Я, Иосиф Прекрасный

Император обернулся и увидел, что преторианцы держали правые руки на мечах. У Нерона затряслись под тогой ноги от страха, что пришёл его смертный час. Ведь преторианцы не могли бояться друзей императора. Они ждали сигнал, чтобы убить Августа! Смотрели на Пизона и Руфа. Впрочем, в эти же секунды Нерон вспомнил, что преторианцы обязаны были по праву своей службы и охраны жизни императора держать руки на мечах, а смотреть внимательно на всех людей, которые окружали Августа. Но это понимание ничуть не успокоило Нерона. Страх леденил его душу. Его ноги ослабли. Его тело источало зловонную влагу. Она обильно катилась по лицу, заливала глаза, больно щипала их. Но он не мог утереться, настороженно осматривая своих друзей.

В триклинии наступило молчание. Воздух сгустился. Все хрипло дышали, понимая, что сейчас должно было произойти святотатственное дело: убийство повелителя Вселенной.

Нерон молчал и не двигался, боясь каким-либо жестом спровоцировать покушение заговорщиков на его жизнь.

– Да, игра неплохая, но не сравнимая с моей игрой, – добродушно сказал император.

Он прошёл вперёд, возлёг на свободное ложе, которое было на одном уровне с другими. Взял у раба перышко и облегчил желудок от пищи. Потом охотно стал угощаться драгоценной едой, беспечно и нудно, как обычно, говоря о своём великом актёрском мастерстве, давая советы Пизону. Накушавшись и вновь облегчив желудок, Нерон сел, снял с плеча кифару, с которой он не расставался даже отходя ко сну. Всегда сжимал её в объятиях, как женщину. Неторопливо настроил инструмент. И запел «Иллиаду» Гомера. Его сиплый голос пел отдельно от звона кифары, пел долго, рассказывая о войне за Трою, о приключениях Уллиса.

От обильной еды и вина, от монотонного пения императора у всех заговорщиков непроизвольно стали клониться головы на подушки. Иные засыпали, резко вскидывали головы, когда Нерон откашливался, говорил:

– А вот здесь я решил спеть по – другому, чем в прошлый раз. Я думаю, что вам это понравится.

Во время пения он забыл о своих подозрениях и страхе. Сонный вид его друзей внушил Нерону спокойствие и удовольствие от собственного пения. Огромная поэма не могла быть спета за один вечер. Через три часа Нерон остановился, выслушал аплодисменты, горячую похвалу друзей и покинул триклиний.

Утром гонец Августа вошёл в спальню Отона, разбудил его и передал приказ императора: немедленно отправиться в Испанию и принять северную провинцию в своё управление. Во дворе Отона ждала его новая свита, похожая на стражу: ликторы, преторианцы и чиновники. Свита не позволила Отону встретиться с кем-либо из друзей, почти насильно она посадила патриция в повозку и повезла на окраину империи в почётную ссылку. Он плакал в дороге. Он единственный из друзей Нерона, благодаря защите Поппеи, останется в живых и вернётся в Рим, чтобы стать императором.

Нерон в тот вечер покинул друзей в благодушном настроении от своей великолепной игры на кифаре, от пения, которое все называли «блистательным», «нечеловеческим». Он шёл по пустынной ночной улице, спешил во дворец, чтобы как можно скорей заняться лепкой композиции, названной императором, как всегда, просто и скромно: «Август, убивающий льва». Как всегда он шёл быстрым широким шагом, так что его охрана вынуждена была бежать за ним, наполнив пустынную тихую улицу грохотом окованных железом сапог. Тегеллин бежал рядом с Нероном и, недовольный тем, что император забыл об опасности, начал торопливо говорить о преступных замыслах префекта Руфа, который, якобы, был тайно влюблён в божественную мать. И теперь вынашивал мысль о мщении, поэтому и оказался на пиру патрициев. Нерон похохатывал и не верил Тигеллину, помня прочитанные книги о заговоре Сеяна. Тот оболгал всех, чтобы император Тиберий уничтожил мнимых заговорщиков и остался бы один. Нерон перешёл на бег, потому что хотел, как можно быстрей, оказаться в своей мастерской и посмотреть в зеркала на только что придуманные им танцевальные движения тела. Нерон давно мечтал выступить на состязании танцоров, и тайно от всех, как ему казалось, упражнялся перед зеркалами.

