Я, Иосиф Прекрасный

Начальник рудника крикнул в рупор из-за спин легионеров:

– Евреи, вам свобода! Всем остальным вернуться к работе! Разойтись!

И тут началось то, что всегда происходило в мире людей, когда одна группа поднималась над другой. Дикий, яростный крик злобы раздался над долиной. Рабы и скованные цепями, и без цепей накинулись на евреев, стараясь искалечить их, убить, не дать им насладиться свободой, о которой мечтал каждый раб на руднике и днём и ночью, каждое мгновенье, многие годы или всю жизнь.

Евреи, воспрянувшие душой от счастья, проявляя свойственную этому народу отвагу и неустрашимость в бою, заняли круговую оборону и пошли в атаку, чтобы защитить свою жизнь. Они бились, бешено и свирепо, как если бы все превратились в богатырей. Ответный удар евреев – уже свободных людей – был настолько мощный, что рабы начали пятиться с разбитыми лицами и сломанными челюстями. И вскоре обратились в паническое бегство. Разбежались по долине.

Евреи вновь начали радоваться, ища взглядами человека, который привёз им свободу. Они бросились к Иосифу и начали благоговейно целовать его руки и ноги, одежду. Они плакали, смеялись, плясали и прыгали, словно маленькие дети. И требовали от римлян кузнецов, чтобы как можно скорей освободиться от железа.

Приехал Элиазар. Он сразу же начал проверять вольноотпущенников на твёрдость веры. Молитвенные бдения тянулись долго, каждый день. И люди, за годы рабства, не евшие досыта хлеба, теряли сознание, и, наверное, все бы они отдали Богу свои души, если бы не организаторские способности Иосифа. Он организовал подвоз продуктов с материка, лечение больных и ослабевших людей. А здоровых начал переправлять в Рим, чтобы они получили своё имущество. Большинство вольноотпущенников направилось в Иерусалим, в Храм поблагодарить Бога. И там они узнали, что сделал для них Иосиф.

Вся Палестина говорила об Иосифе.

Аристобул в задумчивости теребил бороду пальцами и тихо бормотал:

– А почему мне открылось то … – Он спохватился и, ненавидя себя, заревел так, что посуда на столе задвигалась: – Не смей уподобляться Богу! Аристобул! Не смей! Вот тебе моё наказание: два месяца не вкушай пищи и стой на одной ноге!

В конце лета с транспортного корабля, пришедшего из Остии, сошёл очаровательный подросток, мальчик лет пятнадцати, коротко стриженный, в претексте. Он смело направился к Иосифу и встал перед ним.

– Ты не узнаёшь меня? – спросил он греховным голосом.

– Акта?

– Я. И если ты не разлюбил меня, то давай скорей уединимся, чтобы… – девушка нахмурилась и сердито добавила: – Поппея всем говорит, что ты во время соединения ведёшь с ней философские беседы. Я тоже хочу послушать. А Беренику, по моей просьбе, Август отправил домой в её царство. – Акта сердито фыркнула. – Я хотела настукать её в цирке за ложь.

Впрочем, девушка тут же озорно рассмеялась.

– В Неаполе горожане стали говорить, что ты в банях скачешь козлом и показываешь особые, невиданные позы, привезённые из Египта. Люди не выходят из бань, ждут тебя. Август разозлился, что теперь помыться нельзя. Объявил, что ты на острове. Но ему никто не поверил.

– Акта, почему ты так постриглась и оделась?

– Потом скажу.

Девушка ценила собственные удовольствия выше государственных дел, хотя предприняла все меры предосторожности, направляясь на остров по приказу Нерона.

Сегодня утром, едва солнце оторвалось от горизонта, от моря, как Элиазар трубным голосом поднял вольноотпущенников, живших в палатках. А так как скинии не было, да и невозможно было бы вместить в какое-либо помещение тысячи людей, все по приказу Элиазара приняли водное очищение в море. А потом повернулись лицами в сторону Востока, в сторону своей Родины, долго творили молитвы, стоя на коленах и обливаясь слезами благодарности Богу. После чтения многих молитв Элиазар развернул Святое Писание, читал святые строчки из Закона Моисея и пророков, толковал их и предлагал другим верующим толковать перед людьми. Всем хотелось говорить о Боге. Три года люди вынуждены были молчать. Они ещё не привыкли к свободе, озирались по привычке, боясь удара кнутом. Смеялись над своими страхами.

