– Все верно. Старший лейтенант Михаил Поважный, принял командование обороной этого участка по приказу майора Голядкина. Уже какие сутки на рубеже стоим.

– А где сам майор?

– Сильный минометный обстрел был. Ранили. Эвакуирован на тот берег… Я остался вместо него.

– Старший лейтенант командует всем? Целым направлением? Как все у нас перевернулось…

– Кто есть, тот и командует. У нас тут кадров особо не разбежишься. Чины повыше в основном за пролив давно слиняли. Мы тут и остались лейтенанты да капитаны. Вот и удивились, что к нам подполковник чуть ли не с небес свалился…

– Скорее из преисподней! До неба нам всем сейчас очень далеко…

– Это точно. Сейчас мы все в пекле… Фашист баньку адскую топит, будь здоров! Все горит, камни плавятся… Так что там у вас там, на Акмонае случилось? Никто толком ничего сказать не может. Говорят прорыв фронта и все! Почему не сумели остановить гадов, дыру не залатали?

– Больно большая оказалась, товарищ старший лейтенант! И пошла по швам… С сумасшедшей центробежной силой! Понадеялись на количество и наступательный пыл. Возвели Вавилонскую башню… Все рухнуло! Вот что значит грамотно все продумать и нанести точный удар!

– Да как же так смогло произойти? Ведь такая масса людей, три армии! Это не шутка…

– А вот с нас, с 63 горнострелковой все и началось. Само наступление наши войска по всему фронту начали темной ночью 7 мая, с артиллерийского обстрела позиций противника. Но удар был вялым и непродолжительным. И утром 8 мая, немцы, после усиленной артподготовки обрушились на наши окопы. Мы этого не ожидали! Тут и психологический фактор сыграл. Атака была мощнейшей, просто поток солдат и железа хлынул… Мы приняли первый удар на себя. Прорыв был именно на нашем направлении. Около 5.00 утра, немецкая пехота и около сотни танков пошли в атаку на позиции нашей 63-й горно-стрелковой дивизии. Первые цепи наступавших были полностью уничтожены огнем наших пушек и пулеметов. Но массированный огонь артиллерии и действия немецкой авиации скоро подавили наши огневые средства и пехоту на первой позиции. Мои солдаты упорно оборонялись, но не смогли справиться со значительно превосходящими силами врага. Наша артиллерия, располагавшаяся близко к переднему краю и хорошо видимая фашистам, практически была уничтожена. Связь с другими подразделениями была нарушена. Мы понесли большие потери в личном составе. И это не все. Немец действовал как опытный заправский охотник.

Одновременно с этой атакой в тылу нашей уже потрепанной дивизии, у горы Ас-Чалуле фашисты высадили морской десант на 30-и шлюпках, около 500 автоматчиков. На подходе к берегу вражеский десант был встречен огнем пулеметов, артиллерийских орудий, а на берегу даже и огнеметами. Однако, несмотря на потери, немцам удалось не только высадиться, но и прочно закрепиться на нем.

Получилось, что наступающие фашистские части с фронта и шлюпочный десант взяли в клещи мой 291-й полк! Мне, командиру полка, с уцелевшими удалось вырваться из рокового окружения. Вот я, и командир роты старший лейтенант Александров, объединили остатки нашего полка и провели его с тяжелыми боями до самой Керчи, и теперь предстали, как говорится под ваши очи, Михаил! Будем решать что дальше…

– Сколько же вас осталось?

– Ты только с табуретки не упади, дорогой мой морпех!

– Постараюсь…

– 6 человек от дивизии! А всего со мной дошло 34 человека, те, кто примкнул к нам по дороге из разных разбитых частей… Такая сейчас математика! Из крови и огня. Основную часть наших людей в первых боях смели тяжелой артиллерией и авиацией. Перепахали, зарыли всех в землю! Весь мой полк… До сих пор не могу поверить, что все это на самом деле, а не страшный сон! Все это как-то за гранью возможного! В дни, часы все выжгло… Кровавый шлейф за нами тянется. Тучи черные ползут!

– Да невеселая у тебя история, подполковник! Можно только посочувствовать… Такие невосполнимые утраты. Трудно даже вообразить!

– А как на других участках фронта все было?

– Да почти также… Самое главное, сыгравшее фатальную роль, то, что немцы захватили господство в воздухе. И усиленные бомбардировки шли в первую очередь по штабам и коммуникациям.