Как вихрь, он вбежал в мастерскую, где ярко горели факелы, потому что рабы знали страсти императора. Он остановился перед зеркалом и, тяжело дыша, начал двигать бёдрами, наигрывая на кифаре мелодию танца. Движения были постыдные. Даже Тегеллин смутился и отвёл взгляд в сторону.

– Этим новым танцем я поражу всю империю! Я ввергну её в трепет! – с удовольствием глядя на своё танцующее отражение, воскликнул Нерон. – Где глина!? Где моя композиция!?

Сильными движениями рук он начал бросать глину на тело льва, мысленно борясь с ним, рыча и вскрикивая.

– Софоний, что обо мне будут говорить через тысячи лет? – прорычал он, нанося яростный удар кулаком по затылку льва.

– Только одно: «божественный во всём». Однако же Отон, Руф – предатели. И Паллант заговорщик. Нахапал сотни миллионов сестерциев. А ты, Август, испытываешь недостаток в деньгах.

– Найди обвинителя… – Нерон поморщился, вспомнив, что Октавия по-прежнему была его женой, а народ любил её. – Софоний, нужно опорочить Октавию.

– Это будет нетрудно, Август.

– К моему приезду в Рим дело передай в сенат. Сам буду разбираться в её измене супружескому долгу.

– Август, никто не поверит.

– Да, поэтому немедленно вызови сюда убийцу… – Нерон умолк и настороженно посмотрел в дальний угол мастерской, хрипло добавил: – … убийцу лучшей матери империи. Мерзавец, как он посмел убить её, не слушая мою просьбу: «Не делай это, заклинаю тебя всеми богами Олимпа!» Я даже встал на колени перед ним. Я, бог!

Нерон замер, потому что мысленно увидел себя, стоявшего на коленах перед ничтожеством, который не умел ни плавать, ни читать, ни говорить по-гречески. Увидел себя с умоляюще простёртыми руками, услышал свой крик: «Не убивай мою мать!»

– А он убил её! Ублюдок! Как я его ненавижу!

– Август, мерзавца пора отправить к божественной матери. Я уверен, что она его ждёт.

– Может быть, – уклончиво ответил Нерон, работая пальцами над изображением своего лица. – А покамест эта сволочь должна признаться в сенате как она обольстила мою жену. А потом весь его рассказ, без изменений, каковы бы ни были подробности, опубликовать в газете.

Нерон вновь замолчал, сосредоточенно работая над композицией. Он ужаснулся от мысли, что Тегеллин решил повторить заговор Сеяна с целью захвата власти. Нерон бросил комки глины на морду льва, быстро ушёл за стол, рывком придвинул к себе документы, начал одобрительно покачивать головой в такт словам префекта. Тот перечислял имена предателей, что окружали императора. Нерон впервые подумал, что он один, он – повелитель Вселенной. Глядя на документы, император мысленно вглядывался в лицо Иосифа…

На следующий день он милостиво принял посланцев сената. Они, хорошо отдохнувшие ночью, с новой силой, заламывая руки над головами, начали просить императора вернуться в Рим. Он же внимательно смотрел, как они ломали свои руки, поправлял их добродушно и наставительно:

– Это движение недостаточно полное. Сделай полнее или я не поверю в искренность твоих слов. А ногу надо ставить так. И покачивать бёдрами, потому что мне ближе, понятнее слова тех, кто ведёт постыдную жизнь. Иных людей я не слышу. Пока не слышу вас. Громче, громче!

Сенаторы, ломая руки, начали постыдно двигать бёдрами. Император поправлял их, то и дело вскрикивая:

– Не слышу!

Два десятка сенаторов, стоя перед императором, аморально качали бёдрами, как это делали только проститутки в лупанарах, зазывая к себе прохожих.

– М – да, – протянул раздумчиво император, – и эти люди две недели назад хотели отправить в ссылку почтенную матрону за то, что она крутила задом…. Продолжайте, продолжайте, а то я не слышу.

Нерон раскатал в руках свиток папируса и, приняв позу строгого государственного мужа, начал читать:

– После долгих размышлений я решил вернуться в Рим на условиях…. Перечисляю… Пункт первый…. Отныне все сенаторы должны обращаться ко мне, говоря формулу: «Август, стоящий значительно выше Юпитера»…

Слова императора прервали бурные, продолжительные аплодисменты и крики:

– Десять дней молебствий во всех храмах империи за возвращение Августа, стоящего значительно выше Юпитера!

