Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

Наконец, многодетная мать выдохлась. За время своего рассказа она, казалось, даже осунулась, и теперь сидела молча, находясь ещё где-то в дальних и близких воспоминаниях. Лариса тоже молчала. Её если не потрясло, то уж точно до крайности взволновало услышанное. Но, втискивая в сознание излившийся на неё поток слов, она по профессиональной привычке уже начинала прикидывать, что может получиться из такой огромной и необычной фактуры. «Друг депутата – враг детей», «Браток»-воспитатель», «Растлитель дочерних душ» – и другие глупости вроде этих заголовков назойливо вертелись в уме. Как подать материал? На чём сделать акценты? В конце концов, Кротова за тем к ней и пришла, чтобы уже сразу получить ответ, можно ли опубликовать её историю, или нет.

– Вот что, Елена Николаевна. Не скрою: вы меня огорошили, я даже в некой прострации. Тема важная и интересная, публикации в такой газете, как наша, вполне достойна. Но мне нужно подумать и посоветоваться с руководством, как её подать. Тут ведь какой нюанс: всё будет излагаться с ваших слов, исключительно и только с ваших. Дочери, как вы говорите, подтвердить их правдивость не смогут и не захотят, так? В этом случае вы обязаны будете подписать готовый к публикации текст.

– Да-да, конечно, какой разговор, – засуетилась Кротова. – Я готова… всегда, в любое время… вот телефон, звоните, прибегу тут же.

Она неуклюже поднялась и бочком пробралась к выходу. Но, уже надев своё до предела заношенное пальто, вдруг повернулась к Ларисе и шёпотом, хотя они и были одни, снова принялась говорить:

– Вы поймите: ведь Кротов и в самом деле бандит, я точно знаю. Есть на нём кровь, только пока не доказано.

– Так об этом не мне, а прокуратуре сообщать нужно… – Лариса чувствовала, что омут, в который окунала её Кротова, становится всё глубже.

– Я и хотела. А он прокурору наказал меня не слушать. Знаете ведь, какие у него связи. Прокурор меня на порог не пустил: вы, сказал, нынче в разводе, стало быть, никакой не свидетель, и слушать вас незачем. Теперь вот я со страхом жду, разоблачат моего бывшего, или нет. Да и на самом-то деле я толком ничего не знаю, только по болтовне младшей дочери сужу.

От последних слов Кротовой у Ларисы опять похолодело внутри: история стала казаться ещё более оглушительной. Да брось ты! Просто нервы стали ни к чёрту, если в любом слове мерещится опасность.

– Ладно, как бы там ни было, я начинаю работать над вашим материалом, а вы всегда будьте на связи. Всего хорошего – Лариса, наконец, простиласссь с посетительницей, спутавшей все её сегодняшние намерения.

Когда тяжёлая аура Кротовой вслед за ней исчезла из прихожей, Лариса облегчённого вздохнула.

***

Перво-наперво было решено сделать техническую часть работы и подготовить текстовую расшифровку рассказа Елены Николаевны. Руки привычно заскользили по клавиатуре, переводя звуки в машинописные знаки. Рутинное занятие, но позволяет несколько расслабить нервы, порядком напряжённые после тяжёлой встречи.

Постепенно мысли, связанные с Кротовой, перетекли к её собственным делам. Лариса задумалась о своей жизни. Стала бы она так же отчаянно биться за чистоту нравов своих детей, так распластываться над семейным гнездом? Возможно – если бы у неё, как у Кротовой, их было четверо. Хотя отношение к детям определяется уж точно не их количеством. Даже наоборот: нередко в многодетных семьях родители не заморачиваются чересчур пристальным вниманием к каждому дитяти. Растут и растут, как Господь управит. Этакая саморегулируемая в плане душевного здоровья система.

У неё-то самой всего один сын, и тому она не может дать ума: мальчишка растёт в основном в бабушкином доме, у матери бывает реже, чем там. Ларисе же вечно некогда – командировки, пресс-конференции, срочные материалы, сдача газеты… Ни накормить ребёнка толком, ни уроки проверить, ни на тренировку проводить. Современная мать, одним словом. И отец не лучше.

Отец… Вон Кротова, чтобы её муж оставался при детках, из кожи лезла, сглаживала даже его криминальные делишки. Понимала, прощала, гордости своей наступала на горло, заслоняла, в сложные времена становилась опорой. Хорошо ли, плохо ли, но так понимала свой женский и материнский долг.

А Лариса?