В результате многие командные, наблюдательные пункты, узлы связи, огневые позиции оказались разбиты. Телефонная связь из-за огромного количества порывов перестала существовать, вышли из строя многие радиостанции. Связь со штабами была потеряна. Фронт оказался парализован. Никто не знал что делать. Каждый действовал по ситуации! Кто отпор давал на каком-нибудь случайном кургане, кто быстрей к морю мчался…

– А нельзя было закрепиться на каком-то рубеже? Организовать оборону? Контратаковать?

– Да какой там… – отмахивается захмелевший Ермаков, – Сплошная неразбериха, каждый бежит сам по себе… Да и где? Голая степь… Немецкие самолеты на бреющем полете расстреливали наши отходящие части. Люди гибли тысячами! И все у нас на глазах… Если есть преисподняя, то она и разверзлась здесь! Я такого не видел нигде. А побывать много где пришлось! Вот помню операцию в Иране, так там же все как по маслу прошло, за считанные дни, и практически без потерь! Когда с умом и профессионализмом к делу подходишь.

– Ну а само отступление как было? Ведь к нам целыми большими колонами на переправу выходят…

– Все отступление, то, что я видел, шло абсолютно не организовано! Кто как смог… и куда! Ух, ядреная у тебя водка, Миша! Хорошо… Так, о чем я? Отступали значит как. Тут еще движение колонн совпало с проливным дождем, который начался еще по-моему, 9 мая. Загруженность дороги и размягчение грунта вследствие ливня резко замедлили продвижение нашей армии. Боевая техника выходила из строя, ее просто бросали. Да и управление штабами скоро из-за сильной грязи машины не смогли двигаться. Многие работники штаба вынуждены были бросить машины и идти пешком. 11 мая во второй половине дня погода немного улучшилась. Этим сразу воспользовалась фашистская авиация, которая начала бомбить и обстреливать из пулеметов отходящие шеренги солдат. Из-за бездорожья и бомбежек части двигались уже вне дорог и рассредоточивались повсюду. Все это приводило к нарушению установленного порядка движения, к подлинному распылению не только частей, но и мелких подразделений. В итоге, это привело к тягчайшим последствиям – движущая масса войск окончательно потеряла управление, начался хаос. Как в кошмаре наяву! Будто какой-то массовый обряд уничтожения, тотальное заклание! Реки крови…

От Акмоная до Керчи все трупами обгоревшими завалено! Кому повезло сюда дойти – чудо! Уж не знаю какое, божественное или человеческое. Или еще какое. Ничего у нас больше не поймешь…

– Ну и что думаешь, товарищ Ермаков? Как тебя по батюшке? Ведь не зря же я думаю, ко мне пришел. А не в порт, на переправу!

– Сергей Арсеньевич я… устал бегать по степи, как сумасшедшая куропатка! Я сам, по сути охотник… Я воевать хочу! И за полк свой отомстить… Мы столько славных боевых дорого прошли, еще в 41-м… И теперь полегли все за несколько дней. Немыслимо!

– Вот и отлично! Настрой хороший, нужный. И нам люди позарез нужны, даже если их три десятка. Зато опытные и знающие что почем. Так что пожалуйте к нам в аджимушкайские каменоломни! В подземный гарнизон…

– Даже так? В отдельный нормально функционирующий гарнизон? Неужели такое еще осталось в этом безумном чаду?

– А как иначе? Все осталось, дорогой Сергей Арсеньевич! Силы немеренные концентрируются. Мы еще фрицам покажем. Из-под земли встанем, буквально! И погоним назад проклятого ганса!

– Заманчиво. И из кого состоит твой гарнизон, Михаил? Это отдельное соединение? Моряки?

– Нет. По мере боев состав становится все более разнообразным. У меня 1 запасной полк, моряки и вот примкнули еще кавалеристы, 72 кубанская дивизия, остатки ее…

– Я слыхал о них. Они вместе с нами рядом где-то шли с боями, параллельно. Храбрые ребята, казачки! Ну что споемся, морфлот? Докажем поганой нацистской нечисти, что такое содружество Красной Армии? Развеем их как черный прах по степи?

– А то как же! – подмигивает Поважный, – Сомкнем ряды всех советских людей! Сольемся вместе в ярости праведной, как языки пламени и устроим здесь, в подземелье, фашистам огромную могилу!

