отличаются от правды, что распространяются мгновенно. И хотя в репортаже было сказано, что Лебедева в одно время с Михайловым сидела в женевской тюрьме Шан-Долон, людская молва тут же разнесла самые подробные детали их «отношений».

Что делает репортер, когда нет сенсации? Он ее создает. Что делает хороший репортер, когда сенсация уже создана? Он обставляет ее правдоподобными деталями, чтобы ни у кого не возникло ощущения стоящего в кустах рояля. О прибытии Михайлова в Москву Лебедевой сообщили журналисты телеканала НТВ, они же пригласили ее приехать в Шереметьево, дабы она могла присутствовать на пресс-конференции. А ровно за год до описываемых событий швей-царская полиция, упрятав Лебедеву в тюрьму, не сомневалась, что теперь у них появился полный «семейный» комплект русской мафии. «Крестный отец» – Сергей Михайлов уже находился в Шан-Долоне, теперь здесь с подачи следователей появилась и «крестная мать» русской мафии – Юлия Лебедева.

Выпускница школы студии Игоря Моисеева, профессиональная танцовщица, в последние годы – балетмейстер-постановщик, Юлия Лебедева, женщина непосредственная и импульсивная, несколько экстравагантная, сделала все от нее зависящее, чтобы ока-заться в поле зрения швейцарской полиции. Ее история романтична, но в то же время проста до неправдоподобия, но именно поэтому она истинна. Но истинна в чисто русском духе. Швейцарцам же ни саму Лебедеву, ни ее историю не понять, потому что не понять никогда. Они и не поняли.

В соответствии с контрактом Юлия Лебедева, как балетмейстерпостановщик и как продюсер, готовила в Москве группу танцовщиц для участия в большом театрализованном шоу. Буквально за день до отправления группы Лебедевой позвонили знакомые из Женевы и сообщили, что то ли погиб, то ли даже покончил жизнь самоубийством ее близкий друг. Она поверить не могла в это, заметалась, не зная, что делать. Вместе с подготовленной группой она в Женеву ехать не собиралась, получить за день-два загранпаспорт и швей-царскую визу было делом абсолютно нереальным. В тот самый момент, когда она раздумывала, как же ей узнать, что на самом деле произошло с близким человеком, к ней зашел администратор и сообщил, что одна из танцовщиц ехать не может. Он даже не успел пояснить, по каким причинам девушка отказывается от поездки, как Юля его перебила, сорвавшись в крик:

– Да она что, с ума сошла?! Контракт горит, мы же теперь швейцарцам неустойку платить будем!

Лебедева выхватила из стопки документов паспорт «отказницы»

и, взглянув на фотографию, внезапно умолкла.

– Ладно, иди, я сама разберусь, – отпустила она администратора.

Шальная мысль пришла ей в голову. С паспортной фотографии на нее смотрело лицо, в котором Лебедева без труда отыскивала внешнее сходство – такие же темные, чуть вьющиеся волосы, такой же разрез зеленых глаз. Решение было принято – отчаянное, сумасбродное, но бесповоротное.

Сходство Лебедевой с девушкой на фотографии и впрямь было очевидным – она без всяких осложнений преодолела пограничный контроль сначала в московском аэропорту Шереметьево, а потом в женевском аэропорту Куантрэн. На второй день пребывания в Швейцарии в ее гостиничный номер властно постучали. Открыв дверь, Лебедева увидела на пороге полицейских. «И был донос и был навет», как пел незабвенный Владимир Семенович. Донос по факту проникновения в Швейцарскую Конфедерацию по чужому паспорту российской гражданки, а навет в том смысле, что в доносе живописались «преступные подвиги» Лебедевой, и вывод наличествовал: принадлежит к русской мафии, несомненно, входит в число ее руководителей. Сдал ее кто-то из своих, впрочем, теперь уже доподлинно известно, кто именно. Мотивы доноса проглядываются совершенно низменные, впрочем, сие из области рассуждений, а заявительница может возразить, что руководствовалась, напротив, самыми возвышенными побуждениями. А потому свои и Лебедевой выводы оставлю при себе. Кто желает, может на эту тему вволю пофантазировать.


* * *

ЮЛИЯ ЛЕБЕДЕВА:

В тюрьму Шан-Долон меня привезли ночью, в том самом платьице, в котором я была, когда пришли полицейские. Ни зубной щетки, ни смены белья, ни косметики – ничего у меня при себе не было. Конечно, я понимала, что натворила черт-те что. Но я и вправду была в тот момент не в себе, способна на самые отчаянные поступки. Прилетев в Женеву, я ринулась узнавать о судьбе своего друга и выяснила, что он действительно застрелился. Где он взял оружие, почему ушел из жизни – вот о чем я думала все это время. И когда за мной пришли полицейские, я находилась в какой-то про-страции. Спокойно, даже, скорее, равнодушно пошла с ними. Мне, по большому счету, в тот момент было абсолютно наплевать, что со мной сделают.

Перед тем как отвезти в Шан-Долон, меня допросили в полиции. И первый вопрос, который мне задали, был о Сергее Михайлове. Меня спросили, знаю ли я его. «Что вы подразумеваете под этим вопросом? – переспросила я. – Знаю лично, знаю хорошо или знаю в лицо? У нас вся страна его сейчас знает. Дня не проходит, чтобы его не показывали по телевизору или не публиковали его фотографий в газетах и журналах. Так что я тоже знаю Сергея Михайлова в лицо…»

Следователь меня оборвал: «Вы должны говорить правду. Вы наверняка хорошо знакомы, судя по почерку, вы занимаетесь одним делом и работаете вместе».

Этот допрос продолжался двенадцать часов. Под конец они стали убеждать меня в том, что если я расскажу им всю правду о Михайлове и о русской преступности, то они постараются добиться для меня снисхождения. О том же говорил мне и следователь Венгер, когда допрашивал меня в тюрьме. Я ждала, что мне устроят очную ставку с Михайловым, но этого не происходило. Впрочем, наша первая да и несколько последующих встреч в тюрьме Шан– Долон наводят меня на размышление о том, что эти встречи были не случайны. Мне иногда кажется, что их подстроили для того, чтобы не на официальной очной ставке, а как бы при случайной встрече проверить нашу реакцию.

На страницу:
8 из 9