Она даже толком не знала, что делает муж в своём НИИ. А стоило ему единожды засмотреться налево, она тут же без долгих объяснений собрала Олегу чемоданчик и подала на развод. Сын будет расти без мужского плеча? Ничего, сейчас многие так растут. У Сашки, считай, полкласса матерей-разведёнок. Она разве из другого теста? А теперь себя же накручивает про всякие соблазны улицы. Жил бы рядом с отцом, было бы парню не до улицы.

Лариса вздохнула, откинулась на спинку кресла, ненадолго прерывая расшифровку. Олег и в самом деле был родителем хорошим и любящим. К его контактам с Сашкой она даже ревновала – такое между ними царило взаимопонимание. Но теперь вот перевёлся в другой город, наезжает раза два в год, за 5 лет сын совсем от него отвык. Там, поди, и семья другая завелась, свои детки в проектах. А они тут с Сашкой сиротеют…

А ведь когда инициировала развод, такую будущность прокручивала в уме не раз. Но не отступила. Всё потому, что уже был, жил в глубине её души червячок, ждавший спускового момента. Лариса давно понимала, что их брак с Олегом – типичный студенческий союз, во взрослой жизни сошедший почти на нет. Они перестали испытывать друг к другу настоящий интерес, человеческий и супружеский, хотя были даже дружны и безукоризненно вежливы в общении. Ушла скоротечная молодая страсть, оставив не тёплую привязанность, а тягостную пустоту, которую скрашивали лишь обязательства перед сыном. Они отдалились друг от друга, им было скучно рядом. Исчезали общие интересы, наконец, ушло супружеское ложе, каждый спал в своей постели. И деваха, скорее всего, случайная и не слишком-то нужная Олегу, появилась на их семейном горизонте лишь ради заполнения создавшегося вакуума. Он был не её человек, пусть и хороший, и семейственный, и чадолюбивый. И права она была, что тогда одним ударом разрубила туго затянутый узел!

А как бы Кротова поступила на её месте?..

Тьфу ты, далась тебе эта Кротова! – в сердцах прикрикнула на себя Лариса.– Нашла чью кольчужку примерять! Не дай Бог никому таких проблем, как у неё, а ты её мерилом ставишь. И вообще – что сделано, то сделано; потерявши черепушку, неча выть по волосам.

Встряхнув головой, словно скидывая с себя эти самые снятые волосы, Лариса снова включила диктофон и продолжила набирать текст.

Уже за окнами легли ранние синие тени февральского вечера, уже в западном окошке прорезалась и быстро истаяла алая полоска заката, а она всё сидела над записью. Расшифровка заняла весь остаток дня, поэтому на другие заметки времени осталось совсем немного. Почти перед сном удалось накатать репортажик из школы-интерната, удостоенного посещения мэра, да по жалобе читателей обгавкать работу почтового отделения. Материал о туалетах откладывался до лучших времён. Лизетта опять будет ворчать, что Лебедева мало сдала…

Глава 2

Редкое дело схоже по интенсивности и напряжённости с производством средств массовой информации, будь то газета, радио или телевидение. Ежедневно и даже ежеминутно оно требует заброса в свою топку всё новых порций корреспонденции: новостей, репортажей, интервью, исследований, расследований, а также огромного иллюстративного ряда. Умерить аппетиты этот жерла нет никакой возможности: давай! давай! давай! В шальном ритме, жизни скачут информационные монстры, закручивая тугой спиралью существование всех, кто оказался на их орбите. Ни остановиться, ни отдышаться, ни одуматься… Давай! Давай! Давай! Работа всегда, без разбора на день и ночь, на то, здоров ты или болен, сыт или голоден, хочешь или не желаешь. Взялся тянуть журналистскую лямку, значит – давай! давай! давай!!!

Как и предполагала Лариса, ответственный секретарь редакции Елизавета Григорьевна Вешкина, за глаза именуемая Лизеттой, поджала и без того тонкие губы:

– Что-то ты, Ларочка, грозилась завалить нас материалами, а сдаешь всего ничего: четырёх тысяч знаков не наберётся. И это за целый день отсутствия! А где обещанный шедевр о туалетах? Я ведь, дорогуша, под него целый подвал на третьей полосе зарезервировала. Что теперь туда прикажешь ставить?

Врёшь, – про себя прокомментировала Лизеттин спич Лариса. – У тебя этот подвал давно уже забит какой-нибудь Тришевской политической тягомотиной.