Глядя на их счастливые лица, Иосиф вспомнил свой страх, когда Нерон предложил ему пойти на бой со львом. Жуткий страх коснулся души Иосифа в тот момент, потому что он любил жизнь, а теперь нужно было погибнуть на потеху толпе. Иосиф заколебался. Он готов был броситься в ноги императора, чтобы просить его о милости для себя. Император пощадил бы Иосифа. Но потом, через день – два, через месяц Иосиф покончил бы самоубийством. Не смог бы он жить на свете, стыдясь самого себя, презирая себя за слабость. Он слышал тогда в тишине свист растопыренных когтей зверя в воздухе, но не испытывал страх. А сейчас, стоя на коленах среди своих соплеменников, Иосиф задрожал телом от ужаса, мысленно видя молниеносные удары лап хищника, его стремительные повороты, прыжки, оскаленную зловонную пасть. «Бог был рядом со мной. Он направлял меня!» – едва не вскрикнул Иосиф. Он прислушался к пению евреев и громовым голосом запел псалом, хваля Бога. И вот после долгого богослужения появилась Акта.

У него забурлила кровь в жилах от мысли, что могло произойти между ними в его жилище. Иосиф занимал дом в приморском городе. Очищенный, Иосиф попытался читать молитву против блуда и женщины. Но спохватился. Ведь он вёл девушку к себе и жаждал её любви.

– Что с тобой случилось, любимый? – спросила Акта греховным голосом, прижимаясь к нему, ослабляя его душу этим движением своего тела, нежно заглянула в его лицо греховным взглядом, ещё более ослабляя его.

Он опьянел. Его поступь стала неуверенной, непрочной. Иосиф услышал странный, незнакомый ему голос, а по всему выходило, что голос был его:

– Акта, я очищенный молитвой и водой…

– Я тоже приготовилась, – весело, озорно ответила девушка и многозначительно добавила: – Помылась хорошо.

От этого намёка у него закружилась голова от сильного тока крови. Ноги задрожали. Он оступился. Акта нежно обняла его пояс и повела в дом.

В триклинии Акта быстро скинула с худеньких плеч претексту, возлегла на ложе и чувственным голосом сказала:

– Я слушаю твою философию.

– Вот она, – хрипло и трудно ответил Иосиф, торопливо покрывая поцелуями её тело.

Глава шестая

После того, как Нерон отправил письмо в сенат, написанное Сенекой, он, чувствуя неуверенное своё положение как императора, приказал легатам своих новых легионов готовить армию для нападения на Рим. Он ждал ответ сената, и каждый день собирал полководцев у карты Рима, вновь и вновь обсуждая с ними детали похода и уничтожения города.

– А живых я продам в рабство.

Он хотел, чтобы его угроза напугала сенат и народ Рима. Для этого были спешно отправлены Тегеллином «любопытствующие» с заданием распространить слух на улицах города о гневе Нерона. Сенаторы не решались обсуждать дело о гибели божественной матери, так как были уверены, что северные легионы могли в любой день двинуться на Рим, чтобы отомстить императору за убийство Августины, а так же перебить тех, кто поддержал Нерона. Сенаторы под разными предлогами отказывались являться в храм Юпитера Благого и Величайшего. Консулы вынуждены были собирать их на заседания с помощью преторов и сенатской стражи, и порицали за отсутствие гражданской совести. Но оба консула не решались говорить об убийстве божественной матери. Неопределённость царила в сенате. Народ, то есть «чернь», как презрительно именовали аристократы простолюдинов, многотысячными толпами перемещались на Форуме, на Эсквилине, стояли перед храмом Юпитера Величайшего и Благого. Сенаторы, опасаясь за свои жизни, не зная, что делать, что желал народ, посылали гонцов в толпу со списками новых театральных зрелищ, травлей, раздавали деньги на проституток. Народ быстро расходился по циркам, театрам, а бегом шёл в лупанары, так как естественные нужды были более весомы, чем зрелища. Но появлялись новые толпы людей, жаждущие получить сенатские милости. На Форуме многотысячную толпу поразило то, что статуя Юпитера изменила своё положение. Олимпийский громовержец стоял, обратившись своим строгим лицом к статуе Августа, протянув к нему правую руку, словно благословлял или укорял. А Нерон, скупо улыбаясь, смотрел в сторону.

Люди внимательно и долго осматривали статую императора, спрашивали Нерона:

– Август, неужели ты не видишь, что Юпитер протянул тебе руку?

Нерон, многозначительно улыбаясь, молчал. Люди неодобрительно загудели, закричали:

– Август, ведь Юпитер выше тебя, почему же ты смотришь в сторону?! Обратись к громовержцу своим божественным ликом!

