Замки на их костях

Не подозревая об одолевающих Софронию мыслях, он берет руку жены в свою и целует тыльную сторону ладони, задерживаясь губами на шелке ее перчатки на мгновение дольше положенного.

– Ты всем довольна? – спрашивает он.

«Да», – должна сказать она. Но Софрония подозревает, что после всех писем, которыми они обменялись, Леопольд знает ее лучше, чем кто-либо, поэтому она предлагает ему часть правды.

– Это все немного давит, – она понижает голос до шепота. – Я приехала в Темарин только сегодня утром и уже его королева. И мы женаты. Несколько часов назад мы даже не были знакомы лично. Все произошло так быстро.

Леопольд слегка хмурится.

– Ты хотела, чтобы мы подождали? Я думал…

– Нет, – быстро отвечает она, предлагая ему улыбку, которая, как она надеется, достаточно ослепительна, чтобы замаскировать ложь. – Нет, я рада быть твоей женой и твоей королевой. Я так долго этого ждала. Просто все так сильно изменилось за такой короткий промежуток времени. Это все словно сон.

В ответ он улыбается и качает головой.

– Я понимаю, о чем ты, – говорит он, а затем делает паузу. – Помнишь, о чем я тебе рассказывал? Как родители взяли меня в поездку к границе с Селларией, чтобы познакомить с моим дядей Чезаре и кузеном Паскалем?

Софрония кивает. Паскаль будет мужем Беатрис, если, конечно, они еще не поженились. Она вспоминает, как сравнивала свои письма с письмами Беатрис, отмечая, как оба принца испытывали схожие чувства волнения и тревоги по поводу встречи друг с другом, хотя Леопольд написал Софронии пять страниц, а Паскаль едва заполнил одну.

– Я ждал этого несколько месяцев, – говорит Леопольд. – И вся неделя после встречи прошла в тумане. Я знаю, что было весело, и помню, как играл на пляже с Паскалем и прятался по ночам под праздничным столом, чтобы не ложиться спать, но все прошло так быстро. Сейчас у меня такое же ощущение.

Софрония закусывает губу. Это слова мальчика, который писал ей письма. Но этого мальчика не существует и ее тоже. По крайней мере, той Софронии, которую он думает, что знает. Если бы он ее знал – действительно знал – то с криком бы унесся прочь. Но, незнакомцы они или нет, это их свадьба, и она должна быть влюбленной молодой невестой.

– Тогда мы должны убедиться, что наслаждаемся каждым мгновением, – говорит она ему.

Леопольд усмехается и поднимается на ноги, увлекая за собой Софронию.

– Тогда потанцуем?

– Я уже думала, ты никогда не спросишь, – отвечает Софрония, следуя за ним в зал, и другие пары расступаются перед ними. Оркестр начинает играть глиссант – любимую мелодию Софронии. Она замечает, что Леопольд наблюдает за ее реакцией.

– Ты сказал им сыграть ее во время нашего первого танца, – говорит она, и ее улыбка становится немного более искренней.

– Это же твоя любимая, – он кладет ладонь на изгиб ее талии, а второй берет ее за руку и поднимает их сцепленные вместе руки. Софрония кладет свободную ладонь ему на плечо, и они начинают кружиться по залу.

Такое ощущение, что она танцевала с ним уже сотни раз. Они прекрасно двигаются вместе, и, хотя Софрония за эти годы станцевала больше танцев, чем может сосчитать, это первый раз, когда ей по-настоящему комфортно с партнером.

«Любовь – это иллюзия и слабость, – любила говорить мать. – А я не потерплю слабости».

Софрония вздрагивает.

– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спрашивает Леопольд.

– Да, – отвечает она слишком радостно. – Просто устала, это был тяжелый день.

Леопольд выглядит так, будто не совсем верит, но прежде чем он успевает на нее надавить, музыка заканчивается. Ее кто-то хлопает по плечу. Она поворачивается и видит мальчика лет четырнадцати с такими же бронзовыми волосами и острыми чертами лица, как у Леопольда.

– Хотел узнать, могу ли я пригласить на следующий танец мою новую сестру? – спрашивает он.

Софрония улыбается.

– Ты, должно быть, Гидеон, – она отпускает руку Леопольда, чтобы взять руку мальчика. – С удовольствием.

– Постарайся не отдавить ей ноги, Гид, – говорит Леопольд, быстро целуя Софронию в щеку и оставляя ее танцевать со своим братом.