– Нет! Пятнадцать дней молебствий!

– Я согласен, – скупо двигая губами, мягко ответил Нерон, в результате чего сенаторы облились слезами умиления и восхищенья от уступчивости и простоты императора.

Во время подготовки к торжественному возвращению в Рим, Нерон получил известие о разгроме римской армии на Востоке, армии Цезенния Пета, наместника провинции «Понт». Три легиона Пета, пьяницы и друга Нерона, проконсула потерпели поражение в Армении от парфян. Укрылись в городе – крепости Арсомасата и в лагере, не в силах вернуться в римскую провинцию.

– А что Корбулон? – быстро спросил гонца император, продолжая внимательно осматривать себя в зеркало, любуясь красной тогой, так как предстояло триумфальное шествие по городам от Неаполя до Рима и торжественный въезд в Рим.

– Домиций Корбулон получил просьбу Пета о помощи, но не двинул свои легионы из Сирии, ссылаясь на то, что необходимо укрепить границу с Парфией по нижнему течению Евфрата.

– Хитрит, – буркнул Нерон, всматриваясь в своё отражение.

Домиций Корбулон был младшим братом Цезонии, жены Калигулы, из древнего плебейского рода. После гибели Калигулы сенат и военные были уверены, что Корбулон заявит свои права на титул императора. Но у него, в отличие от Гая Юлия Цезаря, не было влиятельных союзников в империи. Он был один. Тем не менее, под его рукой находились самые лучшие легионы. Корбулон был наместником провинции «Германия». Удивительно, от поведения одного человека зависел весь ход развития человеческой цивилизации. Дело в том, что Корбулон не скрывал своего желания превратить восточную Германию в провинцию империи. И как Гай Юлий Цезарь в Галлии, он, перейдя с легионами пограничный Рейн, начал сеять рознь среди германцев, чтобы начать захват их территории до Эльбы, до славянских земель. Корбулон хорошо знал историю. Рим обезопасил себя от жестоких набегов и террора галлов только после того, как они потеряли свою независимость. То же самое нужно было сделать с германцами. Но Нарцисс тоже хорошо знал историю. Знал, как Гай Юлий Цезарь, опираясь на экономическую мощь захваченной Галлии, на добытую в ней славу великого полководца, двинул легионы на Рим.

Вскоре Корбулон получил от императора Клавдия приказ немедленно отвести легионы назад, в западную Германию. Это была трагедия для полководца, для его непобедимых легионов, «могила» для империи.

Нарцисс отправил Корбулона в почётную ссылку, наместником Востока, где у Рима не было сильных врагов. Гениальному полководцу было тяжело находиться на Востоке и читать в номерах сенатской газеты о постоянных набегах восточных германцев на территорию империи. Они громили города, сжигали посевы, угоняли скот, уводили тысячи людей в рабство. А империя только укрепляла границу, которую легко переходили банды. Для германских юношей стало делом чести и проявлением мужества грабить земли на западном берегу Рейна, убивать мирных землепашцев, германцев.

Когда в Риме начались казни родственников клана Юлиев —Клавдиев, Корбулон отказался от единоличной власти на Востоке, попросил Нерона прислать второго наместника и разделить шесть легионов на две армии. К тому же охранять границу от Понта Эвксинского до устья Евфрата было трудно. Хищные банды парфян непрерывно вторгались на территорию империи и грабили богатые города. Буферное государство Армения, независимость которого всемерно поддерживал Рим, часто предавало своего союзника, переходило под власть Парфии.

Разумеется, строгий, мужественный полководец презирал проконсула Пета, который приехал на Восток за лёгкой славой. В лагере он начал пьянствовать не только с военными трибунами, но и с рядовыми легионерами, за что получил от них постыдную кличку «отец солдат».