Нерон не двигался. Вперёд протиснулся Максим, который очень любил оказываться там, где нужно было что-то объяснить или рассказать. Он принял позу государственного мужа, что очень не понравилось народу.

– Я знаю всё! – заговорил пролетарий сильным голосом. – Юпитер пришёл ко мне ночью в театр, когда я спал на каменной лавке, на пятьдесят третьем ряду. Других мест не было. – Он быстрым движением пальца указал на «понимающего» Архипа. – Это было так или ты солжёшь?

– Да, Максим, ты спал на пятьдесят третьем ряду, потому что нас прогнали, избили дубинами… – но последние слова «понимающего» заглушил громовой голос Максима:

– Вот так! – Максим показал. – Юпитер разбудил меня. В левой руке он держал две молнии. Я, волнуясь, озабоченный делами империи, её судьбой, спросил бога: «Владыка, почему у тебя только две молнии?» Он божественно неторопливо и в то же время стремительно принял сию позу.

Максим медленно, видя тысячи глаз, что были направлены на него, принял божественную позу. Толпа ахнула и подалась назад, потому что всем показалось, что Юпитер вошёл в пролетария.

– Я трижды спросил громовержца, а он молчал, потому что боги есть боги. Они не любят сразу отвечать на вопрос смертного. Потом он строго, как обычно, посмотрел на меня, так как не первый и не второй раз он приходил ко мне. Часто. Это видел Гектор, владелец харчевни. Может подтвердить мои слова, как он это не раз делал. И Архип уже видел.

– Да, я видел!

– Вот. – Максим неторопливо перевёл дух, выдержал долгую паузу, наслаждаясь тишиной на Форуме. – Потом Юпитер сказал: «Я повелел Венере прийти к тебе. – Максим вспомнил ночное видение и разозлённый тем, что Венера не задержалась в театре, хотя могла бы, потому что её никто не торопил, зло заговорил: – Сия богиня меня раздражала давно. А когда она, не дождавшись твоего пробуждения, ушла на Олимп, я в гневе бросил в неё молнию. Вот почему у меня вместо трёх только две молнии».

Люди понимали, что Венера поступила жестоко с Максимом, но она была женщиной, хоть и богиня.

– А молнии не повредили её красоту, её здоровье?

– Да как сказать, – задумчиво ответил Максим, глядя на статую Венеры. – Вот ежели она придёт ко мне сегодня ночью в театр Парцелла на сорок шестой ряд, я буду просить Юпитера милостиво отнестись к ней. – Боясь, что она могла не расслышать его слова, потому что выражение лица богини было рассеянным, Максим быстро прижал ладони рупором к губам и крикнул Венере: – Театр Парцелла сорок шестой ряд! Я поставлю рядом с собой вешку!

Максим ужаснулся, мысленно увидев, как ночью на многих рядах театра появились вешки.

«Не найдёт меня Венера», – огорчённо подумал Максим и, раздражаясь на тех, кто поставил вешки в театре, чтобы обмануть богиню, пробормотал:

– Вот так всегда. Что ни скажи, всё перехватят.

– А почему Август смотрит в сторону?

– Потому что сенат молчит. А император голодный, холодный ждёт, когда мы позовём его к себе.

Народ заволновался и немедленно пошёл к храму Юпитера, увеличивая шаг с каждой секундой, а вскоре – побежал. Тогда как Максим, осторожно оглядываясь по сторонам, приблизился к статуе Венеры и тихо шепнул ей, прикрывая губы ладонью:

– Я не поставлю вешку. Это я нарочно сказал. Ты не подходи к дуракам, которые будут сидеть на срок шестом ряду. Я сяду выше, на сорок седьмой. Буду громко говорить пароль «Лепёшка была горькой». Никто не догадается, что к чему, потому что лепёшек таких не бывает. Запомни: «Лепёшка была горькой». А не придёшь, пожалуюсь на тебя Юпитеру. Так и знай. Я человек строгих правил.

Максим отступил к Архипу, который носил на плече два их мешка с хлебом и вещами, достал вощёную табличку с репертуаром театра Парцелла, начал внимательно читать краткое изложение пьесы «Кровавая вражда невидимых царей». Он с удовольствием говорил вслух её некоторые детали:

– Хм… заговор… удар ножом из тёмного окна… интриги… постыдная любовь на ложе смертника…. Это интересно. Юношеству и детям вход запрещён. Но за высокую плату возможен… Пирр Грек играет роли девственницы, потерявшей невинность в середине спектакля, развратной матроны, невидимого царя Фарнака, смертника и пророка…. Надо пойти за деньгами.