Оркестр начинает играть гораздо более быструю дэвассе, и Софрония позволяет Гидеону вести себя быстрыми шагами и поворотами. Она в туфлях на каблуках, и он на пару дюймов ниже, но они неплохо справляются. К концу песни Софрония задыхается и у нее кружится голова. На следующий танец ее приглашает второй брат Леопольда, Рид. Ему едва исполнилось двенадцать, он все время безумно краснеет, дважды спотыкается о собственные ноги и трижды – о ее.

– Извини, – бормочет он, старательно глядя в пол. – Это первый бал, на котором мне разрешили присутствовать. Мне следовало уделять больше внимания урокам танцев.

– У тебя все получается, – уверяет она его. – На первом балу я опрокинула чан с пуншем и поскользнулась в луже. Всю неделю двор говорил только об этом.

Рид смотрит на нее и застенчиво улыбается.

– Я всегда хотел иметь сестру, – признается он.

– Значит, мы поладим, – говорит ему Софрония. – У тебя два брата, и ты хочешь иметь сестру, а у меня две сестры, и я мечтаю о брате.

Рид улыбается, и ей кажется, что он немного расслабляется. Когда музыка заканчивается, к ней подходит высокая статная женщина с темно-каштановыми волосами, зачесанными в большой, увенчанный скромной тиарой пучок. Даже без этого Софрония узнала бы ее по наброскам, сделанным шпионами ее матери: это королева Евгения, теперь уже вдовствующая королева.

Она вспоминает об инструкциях матери, конкретных указаниях о том, как подтолкнуть Темарин к войне с Селларией. «Темарином правит Леопольд, но Евгения участвует в каждом его действии. Начни сеять напряжение с нее – многие жители страны так и не забыли своей ненависти к бывшей селларианской принцессе».

Теперь, стоя перед Евгенией, Софрония не впечатлена. Она ожидала, что королева будет обладать той же энергией, что и императрица, что она будет излучать силу и власть. Но Софрония подозревает, что, не будь на ней короны, та просто слилась бы с толпой.

– Ваше Величество, – приветствует Софрония, делая реверанс.

– Ваше Величество, – отвечает вдовствующая королева Евгения, весело улыбаясь и тоже делая реверанс. Она смотрит на своего младшего сына: – Пожелай спокойной ночи, Рид. Пора спать.

– Да, мама, – Рид в последний раз кланяется Софронии и уходит.

– Моя дорогая, этот день, должно быть, отнял у тебя все силы, – говорит королева Евгения, уводя Софронию из зала. – Я послала Лео за водой для тебя, но, пока мы его ждем, может, составишь мне компанию?

– Звучит прекрасно, – отвечает Софрония, следуя за королевой Евгенией обратно к тронам. Слуга быстро приносит королеве Евгении еще один стул и ставит его рядом со стулом Софронии. Он выглядит роскошным и удобным, но Софрония прекрасно понимает, что год назад Евгении принадлежал тот трон, на котором теперь сидит она.

– Кажется, вы с Лео очень увлечены друг другом, – замечает королева Евгения.

– Я чувствую такое облегчение, – говорит ей Софрония, вспоминая, что вдовствующая королева когда-то была на ее месте, и знает, что благодаря этой схожести может заполучить ее симпатию. Она понижает голос до шепота, словно они две сплетничающие подруги: – Вы не поверите, какие мысли приходили мне в голову. Что он может оказаться отвратительным или жестоким, и что все это время письма мне писал его камердинер.

– Уверена, что у него были похожие мысли. Видят звезды, две декады тому назад, приехав сюда, я ощущала то же самое… Правда, облегчение было не столь велико.

Королева Евгения произносит эти слова осторожно, и Софрония смотрит на нее, нахмурив брови, как будто еще не знает, насколько несчастным был их брак.

– В своих письмах Леопольд упоминал, что с его отцом могло быть тяжело, – осторожно говорит она.

– В конце концов, мы начали понимать друг друга, – говорит королева Евгения. – Пускай романтики не было, но восхищение и уважение с годами лишь росли. – Она качает головой. – Не знаю, почему говорю тебе это. Наверное, просто хочу показать, что ты не одинока. Я была там же, где и ты сейчас, только еще моложе и замужем за человеком, которого боялась, в обществе, полном людей, ненавидящих Селларию после десятилетия войны и ненавидящих меня за то, что я была с ней связана.