Парфянский царь Вологез поставил царём над Арменией своего родственника Тиридата. Пет выступил из провинции «Понт» в поход и потерпел поражение…

Нерон хотел надеть на ноги котурны, деревянные подставки, чтобы возвышаться над всеми в толпе свиты, но боялся, что мог запнуться. А бог не имел права запинаться, поэтому мастера сделали для императора особые туфли с необычайно высоким каблуком. Ходить в туфлях было неудобно, зато высокий каблук позволял Нерону смотреть сверху вниз на свою свиту. Это было хорошо. Но походка Нерона была некрасивой. Это заботило императора настолько сильно, что он забыл о гонце, о том, что узнал от него. В полном расстройстве чувств Нерон передвинул кифару, висевшую постоянно на его левом плече, на живот, и чтобы успокоить себя, начал играть и петь любимую «Ниобу». Пел, как обычно, три часа, стоя перед зеркалом и любуясь своим поющим отражением. Мысленно он был далеко от зала, наполненного скучными и неинтересными людьми. Нерон страстно хотел увидеть будущее, которое должно было наступить через тысячи лет, и себя в нём…

В образе скромного юноши Нерон возлежал на берегу тихой реки и вкушал амброзию. Слушал журчание воды. Как вдруг кусты раздвинулись и на поляну вышли красивые шаловливые девушки, неся на руках божественную кифару. Не зная Нерона, они, тем не менее, уверенно направились к нему и спросили:

– Не ты ли Август, стоящий значительно выше Юпитера?

Нерон встал на ноги, поправил на себе фиговый листок, скромно потупился и тихо ответил:

– Да, это я.

– Тогда прими кифару Аполлона. Он грозился, что покончит самоубийством, если ты откажешься играть на его кифаре.

– Дайте скорей! – взволнованно воскликнул Нерон. – Я не хочу смерти Аполлону!

– Боги Олимпа приглашают тебя выступить перед ними.

– Но я выше их, – мягко поправил Нерон. – Боги должны сами явиться сюда.

– А мы уже здесь, – прозвучал громоподобный голос Юпитера.

Громовержец раздвинул кусты и широким шагом вышел на поляну, добродушно улыбаясь Нерону. За Юпитером вышли все боги Олимпа, блистая обнажённой красотой своих изящных тел. Они окружили Нерона, горячо наперебой говоря о его великих талантах певца, кифареда, актёра, поэта, писателя, глашатая, оратора, наездника, олимпионика. Со всех сторон звучало одно слово «Великий». Венера, никогда не отличавшаяся между богами скромностью и умеренностью, игриво наступила ногой на ногу Нерона и хотела снять с него фиговый листок, разумеется, намекая на соединение. Здесь. В присутствии олимпийских богов. Однако Нерон, который всегда мечтал быть нравственным, непорочным юношей, каковым он часто видел себя во сне, с укором взглянул на блудливую богиню и строго сказал:

– Аморальность – не моя вера. Прими руки назад, а то стукну.

Юпитер, между тем, встав значительно ниже стоявшего над богами Нерона, сильным движением руки раздвинул туман, что скрывал противоположную сторону поляны. Взору Нерона открылись миллионы зрителей, в едином порыве ударившие в ладоши. А Юпитер, громовым голосом заглушая шквал аплодисментов, сказал зрителям:

– Сейчас перед вами выступит бог Август, стоящий значительно выше Вселенной!

И отступил в тень. Яркий свет был только над Нероном. Волнуясь, он кашлянул и с чувством, дрожа голосом, сказал:

– Во время своего пения я хочу показать тот танец и движения, которые были непонятны бестолковым сенаторам две тысячи лет назад. Смотрите и наслаждайтесь.

И он запел то и заиграл на кифаре то, что часто являлось ему во сне, делая невероятные движения ногами и бёдрами. А потом повернулся спиной к зрителям и начал крутить розовым задом, слыша громоподобный рёв восхищённых зрителей, понимавших настоящее искусство танца, песни и игры на кифаре…

Друзья, сенаторы, вольноотпущенники императорского кабинета министров, стоявшие в зале перед поющим Нероном, с трудом держались на дрожащих от усталости ногах, изображая лицами внимание и удовольствие от пения императора. «Ниоба» заканчивалась, и многие боялись, что после шквала аплодисментов Нерон, соблазнённый похвалой, мог запеть другие, более длинные песни. Сенаторы осторожно подтолкнули гонца вперёд, чтобы тот своим видом напомнил императору о поражении римского оружия на Востоке. Нерон с огорчённым вздохом оборвал сладкую картину видения далёкого будущего, раздумчиво сказал:

– Вот удел бога среди людей: заниматься земными делами. – Он взглянул на Тиберия Александра. – Возьми центурию претория и отправляйся к Корбулону. Но вначале заедь к Пету. Может быть, он и без Корбулона справится с поражением. Я не хочу давать славу Корбулону.