В то время, когда десятки тысяч людей спешили на Капитолийский холм, озабоченные судьбой императора, Максим и Архип не менее быстро шли в банк. Улица была заполнена длинной шеренгой проституток. Служащие банка выдавали деньги пролетариям на улице. Рядом с ними находились врачи, греки. Они осматривали больных, совали каждому чехлы для фаллоса и успокаивали тех пролетариев, которые изнемогали от пролетарских болезней – от геморроя и гонореи. Врачи смазывали узлы овечьим маслом и вправляли их в задние проходы больных. Тут же рвали гнилые зубы щипцами. Всем советовали питаться только фруктами и овощами и не кушать кровяную колбасу. Проституток врачи заставляли подмываться после каждого соединения. Рабы приносили в бурдюках воду для женщин. Пролетарии не хотели обременять себя чехлами, но врачи были рядом с ними и следили, чтобы мужчины предохранялись. Так как на улице лечь было некуда, то соединения происходили в позе «оленя» под наблюдением врачей. Было шумно, весело. Народ хохотал.

Максим и Архип получили деньги, чехлы и пошли вдоль шеренги проституток, выбирая женщин попригожей, маленького роста и с небольшим ртом. Проститутки сводили губы в колечко, чтобы ввести мужчин в заблуждение. Но Максим громовым голосом разоблачал их хитрость. Выбрали. Проститутки, не сходя с места, приняли позу «оленя». Архипу мешали мешки, но опустить их вниз он не решался, потому что вся улица была залита водой, положил на спину «волчице». Опытность Максима, его знания бросались всем в глаза. Его спросил стоявший рядом с ним пролетарий:

– А кто ты будешь?

Максим, не прерывая естественной нужды, ответил, как всегда, просто и охотно:

– Я человек из высших кругов. Сын Калигулы, императора.

– Но почему ты здесь?!

– Моя мать была проституткой… – Максим хлопнул широкой ладонью по заду проститутки, – … вот такой. Я родился в лупанаре. А с моим отцом случилось вот что… – Максим искусно выдержал длинную паузу, отметив, что на улице затихли голоса, шум и движение людей. – Однажды, когда отец был занят делами империи, к нему пришёл Юпитер. Сказал: «Иди в лупанар». Отец не хотел. Вы же знаете его неуступчивый характер. Но пойти против воли громовержца не решился. Они пришли в лупанар Глории. Юпитер осмотрел волчиц, указал перстом на мою мать. «Возьми сию женщину». И открыл отцу секрет своей божественной позы. Вот почему отец имел много женщин, вот почему они страстно хотели его…

Гул разгневанной толпы донёсся до сенаторов. Они вскочили с лавок, зная, что толпа, всегда неумолимая, жестокая и слепая в своих поступках, могла ворваться в зал и уничтожить всех, настороженно прислушались к крикам людей, чтобы поступить в угоду толпе. Она требовала вернуть Нерона. Сенаторы яростно ударили в ладоши. Оба консула, обливаясь холодным потом, торопливо раскатали списки письма императора к сенату. И, уже видя толпу, что вбежала в зал, консулы закричали:

– Объявляем двадцатидневное молебствие во всех храмах империи в честь Августа и требуем его возвращения в Рим к делам государства!

Бурные, продолжительные аплодисменты. Овация! С лепного потолка посыпалась штукатурка.

Патриций Тразея Пет, неподвижно глядя прямо перед собой, встал с лавки и повернулся к плотной стене сенаторов, которые с залитыми слезами умиления лицами, бешено били ладонями друг о друга. Он протянул руку вперёд, молча требуя от сенаторов пропустить его к выходу их зала. Те, кто относился к Тразее с уважением, а таких сенаторов было мало, не двигая губами, чтобы никто не заметил, сказали:

– Тразея, опомнись.

– Ты ведёшь себя, как враг отечества.

В зале находилось более семисот сенаторов, и все они истерично кричали, славя имя Августа. Заметили, что один Тразея уходил из зала, озлобились на него.

– Устыдись, Тразея! Мы знаем, что у тебя плохой характер, недостойный настоящего римлянина, но твоё поведение сейчас похоже на поведение равнодушного раба! Будь мужчиной! Будь личностью! Это говорим мы, настоящие мужчины!