Вслух же, сладко улыбаясь и щуря свои медовые глаза, проворковала:

– Ну что вы Елизавета Григорьевна, о подвале этом так печётесь! У вас же в заделе давно лежит куча других материалов, ребята просят-не допросятся протолкнуть их в номер. Поди, и без моих сортиров как-нибудь прорвётесь? Вы же так умеете это делать…

Губы Лизетты слегка разгладились, – кто же не любит лести? – но она всё же пробурчала:

– С твоими этими бесконечными срывами прямо хоть к Тришу иди…

Лариса с облегчением поняла, что по текущему номеру Лизетта от неё отвязалась. Вихрем развернувшись на одной пятке, она покинула секретариат и направилась на третий этаж к начальственным кабинетам. Перед табличкой «Заместитель главного редактора А. Р. Сокольский» убавила прыть, постояла с полминуты, взвешивая, идти, или нет. Наконец, тряхнув гривой распущенных тёмно-рыжих волос, напористо толкнула дверь:

– Разрешите, Андрей Романович?

– Для тебя, Лорик, мои двери всегда открыты! – поднялся навстречу подтянутый 42-летний атлет в мятеньком пиджачке: Андрей никак не мог научиться носить что-нибудь, кроме спортивной одежды.

Лариса прошла к громаде руководящего рабочего места и уселась у малюсенького приставного столика для посетителей.

– С чем пожаловала? Что новенького в вашем королевстве?

– В нашем королевстве без перемен, жуём друг друга, а Лизетта – всех нас, скопом или по очереди.

– Уж эта наша Лизетта, у неё не забалуешь; я её побаиваюсь, да и сам Триш. Чем сегодня ты ей не угодила?

– Как всегда: мало знаков, квасить у себя в загашнике нечего. Вынь да положь ей сортиры, которые чёрт меня дёрнул заявить. А я не успела…

Романыч хитренько глянул на Ларису. Перед ним сидела совсем молодая женщина, почти девчонка, с горящими от возбуждения глазами цвета настоявшегося мёда. Модель для портрета шамаханской царицы. Никогда не подумаешь, что ей немногим меньше лет, чем ему. Чертики плясали в этих глазах, норовя брызнуть наружу. Что она там задумала?

– А чем таким было занято в отписной день Ваше Величество? – шутливо поинтересовался он. Лариса огляделась по сторонам, как проверяющийся от хвостов киношный шпион, приподнялась на локтях, чтобы быть ближе к Сокольскому, и зачастила полушёпотом:

– Слушай, Романыч, тут ко мне одна тётка приходила, Кротова.

– Кротова… Кротова…Крота?…

– Ну да, жена того самого Крота, правда, бывшая! Такого про него и про их семейку нарассказала, что я до сих пор обтекаю. Просит, чтобы мы написали, как он их детушек морально разлагает. Материальчик, должна заметить, редкой остроты. Если его как следует подать, да рисунки, да какие-нибудь комментарии… Бомба!

– Подожди-подожди! Прежде комментариев дай глянуть, что там за бомба. Где этот материал?

– Где материал! Здесь пока! – Лариса постучала пальцем по своему гладкому смуглому лбу. – Мы вчера с Еленой Николаевной часа три, не меньше, проговорили. Вернее, она говорила, а я, рот раскрыв, икала да писАла. Потом сразу села расшифровывать. Потом мелочёвку для Лизетты катала. Заполночь только освободилась, даже к Сашке сбегать не успела. Нет ещё материала. Но всё равно – как думаешь: пойдёт такое?

– В принципе, в нашей газете жареное бывает не так уж и часто, тем более эксклюзив. Но Лора, ты же знаешь мой порядок: не видя текста, я ничего обещать не могу. Ты напиши сначала, а там и поговорим. К завтрашнему дню успеешь что-то сделать?

– Успела бы, да ты сам меня опять в этот нудный банк посылаешь – ликбезом про их крЕдиты-дЕбиты народ морочить. Может, договоришься, что я в другое время подъеду, а я тогда про Крота сяду писать, а?

– Хорошо, банк на сегодня отложи, хотя Ольга Ивановна задаст концерт. Но и не сачкуй – знаю я тебя. Сиди в редакции и пиши. Чтоб завтра с утра у меня на столе лежала твоя взрывная тётка!

Ларисе этого и нужно было. Перехватив в буфете пару бутербродов на обед, она уединилась в закреплённом за ней кабинетике, и с головой ушла в писанину.