Глава 10

13 мая 1942 г.. Аджимушкайские каменоломни. По спутанному лабиринту катакомб, освещаемому тусклым, размазанным желтоватым светом электрических лампочек, порывистым шагом идет командир в распахнутой шинели. Его сопровождают два представителя особого отдела с автоматами ППШ-а наизготовку.

Лицо главного резкое, вытянутое, серо-угрюмое, под стать мрачному камню подземных коридоров, и вместе с тем полыхающее внутренним неистовым огнем… Иногда кажется, что он рожден этим страшным непредсказуемым подземельем. Настолько в нем мало видится привычного человеческого.

Два-три раза маленькую, но важную процессию останавливают посты, но больше для того, чтобы показать, что порядок соблюдается даже под землей, дисциплина на должном уровне… Узнавая впереди идущего в лицо, постовые довольно вытягивались в «струнку», улыбаясь и шепчась за спиной. Солдаты и младшие командиры его знали, уважали и даже любили. Он был фигурой культовой, высокой, можно сказать кумиром простых армейских масс.

Трое суровых командиров, еще попетляв по хитросплетениям штолен, наконец доходят до своей цели.

Это штаб Крымского фронта, надежно укрытый от бомбежек и обстрелов в недрах Аджимушкайских каменоломен.

Откинув брезентовый полог, командир в шинели попадает в небольшое помещение, зыбко освещенное несколькими электрическими лампами, подвешенными у потолка, отчего силуэты находящихся здесь людей кажутся шевелящимся подземными чудищами, как на картинах испанских художников мастеров живописи темных кошмаров. Собравшиеся, заметив, кто пришел, резко встают, почти вскакивают, приветствуя…

– Садитесь! – небрежно бросает вошедший.

Среди собравшихся высоких чинов в глухом утлом полутемном отсеке катакомб, можно разглядеть прибывшего недавно с Тамани Семена Михайловича Буденного и командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Дмитрия Тимофеевича Козлова. После появления внезапного гостя, все напряженно молчат. Лишь с поверхности доносится тяжелое уханье взрывов, визг самолетов и стрекочущая оружейная стрельба….

Вошедший никто иной, как Лев Захарович Мехлис, армейский комиссар 1 ранга, любимец товарища Сталина и фигура очень грозная, внушительная и значимая на Крымском фронте. Уже несколько месяцев, фронтом управляет фактически он…

Мехлис обводит всех цепким, пронзительным стальным взглядом, сутулясь и задумчиво потирая пальцы от подземного холода. Кажется, что его взгляд ощупывает и касается физически, заставляя некоторых вздрагивать… Комиссар похож на беспощадную мифическую хищную птицу, готовую или лукаво отступить или наброситься на жертву… Он будто ожившая подземная химера, долго ждавшая своего появления. И теперь раскрывшаяся в своей абсолютной власти.

– Разрешите доложить обстановку… – робко начинает кашляя, кто-то из заседающих.

– Я и так знаю всю обстановку! – резко с металлическими нотами в голосе обрывает Мехлис, – Войска бегут в панике, полный хаос на позициях… Ну что, просрали фронт, товарищи командиры? – язвительно выдавливает комиссар, сжимая руки в кулаки так, что белеют костяшки пальцев, – Виноваты все… И я тоже! Мы опозорили страну и должны быть прокляты! Но Вы…

Мехлис останавливает тяжелый немигающий испепеляющий взгляд на генерал-лейтенанте Козлове. Гнев распирает его настолько, что он даже не находит слов и воцаряется гнетущая пауза, при которой слышится дыхание присутствующих и треск электрических лампочек. В нависшей фигуре комиссара есть что-то темное, пугающее, демоническое, словно ожила одна из блуждающих теней каменоломен.