Сенаторы медленно расступались в обе стороны перед идущим патрицием и озлоблённо кричали ему:

– Ты не мужчина!

Консулы, беспокоясь о судьбе Тразеи, немедленно послали стражу, чтобы она проводила патриция домой. Многие сенаторы бросились к колоннам и начали биться головами о них, крича:

– Август, пощади нас, вернись в Рим! Мы умрём без тебя, без твоего божественного пения!

Консулы, плача, стеная, заламывая руки над головами, предложили сенату немедленно отправиться вслед за гонцами навстречу Августу. Как можно быстрей построить трибуны вдоль дороги для народа, послать императору красную триумфальную колесницу, усыпать лепестками роз дорогу на протяжении десяти миль от города, издать стотысячным тиражом стихи Нерона, устроить многодневные праздники в его честь с бесплатными раздачами и зрелищами.

Всё было принято единогласно. Овация! Овация! Овация!

Сенатские гонцы примчались к императору, когда он, раздражённый подозрительным молчанием сената, разрабатывал с полководцами план уничтожения Рима. Нерон принял позу строгого государственного мужа, выслушал гонцов и торжественным жестом руки закрыл лицо концом тоги.

– Мне стыдно, – ответил Нерон гонцам, даже за тогой строго глядя на ткань завесы, скупо двигая губами. – Не знаю: смогу ли я вернуться в Рим к государственным делам. Может быть, я сложу с себя тяжёлые, мучительные полномочия императора. И как частное лицо удалюсь на Родос.

Гонцы вновь, обливаясь слезами, начали умалять Нерона вернуться домой. На что он, выдержав долгую паузу, ответил:

– Не чувствую вашего горячего желания. Желания сената, народа, империи.

Сенаторы упрашивали императора час за часом. Они уже еле-еле стояли на ногах от усталости. Их глаза уже не могли источать слёзы, голоса охрипли, а руки не поднимались вверх, чтобы заламываться. Тогда как Нерон, демонстрируя хорошую спортивную форму, выносливость, неподвижно стоял перед ними, строгий, неподкупный. Время от времени он говорил:

– Не знаю: на что решиться.

От усталости и непрерывного моления слабейшие из сенаторов начали терять сознание, падать на пол. На что Нерон с укором в голосе сказал:

– Не вижу настойчивости в сём человеке. Как мне расценить его поведение? Хитрость или нежелание просить меня вернуться домой? Этим странным поведением вы выразили мне скрытое недоверие. Удалитесь. Я дам ответ завтра. Письменно.

Заговорщики надеялись на восстание римлян. Ждали, развлекаясь пирами и зрелищами в Неаполе. Собирались у Отона. Он любил угощать друзей драгоценными кушаньями из Китая, Индии. Свои деньги Отон давно пропил и проел, но жил на широкую ногу. И прославился в Риме тем, что постоянно обходил всех богатых вельмож и нагло требовал от них завещать ему своё состояние. А когда вельможа это делал, то Отон спешил к императору и жаловался на то, что завещатель нарочно не указал в документе имя Августа. И обещал поделиться деньгами с Нероном.

– Нужно сделать так, чтобы ни у кого ничего не осталось, – весело, озорно смеясь, говорил Нерон, подписывая приказ о казни завещателя.

Глава заговорщиков Пизон после пряной пищи с набитым желудком начал задыхаться, жестом руки подозвал к себе раба с корытом, перевернулся на живот, сунул в горло пёрышко. Долго извергал в корыто драгоценную еду. Потом вновь начал набивать желудок пищей и вином. Искоса глянул на своё отражение в зеркало. Лицо было кривым. А врачи обещали Пизону, что оно выправится само. Пока не выправлялось.

– Когда я стану императором, я прикажу этого еврея кинуть в клетку с тремя львами.

У Сцевина всё двоилось перед глазами, хотя он то и дело прижимал знак благополучия и плодородия к лицу. Нашёл взглядом Пизона, долго смотрел на его два кривых лица, а когда глянул на друга через свастику, то хохотнул, увидев четыре кривых лица.

– Да, – одобрительно кивнули четыре головы Пизона, – это будет смешное зрелище.

– А, пожалуй, его надо убить пораньше, – задумчиво созерцая потолок, сказал Отон. – Это невероятно… – Он замолчал, нарочно выдерживая длинную паузу.

– Почему невероятно, – пробормотал Сцевин, глядя через свастику на Пизона. – Я хорошо вижу четыре лица.

– О чём это он? – спросил Афраний у Пизона.