Последняя фраза Нерона, сказанная ровным, спокойным голосом, означала смерть для полководца. Все знали, что император мечтал быть великим полководцем, и всякие успехи легатов на фронтах болезненно переживались Нероном. Он огорчался до слёз. Плакал как ребёнок, рыдая и стеная. Заламывая руки над головой, император восклицал: «Несчастный я, несчастный! Они крадут мои победы, пользуясь тем, что я не могу оторваться от театра! Это подло!»

А так как император продолжал поглядывать в зеркало на своё отражение, то вдруг вспомнил движение одной проститутки в лупанаре. Тогда оно очень понравилось Нерону, да за делами государства он забыл о нём. И лишь в картине будущего показал его зрителям. Сейчас Нерон вспомнил его и немедленно показал свите. Люди изумлённо охнули и тут же ударили в ладоши. А Нерон, скупо улыбаясь, прошёл к столу. Идти было очень трудно на высоких каблуках, зато глядеть сверху на всех было хорошо. На столе стопкой лежали книги с его стихами, спешно присланными сенатом императору. Однако спешили не только сенаторы, но и писцы. И вместо стихов Нерона они переписали по ошибке стихи Лукана, которого люто ненавидел император за блестящий талант. Открыв книгу, он уставился в строчки. Его добродушная, смущённая улыбка сменилась растерянной улыбкой, а в следующую секунду на его лице появилась гримаса свирепой злобы. Нерон яростным движением рук разорвал книгу на две части, сильно швырнул её себе под ноги. А потом, рыча, поднял ногу и с бешеной силой ударил ею по книге. Но так как Нерон стоял на высоких каблуках, то его удар не смог достичь пола, а сбил императора с ног. И император начал заваливаться на спину, медленно, высокий, с кифарой на левом плече. Озлоблённо вскрикнув оттого, что он, бог, потерял равновесие и мог, как всякий обыкновенный человек, рухнуть вниз и принять недостойную его божественного начала позу, Нерон стремительно замахал руками. Замахал, как птица, что готовилась взмыть в воздух. Словно сам хотел уподобиться птице, насладиться полётом в воздухе, о чём он не раз говорил друзьям. Но не смог оторваться от пола. Продолжая свирепо махать руками, Нерон рухнул во весь свой недюжинный рост под ноги свиты. Кифара жалобно звякнула струнами и затихла. Наступила тишина. Люди оторопело смотрели на лежавшего Августа, стоявшего значительно выше Юпитера…

Глава седьмая

– Я буду водить его, как собаку на цепи.

– Нет, я первый проведу Тиберия вокруг лагеря, чтобы ввергнуть римлян в трепет. С бичеванием, чтобы он не держал себя гордо перед царём.

Тиберий Александр стоял за стволом дерева и слушал разговор двух конных парфян, начальников, которые медленно объезжали горное ущелье с вольно сидевшими на земле и в сёдлах сотнями воинов. То, что парфяне знали о его прибытие в лагерь, не удивило Тиберия, так как у всех варваров были шпионы в Риме, в окружении императора, и была голубиная почта. Римский лагерь был плотно окружён многотысячными конными отрядами врага. Нужно было осторожно уходить на юг, в Сирию к Корбулону. Тиберий вернулся к коню, запрыгнул в седло и поехал к своей центурии. Она стояла у входа в ущелье, но преторианцы, сидя в сёдлах, смотрели не в сторону ущелья, а в сторону далёких холмов. Оттуда доносился слитный, тяжёлый конский топот. Парфяне шли по следу проехавшей в том месте центурии. Тиберий утёр лицо рукавом туники. Нужно было решиться: или прорваться через ущелье короткой дорогой к лагерю или объехать горный массив на виду догонявших парфян, чтобы потом мчаться по длинной долине, конечно, полной врага. Римский всадник быстро вычислил выгоды и неудачи двух путей прорыва к лагерю, возможность своего пленения, в результате которого его слава, карьера должны были погибнуть навсегда. Он выбрал смерть, достойную своего звания: «римский гражданин».

Парфяне один за другим начали выскакивать на вершину холма. Увидели центурию и с криками бросились к ней. Развернулись в широкую цепь, охватывая римлян с трёх сторон.

– За мной! – хрипло крикнул Тиберий, задыхаясь от жары и от волнения, направил коня в объезд горного массива.

Началась гонка.