Софрония пытается представить, каково это – оказаться в четырнадцать лет в чужой и враждебной стране. Евгению воспитывали не так, как Софронию, которую с рождения обучали языку и обычаям Темарина, учили ориентироваться в политике и контролировать каждую ситуацию, в которой она может оказаться. Учили не только тому, как выжить в чужой стране, но и тому, как подчинить ее себе. А Евгения была просто девушкой, молодой, напуганной, отрезанной от всего и всех, кого она знала.

– Когда я была маленькой, – продолжает королева Евгения, – моя мать говорила мне, что королева всегда мечтает о сыновьях. Не только из-за наследования престола, но и потому, что это проще. Сыновья, в отличие от дочерей, могут остаться с тобой. Не думаю, что тогда я ее понимала, но после того, как мы попрощались на границе с Селларией, я больше никогда ее не видела.

Софрония вспоминает, как прощалась с собственной мамой всего несколько дней назад. Будет ли императрица скучать по ней, Дафне и Беатрис? Они разлучены всего на год, но это на целый год больше, чем когда-либо.

– Возможно, мне все-таки повезло, – говорит королева Евгения, одаривая Софронию улыбкой, напоминающей ей улыбку Леопольда. – У меня трое сыновей. Никого из них не отправят за границу, ни с кем из них я не буду разлучена навсегда. А теперь у меня есть и дочь.

Королева Евгения берет Софронию за руку и сжимает ее, вызывая у Софронии укол вины, но ей удается скрыть это за улыбкой.

– Я бы никому не пожелала своих первых лет здесь, в Темарине, Софрония, и сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе было легче, чем мне.

Софрония ощущает ком в горле, и, смотря на их переплетенные руки, ей внезапно хочется плакать. Они знакомы с королевой Евгенией всего несколько минут, но она уже проявляет к Софронии большую привязанность, чем когда-либо проявляла ее собственная мать. Из-за этого предать ее будет намного сложнее.

Когда Софрония и Леопольд уходят с празднования и направляются в свои покои, уже светает. Она впервые видит свою новую спальню. Комната большая, а потолок такой высокий, что утопает в тенях. Стены, выкрашенные в мягкий кремовый цвет, дополняются золотой лепниной и мебелью из полированного дуба. Большая кровать с балдахином обтянута золотым шелком.

Кровать.

Во всем хаосе этого дня Софрония чуть ли не забыла о своих переживаниях. Теперь она замужняя женщина, и этот брак не считается официальным, пока не будет скреплен. Ее мать подчеркивала важность этого события так часто, что Софрония знает ее слова наизусть. Если они не скрепят свой брак, все остальное не будет иметь значения. Чем раньше это будет сделано, тем лучше.

– Наконец-то мы одни, – говорит Леопольд. Он берет ее за руку и притягивает к себе, целуя. Это не похоже на поцелуй во время свадебной церемонии – то было всего лишь быстрое прикосновение губ. Это – нечто большее. Леопольд целует ее так, словно хочет проглотить. Его руки обвивают ее талию, крепко прижимая к себе, и Софрония обнаруживает, что целует его в ответ, и даже наслаждается прикосновением его губ. Когда-то она мечтала об этом моменте.

Она знает, что последует дальше. Мать отправляла Софронию и ее сестер на уроки к куртизанкам, чтобы они были готовы к этой ситуации. Она знает все о механике этого действия, но когда его руки скользят по ее бедрам, вверх по изгибам талии, когда ее руки двигаются по собственной воле, погружаясь в его бронзовые кудри, когда ее губы прижимаются к его, словно она умрет, если он перестанет ее целовать…

Вдруг она вспоминает о тех ворах из леса – тех мальчиках. Она представляет, как они, испуганные, сбились в кучу где-то в холодной сырой тюрьме. Думает о крови и слезах народа Леопольда, народа, о котором он вообще не заботится. Он заботится о ней, это очевидно, но этого недостаточно, чтобы отбросить все остальное. Недостаточно, чтобы притупить отвращение, которое она испытывает, когда он прикасается к ней.

И поэтому Софрония заставляет себя прервать поцелуй и подносит руку к груди Леопольда, чтобы между ними появилось пространство.

– Мне очень жаль, – говорит она. – Был такой тяжелый день, я так устала. И мы еще совсем не знаем друг друга, так ведь? Мы можем… подождать?