– Я потратил столько времени и сил, чтобы из вашего крымского колхоза сделать подобие армии… – наконец с неприкрытой злостью выдавливает из себя Мехлис, – А Вы, – он вскидывает изогнутый как коготь указательный палец на генерала, – и с этим не смогли справиться! С тем, что Вам приподнесли на блюдечке, ценой бессонных ночей и напряжения всех сил и людских ресурсов! Из той орды, которую я застал в начале года, я сделал то, что стало способно воевать. Я поднял боевой дух среди расхлябанности и дезертирства… Добился перевооружения и пополнения личного состава. И что? Каков результат всего этого? Трупы по всей степи! Сокрушительное поражение и бегство? Такое и в кошмарном сне не приснится…

– Лев Захарыч, кто ж знал, – начинает оправдываться Козлов, – что немцы контратакуют, еще и в южном направлении, где их не ждали! Что у них новые танки и реактивные шестиствольные минометы… И свежие дивизии…

– Молчать! – взрывается Мехлис, и потом уже спокойно добавляет, – С этим разберемся позже… И по всей строгости военного времени! Ответят все! Времени на пустые байки у нас нет. Не об этом сейчас надо думать! Как будем спасать остатки фронта? Иначе нас всех перебьют в степи, как куропаток…

– Я предлагаю создать отряды прикрытия для обеспечения переправы отступающих войск, – высказывается Буденный, – чтобы задержать наступающего врага и дать возможность эвакуировать наши армии на Тамань.

Мехлис задумывается.

– Это правильно, – наконец произносит он, – из кого формировать?

– У нас есть 1-й запасной полк комсостава и пограничники 95 —го полка, – сообщает Буденный, – их можно усилить вспомогательными частями – курсантами военных училищ и войсками охранения НКВД.

– Что ж, пожалуй, это какой-никакой выход в сложившийся ситуации, – оживляется комиссар, – возьмите лучших из лучших, самых преданных и надежных, кто еще остался! Только личное мужество солдат и командиров, может спасти нас… Кто возглавит арьергард? Кандидатуры есть?

– Так точно, есть, – отзывается из полутьмы Козлов, – я думал о них, на самый крайний случай. И видимо он настал…

– И кто же?

– Заместитель начальника штаба 51-й армии по боевой подготовке, полковник Ягунов Павел Максимович, – продолжает Козлов, – ему можно поручить эту задачу, я уверен, он справится!

– Ягунов… Ягунов… Да припоминаю, 138 стрелковая дивизия, с января на нашем фронте, толковый командир, смелый и опытный, что удивительная редкость в ваших крымских войсках! Значит так… Готовьте приказ с 14 мая о назначении Ягунова командиром сводного отряда и начальником этого участка обороны. У кого еще есть, какие предложения относительно сложившейся ситуации?

Ответом шуршит тишина смятения из неуверенных движений и легких покашливаний.

– Как обычно… – усмехается Мехлис, – Инициатива через край! Молчание под стать этим угрюмым могильным камням! Ну тогда все… На сегодня разговоров и собраний хватит. Я выезжаю на позиции. Всем успеха, он нам сейчас очень понадобится!

Мехлис быстро выходит, пропадает как тень, будто его и не было, а штабисты, облегченно вздохнув, шелестят бумагами и планшетами, негромко обмениваются короткими репликами, и поспешно расходятся.

Уже в темном, узком коридоре, тихо звучит голос одного из последних выходящих:

– Да, жаль Павла Максимовича…

– Ты о чем?

– Да о том самом. Ты представь только, в какую мясорубку его кидают. В нынешней обстановке… Они же все теперь смертники! Весь арьергард…

– Ну, Ягунова так просто не возьмешь! Он командир бывалый, может и обойдется… Не в такие передряги попадал! И выходил с честью…

– Не обойдется! Там такая махина прет, что всех наших ресурсов здесь и близко не хватит. Три армии не устояли! А тут небольшой отряд… Максимум несколько тысяч. Кого он успеет собрать? И чем наступление фашистов сдерживать? Винтовками? Ни авиации, ни артиллерии нет! Это самоубийство…

Сейчас одно негласное правило – кто не успеет в ближайшее время переправится – всем конец! Так что шансов у отрядов прикрытия просто нет. Их всех уже можно заносить в списки безвозвратных потерь Крымского фронта! Вот так и подписывают людям приговор…

Глава 11

…Керченский порт напоминает огромный муравейник – люди, в основном военные, толпами напирают на пирс, пытаясь попасть на отходящие на Тамань суда, сметают все на своем пути. Все пространство береговой полосы запружено колышущейся человеческой массой плотно прижимающихся друг к другу солдат, как туго перевязанные прутья. Кажется ожила и движется сама земля. Рядом черными металлическими скелетами горит брошенная техника, напоминая каких-то инфернальных существ или вторгшихся мстящих демонов.