У всех преторианцев был средний рост – рост бога Аполлона (172 сантиметра). Парфянские воины, как и германцы, были высокими людьми. И сейчас, видя, что центурия стремительно уходила прочь от них, видя, что римские воины, в сравнении с ними, маленького роста, плотности, хохотали, предвкушая лёгкость победы. Легионеры были крупнее этих воинов. Рослые и тяжёлые парфяне бешено хлестали плетями своих коней, но догнать не могли центурию, медленно отставали от неё и зло смеялись, зная, что римляне вскоре сами остановятся. Парфяне прикладывали свои кряжистые ладони к толстым губам рупором, кричали преторианцам, что будут делать с ними. Уже делили римлян между собой, кому сколько. И уже появилось озлобление у парфян друг на друга, потому что каждый хотел взять себе как можно больше рабов, которые пока ещё были свободными людьми и уходили вперёд. Огромные парфяне, с лицами, заросшими до глаз чёрными густыми волосами, озлоблённо посматривали друг на друга. А когда скакали рядом, то ударом кулака сбивали соперника с седла или хлестали плетью, рассекая лицо до кости. Иные из парфян на скаку яростно рубились мечами или наносили смертельные удары сзади тому, кто хотел получить больше рабов, чем другие. Хотя несколько часов назад они делились хлебом и называли друг друга «брат». То и дело, кто-то зарубленный, раненый или просто сбитый с седла падал на землю. И если мог, то спешил добить раненного и ловил своего коня.

Погоня, крича, воя, гремя оружием, скакала за римской центурией. На крик погони спешили новые отряды парфян. И вот уже, огромная, вопиющая масса варваров покатилась лавиной, проклиная друг друга, потому что рабов на всех не могло хватить. Разгорячённые гонкой, злобой, парфяне начали вспоминать давние обиды, что таились в душе. И схватки закипели с бешеной силой и яростью.

В долине вокруг лагеря перемещались большие группы всадников. Они услышали крики погони и повернули своих коней навстречу центурии, охватывая её полукольцом и готовя луки и стрелы. Ревущая погоня замкнула кольцо.

Тиберий поднял вверх левую руку, останавливая этим жестом римлян, а потом указал ею сильным движением на место рядом с собой.

– Черепаху! Здесь! – крикнул он, спрыгнул на землю, снял щит с седла и выхватил из ножен меч.

Тиберий хотел умереть с честью, и он знал, как сделать.

Армия парфян вместе с царём Вологезом находилась по другую сторону реки Арсания. А в долине постоянно присутствовали пять – шесть тысяч воинов для того, чтобы своим диким видом, своим многолюдством пугать легионеров, которые боялись выходить из лагеря для заготовки дров, питались размоченным зерном.

Парфяне огромной многотысячной толпой, говорливой, крикливой, преградили дорогу центурии. Они уже привыкли к трусости легионеров. Мнили себя великими воинами, непобедимыми. Широко раскрывая рты, как ямы среди густых волос, они хохотали, указывая грязными пальцами на римлян. Парфян смешило и то, что римляне были маленького роста.

– Детишки, как же нам, настоящим мужчинам, воевать с вами? Вам носы утирать надо, а мы не захватили платки!

– Им соска нужна!

Кряжистые воины сильно били огромными кулаками в свои широкие груди, словно хотели проломить их и кричали:

– Сейчас мы покажем вам, детишки, как сражаются настоящие мужчины!

И парфяне, злобно отшвыривая друг друга, спешили вперёд, чтобы собственной рукой побить всю центурию, сто человек. И никого из парфян не насторожило стремительность действий римлян. Они молниеносно слетели с сёдел, связали поводья коней в одно целое, чтобы кони своей группой прикрыли их тыл. Встали тесными рядами и закрылись щитами, выставив длинные копья. Превратившись в единое целое, преторианцы быстрым мелким шагом направились вперёд. Парфяне слезли с коней, неуклюжие, похохатывая. Весело разговаривая, демонстративно неторопливо, они начали снимать с сёдел тяжёлые дубины, палицы, длинные мечи, показывали их римлянам, кричали:

– Вот оружие настоящих мужчин! А у вас ножи для баб!

Обстреливать из луков бронированную группу было бесполезно. Да и хотелось парфянам показать врагу свою мужественность, самость. Тем более что перед ними была горсть людей, капля в море. Но это была тупая машина, не знающая страха, сомнений, всегда готовая умереть в бою. Жестокость дисциплины, тренировки выбили из душ преторианцев всякую возможность мыслить.