Пизон поднёс четыре руки к четырём головам и постучал по ним кулаками. Сцевин, глядя на Пизона, дико захохотал, забил ногами по подушкам и свалился с ложа на пол. Пользуясь тем, что рядом с ним стояло корыто, Сцевин, продолжая хохотать, подполз к нему и сунул себе в горло перышко.

– Когда же вы решите убить его? – сердито воскликнула Эпихарида.

– Вначале нужно всё подготовить, разделить провинции, – заговорил было Гней Пизон, но его негромкий голос заглушил натужный рёв Сцевина, извергавшего из желудка пищу.

Сцевин услышал слово «провинция» и, торопясь, снизу крикнул, не отрываясь от корыта:

– Галлия и Германия – мои!

– А что ты будешь с ними делать? Столько заботы, – сказал раздумчиво Афраний, он жестом руки подозвал к себе раба с корытом и тоже наклонился над ним.

– Он мечтает быть полководцем, – ответил за Сцевина Отон и добавил, иронично улыбаясь: – Судя по тому, как Сцевин извергает содержимое желудка, он способен своими победами потрясти Вселенную. Мы увидим второго Гая Юлия Цезаря.

– Довольно одного, – сказал Пизон, рассматривая своё лицо в зеркало.

– Когда же вы убьёте Агенобарба?! – вновь крикнула Эпихарида и повернулась на ложе лицом к префекту Руфу. – Ну, а ты что молчишь?

– Я не знаю: каким образом она оказалась среди нас, – раздражённым голосом заговорил префект, – но уверен, что если заговор будет раскрыт, то только по вине этой женщины.

– Отон, – окликнул друга Гней Пизон. – Ты что-то хотел сказать.

– Да. Я заметил, что Агенобарб с симпатией относиться к Иосифу. Иосиф может помешать нашему заговору. Его надо убить, как можно скорей.

– А как он может помешать нашему заговору? – спросил Пизон, рассматривая в зеркало свои гнилые зубы, и рассмеялся, потому что все друзья Нерона были заговорщиками.

Афраний вдруг прыжком вскочил с ложа и ударил в ладоши.

– Какая игра, достойная божественной игры Августа!

Светильники стояли только вокруг столов. В триклинии было сумрачно, и никто не заметил, как вошёл император, сопровождаемый Тигеллином. Тигеллин знал о заговоре, но боялся назвать Нерону имена заговорщиков, его друзей из страха перед ними. Сейчас он скользнул назад, во двор, чтобы окликнуть центурионов и трибунов претория. Все они были заговорщиками.

Император стоял неподвижно у входа, потрясённый тем, что он услышал: его лучшие, верные, как он думал, друзья – были его первыми врагами. Страх сковал душу Нерона. Он весь покрылся холодным потом. От него тотчас стало исходить зловоние, которое ощутили пировавшие друзья.

– Он в страхе, – тихо шепнул Отон Пизону. – Его нельзя выпускать из триклиния. Прикажи Руфу.

– Что приказать? – так же едва-едва слышно, дрожа всем телом, спросил Пизон, продолжая смотреть на себя в зеркало, на свой широко открытый рот, громко крикнул: – Мне сейчас не до игры! Зубы болят!

– Не ты ли, Пизон, хочешь быть императором? Вот удобный случай покончить с ним.

– С кем? – нарочно спросил Пизон, с ужасом наблюдая искоса за неподвижной фигурой императора.

Сцевин оторвался от корыта и без помощи знака плодородия увидел и узнал Нерона.

– Да, игра была замечательной, – сказал Сцевин и многозначительно добавил: – Но в каждой игре есть конец, а в вашей игре я его не вижу. Пизон, сделай конец игры.

В глубине дворца зазвучали тяжёлые, быстрые шаги преторианцев, грохот сапог, окованных железом. Пизон облегчённо перевёл дух. Но когда из темноты вышли вперёд центурионы и трибуны, у него захолодело в груди: это были заговорщики!

Император находился в кругу врагов. Он верил и не верил в игру друзей. Продолжая стоять на одном месте, Нерон лихорадочно вспоминал прочитанные книги о заговорах против принцепсов клана Юлиев-Клавдиев, вспоминал, чтобы понять то, что происходило перед ним сейчас. Афраний, Пизон, Отон были его первыми помощниками, когда он днём или ночью грабил банки, склады с товарами, насиловал девушек. Нерон осыпал друзей деньгами, которые они разбрасывали, как зловонный мусор. Многократно отдавал им своё тело! Он верил и не верил в их предательство.