Она почти уверена, что он скажет «нет» – куртизанки говорили ей и ее сестрам, что некоторые мужчины могут быть агрессивными, – но вместо этого Леопольд улыбается и целует ее в лоб.

– Не извиняйся. У нас есть остаток жизни, Софрония. Мы просто ляжем спать, – он кивает ей через плечо на одну из двух позолоченных дверей. – Твоя гардеробная там, в ней есть звонок, в который можно позвонить, чтобы вызвать горничную, и она поможет тебе переодеться в ночную рубашку.

Софрония наблюдает, как он уходит через дверь в свою гардеробную, и ее охватывает облегчение. Вскоре этот брак должен быть скреплен. Но не сегодня.

Беатрис

«Дама никогда не пьет до потери рассудка», – любила говорить ее мать. И в этих случаях ее взгляд обычно задерживался на Беатрис немного дольше, чем на ее сестрах. Словно откуда-то знала, что она всегда пила больше всех, хотя Беатрис не думает, что хоть раз напивалась до беспамятства.

Однако сейчас она ощущает, как грани ее разума размываются и он становится податливым и туманным. Она сидит в банкетном зале рядом со своим пугливым новым мужем, и через каждые несколько минут к ним подходят селларианские придворные, чтобы поздравить. И, как она подозревает, в поисках сплетен.

Принц Паскаль ерзал на протяжении всей свадебной церемонии. Он выкручивал руки, и, хотя его костюм сшит из легкой ткани, а воздух в часовне был прохладным, с него капал пот. Но хуже всего было то, насколько очевидно он колебался, когда сказал: «Да».

Беатрис – нежеланная жена, и все при дворе это знают. Ей нужно собраться с мыслями, и она понимает, что мать была права.

Ей не следует больше пить и непременно нужно что-нибудь съесть, но, когда слуга приносит ей бокал свежего красного вина, смешанного с ягодами и цитрусом, она делает еще один глоток. Потом еще один.

Если бы Дафна была здесь, она бы забрала бокал у нее из рук. Она бы сказала, что Беатрис занимается саморазрушением. И посоветовала бы ей сосредоточиться, потому что где-то в этой многолюдной толпе придворных находится лорд Савель – и чем раньше она с ним познакомится, тем лучше.

Но Дафны здесь нет, и Беатрис не хочет сосредотачиваться. Если она это сделает, то почувствует, как глаза придворных измеряют каждый ее дюйм, выискивая недостатки, из-за которых принц так безразличен к ней. Она станет осознавать шепот, те догадки, которые уже начались и которые будут становиться все более дикими и громкими. Эта ночь должна была пройти не так.

Беатрис разбирается в слухах, в том, как они действуют и как их запустить. Она знает, что правильной сплетни, используемой с точностью и в нужный момент, может быть достаточно, чтобы довести человека до гибели. Она сама может сделать это с изяществом, и это своего рода искусство. Но она не знает, что делать, когда это оружие направлено против нее самой.

Рядом с ней принц Паскаль допивает все тот же бокал мутного вина, который ему подали в самом начале, и, когда слуга предлагает снова его наполнить, он качает головой и отмахивается.

– Вам не нравится вино? – спрашивает она его, и это первые слова, которые они сказали друг другу с тех пор, как были объявлены мужем и женой.

Он обращает на нее взгляд и моргает большими карими глазами, словно забыл о ее существовании. Может быть, вино делает ее мягкой и сентиментальной, но он внезапно напоминает ей о щенке, который был у нее в детстве. Он всюду за ней следовал и всегда пялился на нее такими же мягким и озадаченным взглядом, а из его пасти постоянно доносилось слабое, жалостливое поскуливание.

Она почувствовала облегчение, когда Софрония взяла на себя ответственность за это создание. Они никогда это не обсуждали, но обе поняли: Софрония умеет заботиться о беспомощных существах, Беатрис – нет.

– Не особенно, – отвечает принц Паскаль, отводя взгляд и сосредотачиваясь на своих коленях. Он нервно перебирает руками, и теперь, когда на них нет перчаток, она видит, что он грызет ногти: они такие короткие и неровные, что кожа вокруг них тоже порвана.

Беатрис ждет продолжения, но понимает, что он не собирается вдаваться в подробности. Ей кажется, что теперь ей следует сказать что-нибудь остроумное, но за гулом вина не слышит собственных мыслей.