***

Изложение рассказа Кротовой растягивалось и растягивалось. Богатой фактуры было так много, а Ларисе так хотелось всю её втиснуть в будущую публикацию, что она совсем забыла о золотом правиле корреспондента: не выкладывать главные козыри, то-бишь факты, они должны оставаться у тебя в запасе. На тот случай, если кто вздумает усомниться в достоверности обнародованного. Придёт такой несогласный в редакцию или в суд, станет утверждать, что всё было не так, а наоборот, – а ты тут ему свой заветный документик или запись и выложишь. На это-де, уважаемый друг, что скажете? А ему и крыть нечем, пофырчит-пофырчит, да и сядет на ту же задницу. С тех пор, как приняли Закон о печати, желающих пободаться в судах со СМИ развелось немало. Ларисе уже не раз приходилось отбрёхиваться от таковых. Пока Бог миловал, все процессы по её публикациям «Вечернее обозрение» выигрывало. Но это – она знала – было хождение по лезвию бритвы.

Наконец, собрав в кучу разрозненные эпизоды, она раз за разом стала перечитывать и шлифовать написанное. С точки зрения построения материала, подачи и стилистики всё, вроде, было в допустимых пределах. Мелкие огрехи – это потом, «блох» редакторы и корректоры выловят. Однако спокойная усталая удовлетворённость от результата не приходила. Что-то зудело в подкорке, какая-то неоформленная мысль билась в толще только что выплеснутых слов.

Устала – решила Лариса, надо переключиться, отдохнуть, отстраниться от саднящей в душе темы. Она надела шубейку и вышла из редакции.

Лиловый февраль дохнул в лицо сырой позёмкой, освежая щёки, обдавая микроскопическими снежными зарядами усталые веки. Решив во время творческого перерыва сбегать к маме – проведать, как живут они с сыном – Лариса прыгнула в подошедший троллейбус. Остановка – и она уже у дома, в котором выросла сама, и в котором теперь подрастает её мальчик.

Мама, хотя и пожурила за неожиданный визит, была очень довольна. Сашка повис на шее. Ей кажется, или на самом деле за ту неделю, что они не виделись, пацан вытянулся, и стали коротковаты недавно купленные брюки? Растёт ребёнок, как на дрожжах поднимается… Ещё немного, и надо будет решать, куда определять его с дальнейшим образованием….

Радостно попив бабушкиного знаменитого травяного чая, повозившись с мытьём знакомых с детства цветастых чашек, чуточку посидев за просмотром мультиков в обнимку со своим воробышком и выслушав материнское наставление относительно её голой шеи и рук, Лариса с витающей на губах улыбкой вернулась на работу к своей жареной теме.

Смена обстановки помогла: она вдруг ясно поняла, что её тревожит. Исповедь Кротовой вылился в монолог, хотя и разбавленный дополнениями-врезками. Единственная точка зрения, единственное действующее лицо на фоне большого семейного полотна. А как же главный закон журналистики, требующий от автора беспристрастности зеркала? Где препарирование жизненной коллизии со всех сторон? Где объективность мнений разных респондентов?

Ну да ладно. Других желающих высказаться о жизненном пути Крота у неё на сегодня нет. Придётся плясать от того, что имеется. Завтра посмотрит Романыч, он мужик умный и бывалый, присоветует, как быть с этой однобокостью.

Так решила Лариса, выключая комп.

Поднимаясь из-за стола, за которым она просидела почти десять часов кряду, вдруг ощутила, что неимоверно устала. Даже двигаться было трудно. Будто не по клавишам стучала, а мешки с песком ворочала. Вот вам и ненапряжный интеллектуальный труд!..

***

На следующий день спозаранку (что за ней отродясь не водилось) Лебедева топталась под дверями у Сокольского. Ей не терпелось выслушать мнение о своём новоиспечённом детище.

Однако Андрей Романович, вернувшийся, наконец, от шефа с внеочередной планёрки, вместо привычного прочтения текста в присутствии автора велел Ларисе сначала двигать в банк: там уже хвостом бьют, ожидаючи. Но обещал посмотреть материал, как только разгребётся со срочными делами.

На никчёмную с точки зрения Ларисы банковскую публикацию ушло полдня. Вообще-то платные заказы она обычно выполняла если не с жаром, то без неприязни: любая тема имеет право на отражение в газете, тем паче – подкреплённая чистоганом. Но сегодня эта неизбежная проволочка её сильно злила, она слушала пресс-секретаря банка вполуха и раздражала его своей несобранностью. Вадим даже нашёл нужным выразить неудовольствие:

– Лариса Петровна, неужели вам совсем не интересно, что такое транзакции по пластиковым картам? За ними ведь будущее, через год-два вся страна перейдет на карты.