Сзади, с запада, доносится канонада фронта, а кружащиеся хищной стаей немецкие бомбардировщики, практически беспрепятственно бомбят и расстреливают толпы людей как живые мишени… Зенитки почти все разбиты, а редкие истребители с правого берега не выдерживают превосходящего натиска Люфтваффе и падают огненными кометами в темные бурлящие воды пролива… Других самолетов нет. Аэродромы Крыма горят в степи огромными густыми факелами.

Скопление солдат и техники уже не первые сутки становится беззащитными движущимися и статичными целями. Идет просто тотальный расстрел с воздуха…

Перегруженный эсминец отчаливает от пристани и не успевает набрать скорость, как в него попадает бомба… Сноп огня и куски раскаленного железа кошмарным фейерверком летят в стороны! За борт выбрасывает человеческие останки и еще живых горящих факелами… Еще два попадания разламывает корабль пополам и он в течении считанных минут уходит на дно, высоко задрав носовую часть, с которой спрыгивают в воду люди, в надежде спастись. Но пулеметные очереди фонтанами взбитой воды настигают качающихся в волнах….

Рядом покосившийся и порядком осевший гражданский пароход с военными, еще больше кренится и едва не зачерпывает воду. Кто-то не удерживается и срывается за борт, в море, кто-то отчаянно цепляется за поручни. Пароход выравнивает курс, и дав продолжительный гудок упрямо, как тучный жук, «ползет» к таманскому берегу, утопающему в призрачной серой дымке.

Далеко не всем удается сесть на какое-нибудь судно, катер или баржу. Люди прижатые ураганным обстрелом к берегу, сами сколачивают плоты, надувают камеры, набивают соломой шинели и мешки, плывут кто на чем может… И становятся легкой добычей фашистских воздушных стервятников.

Сотни пловцов расстреливают с воздуха, сотни сносит неодолимым течением в открытое море, где они быстро тонут…

Волны Керченского пролива наливаются, становятся без преувеличения густого Красного цвета… Будто река, вытекающая из Преисподней. Пролив заполняется тысячами трупов… Которые почему-то в воде принимают вертикальное положение и качаясь в волнах, эта армия мертвецов, словно куда-то шествует… Маршируя в багровых водах. Это зрелище завораживает размахом трагедии и своей странной адской величественностью Смерти.

А воздух оглашается пронзительным ревом самолетов с черным крестами, словно фатальными погребальными вестниками Судьбы, которые азартно и неистово охотятся за новыми целями на воде – кораблями, лодками, плотами и просто одиночными плывущими людьми… «Охота на дроф» с суши перемещается на море… Перемалывая всех живых яростным огнем бомб и пулеметов… Лишь счастливчикам удается добраться до обетованного правого берега.

А чуть в стороне, полыхает город – сама Керчь, громадным черно-алым пожарищем… Кажется, сгорает весь мир, реальность сворачивается как подожженная бумага. Город бомбят не менее интенсивно и методично, накатываясь целыми эскадрильями.

В невообразимо огромном пламени от горизонта до горизонта полыхает все – люди, дома, машины, деревья… Все сгорает как картонные фигурки и декорации. Темный бешенный Ураган фашистских атак сносит все… оставляя только черное выжженное пепелище…

…Из дымящихся руин обугленного развороченного дома, из под груды обломков, выползает полковник Верушкин, грязный и окровавленный, в порванной, почти клочками висящей форме….

Он ошалело оглядывается по сторонам, и тяжело вдыхает раскаленный воздух, едкий и обжигающий от пороховой гари, и почти сразу начинает кашлять.

Вся улица разрушена до основания. От некогда уютных южных зданий остались курящиеся зловещие кладбищенские надгробья.

Над городом висит плотная дымовая сумрачная мгла, такая, что невозможно понять, что сейчас – утро, день или вечер…

Все затянуто стелящемся, ползущим темным змеем, дымом от взрывов и пожарищ.

Верушкин встает на ноги и держась причудливо раскрошенных остовов стен, медленно, шатаясь, начинает пробираться сквозь сизый туман…

Над головой, в небе истерично пугающе завывают немецкие пикирующие бомбардировщики, кружась черной хищной стаей.

Переступая через завалы камней, полковник едва не падает, натыкаясь на что-то мягкое… Он наклоняется ниже и в зыбко колышущемся от ветра, смоге видит двух лежащих красноармейцев, которых разметало в стороны.