– Знаете, вы могли бы и улыбнуться, – говорит она прежде, чем успевает себя остановить. – Сделайте вид, что счастливы, чтобы люди перестали думать, будто я прячу заросли шипов между ног.

Принц краснеет – его лицо действительно становится красным, как вино в ее бокале.

– Никто так не думает, – бормочет он. – Поверьте, они шепчутся не о вас. Они шепчутся обо мне, и я к этому уже привык.

Беатрис закатывает глаза.

– Вы что, не понимаете, Ваше Высочество? Теперь мы женаты. Они шепчутся не только о вас, но и обо мне. Может быть, обо мне даже больше, потому что я незнакомка, иностранка и женщина, и это их забавляет. Так что, пожалуйста, улыбайтесь, смейтесь над моими шутками и делайте вид, что женитьба на мне – это не пытка.

Это заставляет его задуматься. Он хмурится, снова глядя на нее жалкими щенячьими глазами.

– Для меня это не пытка, – мягко говорит он. – Просто…

Прежде чем он успевает сказать больше, подходят еще двое, юноша и девушка примерно возраста Беатрис. Оба светловолосые и тонкокостные, из-за чего они похожи на набор фарфоровых кукол, которые хранят на высокой полке и на которые смотрят, но никогда не трогают. Несмотря на то, что он выше их по званию, принц Паскаль встает на ноги, когда они приближаются, а они делают поклон и реверанс словно между делом.

– Поздравляю, кузен, – говорит девушка, шагая к принцу Паскалю. Шлейф ее светло-голубого шелкового платья тянется по лестнице позади нее, словно всплеск ясного неба в летний день. Она берет его за руки и встает на носки своих украшенных драгоценностями туфель, чтобы поцеловать его в каждую щеку.

– Джиджи, Нико, – приветствует их принц, кивая по очереди девушке и юноше. – Я рад, что вы здесь.

– Как будто мы пропустим свадьбу века, – отвечает девушка, Джиджи, не скрывая ухмылки.

– И не будь грубым, Пас, познакомь нас со своей прекрасной невестой, – добавляет юноша, Нико.

Щеки принца Паскаля становятся ярко-красными, и он что-то бормочет двум новоприбывшим, указывая на Беатрис. Насколько она поняла, это брат с сестрой. Хотя в его бормотании сложно разобраться, она почти уверена, что их зовут Жизелла и Николо.

– Очень приятно, – говорит Жизелла, взяв Беатрис за руку и делая глубокий реверанс. – Но зови меня Джиджи, в конце концов, мы теперь семья.

Беатрис улыбается:

– Тогда ты должна называть меня Беатрис, – говорит она ей.

Николо идет еще дальше: когда он кланяется и целует ее руку, то задерживает на ней взгляд, а его губы прижимаются к тыльной стороне ее ладони на мгновение дольше положенного, но затем он выпрямляется.

– Я очарован, – говорит он. – Тебе повезло, Пас.

Принц Паскаль в ответ опять что-то бормочет, слишком тихо, чтобы можно было разобрать, но, по крайней мере, со своими кузенами он кажется немного живее. Николо требует еще фруктового вина, поэтому бокал Беатрис наполняется вновь. И еще раз. И еще.

Уже после полуночи Беатрис вводят в спальню, которую она разделит с принцем Паскалем. Ее разум приятно гудит, пока слуги поднимают и опускают ее руки и ноги, чтобы раздеть донага и вновь облачить в мягкую розовую атласную ночную рубашку. Ей не хочется ничего, кроме как залезть в шикарную уютную кровать и поспать.

Но прислуга с самодовольными улыбками продолжает бросать на нее понимающие взгляды, и она вспоминает, что сегодня ее брачная ночь, и ей не суждено выспаться.

Беатрис знает, что произойдет. Ее мать объяснила это ей и ее сестрам, когда они были еще совсем маленькими, а в последние пару лет она узнала еще больше подробностей от куртизанок, которые давали им уроки соблазнения. Принцессы, конечно, должны быть девственными и чистыми, но это не означало, что они не могли научиться искусству сразить человека прикосновением к руке или заставить его влюбиться, находясь на другом конце комнаты.

Однако теперь она в сомнениях. Теория – это одно, но когда принц Паскаль в ночной рубашке заходит в спальню и все слуги, хихикая, как стая попугаев, выбегают из комнаты, она внезапно теряется и не знает, что делать.