Ага, а первой – деревенская тётка Маня. Как только поставите в её северной глухомани свои дурацкие банкоматы, а главное – погасите многомесячные задержки по зарплате, тут же и побежит карточки получать, без них в урманах никуда – подумала с издёвкой Лариса.

Заметив сарказм, промелькнувший на её лице, Вадим скривился ещё кислее:

– Что, тема лично для вас не близкая? Или вам не нравится с нами сотрудничать? А может, хотите, чтобы передали подготовку наших статей другому корреспонденту?

У Ларисы не было ни банковского счёта, ни только-только входивших в оборот пластиковых карт. Да и простых замусленных бумажных купюр частенько не хватало. Поэтому она и на самом деле была далека от того, о чём ей предстояло распинаться перед читателями. Но работа есть работа. Хотя она бы и не прочь скинуть с плеч эту малопонятную обязаловку, но очень не хочется очередной головомойки от начальства. Изобразив на лице святую обиду, Лебедева извинилась перед напыщенным банкирчиком и принялась всеми силами, на которые сегодня была способна, вникать в пластиковые технологии.

От рекламной нудятины Лариса освободилась лишь после обеда, и тут же прискакала в кабинет к Сокольскому. Андрей уже был готов к разговору.

Как человек мягкий и интеллигентный, он сперва погладил самолюбие автора по шёрстке:

– Ты молодец, такую глыбу нарыла. И выплеснулась так живо, так подробненько. Я очень хорошо въехал. Но:…

Этого-то «но» больше всего ждала и боялась Лариса.

– Но! Не мне, дорогая Ларочка, в тысяча первый раз напоминать тебе, что газета – не роман, странички у неё не резиновые. Сколько текста, пусть набранного даже самым мелким кеглем, на одну полосу входит? То-то! А у тебя знаков как раз в два раза больше.

Сокращай!

Заголовок нужен? Иллюстрации нужны? Значит, ещё режь свой шедевр.

Это во-первых. И с этим ты легко сама справишься. Режь больше. Не факт, что Лизетта отдаст под твою самую бомбовую бомбу целую полосу. Обязательно найдёт, какую ещё заметочку к твоему материалу присобачить.

Лариса хотела было возразить, что под убойный материал и разворота не жалко, другие газеты же отдают, но Романыч поднял палец, прося его не перебивать.

– Во-вторых – самое плохое – продолжил он. – Выдать рассказ, по которому бери и прямо сейчас тащи в товарищеский суд этого Крота, не имея дополнительных свидетельств или документов – как такое называется? Правильно, беззаконие. Клевета, порочащая честь и достоинство положительнейшего гражданина. Да этот Крот со сворой своих адвокатов нас с тобой и со всей газетой в придачу на клочки порвёт. Врёт, скажет, моя дура, мстит за то, что я её бросил. А коли не врёт, так вы, господа газетчики, докажите, что так именно всё и было. Ах, Ленкина подпись есть? Так подпись ещё не документ, может, вы в своих целях на неё давили!

И куда тогда нам с тобой?

– Так я же…

– Так ты же! – взгляд первого зама стал суровым и недовольным. – В общем, сейчас берёшь свою потрясающую сагу и делаешь из неё просто рассказ, отвлечённое повествование, этакий сюжет наших читателей. У нас же есть рубрика читательских писем? Вот и оформляй дело в виде анонимного послания. И чтобы без намёка даже на мало-мальскую конкретику! Без имён и всего, что указывало бы на реальных персонажей. Уверен: и того, что останется, хватит, чтобы обыватель стал рвать наш «Обоз» друг у друга из рук.

– Романыч, ты представляешь, как мне обидно этакое богатство холостить? – убито прошептала Лариса.

– Ещё как представляю! Сам сколько лет в твоей шкуре проходил! Да я-то с тобой, милая моя, всё-таки по-божески: самой доверяю кромсать. А вот в мою корреспондентскую бытность редакторы, когда приносил им подобные кирпичи, меня не спросясь, дербанили их до неузнаваемости. Матерился, водку хлестал, да куда попрёшь? Журналисту журналистово, а барин – редактор.

Лариса сидела с потухшим видом. Что толку рассказывать о вопиющих подлостях, если на подлеца указать нельзя?