Они мертвы… Один разорван почти полностью до неузнаваемости. Другой зажат камнями с разбитой головой. Оба утопают в лужах запекающейся от огня крови…

Верушкин вздыхает, находит в разломанных опаленных камнях целую винтовку, перезаряжает и осторожно двигается дальше.

На улице пустынно, где-то мелькают какие-то непонятные тени… И полковник инстинктивно вскидывает оружие, так как обстановка неизвестна и враг мог уже зайти в город…

Но тени вблизи оказываются мирными жителями, военных почему-то уже нет…

Верушкин проходит несколько перекрестков, двигаясь от центра на север, в сторону переправы, где еще слышны звуки боя…

На одной из улочек он замечает небольшую группу семенящих куда-то пригнувшихся горожан. Они спешат навстречу, в клочьях порохового тумана.

Верушкин направляется навстречу, чтобы узнать обстановку, но тут громадный взрыв впереди встает сплошным темным столбом, разнося бегущих людей в стороны… Самого полковника сносит ударной волной, бросая в груду камней за спиной.

Откашливаясь и осматриваясь, Верушкин аккуратно крадется среди развалин. Перед ним горит здание… Пламя бешено, закручиваясь огненным торнадо, вырывается из темных слепых глазниц окон, унося вверх тучи черного коптящего дыма…

Полковник подходит ближе и видит страшную картину. От группы шедших к нему людей ничего не осталось, кроме кусков обожженного мяса, оголенных костей и ручьев теплой крови.

Верушкин сжимает зубы и перехватив винтовку, устремляется сквозь висящий удушливый дым к горящему порту….

Глава 12

…Взрывы, мощные и дикие, взбивают на дыбы степь, засыпая волнами прелой земли окопы у поселка Аджимушкай. Еще одно звено немецких бомбардировщиков, распарывая редкие облака, практически беспрепятственно уходит на переправу… Остановить их некому! Зенитки Красной Армии разбиты и догорают на высотах в опаленном бурьяне рваными черно-скорбными кострами…

Полковник Ягунов, отряхиваясь от комьев земли, и поправляя каску, поднимает бинокль и напряженно всматривается в линую горизонта… Впереди все затянуто непроницаемым темно-серым дымом. Земля кажется, дрожит откуда-то глубоко снизу… Доносится гул дальней нестихающей канонады. Сбоку полыхает Керчь огромным черно-желто-красным пожарищем от обильно, не прекращающихся сыплющихся с неба бомб черных стальных фашистских стервятников. Создается впечатление, что распахнулись врата Преисподней, и оттуда прорвалось адское пекло и повалили тяжелые смоляные клубы погребального дыма…

По дороге, чуть вдалеке, тянутся бескрайние колонны беспорядочно отступающей Красной Армии. Ягунов вздыхает, стискивает зубы и еще раз оглядывает окопы…

Суровые и угрюмые лики солдат будто вросли в землю в почерневшей обугленной степи…

Полноценной линии обороны практически нет. Окопы вырыты наспех, без должного соблюдения всех правил и учета особенностей ландшафта. Времени нет… Приходится довольствоваться тем, что есть.

Полностью открытая местность, как свеже расстеленная скатерть. Что здесь можно сделать в кратчайшие сроки, когда враг уже готов появится буквально через считанные часы во всеоружии?

Налеты фашистской авиации становятся все чаще, накатываясь как морские волны на прибрежные скалы.

Вот и опять характерное завывание «Юнкерсов» заставляет вжаться в землю… и прочувствовать каждой костью и мышцей, неописуемое сотрясение всего Окружающего, которое кажется, не выдержит, пойдет трещинами и рассыплется мириадами осколков, как зеркало, обнажая черный провал Смерти…

Взрыв рядом вновь окатывает штормовой волной земли и острых раскрошенных камней, почти замуровывая… Полковник с трудом откапывается, и тут сверху мелькает вытянутая тень.

Он резко оборачивается, ища оружие… В развороченный окоп спрыгивает высокая фигура, озираясь по сторонам.

Ягунов поднимает автомат, но всмотревшись, отводит ствол в сторону.

– Парахин? – удивленно восклицает полковник, – Вот уж кого не чаял здесь встретить! Я думал, ты уже эвакуировался, и на той стороне пролива, в штабе заседаешь! А ты будто с неба свалился!

<1...3 4 5 6 7...11 >

На страницу:

Перейти

5 из 11