«Поцелуй, – сказала ей однажды бессемианская куртизанка. – Начни с него».

После их первого неудачного поцелуя Беатрис должна бы насторожиться, но ее разум слишком затуманен вином, чтобы на чем-то сосредоточиться. Она знает лишь то, что должна его поцеловать, поэтому, спотыкаясь, идет к нему, ощущая босыми ногами холод мраморного пола. Она успокаивается, кладет руки ему на плечи и прижимается к его губам.

Она слишком пьяна, чтобы думать о том, что это плохой поцелуй. Не только потому, что он совершенно не отвечает, но и потому, что на самом деле она не хочет его целовать. Он отстраняется, кладет руку ей на талию, чтобы она не упала, и глубоко вздыхает. Паскаль явно хочет что-то сказать, но вместо этого просто вздыхает, покачивая головой.

– Ты пьяна, – говорит он ей. – Я помогу тебе лечь в постель.

Ее охватывает сначала облегчение, а затем смущение, Паскаль же в это время откидывает одеяло и сбрасывает на пол целую кучу декоративных подушек, после чего помогает ей лечь в кровать и накрывает одеялом, подоткнув его, как раньше делала ее няня. Веки такие тяжелые, что она сразу же начинает засыпать, но все еще слышит его отдаляющиеся шаги. Она ждет, когда он присоединится к ней.

Беатрис слышала предостережения о мужчинах, которым нравится, когда женщины беспомощны и не могут протестовать. Может быть, за этой застенчивостью, за всей этой неловкостью скрывается что-то более темное. В полусне она осознает, что задерживает дыхание, пока не слышит, как он ложится. Но кровать рядом с ней не прогибается. Беатрис заставляет себя перевернуться, но от вина у нее отяжелели конечности, и это требует больше усилий, чем она ожидала.

Когда она открывает глаза, то видит его лежащим на бархатном диване рядом с кроватью.

– Возьми хотя бы подушку, – ее собственный голос звучит словно издалека. Она уже почти спит и с каждой секундой погружается в сон все глубже. – И одеяло.

Она засыпает прежде, чем узнает, слышал ли он ее.

Дафна

Дафна думала, что за чаем на следующее утро после ее прибытия будут только король и королева. Но вот она входит в гостиную и обнаруживает там и принца Байра, сидящего напротив своего отца за маленьким круглым столиком. Между ними находится королева Дарина, все они одеты в черное. Вида Байра, смотрящего на изящную фарфоровую чашку, почти достаточно, чтобы ее рассмешить, но он выглядит таким потерянным, что она испытывает лишь жалость.

Когда Дафна входит в гостиную, король поднимается на ноги. За ним с опозданием следует Байр.

– Дафна, – говорит король Варфоломей. Он пытается улыбнуться, но безуспешно, и жестом показывает ей присоединиться к ним.

– Спасибо, что подумали обо мне в это трудное время, – говорит Дафна.

– Конечно, – король берет в руки свою чашку. – Я хотел сообщить вам, что из Бессемии прибыл новый брачный контракт, и вы с Байром можете его подписать. Я знаю, что все происходит очень быстро. Но в интересах Фрива решить этот вопрос как можно скорее.

«И в интересах Бессемии», – думает Дафна.

При упоминании имени принца королева Дарина всхлипывает и с грохотом, эхом разносящимся в безмолвном пространстве, ставит чашку с чаем на стол. Король Варфоломей кладет свою свободную руку поверх ее и крепко сжимает. Королева Дарина закрыла лицо черной вуалью, которая ниспадает до ключиц, позволяя видеть выражение ее лица, но оставляя его в тени. Дафна может разглядеть острые черты, белоснежную кожу и темные глаза, которые смотрят в пустоту.

– Я не уверен, что в стране когда-нибудь станет спокойно, – продолжает король Варфоломей. – Но судьба Фрива зависит от нас, поэтому мы должны закончить начатое. Байр, ты мой ребенок по крови и единственный, кто у меня остался.

– Согласно записке, написанной потаскухой, – вставляет королева Дарина резким, ломающимся голосом. Король вздрагивает, но стоит на своем.

– Это то, чего хотел бы Киллиан.

Дафна, возможно, мало что знает о Байре, но она знает, что это жестокая манипуляция. Байр становится чуть бледнее, однако через мгновение склоняет голову в знак согласия.