Андрей Романович видел её неподдельное расстройство. Он встал, подошёл к сейфу, достал початую бутылку коньяка и два крутобоких бокала, налил.

– Давай выпьем за твой, Лора, большой труд и за неравнодушное сердце. Она, эта Кротова, не зря же именно к тебе пришла. Сделаем материал! Пусть и не совсем такой, как хотелось бы, но сделаем. Давай, подруга, пей, и шагай до дома. Отдохни, выспись, подтяни хвосты свои, сдай Лизетте долги. С сыном побольше пообщайся, а то совсем парень позаброшен. Словом, постарайся забыться и переключиться. Пусть история эта отлежится, мозги встанут на место. Вот тогда, со свежей головой, и иди на второй круг. Ну, будем!

Жаркая терпкая жидкость приятно обожгла гортань. Этот бокал оказался сейчас для Ларисы очень кстати: дал силы удержать готовые брызнуть слёзы. Прав Романыч,… или всё же она права? Но об этом потом, когда буйный объем будет впихнут в газетное прокрустово ложе.

Праздники дали Ларисе возможность собраться с мыслями. По совету Сокольского она быстро отписалась по долгам, и устроила себе мини-отпуск. Мысли о работе, как бродячие псы, отгонялись подальше, в самый глухой угол. Она предавалось пустякам: что купить в подарок Сашке ко Дню защитника отечества, в чем пойти на редакционный междусобойчик.

Со времени разрыва с Олегом постоянного бой-френда у Ларисы не было. И она порой с тревогой посматривала на своё отражение в зеркале: если ещё не стареешь, то тускнеешь, Ларочка; скоро мужички будут проходить мимо тебя, как мимо стенки. А ОН на белом лимузине всё не едет… Вот и к очередному Мужскому дню ей не о ком позаботиться.

Поэтому и расточительно посвятила целый день шопингу, без особой цели шляясь по магазинам, вертя в руках, примеряя и прикидывая на себя разные тряпочки и безделушки. Сделала приборку в доме, навестила давнюю подругу, даже в кино с сыном побывала. И, конечно же, сам праздник провела в обществе мамы, к её немалому удовольствию: после кончины отца в красные даты та чувствовала себя особенно одиноко. Ларочка ела любимые домашние пироги, разглядывала старые, дореволюционные ещё, но до сих пор не пожелтевшие фото прабабушек и прадедушек. Мечтала, что когда-нибудь соберёт родословную своей семьи и напишет её добротным профессиональным письмом.

Но в первый же послепраздничный день, словно гонимая чьим-то повелительным окриком, Лариса с самого утра засела за компьютер – оттачивать потенциальную сенсацию.

***

Честно сказать, корреспондент по социальным вопросам Лебедева впервые делала материал такого эмоционального напряга. Несмотря на внушительный стаж работы в газете, до сих пор ей доводилось сталкиваться с куда менее глубокими проблемами. До перестройки, как и большинство коллег, успела, пока не прикрыли, поосвещать мирную производственную жизнь закрытого «почтового ящика». Теперь в «Вечернем обозрении» писала то о муниципальном театрике, которому помещения не выделяют, то о разрушенных пришкольных спортплощадках, то о коммунальных авариях, которым нет числа на прогнивших городских теплотрассах. Темы, конечно, для читателей злободневные, но быстро преходящие; долго копаться в таких нужды не было. Другие газеты, при либерализации во множестве вставшие на крыло, наперебой показывали срезы чего-нибудь невиданно острого – то трудовые будни рэкитиров с проститутками, то межпартийную грызню. Она вместе с коллегами только вздыхала: умеют же люди читабельные вещи находить! В их «Обозе» жареным, тем паче с перчиком, пахло редко: сенсации обходили еженедельник стороной.

И вот теперь и она держит в руках сверкающую жар-птицу журналистской удачи!

А давний её друг, до тошноты умненький-благоразумненький Романыч, предлагает повыдергать из этой звёздной залёточки самые огнедышащие перья!

Изрядно поколебавшись, Лариса приняла соломоново решение. Она, как и велел Сокольский, максимально, до требуемых стандартов, ужала проклятый объем. Но, имея реальную возможность вывести человеческую дрянь на чистую воду, не смогла этим не воспользоваться. И как работник газеты, как простой честный журналяга, но и как мать, совесть которой после визита Елены Николаевны упорно противилась профессиональному прагматизму. Поэтому всё же сделала не безликий сюжетец, а животрепещущее, почти криминальное чтиво, с именами и местами действия.